Часть вторая
«Враньё враньём вранью хребет ломая»
Глава 1
– Товарищ Сталин, – доложил Поскрёбышев. – Генерал Власик прибыл в Москву и приступил к исполнению своих обязанностей. Пригласить?
– Не надо, – буркнул Генеральный секретарь ЦК ВКП (б). – Сейчас нужно распорядиться, чтобы установили, где Берия.
– Лаврентий Павлович здесь.
– Где это – здесь?
– В приёмной. Просит, чтобы вы уделили ему пятнадцать минут.
– Нахал, – пробормотал Иосиф Виссарионович, нажал кнопку под столом, услышал короткий зуммер. Значит, Лихарев контролирует свою хитрую аппаратуру. Когда вчера её устанавливали, вождь подивился. Он ожидал увидеть фантастические приборы, вроде описанных в «Аэлите», сверкающие никелем и хромом, с десятками разных датчиков. А тут втаскивали какие-то старые телефонные коммутаторы, затрёпанные блоки, соединённые запылёнными шнурами. И для чего-то – штуковину, похожую на осциллограф. Валентин пояснил, что это – приёмник для передачи звука и изображения без проводов. Придумал его русский эмигрант в Америке. Помощник даже назвал фамилию, но Сталин её не запомнил. Лихарев утверждал, что лет через двадцать телевидение станет таким же распространённым, как сегодня радио. Хозяин убедился, что система охраны работает. И только потом разрешил:
– Пусть заходит.
Лаврентий Павлович вошёл быстрым деловым шагом. Сегодня он облачился в военную форму. У входа в кабинет у наркома НКВД его же подчинённые-часовые отобрали личное оружие – никелированный браунинг. Новые правила обеспечения безопасности, которые уже успел подписать Власик, вступили в силу. Несмотря на это, Берия выглядел собранным и деловитым. Но круглое лицо было бледным, щёки обвисли, пенсне сидело кривовато, из последних сил цепляясь за мясистый нос.
– Товарищ Сталин, батоно, Коба, – торопливо заговорил он на ходу, обращаясь к продолжавшему сидеть Хозяину. – Я потрясён. Я виноват – недосмотрел, упустил. Не достоин занимать высокий пост народного комиссара. Вот мое заявление об отставке. Прошу рассмотреть моё персональное дело на ЦК. Готов к любому, самому строгому наказанию.
Сидя за столом, Вождь молчал, пристально смотрел в глаза Берии. На стул, стоявший напротив, визитёру он не показал, Лаврентий стоял как провинившийся третьеклассник перед директором школы. Сталин дождался, пока нарком под тяжёлым взглядом сбился, растерянно замолк. И только потом спросил:
– Если не ты, кто?
– Я провёл расследование. Прямых доказательств, конечно, нет. Но только один человек имел возможность. По положению он имеет доступ ко всему. К материалам, разработкам. К исполнителям, наконец.
– Богдан? – с презрением спросил Хозяин.
– Нет, батоно, что вы, Кобулов мелок, он не посмел бы, да ему и в голову не придёт… – бормотал Берия.
– Кто? – повторил Сталин.
– Заковский, только он мог, – быстро проговорил нарком внутренних дел.
– А он ещё живой? – удивился Иосиф Виссарионович. – Ай да старый лис!
Лаврентий пошевелил пухлыми белыми пальцами. Вождь понял: «Пока нет. Я скажу».
Поверил ли Сталин Лаврентию Павловичу? Задать такой вопрос мог только тот, кто совершенно не знал Иосифа Виссарионовича. Хозяин не верил никому. Но теперь, когда можно было уже не бояться за собственную жизнь, стало интересно понять, какую игру ведёт «верный пес». Пусть развивает интригу. А мы, как зрители на трибуне, оценим красоту игры. Или бездарность замысла. И опустим большой палец вниз.
– Предположим, я приму твою отставку, – под усами Вождя мелькнула улыбка. – Найти человека, способного управиться с внутренними делами, наверное, будет не так сложно. Вон Меркулов работает, и не безрезультатно. – Сталин выдерживал паузу, принялся неторопливо набивать трубку табаком из уже наломанных папирос, искоса наблюдая за Берией. Тот сделал вид, будто не заметил слегка замаскированное оскорбление. – Чем в этом случае ты планируешь заниматься?
– Я же инженэр, строитель, – приободрился Лаврентий Павлович. – Можно сказать, творческий человек, потомственный интеллигент.
– Сказать можно, – хмыкнул Хозяин. – И всё же?
– Есть проект, – выдохнул «инженер». И торопливо продолжил: – Если впереди большая война, это нам понадобится. Бомба, способная смести целый город. Или целую армию противника.
Сталин молча смотрел прямо в глаза. Но теперь Берия выдержал взгляд Вождя.
– Этим сегодня занимаются и немцы, и американцы. Но, думаю, мы опередили всех.
– Подготовь доклад по этому вопросу, – приказал секретарь ЦК. – Коротко, но ёмко. Соберём товарищей, послушаем. Хозяин помолчал. – Иди. Я подумаю над твоими предложениями.
– Слушаюсь, батоно, – сказал Берия, осторожно пристроил своё заявление на уголке стола и направился к двери.
Приехав домой, Марков залез под тёплый душ. После Соловков он не мог заставить себя подставлять плечи под ледяные струи. Хотел позвонить Ленке, но сообразил, что она сейчас в институте. Тогда Сергей заглянул в холодильник, вытащил хлеб, кусок колбасы, бутылку водки. На даче он старался держаться в стороне от пирующего начальства, и это удалось. Только один раз Сталин подозвал его и предложил выпить, но генерал отговорился необходимостью проверять посты. На самом деле Маркову было неприятно участвовать в этом сборище, натыкаться на недоумевающие взгляды народных комиссаров, мол, как здесь мог оказаться этот.
