Никита Окунев

Никита Потапович Окунев (ок. 1864 – после 1924) – служащий пароходства.

Никита Окунев начинал трудовую жизнь приказчиком в небольшом торговом деле своего отца, вышедшего из крестьян. Затем в течение порядка двадцати лет работал московским агентом различных пароходных компаний.

В 1917–1918 гг. он служил в акционерном пассажирском обществе «Самолет», созданном в 1853 г. и осуществлявшем перевозки по Оке, Волге и Каме. В эти годы общество «Самолет» было одним из самых крупных и богатых волжских пароходств, располагавшим самыми комфортабельными на Волге судами. Его национализировали в 1918 г., что нашло отражение в дневнике Окунева.

Свой дневник Никита Потапович вел в течение 10 лет, с 1914 по 1924 г. В него он скрупулезно записывал практически все новости, получаемые из газет, – военные, политические, культурные. И не менее тщательно Окуневым описаны те события лихого 1917 года, очевидцем которых он вольно или невольно стал.

1917–1918. 53–54 года. Москва

1917

1 февраля (19 января). Сегодня знаменитый юбилей: исполнилось войне 2,5 года! † По этому случаю немцы продолжают поколачивать нас и союзников. <…>

…В газетах пишут, что в Царское Село к Царю приезжал с докладом «временно исполняющий обязанности начальника Штаба Верховного главнокомандующего генерал Гурко¹».

Стоят 20-градусные морозы. Сегодня в Москве на уличных градусниках с утра значится 23°.

<3 февраля (21 января) – 25 февраля (12 февраля)>

28 февраля (15 февраля). Вчера возобновились занятия наших палат. Ничего выдающегося: слова, слова и слова, то есть «старые погудки на новый лад». Впрочем, в Государственном совете даже и слов-то этих не сказано, т. к. новый Председатель, Щегловитов², не дозволил выступить Д.Д. Гримму³ с внеочередным заявлением о политических вопросах. В Думе же таковое было сделано самим Родзянко⁴, и на него отозвались более или менее интересно Чхеидзе⁵, Милюков⁶, Ефремов⁷, Керенский⁸, Левашов⁹, Пуришкевич¹⁰ и другие, но повторили давно сказанное, и притом – без прежнего подъема и не очень талантливо. Словом, настроение безнадежное – видно, все сознали, что плеть обухом не перешибешь. Как было, так и будет. Должно быть, без народного вмешательства, т. е. без революции, у нас обновления не будет. Кажется, это самое и сказал Чхеидзе, но, конечно, его речь целиком в печать не пропущена.

У англичан хорошие дела в Месопотамии.

Морозы ослабли, но еще держатся: сегодня утром – 12°, а днем значительно теплее – солнышко настроено уже к весне, и вообще оно давно уже сияет над нашей полуголодной Москвой. (Сегодня белого хлеба совсем нет, и дают только 2 ф. черного на одного покупателя, для чего тому надо простоять в очереди не менее 2-х ч.)

4 марта (19 февраля). И.Д. Сытин¹¹ празднует 50-летний юбилей своей издательской деятельности. Этот поистине великий поборник русского просвещения, сам просветившимся до своей деятельности в качестве торговца и издателя книг и газет лишь азбукой да Псалтырем.

<…>

Получил телеграмму от сына – едет уже на фронт. В час добрый!

<5 марта (20 февраля)>

8 марта (23 февраля). Сообщают об отбытии Государя в действующую армию. Долго же батюшка отдыхает!

10 марта (25 февраля). Вчера и мой воин отправился в действующую армию (259 пехотный полк, Новгород-Волынской губернии). Нужно ли говорить, как мне жутко теперь. Не говоря уже о том, что я страшусь его гибели, я боюсь даже и того, что и он по своему воинскому долгу может губить людей-неприятелей. Сохрани его, Господи, на всех новых путях, и чем дальше он будет от своего родного очага, тем ближе все мы будем к миру. В одном мире для всех спасение, и подай его, Господи, поскорее!

<…>

† Умер один из наших знаменитых врагов, граф Цеппелин, изобретатель воздушных кораблей.

В Петрограде состоялось чрезвычайное совещание о продовольствии Петрограда, которое совершенно расстроилось. Участвовали министры, представители палат, городской голова и председатель земской управы. Признано положение угрожающим и решено передать продовольствование населения Петрограда городскому общественному управлению.

12 марта (27 февраля). Созыв чрезвычайного совещания объясняется народными волнениями в Петрограде. Там что-то неладное, но что – никто достоверно не знает, газеты в Петрограде 25 и 26 февраля совсем не выходили.

13 марта (28 февраля). Волна беспорядков перекатилась и в Москву – сегодня и здесь не вышла ни одна газета, или власть запретила продажу их, но вчера вечером в вечерних газетах напечатан Высочайший указ о роспуске палат до апреля месяца. Это-то и указывает на чрезвычайность событий. Тут же коротенькое известие из Парижа: «Багдад взят британскими войсками». К 12 ч. дня в Москве остановились все трамваи и бездействуют телефоны. Из уст в уста передаются сенсационные вести о страшной стрельбе в Петрограде в народные толпы, о совершившемся перевороте на троне и о разных ужасах. Подожду все-таки записывать их – лично не совсем доверяю таким россказням.

14 марта (1 марта). В 9 ч. утра – 15° мороза. Вот так зима!

Вчера во втором часу дня мне нужно было сходить по делу в Городскую управу, но я не попал туда – у входа стояла громадная толпа и слушала каких-то никому не известных людей, читавших телеграммы из Петрограда. Это просто листочки без заголовка, как видится, спешного и подпольного набора. Там говорилось (рассказываю не в последовательном порядке и с пропусками, т. к. за шумом толпы и за частыми криками «ура!» было очень трудно услыхать все отчетливо): что Дума по получении указа о роспуске продолжала заседать и появившихся в зале заседания жандармов обезоружила, выбрала Временное правительство, состоящее из Родзянки, Бубликова¹², Гучкова¹³, Сазонова¹⁴, Милюкова, Гурки и еще кого-то, не расслышал, – и послала телеграммы в Ставку и Главнокомандующим фронтами. Царю, чтобы утвердил это правительство, а иначе, мол, самой династии грозит опасность, воеводам – чтобы не считались с прежним правительством, и они ответили приблизительно так: Брусилов¹⁵ – «Будьте уверены, что я исполню свой долг перед родиной», Рузский¹⁶ – «Я с народом» (или «за народ»). А Царя ждут из Ставки в Петроград 28 февраля или сегодня, и он будто бы согласен с новым правительством. Всему этому предшествовали в Петрограде полицейские схватки с манифестантами, затем перестрелка солдат и казаков с городовыми, а потом и междуусобица в войсках. Какой-то полк понес очень много жертв от пулеметной стрельбы других полков, и в результате будто бы все наличные петроградские полки на стороне Думы, и только один – Кексгольмский – на стороне старого правительства. Убит будто бы командир Преображенского полка – убит своими же солдатами, а про министра внутр. дел Протопопова¹⁷ говорят разное: одни – что он убит, другие – что он загадочно исчез, то есть вроде как бы «сбежал», и его не могла найти сама подчиненная ему полицейская и жандармская власть, нуждавшаяся в его распоряжениях.

Чтецы таких известий имели красные флаги и рупоры, чтобы их видела и слышала большая толпа. Впрочем, они появлялись и в других местах, например, я видел кучи народа и на Лубянской площади, и на Мясницкой.

В 5 ч. вечера я снова пошел на Воскресенскую площадь и видел такую же картину. Чтение телеграмм, толпа народа, в которой были даже офицеры и солдаты, и полное отсутствие полицейских. Но на Красной площади разъезжали конные – не то городовые, не то жандармы – и охраняли входы в Кремль, который был заперт, т. е. все ворота в него затворены. Тут, я думаю, преследовалась не борьба с народным движением, а сдерживание народа от хулиганских выходок. Затем надо отметить шествие к вечеру больших куч и групп народа к Сухаревой башне, как говорят, специально к Спасским казармам, где помещается много войска. Будто бы народ вызывал начальство, офицеров и солдат на выступление заодно с ним. Кто говорит, что все ворота и входы в казармы были замкнуты и народу не удалось ничего сделать, а кто говорит, что в конце концов солдаты вышли из казарм и слились с громадными толпами народа и уверяли их, что они старого правительства теперь не признают. Были слухи: что там уже стреляют, тут громят и т. п., но к ним относились не очень доверчиво. Да и не похоже было, по уличной обстановке, что что-нибудь происходило кошмарное. Я был на улицах (Сретенка, Кузнецкий мост, Тверская, Никитская) в 7 ч. вечера, в 11 ч. и в 1 ч. ночи, и было везде тихо, а ночью даже совершенно безлюдно, т. к. не было на улицах городовых, как, впрочем, и во весь день. Что это – распоряжение новой или старой власти или трусость самих полицейских?

Сегодня с утра раздача в булочных хлеба по карточкам (на человека 1 ф. печеного, или 3/4 ф. муки), и картина поразительная – нет таких ужасающих хвостов, которые были и вчера весь день, и вообще все последние месяцы. Картина на улицах спокойная, хотя стоит и ходит много вооруженных солдат (если это только для предотвращения хулиганства со стороны темных сил, а если для разбития вчерашних иллюзий, то очень плохо). Телефон работает, он и вчера останавливался лишь периодически, но зато опять не вышли газеты и не идут трамваи. Что делается на белом свете: на войне, в Петрограде и даже в Москве, – строго говоря, никому правдиво не известно. Одно только несомненно – водопровод, освещение, банки, торговля и занятия в присутственных местах идут своим порядком (пока).

В первом часу дня пошел, «куда все идут», т. е. к Думе. И, начиная еще от Лубянской площади, увидел незабываемую картину. По направлению к Театральной и Воскресенской площадям спешили тысячи народа обоего пола, а в особенности много студентов и учащихся. С высоты от Лубянского пассажа вдаль к Охотному ряду темнела оживленной массой, может быть, стотысячная толпа, и между пешеходами то и дело мчались в разных направлениях грузовые и пассажирские автомобили, на которых стояли солдаты, прапорщики и студенты, а то и барышни, и, махая красными флагами, приветствовали публику, а та, в свою очередь, восторженно кричала им «ура». Лица у всех взволнованные, радостные – чувствовался истинный праздник, всех охватило какое-то умиление. Вот когда сказалось братство и общность настроения. А я, стар уж, что ли, стал, чуть не плакал, сам не зная от чего, но, во всяком случае, не от «сжигания старых богов» и не от любви к новым, которых, по совести сказать, ни я, да и многое множество москвичей, пока достоверно не знает. Опять на площадях кружки и среди них чтение каких-то листков. Но за общим гулом трудно разобрать, что там в них. Впрочем, ясно слышал теперь, что в Ставке было уже назначение в диктаторы, не то Алексеева¹⁸, не то Протопопова, и что Щегловитов арестован новым Правительством. Сейчас идет разговор, что все московские войска подчинились новому Правительству, но, с другой стороны, ждут и привоза пушек для разгона революционно настроенного народа. Если бы последнее случилось, то начались бы междуусобица и погром, а затем расстрелы тех, которые сейчас за новое правительство, как кара за нарушение присяги, воинского долга. И над всем этим волнующимся морем голов сияет великое солнце. Что оно – радуется этому движению или подсмеивается над ним, как над несбыточной мечтой? И сколько оно на своем веку перевидало таких «революций», и сколько еще увидит!

Пошел в 2 ч. дня опять на «фронт». Одни уходят, другие приходят. Мороз трещит вовсю, и как только попадешь в тень от зданий, то чувствуешь его и оставляешь «позицию», так делают все, а если бы было тепло, то собрание народа было бы, может быть, в пять раз больше. Но и теперь его столько, сколько никогда не бывало. Настроение не падает, разъезды «революционных» солдат и студентов не прекратились и вызывают со стороны народа крики «ура», маханье шапками и платками. Необычайные картины: у солдат в одной руке ружье или шашка, а в другой – красный флаг; или так: солдат и студент идут обнявшись, и у солдата флаг, а у студента ружье. На Театральной и Воскресенской площадях, на фонтанах, трамвайных станциях и на кучах снега густо засела молодежь, и где-нибудь на высокой точке обязательно торчит красный флаг. К Думе близко подойти невозможно, но видно, что у подъезда ее стоят пушки и шеренги солдат, и, как говорят, они охраняют не Царское правительство, а занятия «революционного комитета», который целый день заседает в помещении Думы и сносится со старыми властями, с войском, с Госуд. думой и с своими агентами – разбрасывающими, расклеивающими, читающими и говорящими своими словами новости и распоряжения. Я лично слышал одного такого, который, бегая по кучкам, торопливо восклицал: «Товарищи, погромы, безусловно, воспрещены, и если они начнутся, то их сделают переодетые городовые…»

«Одетых» же городовых – нигде, нигде не видно. Революция все-таки уже в полном ходу, и пока, благодаря Бога, в бескровном виде. Все дело, конечно, в солдатах. Говорят, что к 2-м ч. насчитали предавшихся Временному правительству 40 000 чел., но будто бы Кремль окружен войсками, преданными старому строю. Вот на этой почве возможно страшное столкновение. В ожидании этого ли или вообще от невозможности в такой исторический день усидеть на своем месте все магазины, склады, конторы и присутствия к трем часам дня позакрывались. Кто спешит по домам, кто «на позиции», т. е. к Думе, на Красную площадь, к казармам. Где интереснее – не знаю, но толпа невольно тянет к себе, и пойду в нее опять, пролью новые слезы и от страха за будущее сына и всех сыновей России, и от надежды на лучшее для всех будущее. Да здравствует единение народа в пользу скорого мира и порядка в нашей стране! Долой старых безумных, бессовестных правителей и да заменят их люди энергичные, мудрые и честные!

Еще сказание о сегодняшнем дне. 5 ч. вечера. Сейчас был опять «на фронте», толпы и энтузиазм растут. Говорят, что Кремль от «правительственных» войск очищен, без выстрелов. Сам я, проходя Красной площадью, видел и там многотысячную толпу, а также солдат, идущих в Кремль и приветствовавшихся народом. Шли в Никольские ворота, а Спасские закрыты. Жутко что-то! Удержат ли наши вожаки такое положение вещей. Кажется, несколько пушечных выстрелов вызвали бы панику, и тогда неизвестно, кто на чьей стороне очутится. Многим теперь и тут и там страшно. <…>

Министерства еще не образованы, но ведомства поручены: военное – члену Госуд. думы Энгельгардту¹⁹, юстиции – Маклакову²⁰, путей сообщения – члену Госуд. думы Бубликову. Организацией народного хозяйства и арестами «врагов отечества» заведует Керенский. <…> Много в народе прокламаций от «Революционного Комитета рабочей партии». Теперь партийности бы не нужно и вообще очень крайне, крайне опасно. Желалось бы, чтобы пока все исходило хотя бы от деятелей городских и земских самоуправлений. Целее бы была военная, государственная и хозяйственная мощь. Создавать совершенно противоположное тому, с чем мы расстаемся, – значит в самом корне расшатать Отечество, нуждающееся в настоящее время в свайных закрепах, которые легко делаются дружной «дубинушкой».

15 марта (2 марта). С 9, 5 ч. утра до 1,5 ч. дня читал «Русск. Ведом.», «Русск. слово», «Утро России», «Раннее утро», «Моск. лист». Кажется, что это было самое интересное чтение за все мои 48 лет. «Россия, ты больше не раба!» Вот лозунг всех известий. Газеты озаглавлены крупнейшим набором: «Падение старого строя», «Учреждение Временного правительства», «Да здравствует освобожденная Россия» и т. п. В газете «Утро России» замечательные стихи К. Бальмонта:

 
Весенний клич Река, ломая зимний лед,
Зальет крутые берега.
Чтоб стали пышными луга,
Весна прорвала водомет.
Веселый час, лети вперед!
В ком сердце живо, тот поймет,
Что вся Россия в этот час
Весною вольною зажглась,
И сердце к сердцу пламя льет.
Призывный клич, спеши вперед!
А если есть еще оплот,
Где мощь тюремная туга,
Рука с рукою – на врага,
В нас воля действия поет.
Вперед, душа! И меч, вперед!
 