Марков налил полстакана, опрокинул, зажевал хлебом и варёной колбасой. Зубы всё ещё протестовали против копчёной. Подумал, не добавить ли, решил, что не стоит, и лег спать, приказав себе сыграть побудку часов в четырнадцать. Уж если выпали свободные полдня, глупо не провести их с Радостью.
Он проснулся без десяти два, умылся холодной водой, чтобы прогнать некоторую одурь, почистил зубы и набрал номер.
– Слушаю, – произнесла на другом конце провода женщина. Голос был похож, но интонации не Радости.
– Елена Ивановна? – с сомнением произнёс Сергей.
– Нет, это её мама.
– Здравствуйте. Это Марков. Можно пригласить Лену?
– Её нет, в институте комсомольское собрание по поводу какой-то надписи на стене, я толком не разобрала.
Раз в кои веки выдался свободный день, и нá тебе. Обидно не увидеться с девушкой из-за какой-то дурацкой надписи на стене. Интересно, что ж там изобразили эти балбесы такое, что понадобилось всеобщее комсомольское обсуждение?
Зинаида Петровна словно почувствовала огорчение мужчины.
– Знаете, – предложила она, – приезжайте прямо сейчас к нам. Станем пить чай. Заодно и Леночку дождётесь. И поговорить нам с вами есть о чём.
Марков не мог знать, что днём раньше в кабинетике будущей тёщи раздался звонок. Милейший Василий Степанович Рясной, начальник 1-го отделения 1-го отдела 2-го Управления НКГБ и по совместительству сотрудник Информационного комитета – об этом, естественно, ни сном ни духом не ведала Корлюченко-старшая – вежливо произнёс:
– Здравствуйте, Зинаида Петровна. Василий Степанович. Недавно я имел удовольствие побеседовать с вами. Не забыли?
Женщина явно обрадовалась:
– Ну что вы, что вы, как можно такое подумать?
– Я много размышлял о деликатной проблеме, связанной с Леночкой и её будущим мужем. Можно, я стану её так называть?
– Конечно, – ответила женщина. – Тут был такой ужас. Их обоих чуть не убили!
Рясной подобрался. Об угрозе жизни фигуранта номер один он не слышал. Это не просто непорядок, это сигнал о, прямо скажем, хреновой работе обоих вверенных ему подразделений. Василий Степанович придвинул поближе лист бумаги, взял остро отточенный карандаш и встревоженно спросил:
– Кто? И как это получилось?
– Леночка вышла проводить генерала, он был у нас в гостях. Прямо на улице их попытались ограбить какие-то бандиты…
– Когда это произошло? – резко спросил начотдела. И тут же изменил тон: – Вы поймите, я всё же имею отношение к правоохранительным органам. Если командующего военным округом берут на гоп-стоп уголовники, нужно кое-кому дать приличную взбучку.
– Третьего дня, – голос Зинаиды Петровны задрожал. – Счастье, что Сергей Петрович оказался настоящим мужчиной. Ему удалось справиться со всеми четырьмя грабителями.
«Конечно, – подумал чекист. – Шпана против боевого командира не имела шансов. Если, конечно, это были уголовники». Случайность исключать нельзя, но что-то в этой истории настораживало опытного оперативника.
– После такого ужаса я даже не знаю, стоит ли возвращаться к причине моего звонка. – Василий Степанович мягко вводил разговор в намеченное русло.
– Ну что вы, непременно и обязательно расскажите. Всё бывшее минуло, слава богу, закончилось счастливо.
– Кажется, я сумею помочь незаметно и ненавязчиво выяснить, как относится наш генерал к Леночке, каковы его планы на жизнь. И вообще всё, что вы только захотите узнать о нём. Дело в том, что один мой хороший товарищ… – Рясной вспомнил рожу Гришки Майрановского, руководителя «Лаборатории Х» 12 Отдела ГУГБ НКВД, и повёл плечами. Упаси боже от таких товарищей. – Так вот, он разработал препарат, который вызывает у любого человека непреодолимое желание рассказать собеседнику всю правду, ответить на любой вопрос. При этом вещество совместимо с алкоголем, абсолютно безопасно для здоровья и не имеет ни вкуса, ни запаха. Я на свой страх и риск выпросил у приятеля одну таблетку, как он называет, эликсира правды. Только он просит тщательно записать весь разговор по горячим следам, чтобы можно было отследить динамику воздействия этого средства.
Рясной замолк, ожидая реакции женщины. Зинаида Петровна неуверенно произнесла:
– Даже не знаю. С одной стороны, как-то неловко злоупотреблять доверием Сергея Петровича. С другой – вы приложили усилия, чтобы помочь мне… даже не ожидала такого внимания.
Василий Степанович понял, что наступил критический момент, на решение нужно повлиять сейчас.
– Вы произвели на меня такое впечатление, – заговорил он, как бы преодолевая смущение, – что я воспринял ваши трудности как свои. Я даже поймал себя на том, что к вашей девочке отношусь, как к собственной дочурке. Даже не знаю, почему такое происходит. Так жаль, что мой балбес не выбрал в жёны Леночку. Впрочем, может, оно и к лучшему. Я уже семь лет как вдовец…
Если бы чекист мог видеть мечтательное выражение лица собеседницы, он понял бы, что выиграл партию с блеском.
– Спасибо вам большое за душевность, – сказала Зинаида Петровна. – Конечно, ради счастья доченьки я всё сделаю. Тем более, от этого ни для кого не будет никакого вреда, ведь правда?
– Конечно, – подтвердил Рясной.
– Мне нужно заехать за этой таблеткой к вам?
– Ну что вы, я сам завезу прямо к вам на работу.
– Ой, прямо неудобно доставлять столько хлопот, – в голосе собеседницы зазвучали кокетливые нотки. – А как мне потом передать записи? Отвезти моему коллеге?
Наивность, чтобы не сказать, дурость собеседницы вызвала саркастическую ухмылку Рясного. Но доверительно-интимных интонаций его голос не утратил.