В передовых статьях всех газет почти одно: «Мы должны, одной рукой переустраивая Государственное управление, другой – продолжать борьбу с немецкими полчищами. Раздор между общественными силами был бы сейчас гибелью России». <…>

Теперь о впечатлениях сегодняшнего дня с московских улиц. День уже не такой холодный: облачно, изредка небольшой снег, мороза не более 3°. Потоки народа и войск к Думе сегодня еще могучее. Нет такой улицы, близкой к центру, на которой не чернело бы, не волновалось море людей. Может быть, с пол-Москвы, то есть до миллиона людей целый день идут, стоят, машут шапками, платками, кричат «ура» и свищут небольшим группам полицейских, которых нет-нет да и проведут, как арестованных, в Думу. Мне даже от души жалко их: такие же русские люди, в большинстве семейные, пожилые, и идут как отверженные проклятые. Для такой великой радости надо бы и их сделать радостными – дождаться бы их свободного перехода на новую сторону и дать им, раскаявшись в своих грехах и грешках, возможность соединиться душевно с общим освободительным движением и занять положение если не граждан, то воинов. Может быть, мои сожаления преждевременны, то есть многих из них отпустят с миром, но, ей-богу, очень трогательно смотреть на вчерашнюю власть в таком презрении и унижении. Помоги им Бог в их незавидной доле! Сегодня настроение у всех высокоторжественное, бодрое и веселое, заметно всеобщее единодушие – все прочли о такой великой, почти бескровной революции и поняли, насколько велико значение ее для жизни русского народа и воинства. Старому, кажется, ни у кого нет ни сожаления, ни веры в возврат его. В таких громаднейших толпах, которых не собиралось ни в коронационные торжества, ни в революцию 1905 г., <…> поразителен порядок. Народ заполняет все тротуары, всю ширину мостовых, но стоит показаться группе воинов или автомобилю, как сейчас же раздается по сторонам и, как в сказке, образуется моментально свободный проход или проезд. Даже в этом сказывается могучее значение единения настроения. Многие украшены красными лентами. Войсками сегодня уже предводительствуют не одни только прапорщики, а настоящие старые, боевые офицеры – полковники и подполковники. И им сопутствует полковая музыка, которая звучит победно и торжественно и тем еще более поднимает всеобщее настроение, обращая его в сплошное ликование. Вчера у меня еще не было полной уверенности в торжестве народной власти, но сегодня она непоколебима: разве можно у такого чудовища – миллионноголовой толпы – вырвать то, что попало ему в руки! <…>

16 марта (3 марта). Холоднее (8°). На улицах уже обыденная картина. Манифестаций нет, торговля и всякие присутствия функционируют, только трамваи еще не пошли. Кое-где вместо городовых – милиционеры (преимущественно из студентов). Начальником милиции – адвокат

A. М. Никитин²¹, а Градоначальником – земский деятель С.М. Леонтьев²² <…>. Газеты вышли все. Новости такие: образовалось правительство: Председатель Совета министров и министр внутренних дел – кн. Г. Е. Львов²³, иностранных дел – П.Н. Милюков, путей сообщения – Н.В. Некрасов²⁴, торговли и промышленности – А. И. Коновалов²⁵, народного просвещения – проф. А. А. Мануйлов²⁶, военный и (временно) морской – А.И. Гучков, земледелия – А.И. Шингарев²⁷, финансов – М.И. Терещенко²⁸, государств, контроль – И.В. Годнев²⁹, обер-прокурор Синода

B. Н. Львов³⁰, то есть все – кадеты и прогрессисты, но министром юстиции – А.Ф. Керенский. Это уступка Исполнительному комитету Совета рабочих депутатов, который, как видно, и сдерживал пролетариат от погромных эксцессов. Значит, судьба арестованных деятелей старого режима во многом зависит от Совета рабочих.

<…>

17 марта (4 марта). Второго числа в 3 ч. дня в городе Пскове Николай Второй подписал отречение от престола. <…> К Царю ездили в Псков А.И. Гучков и В.В. Шульгин³¹ и отречение получили от него в поезде, в присутствии Фредерикса³² и генерала Рузского. При разговоре с депутатами Царь сказал, что по отречении он должен уехать за границу, а покинуть сына в России он не в силах, а потому и передает свой престол брату[Михаилу Александровичу]³³.

Второго марта 1917 г., в 3 ч. дня, я думаю, на всем свете не было более несчастных людей, как наш бывший Царь и его семья. Мне было так грустно читать этот страшный для Николая Второго³⁴ акт, и тем более грустно, что он мог бы, не будучи по природе «великим», прославить себя в истории на вечные времена. 23 года его водили за нос все, кому было угодно и кто так или иначе был к нему близок. С самого начала царствования все ждали, что он пойдет не «по батюшке», а 17 октября 1905 г. и совсем было поверили, что он сам даст то, что теперь взято самим народом. Жалко его сейчас (и, конечно, не мне одному), только «по-человечески», а не как государственного деятеля.

Другое говорят и пишут о Михаиле Александровиче. Этот не сочувствовал политике брата и всей своей жизнью зарекомендовал себя, так сказать, демократически. Чуждался блестящей придворной жизни, любил «помещичью» жизнь, литературу, искусство и восхищался английской конституцией. <…> Когда ему привезли последний манифест Николая Второго, он категорически отказался принять корону и только после уговоров заявил, что если Дума и народ пожелают, то он примет на себя лишь Регентство, впредь до созыва Учредительного собрания. Вообще, настолько был корректен, что даже Керенский подошел к нему и сказал: «Вы благородный человек. Я всем и везде дам знать о ваших словах и вашем поведении». <…>

Добрые вести из Тулы, Киева, Екатеринослава, Одессы, Курска, Владимира, Вятки, Рыбинска, Ташкента, Смоленска, Саратова, Ярославля, Самары, Костромы, Омска и Новочеркасска. Везде свершилось «по-московски», разве только с маленьким провокаторством да с арестами губернаторов и полицейских. В Ревеле не совсем гладко: были беспорядки и разгромы. Московским общественным комитетом объявлена такса (по сортам): пшеничной муки 5 р. 92 к., 4 р. 98 к. и 3 р. 71 к.; ржаной 4 р. 83 к. и 4 р. 20 к. – пуд; мясо – 65 к., 48 к., 35 к.; баранина 60 к. и 70 к. – фунт. Французская фунтовая булка – 20 к.

В час дня был назначен на Красной площади всенародный молебен и парад войскам. При морозе в 10° и под лучами зимнего, но уже греющего солнца собралось народу и войск несметное количество. Порядок был, как и все эти «революционные» дни, образцовый, настроение, при сборе людей, праздничное, но затем, кажется, оно испортилось. Ни молебна, ни парада – высокоторжественными не сделали. Было 2–3 хоругви, мало духовенства, мало звона, и в строю не было «стройности» и известного церемониала. А главное, на что все роптали, – вместо одного часа дня молебствие началось в 2 ч. 30 мин. дня, и совершенно оно было неблагоговейно, так как все время слышались разговоры, шум пропеллеров летавших над Красной площадью трех аэропланов и треск кинематографических аппаратов. Впрочем, теперь все еще «временное». Будет время, и помолимся, и побравурничаем по-настоящему. Но протодиакон К.В. Розов³⁵ (мой старый приятель) и при новом режиме показал свой удивительный по силе и красоте голосище, на всю площадь провозгласивши многолетие «Державе Российской, ее правителям, союзникам, православным христианам и христолюбивому воинству». Теперь уже эти многолетия такие коротенькие…

19 марта (6 марта). Событий так много, они так значительны и сюрпризны, что всего и не опишешь. Приходится быть кратким и многое даже совсем не записывать. (Теперь и не различишь при полной свободе печати и слова правду от выдумки.) С вывесок снимают гербы, и с присутствий удаляют портреты не только Николая Второго, но и его предков. Не следовало бы заниматься теперь пустяками, в духе 28 мая 1915 г. Про бывшего царя, его семью и двор пишут в газетах (а особливо в таких, как «Моек. Листок») разные гадости и сальности. Какие инстинкты разжигают, над кем смеются? «Не над собой ли?» (Велик наш Гоголь и вечен!)

† Вчера на Братском кладбище торжественно похоронили Анания Урсо, Ивана Самсонова и Василия Медкова – солдат, павших на защите революции. Вечная им память!

Сегодня, с полдня, возобновилось трамвайное движение, и жизнь входит в деловую обстановку. Из России отовсюду вести о признании нового порядка, но везде почти губернаторы, полицейские и жандармы арестуются.

20 марта (7 марта). Митрополиты Питирим³⁶ и Макарий³⁷ уволены на покой.

Иностранная печать не очень ярко говорит о нашей революции, но, во всяком случае, приветствует ее и ждет полного успокоения и расцвета наших народностей и природных богатств.

<…>

Наконец получил сегодня первое письмо от своего «господина прапорщика» (теперь уже упразднены «превосходительства» и «благородия») – пишет из Новограда-Волынского (1112 в. от Москвы и 100 в. от фронта). Письмо помечено первым марта, и о революции в нем ничего не говорится. Должно быть, в тот день там еще все по-старому. Теперь опасность для моего сына и всех «сынков», братий и отцов, находящихся на фронте и близ него, – двойная: со стороны врагов внешних и внутренних. Смилуйся, Боже, над нами грешными!