– Разве я смогу отказаться от повода ещё раз увидеться с вами? Тем более что мой друг работает в закрытой лаборатории. Если кто-либо узнает о том, что он открыл тайну своих исследований – даже мне, да ещё и передал засекреченный образец, и у него, и у меня будут большие неприятности. Когда всё произойдёт, позвоните мне, и я с удовольствием приеду. Может, у нас даже будет возможность где-нибудь пообедать вместе.
– Это было бы замечательно, – вздохнула Зинаида Петровна.
По дороге, в гастрономе у кинотеатра «Ударник», генерал купил торт с нежными кремовыми розами. Идти с круглой картонной коробкой, перевязанной шпагатом, было не очень удобно. Слава богу, хватило ума хотя бы одеться в гражданское. Естественно, подпоясавшись под пальто и пиджаком широким ремнём, на котором пристроилась кобура с «ТТ». После позавчерашнего вечера Сергей Петрович зарёкся выходить куда-либо без личного оружия.
На центр Москвы опустился плотный туман. Он укутал город, как оборачивают ватой ёлочную игрушку, приглушил звуки, сделал невидимками автомобили и прохожих. Марков шагал, шлёпая ботинками по слякотной мостовой. Из плотной серой мглы выныривали легковые и грузовые машины, автобусы, шуршали мимо, выплёскивая на обочины тротуара слякоть. Периодически появлялись встречные прохожие. Выглядело это как эпизод из романа английского писателя Герберта Уэллса: пелена как будто начинала сгущаться, приобретала размытые очертания тёмной человеческой фигуры. В двух шагах от Сергея человек материализовывался и через пару секунд растворялся в пустоте за спиной.
Неожиданно туман исчез, опустился на тротуары и газоны, повис клочьями на ветках деревьев. Вновь возникла из морока улица с вечно спешащими горожанами и гостями столицы, с колесящим по мокрым мостовым транспортом. Как будто из призрачной страны мёртвых Сергей Петрович попал в нормальный человеческий мир. Он даже автоматически замурлыкал себе под нос: «Над страной весенний ветер веет, с каждым днём всё радостнее жить». Но на фоне последних событий бодренькие слова звучали саркастически. Марков хмыкнул, остановил такси и покатил на встречу с будущей тёщей.
Зинаида Петровна встретила гостя радушно. На круглом столе, застеленном той же клеёнкой, сиял вёдерный самовар, похоже старинный. Его взяли в окружение стеклянные плошки с различными вареньями, мёдом. Здесь же красовалась стеклянная чаша с колотым сахаром. На краю её со скромным достоинством посверкивали серебряные щипчики. Две объёмистые фарфоровые чашки на просторных блюдцах готовы были принять душистую заварку и крутой кипяток. Высоченная пирамида золотисто-коричневых блинов завершала диспозицию.
Хозяйка пригласила Маркова к столу, разлила по чашкам чай. Себе в широкобёдрую с васильками, гостю в литровую, как сказала будущая тёща, «генеральскую». Небольшая таблетка, какую любезно привёз намедни милейший Василий Иванович, и раньше не была заметна – беленькая на белом донце. В кипятке она сразу растворилась, как и не было.
Из своей наполнила дымящейся жидкостью блюдце, устроила его на растопыренных пальцах, прихватила сколок сахара и стала похожа на купчиху с картины Кустодиева, только сильно похудевшую в условиях полностью, но не окончательно победившего социализма.
Сергей наблюдал за манипуляциями будущей тёщи с почти этнографическим интересом. Как гоняют чаи по-московски, он видел впервые. Ни происхождение, ни социальное положение, ни биография раньше не привели. Заметив это, Зинаида Петровна поделилась:
– Мой папа говаривал, что чай должен быть как поцелуй – крепкий, сладкий и горячий. – И радушно предложила: – Пробуйте блины. Напекла специально к вашему приходу.
Генерал, повинуясь взгляду женщины, щедро плеснул на блин жидковатого варенья, свернул фунтик и откусил. Липкая жижица потекла по руке, капнула на полу пиджака. Будущая тёща всплеснула руками, бросилась оттирать сладкое пятно, потом приказала:
– Испортим такую вещь. Снимайте быстрее!
Марков пытался отговориться, но противостоять энергии Зинаиды Петровны было немыслимо.
– Сейчас я быстренько замою, – и хозяйка выскочила из комнаты, не закрыв дверь в коридор. Марков встал из-за стола. Бежать за Зинаидой Петровной, уговаривать не возиться с тряпкой или ждать, пока будут ликвидированы следы его оплошности, вот в чём вопрос. По коридору промелькнула фигура в халате с невероятно яркими цветами, на секунду застыла у распахнутой двери в комнату, ахнула, увидев мужчину, и шмыгнула дальше. Сергей пожал плечами и вернулся к столу.
Минут через пять возвратилась Корлюченко-старшая. Перед собой на вытянутых руках, как именное оружие при награждении, она несла злополучный пиджак с застиранной полой.
– Сейчас высохнет и будет как новый.
Женщина аккуратно развесила одёжку на деревянных «плечиках», извлечённых из шкафа, пристроила вешалку на открытую дверцу и предложила, смущённо улыбнувшись:
– Сергей Петрович, давайте выпьем водки.
Генерал тоже усмехнулся и кивнул.
На столе появился графин из прозрачного стекла, гранёные стопки. Будущие родственники сдвинули ёмкости, выпили, вернулись к блинам и чаю. Зинаида Петровна раскраснелась.
– А знаете, – призналась вдруг она, – когда я вас в первый раз увидела, подумала: – Слишком он старый для моей Ленки. Извините, вам ведь уже за сорок?
– Недавно тридцать восемь стукнуло, – ответил Марков.
– Расскажите о себе, – попросила без пяти минут тёща. – По обхождению вы человек простой, не начальник. А звание… И сам товарищ Сталин ценит. Другого так бы раздуло, как стратостат.
Хозяйка снова наполнила стопки – ничто так не способствует задушевной беседе, по крайней мере, на Руси. Выпили.
– Да, собственно, и рассказывать-то нечего, – заговорил генерал. Но рассудил, что мать Ленки не может не волноваться из-за того, с кем связалась её шальная дочка. И стал «давать показания»: – Оклад у меня был, как у командира дивизии, две тысячи двести рублей в месяц. Сейчас чуть побольше, но сколько именно, честное слово, пока не разобрался.
Женщина замахала руками, давая понять, что деньги не главное, был бы человек хороший. Но Марков почему-то посчитал нужным уточнить:
– Так получилось, что около трёх лет я ничего не получал, был на казённом коште. Отчего, дальше станет понятно.
Он вспоминал своё детство, сиротское, нищее. Тогда и выработалось серьёзное и уважительное отношение к копейке. В Гражданскую войну подростком прибился с голодухи к взводу красных кавалеристов. Бои и походы незаметно выковали из пацана командира. Заговорил о первой супруге и сам не заметил, как перешёл к аресту, следствию и СТОНу, о дружбе с Володькой Лосем, зародившейся на лесоповале и общих нарах.
Зинаида Петровна сидела напротив, подперев ладошкой щёку, слушала, не перебивая, только расширяла глаза в самых драматических местах повествования да беззвучно охала.
Когда Марков передавал суть беседы со Сталиным, его будущая тёща стала кивать, будто подтверждая истинность слов мужчины. А Сергей уже рассказывал о том, о чем ни при каких обстоятельствах не собирался говорить никому, разве что Лосю, да и то под вторую пол-литру задушевного разговора. Теперь уже не приведётся. Мужчина поймал себя на том, что следовало бы прикусить язык, но почему-то неудержимо тянуло на откровенность. Это простая до крайности женщина так искренно сопереживала, так к месту кивала головой и вздыхала сочувственно. Опять же, можно считать, родня. Близких у Маркова с ранней юности не осталось, исповедоваться было не перед кем. Да и в голову не приходило, что это можно или нужно. А сейчас вдруг повело, и язык, вдруг переставший подчиняться мозгам, сам болтал о стычке на Авиамоторной, о встрече с Заковским и о последнем тяжёлом разговоре с другом. Здесь женщина заволновалась. Даже когда речь шла об угрозе жизни Ленки, Зинаида Петровна не выглядела такой испуганной. Командир быстро, не вдаваясь в живописные подробности, описал ночное заседание правительства и, словно Шехерезада поутру, «прекратил дозволенные речи».
Будущая тёща ещё пару минут сидела неподвижно, осмысляя услышанное. Потом спохватилась, потянулась к графинчику:
– Выдалась вам планида. Прямо роман. Давайте-ка ещё за здоровье. И за товарища Сталина!
Водка полилась в стопки. В этот момент раздался голос Ленки:
– О, да тут пьянка. Третьей – буду!
Девчонка вошла незамеченной и теперь стояла прислонившись спиной к дверному косяку. Пальто она расстегнула, под ним виднелось серое платье покроя «ампир» с талией под самой грудью. Марков почувствовал, как при взгляде на Лену участилось его дыхание.
– Ну что ты орёшь как последняя босячка? – досадливо прошептала-прошипела мать, указывая куда-то за стену. – Хочешь, чтобы соседка решила: мы алкоголики?
– Ага, и каждый вечер устраиваем дебоши, – хохотала девчонка.
– Ты бы лучше с гостем поздоровалась, – сменила тему Зинаида Петровна.
– А это твой гость, – дерзко бросила дочь, но всё же подошла к Маркову, протянула ладошку лодочкой: – Здравствуйте, Сергей Петрович.
То ли Елена Ивановна устала, то ли была на последней стадии нервного напряжения, но девчонку как подменили. Будто Радость пыталась изображать совсем другая девушка, хотя бы Зинка.
– Сядь, поешь блинов, – предложила мать, – ты же целый день голодная.
– Не хочу я ничего. И вообще, от мучного толстеют. Особенно на ночь.
– А мне Сергей Петрович рассказывал про свою жизнь, – словно оправдываясь в чём-то, проговорила Корлюченко-старшая. – Такая судьба – можно книгу написать.
– Она его за муки полюбила, – насмешливо процитировала босячка. Она постепенно оживала и становилась самой собой.
– А он её за состраданье к ним, – завершил Сергей.
– Знание классиков – похвально, – удовлетворённо сказала Ленка и показала генералу остренький розовый язык. Потом повернулась к матери, махнула рукой: – Пропадай, моя фигура! Давайте ваши блины. Только и водки налейте. Чтобы было оправдание перед собой: обожралась на сон грядущий в состоянии алкогольного опьянения.
Мать метнулась к шкафу за третьей стопкой.
Уплетая мучное, девушка рассказывала, как устроили комсомольское собрание по поводу надписи на стене.
– И что же там высказали? – усмехнулся Сергей Петрович. Он готов был услышать высказывание в духе лучших кавалерийских традиций, такое, от чего кобылы краснели и смущённо ржали.
– А мы – умы, а вы – увы, – сообщила студентка.
– Как? – удивился командир. – И что обсуждать-то целых три часа?
– Николай Калинникович, наш декан, вы его видели, помните, когда… – Ленка покосилась на мать и чуть покраснела, – сказал, что это – враждебный выпад с целью вбить клин в единство пролетариата и колхозного крестьянства. Этот лозунг так квалифицировали компетентные органы, – передразнила она кого-то из выступавших. – Ребята пытались объяснить – Коля Майоров, Кульчицкий, – так их чуть из комсомола не выгнали. Наш секретарь, Сашка Шелепин, вопил: «Вы противопоставляете город деревне, это на руку фашистам, потому что разрушает единство советского народа!» Сволочь.