В газетах процедуру отречения описывают очень трогательно. Царь вел себя очень корректно и как-то по-христиански величаво.

Временное правительство, однако, постановило лишить Николая Второго и его супругу свободы. За ним поехали в Ставку и привезут в Царское Село.

Во Франции образовался новый кабинет, премьер – Рибо³⁸.

† В Балтийском флоте все-таки были волнения. Убили самого командующего адмирала Непенина³⁹. Об этом новое правительство очень жалеет.

21 марта (8 марта). Вчера приезжал в Москву министр юстиции Керенский, был в Городской думе, которая впервые собралась в новом составе (не так давно кассированном), в судебных установлениях и в Совете рабочих депутатов. Говорил речи, не особенно интересные, но в Совете рабочих сказал, что наш пролетариат должен быть «хозяином страны». Слова знаменательные. Они очень объемисто суммируют засилие рабочих. С самого начала революции было заметно, что наши буржуазные партии ослабли и выпустили из рук будущую власть. Трудно думать теперь, чтобы у нас обосновалась конституционная монархия. Будет, должно быть, республика, а стало быть, будут и кровопролитные раздоры среди несчастного народа, так долго голодавшего и угнетавшегося. Уже много спора за продолжение войны. Как бы ее не ликвидировали в постыдном для России результате.

<…>

22 марта (9 марта). <…> Императорские театры переименованы в «Государственные», и Комиссаром Моек. Госуд. театров назначен А.И. Южин⁴⁰.

23 марта (10 марта). Сегодня начало весны и должны бы прилететь жаворонки, но их нет не только в воздушном пространстве, но и в булочных. В 2 ч. дня мороза 3 градуса. Значит, и холодно, и голодно.

Вчера получил от сына, из деревни Жаровки, на реке Случь, в 3, 5 в. от Новоград-Волынска, письмо от 3-го марта, и странно – ничего не пишет о перевороте. Неужели там все еще «по-старому»? Уже и Царя арестовали, и привезли в Царское Село. Как тяжело читать о его позоре! И как безжалостны газеты, сообщающие о нем «всякие скверны». Сверг-нули с Престола, взяли власть в народные руки, ну и слава Богу, но зачем же лягать, плевать. Теперь он не Царь, а человек… и нужно предать его воле Божией, а не хулиганам на поношение. На грех-то еще, у него все дети больны серьезно. Несчастная семья!

Самое великое, самое отрадное в пережитых днях – это полная отмена смертной казни. Самое печальное – ослабление воинской дисциплины. Правительство издало воззвания, предостерегающие от излишних увлечений свободой, стращая народ и войско грозным часом, который приближается в виде беспощадного нажима на наши фронты со стороны немцев. Про народ же и говорить нечего – он предоставлен самому себе – хочешь разбойничай, воруй и сам защищайся от разбойников и воров. Милиция же, своего рода «ревгусары» (моего собственного изобретения эта двусловка, по типу «земгусаров», тоже хватов своего рода), новый повод к обороне желающих от воинской повинности, да и то, говорят, разбегаются, и как ни мудри, а возобновлять институт полиции придется же. Нельзя их роль играть дилетантам.

24 марта (11 марта). Удивительная погода! На солнце 1 градус тепла, в тени 10 гр. мороза. По крайней мере, было так в 10 ч. утра.

Войска все уже присягнули новому правительству.

<…>

26 марта (13 марта). Вчера состоялась грандиозная демонстрация московских рабочих и солдат. По заранее составленной программе группы заводских, фабричных, ремесленных и торгово-промышленных организаций, а также городских и «земгорских», каждая со своим флагом, направлялись к Думе, с «Марсельезой» и революционными песнями. Трамвай не работал, все было закрыто (кроме булочных и съестных лавок). В демонстрации вместе с солдатами участвовало, вероятно, несколько сотен тысяч. Я не был в самом центре этого народного праздника – праздника Свободы, но видел, как по разным улицам шли демонстранты к Думе и как расходились оттуда. Зрелище грандиозное, небывалое. На флагах больше всего слова: «Да здравствует демократическая республика» и «Мир всего мира». Это так, но были и такие лозунги: «Смерть врагам свободы», если это угроза нашим черносотенцам, то и она не в духе настоящего времени. Ведь только что отменена смертная казнь.

27 марта (14 марта). Сегодня с утра не более 1 гр. мороза, а днем на солнце до 10 гр. тепла.

В некоторых газетах подсчитывают число участвовавших в демонстрации 12-го марта до 500 000 чел.

Вчера целый день в Москве говорили о взятии нашими войсками Барановичей и 15 000 австрийцев. Сегодня подтверждения этих слухов нет, но они были настолько упорны и авторитетны (напр., на Бирже), что и я, вообще осторожный к слухам, не утерпел и написал вчера сыну об этой победе как о факте.

В газетах напечатаны письма и телеграммы новому правительству от принца А. П. Ольденбургского⁴¹, Вел. Кн. Сергея Михайловича⁴², Бориса Владимировича⁴³, Николая Николаевича⁴⁴, Александра Михайловича⁴⁵, Николая Михайловича⁴⁶, Дмитрия Константиновича⁴⁷, Георгия Михайловича⁴⁸ и князей Гавриила⁴⁹ и Георгия Константиновича⁵⁰. Все они присягнули или изъявили покорность новому строю, причем пять последних даже заявили об отказе своих «удельных» паев в пользу народа. Вообще, дом Романовых ведет себя пока в высшей степени корректно, так что чрезвычайно обидно за их огульное поношение.

<28 марта (15 марта) – 29 марта (16 марта)>

30 марта (17 марта). Потепление погоды с каждым днем разводит в Москве такую страшную грязь, какой давно не было. Временное отсутствие полиции, которая все же следила за внешним порядком и какими то ни было мерами заставляла дворников и домовладельцев очищать от тающего снега крыши, дворы, тротуары и улицы. А теперь, при свободе, всякий поступает, как хочет, и мало найдется таких, которые не за страх, а за совесть относятся к общественной повинности, и вот от этого сейчас на тротуарах опасные тропинки для пешеходов, на улицах кучи навоза и громадные лужи тающего снега. Что называется – ни хода, ни проезда. Пока что, а порядка нет и при новых порядках… Хвосты увеличиваются, трамвайные вагоны ломаются от пассажиров-висельни-ков на буферах, подножках и сетках; солдаты шляются без всякой надобности и в крайнем непорядке, большинство из них не отдают офицерам чести и демонстративно курят им в лицо и даже не уступают в вагонах сидячих мест старикам-генералам. Все это несколько опасно и об этом заговорили уже с тревогой за неприкосновенность свободы.

<31 марта (18 марта) >

2 апреля (20 марта). Диво-дивенское! Даже М.О. Меньшиков⁵¹ 18 марта пишет в «Новом времени» о желательности республики. «Мы, – говорит, – должны быть благодарными судьбе, что тысячелетие изменявшая народу монархия наконец изменила себе и сама над собою поставила крест. Откапывать ее из-под креста и заводить великий раздор о кандидатах на рухнувший престол было бы, по-моему, роковой ошибкой».

Как же теперь быть мне – буржую? Я так мечтал о конституционной монархии английского типа, а теперь, пожалуй, это ни к чему.

† Все-таки революция унесла за собой немало жертв. В Петрограде в первые дни убито и ранено, должно быть, более 2000 человек, затем, в Балтийском флоте много погибло и офицеров, и матросов. В Петрограде несколько зданий сожжено и разгромлено (например, окружной суд, городские части, охранное отделение и другие присутств. места).

<5 апреля (23 марта) >

9 апреля (27 марта), † Вчера хоронили в Петрограде на Марсовом поле около 180 человек, павших в борьбе за революцию. Вечная им память! Всего подсчитывают в Петрограде 1443 жертвы (убитых 169 и раненых 1274), похороны были, конечно, гражданские. В церемонии участвовали министры, члены Государственной думы, солдаты и народ. Все было грандиозно и стройно. Собравшимся толпам счету не было, но полагают, что все же в этих похоронах участвовало 2/3 петроградского населения. На могилах борцов за свободу поставят со временем величественный памятник. <…>

† Но на меня более тяжелое впечатление производят другие «жертвы революции», воины, разбитые на Стоходе. Их неисчислимо больше, и пострадали они, конечно, от неурядицы, получившейся за время развала старой власти и перехода ее в новые, еще не крепкие и не везде умелые руки. Похоронили их, вероятно, без музыки, без песен, не в красных гробах, без речей, без больших газетных статей, в реке, в грязи, в общих могилах, может быть, без гробов, «насыпью». Ужасно и в высшей степени прискорбно! Царство им Небесное! <…>

<10 апреля (28 марта) – 11 апреля (29 марта)>

12 апреля (30 марта). <…> Количество хлеба, продовольственного и кормового урожая прошлого 1916 и будущего 1917, берется на учет в распоряжение государства. Другими словами, в России отныне введена хлебная монополия. В добрый час! Не поможет ли это правильному распределению хлеба, искоренению спекулятивного зла, а то ведь дело дошло до того, что войскам перестали посылать хлеб даже на фронт.