– Ну, ты хоть, надеюсь, молчала? – строго спросила Зинаида Петровна.
– Ага, – саркастически сказала оторва. – Брошу я своих пацанов. Мы там большую бучу затеяли, почти уже доказали… А потом вылез этот… сволочь комсомольская… И всех… и меня…
– Что ж ты у меня такая дурища! – горестно вздохнула мать. – Выгонят тебя из альма-матер, в официантки пойдёшь, да?
Марков с изумлением увидел, как наливаются слезами глаза хулиганки Ленки.
– И пусть в официантки, – шмыгнула она носом. – А всё равно так нельзя. Николай, Пашка – какие они враги? «Уже опять к границам сизым составы громкие идут, и коммунизм опять так близок, как в восемнадцатом году», – процитировала девчонка. – Разве такие стихи враг напишет?
– Да что стишки какие-то, – вскрикнула Зинаида Петровна. – С тобой-то что сделают?
Ленка зарыдала в голос.
– До официанток дело, я думаю, не дойдёт, – мягко сказал генерал. – И до исключения из института тоже. Но так говорить о комсомольском вожаке тоже нельзя. Не дай бог, кто чужой услышит.
Он вынул белоснежный платок, протянул девушке. Та оттолкнула руку дающую, потом взяла тряпицу, аккуратно промокнула глаза, подумала и деликатно высморкалась. Смутилась:
– Извините, я постираю, отглажу и верну.
Сергей усмехнулся – однако, традиция.
На добрую минуту в комнате повисла напряжённая тишина. Марков подумал, что пора раскланиваться. Неуместное и нелепое желание пооткровенничать – ну, чисто деревенская бабка на завалинке с товарками – прошло. Голова была тяжёлой, как после вчерашней пьянки, но не болела. Только думалось тяжело и хотелось на морозный воздух. В тот же миг Ленка заявила:
– Пожалуй, я сегодня буду ночевать у отца. Ты не против, мамуля?
И, не дожидаясь ответа Зинаиды Петровны, обратилась к гостю:
– Вы меня проводите?
– А машину вызвать нельзя? – попросила будущая тёща. Конечно, всё она поняла, не маленькая, но приличия соблюдены, Ленка деваха взрослая, её не остановишь. И поддержка командующего Московским военным округом в любой ситуации – штука полезная.
Сергей Петрович подумал, не дай бог, опять какие приключения. С башкой, набитой несвежей ватой, воевать не рекомендуется. Дома открою окно, покурю на холодке – и пройдёт. Он вышел в пустынный коридор, снял чёрную трубку и набрал номер дежурного.
* * *
Александр Николаевич Поскрёбышев уточнял список ответственных товарищей, вызванных на сегодня к Хозяину. Как обычно, секретарь пытался понять, какие вопросы сегодня признаны первоочередными, и составить для себя стратегический план действий на ближайшее время, чтобы быть готовым к любому распоряжению начальника. Сталин ценил это качество помощника даже выше, чем личную преданность.
Зазвонил второй телефон, тот, номер которого мог сообщить только сам Вождь. Потому этот аппарат оживал нечасто. Поскрёбышев снял трубку.
– Здравствуйте, – прозвучал в мембране женский голос, – мне надо поговорить с товарищем Сталиным. Это очень важно.
– Как о вас доложить?
– Корлюченко. Зинаида Петровна.
Кто такая эта Кор… как там её… ченко, Александр Николаевич вспомнить не сумел.
– Извините, а откуда вам известен этот номер?
– Мне его сообщил сам товарищ Сталин, – с гордостью произнесла Зинаида Петровна.
Обалдевший Поскрёбышев прикрыл ладонью трубку и по внутренней связи доложил:
– Товарищ Сталин, вам звонит Корлюченко.
– Кто такой этот Корлюченко? – после короткой паузы спросил генсек.
– Это женщина. Говорит, будто номер ей дали вы лично. Утверждает, что имеет сообщение чрезвычайной важности. Зинаида Петровна.
– Зинаида Петровна, – протянул Хозяин, припоминая. – А-а, ладно, соединяйте.
Иосиф Виссарионович взял трубку:
– Здравствуйте, Зинаида Петровна! – В голосе Вождя звучали искренняя приязнь и расположение.
– Здравствуйте, товарищ Сталин! Извините, что беспокою, но у меня крайне важное сообщение.
– Слушаю вас.
– Вас собираются убить.
– Опять, – вздохнул Иосиф Виссарионович. – Что за сезон такой.
– Я узнала об этом от Сергея Петровича Маркова.
– Говорите. Я слушаю очень внимательно. – Теперь голос Сталина звучал сухо и требовательно.
– У него есть друг, который вас ненавидит. А вы сделали его чуть ли не начальником охраны. Товарищ Сталин, дорогой Иосиф Виссарионович, вы меня простите, нельзя же быть таким доверчивым! Не дай бог, что… – женщина осеклась. – Нет, я атеистка, просто так говорят.
– Ничего, Зинаида Петровна. Со мной Господа поминать можно. Я сам в семинарии учился. Вот если приведётся беседовать с товарищем Ждановым…
– Ой, я отвлеклась. Этого, который, ну, злоумышляет, зовут Лось. А Сергей Петрович Марков отказался соучаствовать. Хотя они друзья.
– Спасибо, Зинаида Петровна. Ни о чём не беспокойтесь. Мы уже приняли меры. Очень надёжные меры. Но всё же, расскажите всё поподробнее.
Пока Корлюченко-старшая передавала всё, что услышала сегодня от Маркова, вождь прижал трубку плечом и принялся крошить папиросы над пепельницей. Когда женщина стала рассказывать о покушении на Маркова и упомянула Заковского, Иосиф Виссарионович хмыкнул. Собеседница тут же осеклась.
– Что-то не так, товарищ Сталин? – встревожилась Зинаида Петровна.
– Всё в порядке, – успокоил Хозяин. – Тут у меня табак просыпался.
– Вы бы курили поменьше, Иосиф Виссарионович. Берегите здоровье, оно нужно народу.
Сталин поморщился, помолчал, что-то обдумывая или припоминая.
– Как дела у вашей девочки, Лены, правильно?
– Спасибо, Иосиф Виссарионович. Елена учится хорошо. Правда… – Женщина замялась.
– Что-то случилось, – констатировал вождь. – Рассказывайте.
– В институте провели сегодня комсомольское собрание. На стене написали такую фразу: «А мы – умы, а вы – увы». Кто-то из органов…
– Откуда?
– Из НКВД или из ГУГБ, точно не знаю, усмотрел в предложении идеологическую диверсию. Студенты по молодости и глупости стали спорить. Теперь их могут исключить из комсомола, соответственно, и из ИФЛИ.
– Борцы за чистоту идеи, – хмыкнул Хозяин. – Суслики. Ладно, товарищ Корлюченко, не беспокойтесь напрасно. У вас хорошая девочка, скажите ей, пусть занимается наукой и не отвлекается на всякую мелкую ерунду.
– Я вам так благодарна, товарищ Сталин…
– Это я вам признателен за сообщение и ещё больше за заботу. Если возникнут затруднения, звоните. А сейчас извините, меня ждут товарищи.
– Конечно, конечно, – заговорила Зинаида Петровна, но в ушах уже звучало короткое злое попискивание.
Опустив трубку на рычажки, Вождь целую минуту раздумывал. Потом приказал Поскрёбышеву: «Берия» и через пятнадцать секунд уже раздражённо говорил:
– Лаврентий, твоим людям совсем нечего делать? Что за охоту на ведьм они устроили в ИФЛИ? Мне голову не морочь, я знаю, кому звонить, Меркулову или тебе. Вот именно, разберись и доложи. – Потом распорядился: – Александр Николаевич, найдите ректора Института философии, литературы и истории.
– Карпова, – раздалось в трубке. – Кто говорит?
– Сталин говорит.
– Внимательно слушаю вас, Иосиф Виссарионович.
– Что в вашем институте за история с политическими перегибами и чистками по этому поводу, товарищ Карпова?
– Меня зовут Анна Самойловна. Я член партии большевиков с 1904 года. И я своей партийной совестью ручаюсь: пока я руковожу ИФЛИ, ни один студент по политическим соображениям исключён не был и не будет.
– Не горячитесь, Анна Самойловна. Мой партийный стаж, в том числе и дореволюционный, немного больше вашего. Вы руководите высшим учебным заведением. Ваши выпускники не станки будут делать. Хотя и для машиностроителя важно правильно понимать смысл происходящих событий. А ваши студенты завтра будут разъяснять политику партии. Со страниц газет, с институтских кафедр. Можно ли терпеть в такой среде скрытых или открытых, не скажу – врагов, просто людей, не до конца убеждённых в нашей правоте? Думаю, только такая постановка вопроса является истинно партийной. Это первое.
Второе. Я хочу разобраться, имеем мы сейчас дело с настоящими противниками или с излишней самодеятельностью некоторых чересчур подозрительных сотрудников. Потому что обижать и отталкивать от себя одарённую молодежь, убеждённых патриотов, коммунистов по духу, это хуже, чем преступление. Это ошибка.
– Извините, товарищ Сталин, – заговорила Карпова, – конечно, я погорячилась. Но поймите меня. В подавляющем большинстве наши студенты – дети рабочих и трудового крестьянства. Отбор ведётся самым строгим образом, ведь кроме прочих качеств ИФЛИ требует таланта. И когда некоторые люди, не понимающие этой специфики, раздувают шумиху вокруг дела, не стоящего выеденного яйца…
– Вы полагаете, что в данном случае мы столкнулись с головокружением некоторых товарищей от мнимых успехов?
– Убеждена в этом, товарищ Сталин.
– Ну что же, в нашей партийной бюрократии, да и не только в ней, этот недуг распространён. Спасибо, товарищ Карпова. Думаю, в этой ситуации мы поддержим вашу позицию. Спокойной ночи. – Вождь положил трубку.
Сталин не был бы Сталиным, если бы не спросил себя, а почему он решил беседовать с какой-то заурядной околонаучной кандидатшей, этой Зинаидой Корлюченко, вмешиваться в процесс прочистки мозгов возомнившим о себе соплякам. Подумаешь, поэты они. Сплошные Пушкины вперемежку с Лермонтовыми. И это в ситуации, когда дел невпроворот, когда Вождь взвалил на себя обязанности главы правительства, и нужно ждать ответного хода противников, а завтра война, и наркомы три дня ждут приёма по важнейшим государственным делам, и буквально только вчера сама жизнь Хозяина была подвешена на тончайшем волоске.
– Так почему же мы теряем время на эту ерунду, Иосиф? – спросил он сам себя.
– Может быть, чтобы выслушать ловко завербованного информатора, – осторожно предположил Иосиф.
– Мене текел, уфарсин. Объяснение взвешено, измерено и признано легковесным. Я всё-таки не жандармский полковник Зубатов, чтобы самому возиться со стукачами. Я – Сталин.
– Тогда ради ещё одной проверки честности фигуранта один. Он – немаловажная фигура в игре.
– Думаешь, товарищу Сталину что-то ещё не понятно?
– Тогда… Тогда остаётся только одно, – промямлил Иосиф.
– Говори!
Собеседник помялся и рубанул сплеча:
– Девочка понравилась.
– Что-о?
– Девочка понравилась, – повторило «второе я».
– А ведь ты прав, – развеселился Вождь. – Товарищ Сталин делает глупости, потому что ему девочка понравилась. Значит, товарищ Сталин ещё на такое способен! Замечательно.