<13 апреля (31 марта)>

14 апреля (1 апреля).<…>

В Ташкенте Совет солдатских и рабочих депутатов арестовал А.Н. Куропаткина⁵² и его начальника штаба. Это один из ярких примеров существования сейчас в России двоевластия. «Правительство» и «Совет рабочих» действуют иногда совершенно самостоятельно, и нет согласия друг с другом. Благодаря этому очень неспокойно и нестройно, в особенности в Петрограде, откуда аристократия и крупная буржуазия уже откровенно бежит. Впрочем, это положение так неприятно, так опасно для цельности России и сохранения чудесно явившейся свободы и так чревато последствиями, что об нем придется еще много слышать и читать.

15 апреля (2 апреля). Христос воскресе!

<18 апреля (5 апреля)>

21 апреля (8 апреля). <…>

Под аккомпанемент встреч и речей «заслуженных» революционеров в России происходят неприятные происшествия и непорядки: с разных мест – известия об аграрных бесчинствах, об ослаблении поступления казенных налогов и установлении рабочими 8-часового рабочего труда захватным путем (это в то время, когда миллионы наших солдатиков сидят по 24 ч. бессменно в грязных, сырых и душных окопах, под выстрелами и газами неослабевающего врага). В общем, не очень радостно. Мы целый месяц все парили в облаках и теперь начинаем спускаться на землю и с грустью соглашаемся, что полная свобода русскому человеку дана еще несколько преждевременно. И ленив он, и недалек, и не совсем нравственен. И, что горько особенно, нет сейчас «пророка в нашем отечестве». Какая жалость, какая скорбь, что Л. Н. Толстой не дожил до наших злосчастных дней.

Из приказа по Московскому военному округу видно, что на потребности нашего фронта нужно в сутки муки свыше ½ млн пуд., крупы 150 000 пуд., овса и ячменя около 1 млн пуд., скота в сутки 10 000 голов.

Вот тут и напасись! О, бессмысленная, страшная и ненасытная война! Доколь Господь милосердный не вразумит правителей земного шара прекратить ее?

23 апреля (10 апреля). Сегодня получил от сына письмо от 4-го апреля, что он находится уже на самом фронте (чуть ли не на несчастной реке Стоходе), сидит в блиндаже, частью наполненном водой, но, слава Богу, пока не унывает, будучи доволен, что он теперь числится ротным командиром в 416-м пехотном Верхне-Днепровском полку, «покрытом (по его словам) боевою славой». О товарищах и солдатах пишет как о душевных, хороших и отзывчивых людях. Дай им, Господи, всего, всего наилучшего!

25 апреля (12 апреля). Очень что-то нехорошо у нас: Кронштадт изолирован, там царит анархия, и им управляет не правительство, а сами матросы. Прямо анархия! Неспокойно и в Гельсингфорсе у флотских. Вообще, моряки безобразничают, а между тем пишут, что германский флот вышел с большим десантом к русским берегам.

На Волге и Оке открылась навигация, но там солдаты безобразничают, как и на железных дорогах. Садятся толпами по всем классам, дают пароходам угодное им направление, реквизируют продовольственные грузы и т. д. и т. д. Настолько везде плохо, что уж не верится ни во что хорошее и не на шутку боишься за целость свободы или думаешь: да так ли на самом деле, не провокационны ли все такие известия?

Погода стоит тепленькая, но с ежедневными небольшими дождями.

27 апреля (14 апреля). Сообщают о необыкновенно высоком половодье на Днепре и Доне. Много бедствий.

Сегодня начинается вторая тысяча военных дней, т. е. вчера был 1000-й день от начала войны. Дай Бог, чтобы новая тысяча оборвалась как можно поскорее и начались бы нескончаемые тысячи мирных дней!

<29 апреля (16 апреля)>

2 мая (19 апреля). Вчера войне исполнилось 33 месяца, и вчера российский пролетариат праздновал повсеместно 1-е Мая. В Москве все прошло благополучно, а в Петрограде, должно быть, шероховато. Буду говорить о Москве, собственно, только о том, что видел своими глазами с 11 ч. утра до 2 ч. дня. За эти три часа мы прошли по Сретенке, Большой Лубянке, Лубянской площади, Театральным проездом, Театральной, Воскресенской и Красным площадям и затем по Тверской до Страстной площади. Везде тучи народа – демонстрирующего и созерцающего. Демонстранты с флагами-знаменами. Конечно, красного цвета, иногда с богатыми украшениями, золотыми и серебряными позументами и кистями, а также с вышивками и рисунками разных эмблем. Надписи очень разнообразны, но преобладают лозунги: «Мир и братство народов», «Требуем декрета о 8-ми часовом рабочем дне», «Мир без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов», «Единение солдат и офицеров», были плакаты с требованием войны до победного конца, но таких меньше, чем «мирных». Несмотря на «антиреволюционную» погоду в виде холода, снега, дождя и града, на улицах и площадях в те часы сошлось, вероятно, более 3/4 всего московского населения. Участвовали в демонстрации и войска со своими оркестрами, но не скажу, чтобы они радовали своим видом. Как-то шли нестройно, подчеркивающе демократично – не было строевого порядка, офицеры тушевались и, смешиваясь с солдатами, не давали нужного военного тона, одним словом, это уже было не войско, а толпа. Впрочем, такое явление теперь уже повседневно. И мы, «буржуи», уже как-то мало верим в мощь такого воинства – воинства, не по форме одетого, расстегнутого, неподтянутого, не признающего в своем укладе чинов и старших, всекурящего, бредущего гражданской косолапой походкой и готового, в случае чего, «дать в морду» своему начальнику, якобы раньше тоже дававшему им, солдатам. Лучше всего шли юнкера, да оно и понятно – тут полная сознательность. По крайней мере, я видел Александровцев – вот все бы так выглядели! Тогда нечего бы бояться ни за свободы, ни за исход войны. Они и пели что-то такое красивое. За исключением их, да некоторых театральных и студенческих организаций, слышались лишь монотонные, нестройные, до тошноты надоевшие мотивы: «вставай, поднимайся, рабочий народ» да «мы жертвою пали», т. е., как правильно сказано в какой-то газете, «пели по-русски нерусские песни на нерусские мотивы». Так пожалеешь теперь, что не пороются в русских старинных песнях или даже в пасхальных песнопениях и не найдут там чего-нибудь более трогающего задушу. Вообще, в этих, в сущности скучных, шествиях (хотя и величественных) не было никакой поэзии и даже той, которая чувствовалась в послепасхальных крестных ходах и в народных хороводах. Музыка гремела только одну «Марсельезу». Пора бы создать нашим композиторам что-нибудь своеродное.

3 мая (20 апреля). В газетах уже вычитал, что большинство демонстрантов доходило в Петровский парк, в Сокольники и до Воробьевых гор и там разбивались на кучки и образовывали митинги под открытым небом. Но само небо было в этот день так мрачно, сурово и нелюдимо, и весь смысл празднования 1-го Мая (по новому стилю) у нас разбивает преждевременность такого праздника по условиям нашего климата. Это празднество в Европе потому и популярно, что там сама природа ликует с народом – дарит ему и молодую зелень, а где так и роскошь цветов. Кроме того, как-то грустно было узнать, что на этот раз только мы праздновали, а наши учителя, т. е. французы, англичане и немцы, занимались в этот день обычным делом, находя во время войны такой праздник неуместным. Правительство (или один Милюков) разослало своим заграничным представителям ноту, составленную так же «дипломатически смутно», как составлялись такие бумаги и в недоброе старое время. Хорошо и не разберешься в ней, но кажется, что правительство намеревается воевать до решительной победы над противником. Разве это в соответствии с народным и солдатским настроением? Да и время ли об этом твердить, когда у нас нет твердой власти? Кто, как не само правительство, распустило так Совет рабочих? Отчего так быстро наступила полоса аграрных беспорядков? Отчего часть украинцев явочным порядком создает в Киеве особые «Украинские полки», не подчиняющиеся Военному министерству? Отчего Кронштадт прогнал правительственных комиссаров и даже следственную комиссию, назначенную самим Керенским? Отчего солдаты бесчинствуют в своих нужных и ненужных передвижениях по железным дорогам и водным путям, не платя за проезд денег и размещаясь в 1-м и 2-м классе? Отчего разные местные союзы рабочих арестуют, не считаясь с правительством, его чиновников и военачальников? Надо теперь ждать крупных и неприятных, опять на почве двоевластия, событий.