Хозяин вспомнил, как два с половиной года назад, нет, уже почти три, в июле и августе 38-го, вдруг обнаружилось, что он не может быть с женщиной. Не дожив до шестидесяти, что за возраст для кавказца, он перестал быть мужчиной.
Иосиф впал в ужас и тоску. Где-то в глубине сознания зашевелилась мысль о том, чтобы… Но это нельзя, это уничтожило бы всё, что сделано за шестнадцать лет.
Лекари говорили умные слова, мол, менопауза; объясняли неудачи напряжённым графиком работы, усталостью. Хитромудрые братья Коганы даже принялись намекать на возраст. Мол, не мальчик уж, пора и честь соблюдать. Муд-даки!
Хуже всего, что эти ослицы карабахские, Вера Давыдова и Женька Ежова, не удержали за зубами свои поганые языки. Женьку он потом наказал. А Веру пожалел. Не потому, что она прекрасно пела в Большом. Если бы не он, не Хозяин, так бы и осталась она на вторых ролях в своей «Мариинке». Даже не потому, что Давыдова славилась редкостной красотой. Красивых баб в России много. Главное, от неё било, как током, сексуальностью. Не случайно все его товарищи даже страх перед товарищем Сталиным теряли. Каждый, каждый из них, от жирного идиота Зиновьева до старого педофила Калинина, не говоря уж о Ежове, Тухачевском и прочих гусарах-перехватчиках, пытался уложить Давыдову в свою постель.
В эти тяжёлые для Иосифа Виссарионовича дни и оказался в самых доверенных людях Лихарев. Да, Валентин. Этого «рафинированного», слегка надменного парня, за сто шагов видно, что из «офицериков», подвёл к нему Менжинский. Откуда он взялся сначала – ему было не особо интересно, и против «честных военспецов» он ничего не имел. А потом вдруг почёл за благо лишних вопросов не задавать. Нет, товарищ Сталин не испугался. Товарищ Сталин ничего не боится, он за свою жизнь такое видел, что приснись кому другому, тот описался бы и поседел. Но лишних вопросов задавать не надо. Бывают такие ситуации, когда молчание дороже, чем золото.
Помощник помощника выпросил трёхминутную аудиенцию. Попал, стервец, под настроение, когда всё из рук валилось и даже стальная воля Вождя не могла привести его в рабочее состояние. Сообщил, что бабские сплетни о недомогании Иосифа Виссарионовича дошли до Си Ай Си.
– Сволочь, – подумал тогда Хозяин о Лихареве, – и этот туда же. Уничтожу.
Очевидно, Валентин предвидел такую реакцию. И явно испугался, когда увидел, как сужаются зрачки Сталина и глаза становятся полностью жёлтыми, как у тигра, когда тот прыгает на добычу. Порученец торопливо выпалил своё предложение. И вождь задумался. Он был мастером византийских интриг, и хитроумную идею Лихарева оценил.
По личным каналам (откуда у такого стригунка «личные каналы»? И с кем они связывают, с английской разведкой? Любого другого стёрли бы в пыль, возникни только тень подозрения в контакте со спецслужбой Альбиона. Но что вождю оставалось делать, вывернуться наизнанку перед собственными чекистами?) он направил ещё пару сообщений. Первое сообщение о бессилии Сталина имело ссылку на Евгению Ежову. Лихарев добавил информацию, идущую от имени Давыдовой. Верка болтала меньше и гораздо осторожнее, потому и веры ей было больше. И ещё одну, якобы от человека, весьма приближённого к Хозяину.
Как и предсказывал Валентин, лорды Адмиралтейства обратились за консультацией по этому щекотливому вопросу к Фрейду. Отец психоанализа разразился целой статьёй, слава богу, не подлежащей опубликованию, где доказывал: великие политики проявляются в коротком промежутке между началом климакса и наступлением маразма. Значит, в ближайшие три-четыре года от Сталина можно ждать какой-нибудь дьявольской комбинации.
Черчилль и Даладье всегда посматривали на Кремль с подозрением, а с того момента стали рассматривать каждый шаг московских дипломатов сквозь три увеличительных стекла, выискивая скрытое коварство «восточного деспота».
Иосифу Виссарионовичу очень не хотелось, чтобы британцы возродили Антанту. Тогда они навсегда заперли бы Гитлера в тесной клетке – Германии. Нет, этот хищник должен был получить свободу. В планах вождя фюреру была предписана роль пугала, опасаясь которого европейские державы и, возможно, даже Северо-Американские Соединённые Штаты станут поддерживать Советский Союз техникой, продовольствием, новейшими научными разработками.
Нарком иностранных дел Литвинов принялся активно предлагать проекты коллективной европейской безопасности. Может быть, какой-то из них и был бы принят. Если бы не засевшие в памяти слова самого Фрейда о «дьявольской комбинации». Так немецкий волк получил возможность резать европейских ягнят. Без выстрела присоединилась к Рейху Австрия. Сталин предложил свою помощь Чехословакии. Во время Судетского кризиса он приказал сосредоточить на границе с Чехословакией 30 пехотных, 10 кавалерийских дивизий, один танковый корпус, три отдельные танковые бригады и 12 авиационных бригад. Более того, был демонстративно проведён призыв 330 тысяч резервистов. Поставленные между двух огней чехи открыто предпочли Гитлера. Армия, вооружённая не в пример лучше вермахта, сдалась без сопротивления. Мировые державы забеспокоились: Гитлер набирал силу и наглел. Срочно понадобился сильный враг, которого нацисты опасались бы. Как и рассчитывал Хозяин, на эту роль коварные буржуазные демократии постановили назначить Кремль. И открыли для Советов свои закрома.
А что касается менопаузы… Тот же Лихарев убедил Иосифа Виссарионовича, что дело просто в непомерной усталости, и предложил попробовать гипноз. Вождь усмехнулся. Перед ним оказался бессильным даже Мессинг. Но Валентин настаивал. Он объяснил, что придуман аппарат, усиливающий даже слабый магнетизм. Надо только надеть эту штуку на руку, как обычные часы, и не снимать, пока будет длиться сеанс – все пятнадцать минут. Сталин согласился.
В результате он драл Верку так, что она изоралась, даже охрипла. Пришлось заменить её в спектакле. Петь Давыдова на следующий вечер не могла.
И щекотливых проблем с того времени и по сей день не возникало. Молодец, Лихарев.
– Вот так, Иосиф, – довольно сказал сам себе Вождь. – Товарищ Сталин ещё орёл.
Хозяин вышел в приёмную. Поскрёбышев с удивлением услышал, что шеф мурлычет себе под нос «Сулико». Ещё больше изумило Александра Николаевича то, что Иосиф Виссарионович улыбался.
О злополучном комсомольском собрании в ИФЛИ больше никто никогда не вспоминал. Анну Самойловну Карпову отстранили от должности ректора через две недели после телефонного разговора с Вождём.
Конечно же, Марков и Ленка приехали на Якиманку. Как только Сергей запер дверь, девушка, не сняв даже пальто-шинели, закинула руки ему на шею и принялась целовать. Стаскивая ставшую лишней одежду, торопливо добрались до кровати…
Ночью Маркову приснилось, будто он стоит на пригорке, под ярким солнцем. Лёгкий ветерок играет шевелюрой, щекочет шею. Хорошо.
Мужчина проснулся. Он лежал почти в полной темноте на левом боку. На кровати в своей квартире. Лёгкие прикосновения ерошили волосы на виске и затылке.
Он обернулся. Радость сидела за его спиной и гладила, перебирала пальчиками густые, давно не стриженные пряди. Поглядев в глаза Маркова, Ленка виновато улыбнулась:
– Я не хотела вас будить.
Сергей притянул девчонку к груди и замер. Сердце колотило в ребра так, словно пыталось взломать грудную клетку.
– Ты моя последняя в жизни любовь, – произнёс генерал.
– Что… почему ты так сказал? – прошептала девушка.
– Не знаю, – пожал плечами Марков, – само сказалось.
И только потом заметил.
– «Пустое «вы» сердечным «ты» она, обмолвясь, заменила?» – Он сделал ударение на: «Обмолвясь».
Радость вместо ответа поцеловала Сергея в губы.
Они лежали обнявшись. За окнами слышны были странные звуки. Как будто кто-то скрёб по асфальту металлом.
– Что это? – прислушался Марков.
– Дворники. Они скалывают лёд, сгребают в кучи, потом растапливают в котлах. Так каждую ночь.
– Никогда не слышал, – удивился генерал.
– Значит, спите как убитый, – сказала Ленка. И тут же поправилась: – В смысле, крепко.
Она всё равно продолжала называть Сергея на «вы».
Из «Военного дневника» генерала Гальдера:
4 апреля 1941 года
Войска 4-й линии для операции «Барбаросса» (26 дней) могут быть переброшены приблизительно с 20.5 по 20.6. График ускоренного движения эшелонов. Введение его в этот период, даже по мнению руководителей экономики, неопасно, поскольку весенние трудности будут уже преодолены.
Доклад о положении в России: Отдел «Иностранные армии – Восток» теперь признаёт, что численность русских сухопутных войск в Европейской части России следует считать большей, чем предполагалось до сих пор. (Это уже давно утверждали финны и японцы.) Предполагается, что войска русских насчитывают 171 стрелковую дивизию, 36 кавалерийских дивизий и 40 мотомеханизированных бригад.
Вновь сформированный танковый корпус в составе трёх дивизий дислоцируется, очевидно, в районе Ленинграда.
Вагнер (генерал-квартирмейстер):
а. Раздел «С» особых распоряжений по операции «Барбаросса».
б. Предложение о предоставлении исполнительной власти командующим танковыми группами и командирам корпусов отклонено.
в. Приказ ОКВ о подсудности в оккупированных областях. Военная администрация предусмотрена лишь на территории старой Сербии.
г. Потребность в горючем для операции в Сербии соответствует двухнедельной потребности в горючем для операции «Барбаросса».
К 20.4 Румыния сосредоточит на границе с Россией 15 пехотных дивизий и 2/3 моторизованной дивизии. Из числа немецких дивизий одна будет переброшена в пограничные районы Буковины, одна – в район излучины Прута. Танковые дивизии – перед Плоешти.
Влияние «Операции-25» на операцию «Барбаросса». Взято шесть пехотных дивизий и два управления корпусов из 2-го и 3-го эшелонов войск, предназначенных для операции «Барбаросса», и три пехотные дивизии из резерва ОКХ. Из этих дивизий шесть первых можно будет заменить из резервов ОКХ (3-й эшелон). Два управления корпусов 3-го эшелона (49-го и 52-го) можно будет заменить управлениями 42-го и 55-го корпусов из резерва ОКХ.
Из двадцати одной дивизии резерва ОКХ двенадцать останутся в нашем распоряжении, включая те пять дивизий, которые можно снять с Запада (подвижный резерв).
Подвижные соединения: против Югославии направлено три корпусных штаба подвижных дивизий (семь танковых и две моторизованные), не считая лейбштандарта «Адольф Гитлер» и соединений, действующих против Греции.
Расчёт времени: Если будет возможно использовать железную дорогу через Прешов, то к 20.5 можно перебросить на Восток семнадцать пехотных дивизий и тринадцать управлений корпусов, а затем до 1.6 – девять дивизий 4-го эшелона (график ускоренного железнодорожного движения). И, наконец, к 23.6 возможна переброска двадцати четырёх подвижных соединений и пяти корпусных штабов.
Далее, подвижные соединения, действующие в Сербии, следует к 1.6 пополнить и привести в порядок в районах отдыха (Вена и окрестности), для чего им надо закончить операцию к 30.4. Десять дней – на марш в районы отдыха. Три недели – на отдых и пополнение.