4 мая (21 апреля). Действительно, Милюков заварил такую кашу, которую ни ему, ни всему правительству не расхлебать. Вчера в Петрограде два полка подошли к Мариинскому дворцу (где заседает правительство) и потребовали объяснения министров по поводу ноты о войне до решительной победы. Некоторые толпы солдат имели флаги с надписями: «Долой Милюкова и Гучкова». Правительство, Исполнительный комитет Думы и Совет рабочих собрались в объединенном закрытом заседании, которое к ночи еще не закончилось. Известно только, что в составлении ноты участвовал и Керенский, что правительство решило выйти в отставку в полном составе, если бы было решено Милюкова и Гучкова устранить из его среды.

С войсками говорили рабочие депутаты, а также Родзянко, Некрасов, Милюков и Корнилов⁵³, и те ушли как будто даже с приветственными криками за продолжение войны до решительной победы.

Мой сынок обнаруживает геройство духа: пишет, что с 13 апреля он сидит уже в первой линии окопов, а дальше говорит: «Один шаг до смерти или до славы». А я по-своему думаю: «Бог с ней и со славой-то, только бы жив был мой юный герой!» Но там тревога за нас – видно, на фронте идут слухи из тыла очень нехорошие.

В Петроград приезжал Верх. глав. М.В. Алексеев и сказал представителям печати, что Петрограду нечего бояться, немцы его не возьмут, да и не пойдут на него, лишь бы у нас не возникло междуусобицы, но вообще-то война неминуемо закончится через 4–6 месяцев, ибо к тому времени всеобщее утомление войной и истощение продовольственное дойдут до апогея. А сейчас наше положение на фронте Алексеев охарактеризовал одним только словом – «сносно».

5 мая (22 апреля). Вчера наконец Петроградский совет рабочих «изволил» «признать разъяснение правительства удовлетворительным и считать инцидент исчерпанным», а разъяснение было по поводу пресловутой ноты 18 апреля. <…> Но прежде чем правительство дало согласие на рассылку союзным державам такого разъяснения, в Петрограде было сущее безобразие. Заводы не работали, день и ночь происходили митинги, объявились два непримиримых лагеря – одни за правительство, другие против, («ленинцы» даже требовали ареста министров.) † Были драки и вооруженные стычки, за день в Петрограде произведено 60 выстрелов, и оттого 5 человек убито и 9 ранено. Оказывается, и в Москве вчера были манифестации, причем также многие заводы прекратили работы. На митингах, происходивших к ночи, обнаружилась непримиримость «правительственников» с рабочими. В заседании комитета общественных организаций совершенно правильно говорил М.В. Челноков⁵⁴, уже осведомленный по телефону, что правительство осталось у власти, что все-таки «положение крайне тяжелое». Он пришел к заключению, что сегодня улажен один спорный вопрос, а завтра обострится другой, и как править при таком подозрительном к себе отношении со стороны рабочих и солдат. Удивила его и тактика партии кадетов, постановившей в случае недоверия к одному из министров уйти всем. Одним словом, он намекнул на то, что состав министерства мог бы обновиться, и оно было бы к лучшему. Необходимо, чтобы власть была самостоятельнее и улаживала подобные инциденты в своем кабинете, а не под давлением уличной толпы. А толпе надо работать и не брать на себя роль судей по каждому, иногда слишком трудному для ее понимания вопросу. Оговариваюсь: мнение Челнокова слилось с моим, и я хорошо не разберусь, что навеяно его словами и что записано тут от меня, но в общем-то оно так у обоих. Вообще с рабочими беда: они, например, требуют раздела между ними наличными штрафных капиталов, а так ассигнованных правлениями на благотворительные, просветительные и пенсионные цели. Вот еще насколько недоразвиты наши нынешние «управители»! Полное непонимание значения общественности и важности организационных задач!

<7 мая (24 апреля), 9 мая (26 апреля)>

10 мая (27 апреля). <…> Экспроприации с каждым днем учащаются, и все происходит безнаказанно: грабители подстреливают или режут сопротивляющихся и разбегаются непойманными. За отсутствием полиции и за несовершенством милиции ничего не разыскивается – будь то деньги, вещи или какой товар, даже целыми возами. Грабят не только ночью, но и днем. Не разбираются и с местностью. Все это вопиющее безобразие происходит и в захолустьях, и на центральных улицах. Что же касается политических убеждений, то я думаю, что в любой партии есть расколы. Одни за то, но не за это, – нет, кажется, кадета, октябриста или социал-демократа, которые бы не спорили в собственной своей среде и даже семье. Вот и я, многогрешный, и раньше был собственно диким – вмещая в себе немножко октябриста, кадета и социалиста, а теперь совсем одичал (вместе со своим другом П. Олениным⁵⁵), и сам черт не разберет моей платформы. С собой даже спорю – прирожденный ненавистник войны, чуть не толстовец (в смысле непротивления злу), – не знаю теперь, куда клонить свои помыслы относительно войны. С одной стороны, страшно не хочется ее, с другой стороны, жутко подумать, а как кончать ее теперь? Принесено столько жертв, и неужто все попусту – все лишь к вящему российскому разорению и позору? Чего, собственно, я бы хотел – этого, конечно, не сбудется, т. е. немедленного перемирия и международного конгресса об окончании войны с восстановлением наших «довоенных» границ и без взятия с нас контрибуции, а иное (кроме, конечно, уже предопределенной нами же самими отдачи Польши, самому польскому народу) будет для новой России настолько позорным, что нас сама история будет дразнить, что мы, погнавшись за свержением царизма, превратили свое огромное государство в древнюю «Московию». Но никто как Бог! Чует мое сердце, что как бы ни велики были всенародные испытания, но они скоро, этим же летом, закончатся. Господь сжалится над всеобщим безумием!

11 мая (28 апреля). <…>

Насчет скорого окончания войны как бы не ошибиться. Идут усиленные разговоры, что мы бы, пожалуй, и рады ее закончить, да не дадут союзники. Будто бы они уже угрожают нас бросить и вести войну с немцами решаются одни, но, чтобы обезвредить нас как будущих союзников немцев, готовят 500 000 японцев для занятия Сибири до самого Уральского хребта. И теперь будто бы идет уже усиленная колонизация японцами нашей Сибири, в черте ее до Иркутска. Угроза настолько серьезна, что плачь, а воюй! <…>

<14 мая (1 мая), 15 мая (2 мая)>

17 мая (4 мая). В Петрограде съехались наши главные вояки: Алексеев, Брусилов, Гурко, Драгомиров⁵⁶ и командующий Румынским фронтом Щербачев⁵⁷. Все еще не сказали они, что воевать бесцельно, и признали положение угрожающим, но не безнадежным.

Правительственный кризис не закончен: несомненно, будет образовано коалиционное министерство, причем военным и морским назначается А. Ф. Керенский.

В Месопотамии наши части встретили сильное сопротивление и вынуждены отойти назад.

Одним словом, «товарищи» поторопились с революцией и демократическими реформами. Надо бы дождаться, чтобы старое царское правительство само довело Россию до настоящего развала и позора, а потом уже и забирали бы страну в свои руки. А теперь? Бывший Царь и его сотрудники злорадствуют, конечно: без нас-то – вон оно как пошло! Итак, наша революция, запоздав на целых 100 лет, пришла на полгода раньше, чем следует. Аминь!

19 мая (6 мая). Новое министерство сформировалось: Керенский – военный и морской, Переверзев⁵⁸ – юстиции, Терещенко – иностранный, Шингарев – финансов, Чернов⁵⁹ – земледелия, Церетели⁶⁰ – почт и телеграфов, Скобелев⁶¹ – труда, Пешехонов⁶² – продовольствия, кн. Львов, Некрасов, Коновалов, Мануйлов, В. Н. Львов и Годнев остались со старыми портфелями. Значит, в кабинете теперь 6 социалистов, остальные – кадеты. Керенский начал молодцом. Вот его первый приказ: «Взяв на себя военную власть государства, объявляю: 1. Отечество в опасности, и каждый должен отвратить ее по крайнему разумению и силе, невзирая на все тяготы. Никаких просьб об отставке лиц высшего командного состава, возбуждаемых из желания отклониться от ответственности в эту минуту, я поэтому не допущу. 2. Самовольно покинувшие ряды армии и флотских команд (дезертиры) должны вернуться в установленный срок – 15 мая. 3. Нарушившие этот приказ будут подвергнуты наказаниям по всей строгости закона».

23 мая (10 мая). Вчерашний «вешний» Никола прошел по погоде, как «зимний» (6 декабря). Целый день свирепствовал снежный ураган, образовавши заносы на жел. дорогах, валивший телеграфные столбы и заборы, срывавший вывески и т. д. и т. д. Погода была прямо грозная: думалось, что Господь окончательно прогневался на нашу несчастную родину и хочет привести наши пути в полную негодность и лишить нас урожая. Такая погода продолжалась до девяти часов сегодняшнего утра, а потом стало затихать, таять и к вечеру уже было не как в декабре, а как в мае.

25 мая (12 мая). Настолько все безотрадно, что не хочется и писать даже. Но, «взявшись за гуж, не говори, что не дюж», скрепя сердце, продолжаю. Беру «Русское слово» за 11 мая и черпаю оттуда такие «приятные новости»: в газете «Труд» появилось следующее объявление, начинающееся словами: «Товарищи воры, грабители!» – далее, конечно, приглашение «объединиться» и т. д.

По Петрограду разъезжает грузовой автомобиль, с которого женщины и дети разбрасывают «манифест к народам всего мира», подписанный каким-то «прапорщиком графом Головкиным-Хвощинским», начинавшийся словами: «Ослы! Из-за чего вы воюете?»

На Западный фронт немцы привезли с Восточного громадные силы, а потому наступлению французов и англичан дается сильнейший отпор. Русские же войска пока бездействуют, то есть «братаются», «митингуют» и «дезертирствуют». <…>

А.Ф. Керенский начал объезды всех фронтов. Конечно, ведет зажигательные речи, которые покрываются «бурными аплодисментами», но возродится ли от этого дисциплина – это еще вопрос, а без нее революционная армия даже слабее старой, царской. <…>

Арзамасский общественный комитет постановил конфисковать товар у гласных, взять хлеб у Понитаевского монастыря и т. д. в этом роде.

А.И. Шингарев на московском съезде хлебных торговцев со слезами на глазах воскликнул: «Дождетесь, граждане, голодных бунтов, дождетесь… пока армия начнет голодать, и тогда погибнет наша Родина!» Дальше он говорил, что «армия без энтузиазма – это сброд. Государство, в котором потух огонь энтузиазма, – ничто. Не идет заем, не воюет армия, не слушаются правительства».

В Москве вот уже четыре дня бастуют официанты, повара и женская прислуга в ресторанах, клубах, кофейнях и гостиницах. Предъявит, должно быть, неисполнимые требования. Публика приезжая и «недомовитая» бедствует.

Одиннадцатого мая в Москве было только «два разбойных нападения».

<26 мая (13 мая)>

28 мая (15 мая). Керенский издал новый приказ по армии и флоту, который как бы призывает наше войско к общему наступлению. Приказ составлен с свойственным Керенскому огоньком, который то и дело потрескивает, как фейерверк… «Вы понесете на концах штыков ваших мир, право, правду и справедливость…», «Пусть самые свободные армия и флот в мире докажут, что в свободе сила, а не слабость…», «Вперед к свободе, земле и воле! Помните: кто оглянется, остановится и пойдет назад – все потеряет. Не забудьте: вы воины революции; если не совершите вы подвига защиты свободы, чести и достоинства родины, прокляты будут ваши имена… По воле народа вы должны очистить родину от насильников и захватчиков. На этот подвиг я зову вас. Неужели не услышите меня?..»

Объявлена в приказе по армии и флоту декларация прав солдата, которая дает им все права обыкновенных граждан, причем обязательное отдание чести отменяется… <…>

29 мая (16 мая). <…>

Служащие московского Городского самоуправления в общем запросили прибавок на 72 млн рублей, что составляет двойную сумму всего городского московского обыкновенного бюджета.

Большие сенсации производит Леонид Андреев своими страшными фельетонами в «Русской воле». Покойный Л.Н. Толстой говорил про него: «Он пугает, а мне не страшно». Но, кажется, теперь он сказал бы другое. Теперь Л. Андреев пишет сущую правду, а не пугает. Действительно, сейчас самое страшное время для матери нашей – России. Ее раздирают на части ее же дети. С каждым днем все ухудшается, дорожает и разваливается. Грабят и убивают не только ночью, но и среди бела дня. Если бы прочитать за какой-нибудь один день все русские газеты и суммировать все деяния солдат и граждан, то получилась бы не революция, а рёвоэволюция. Едва ли было что-нибудь более разнузданное в истории минувших революций. Рано мы расхвалили свою – сглазили, должно быть!

Погода установилась теплая и ясная. Впрочем, изредка переменяется маленькими дождями.

30 мая (17 мая). Вчера в Совете офицерских депутатов (Москва) офицеры дали клятву идти на фронт и победить или умереть, причем постановили заявить военному министру и Совету солдатских депутатов, что если солдаты в недельный срок не организуются в маршевые роты, то офицеры отправятся одни.

А в Киеве 15 мая делали облаву на дезертиров. Задержано около 12 000 человек, подлежащих отправке на фронт. Произошло побоище с милиционерами и патрульными солдатами. Волнение дезертиров вызвало в городе панику. Есть раненые. В Харькове тоже что-то вроде этого.

Министр почт И.Г. Церетели в свое пребывание в Москве в одной из многочисленных речей сказал: «Если будет фиксирована прибыль, фиксированы цены на все продукты, то придется фиксировать и заработную плату. На эту жертву, мы думаем, рабочий класс пойдет». Какая это жертва, когда в последнее время рабочие за свой труд стали назначать вознаграждение сами себе, доведя его в иных случаях до ста рублей в день. Теперь уж наш рубль расценивают только в 16 копеек. Курица стоит 6 р., мясо 1 р. 05 к. фунт. За время от 1 марта по 1 мая брошено в оборот новых 1, 5 млрд бумажек. Непомерные требования к казенному сундуку уронят ценность бумажного рубля до грошей.

Хочу пойти в метельщики московских улиц. Их корпорация предъявила требование: жалования 250 р. в месяц, при готовой квартире.

4 июня (22 мая). Все хуже и хуже. Сами министры растерялись: разбегаются. Ушел министр торговли и промышленности А.И. Коновалов. Керенский ездит по фронту, целуется, говорит, как Минин, его качают, аплодируют, дают клятвы идти, куда велит, но на деле этого не показывают: погрызывают подсолнушки да заявляют разные требования. А в тылу взрывы, пожары, железнодорожные катастрофы, аграрные захваты, республики по городам и даже местечкам, погромы, грабежи, самосуды, недохватка необходимых продуктов и материалов и страшное вздорожание жизни.

6 июня (24 мая). Верховный главнокомандующий М.В. Алексеев заменен Брусиловым, а на место последнего назначен генерал Гутор⁶³. Жалко все-таки Алексеева. Это был генерал хорошего старого закала. Все его последние поступки и речи были весьма симпатичны. Все было основательно, а потому и неприемлемо «товарищам рабочим и солдатам». Вот у немцев главнокомандующие не меняются, а у нас и у союзников сколько уже сменилось! Я даже не знаю теперь, кто в последнее время вместо Жоффра⁶⁴ и покойного Китченера⁶⁵.

В Кронштадте вопиющее безобразие: матросы и рабочие держат офицеров и правительственные власти под стражей, не признают Временного правительства и даже грозят прийти вооруженным кораблем на Петроград.

Сын пишет, что он сейчас исполняет должность начальника ударной команды. Господи, какие страсти! Ведь это отряд смельчаков, проделывающих самые рискованные операции. Вот когда боюсь продолжения войны, как своей смерти. Помилуй его, Боже, по велицей Твоей милости! <…>

9 июня (27 мая). Главнокомандующий Западным фронтом ген. Гурко отчислен от должности с назначением на должность не выше начальника дивизии.

Вот какой у нас Керенский! Кстати, он вчера приехал в Москву. Цветы, аплодисменты и «ура» сыпятся на него в необыкновенном изобилии. Все другие министры не пользуются и подобием такой исключительной популярности. Вся его сила в даре слова и в какой-то «бойкости». Если это не гениальный человек, то большой «забияка»… <…>

В Большом театре Керенский выступил в качестве оратора в благотворительном концерте-митинге и стяжал новые лавры своему зажигательному красноречию. Лозунг «не будьте жадными, трусливыми, не бойтесь свободы, верьте в лучшую жизнь для всех». В театре устроили аукцион его портретов с автографами (просто увеличенная фотография) и продали один за 15 200 р., другой за 8200 р., третий за 5000 р. и четвертый за 1100 р… Куда уж тут и Шаляпину!

Тем временем в Кронштадте и на фронте не лучше. В Седьмой армии (не там ли и мой воин?) 45, 46, 47 и 52 полки отказались выступать, и правительство постановило полки расформировать, а подстрекателей предать суду.

<11 июня (29 мая) – 22 июня (9 июня)>

27 июня (14 июня). Большой перерыв в новостях. Не то, что их нет, а все уж очень однородно неприятные. «Бреслау»¹ вот опять появился в черноморских водах и опять там бомбардировал нашу радиостанцию, потом маяк – и скрылся, по прежнему обыкновению, безнаказанно. А по России по всем градам и весям ушкуйничают анархисты, солдаты и просто жулики. Где они убивают, где их убивают. Поджоги, грабежи, захваты – процветают. <…>

<29 июня (16 июня) – 4 июля (21 июня)>

5 июля (22 июня). Вчера в Храме Спасителя произошли выборы Московского митрополита. Избран Тихон⁶⁶, архиепископ Виленский.

Много голосов получил и «мирянин» А.Д. Самарин⁶⁷, бывший не так давно предводителем московского дворянства и обер-прокурором Синода.

Вчера был на предвыборном собрании Партии народной свободы. Очень понравился один оратор – А.П. Давыдов. Вот краснобай-то! Социал-демократов разнес так, что те языки прикусили, а ведь они теперь в Москве и городах – сила, довлеющая над всеми остальными партиями! <…>

<6 июля (23 июня), 7 июля (24 июня)>

9 июля (26 июня). Вчера совершал «гражданский» долг: подавал свою записку по выборам в Городскую думу. Поддержал «бедных» кадетов. Победа будет за списком № 3, по которому идут социал-революционеры. В течение прошлой недели Москва облепилась и засыпалась с аэропланов и автомобилей рекламами семи политических партий, и было у нас, как в настоящей Европе. Бабы и те шумели, и в воздух уже не чепчики бросали, а любезные им списки: буржуйки – № 1, кадетский, а кухарки – те самый ядовитый, № 5, большевистский. Митинги и митинги без конца. Много было ругани, драк и праздности.

10 июля (27 июня). <…>

На фронте страшно, скверно, подло и отчаянно храбро. Многие, должно быть, части не только не идут в наступление, но и останавливают других. Наносят оскорбления Керенскому, генералам и офицерам. Последние от отчаяния стреляются, сходят с ума. И не разберешь, кто там агитирует: русский ли большевик или немецкий шпион.

В Москве (да в одной ли?) скандал с солдатами от 40 до 43 лет, освобожденными на полевые работы и вызванными снова в свои части. Не хотят идти, собирают митинги, требуют, чтобы вперед ушли все те, которым нет сорока лет, не исключая и тех, которые околачиваются в зем-и ревгусарах. По-своему правы, но ведь неповиновение военным властям в такое время, когда с фронта повезли в разные места десятки тысяч раненых и когда там ежечасно гибнет, может быть, не одна тысяча их сыновей или братьев, – это тоже вопиющее безобразие. А тут еще вздумали поддерживать их солдаты, находящиеся в лазаретах и госпиталях. Выползли из своих убежищ на Красную площадь или на Скобелевскую, толпою в 5–6 тыс. человек, и грозно кричат: «Здоровые – на войну!» Положение очень острое, командный состав в панике. Каково-то теперь Керенскому, нашему народному герою, подобию Наполеона или Жанны д’Арк. Недаром он летает по фронту то на автомобиле, то на аэроплане, то бегом. Летает под артиллерийскими выстрелами вблизи от военных действий. Выкрикивает зажигательные речи, переругивается с возмутителями солдатской души, грозит, топает ногами, целуется с героями, перевязывает сам их раны. Смерть тут где-нибудь на волоске от него, но он не только не боится ее, но, может быть, жаждет ее. И если это так, то, значит, сам вождь революции отчаялся в разуме «освобожденного раба – русского недотепы». Может быть, ему стыдно стало пред собой за веру в русского человека, и он, ждавший от него сердца и души, видит теперь, что наш народ злосердечен и темен до дикости.

Боже! просвети нас грешных и вразуми!

11 июля (28 июня). <…> Вот итоги выборов в Московскую думу. Голосовало всего 646 551 чел. Из них соц-революционеры (№ 3) получили 57, 98 %, кадеты (№ 1) – 16, 85, соц-меньшевики (№ 4) – 11, 82, соц-большевики (№ 5) – 11, 66, плехановцы (№ 6) – 0, 22 и октябристы (№ 7) – 0, 22. Значит, в Думу войдет от № 3 – 116 гласных, от № 1 – 34, от № 4 – 24, от № 5 – 23 и от № 2 (народные социалисты и трудовая группа) – 1, 25 – 3 человека. Всего – 200 гласных. Кадеты потеряли много мест от своей лености и от любви к уюту, к природе, к винту, к ботвинье: 24 и 25 были праздники, значит, засели на своих дачах и благодушествовали, а эс-эры на дачи не ездят и вообще не дремлют – добиваются «земли и воли».

<13 июля (30 июня)>

14 июля (1 июля). <…>

Сегодня официально часовая стрелка по заграничному примеру в видах экономии топлива, нужного на электрическое освещение, по всей России переведена на час вперед, то есть я встал сегодня по солнцу не в 7, 5 час. утра, как всегда, а в 6, 5 час. утра, и лягу, Бог даст, не в 11 час. ночи, а в 10 час. вечера. И так во всем: в расписаниях поездов, в торговле, в часах занятий.

17 июля (4 июля). <…> Про Россию с каждым днем приходится записывать все больше и больше неприятного: начались сенокосы, начались и дожди, уборка опять будет неудачная. <…>

Вот что в Петрограде заварилось со вчерашнего вечера: министры между собой перессорились на почве различного отношения к свободолюбивой и возгордившейся Украине, которая, как Польша и Финляндия, хочет быть совершенно независимым от России государством, и в результате министры-кадеты Шингарев, Мануйлов, кн. Шаховской⁶⁸ и В.А. Степанов⁶⁹ (и.о. министра торговли) подали в отставку, чем воспользовались большевики и, подстрекнувши фабричных и солдат, покатили по Петрограду в автомобилях, вооруженных пулеметами, и знать ничего не знают: всех и все долой, долой и долой! Хотели было арестовать всех министров, не исключая и Керенского, но тот умчался на Западный фронт. Первый пулеметный полк, Московский, Павловский и Третий стрелковый запасной – совсем предались на сторону анархистов и начали стрелять и крушить все противоречащее лозунгам: «Протест против расформирования полков», «Арест Керенского». Преображенцы и казаки на стороне правительства, значит, предстоит кровавая междуусобица. Чхеидзе и Церетели «взбунтовавшиеся рабы» совсем не слушают: им свистят и так же грозят, как «буржуям», в зачинщиках чаще всего упоминают Троцкого⁷⁰. Ночью начались разгромы магазинов Гостиного двора. Что будет сегодня – Бог знает, но несомненно, что разнуздавшиеся «товарищи» теперь уже метят не в спину – в самое сердце несчастной России. <…>

18 июля (5 июля). Официально сообщают, что «по тактическим соображениям оставлен г. Калуш».

Зато «победоносно» воюем в Петрограде. Прибыл Кронштадтский «десант» на трех пароходах и трех баржах, всего около 16 000 человек, и торжественно встречен Лениным⁷¹, Луначарским⁷² и другими «товарищами». В единении с ними петроградские бунтовщики буянят день и ночь. Избили и арестовали министра В.М. Чернова, но скоро выпустили. Врываются в клубы, в частные квартиры, стреляют куда ни попало: в толпы народа, по крышам, в магазинные окна и просто в воздух. Всего за два дня насчитывают раненых до 500 человек и с десяток убитых. Из тюрем убежало уголовных 200 человек. 176 пехотн. запасной полк в полном будто бы составе, даже с командиром полка Ставровым, оказался в числе бунтующих. Как кронштадтцы, так и петроградские солдаты демонстрируют, если верить «буржуазным» газетам, в полном боевом порядке с лозунгами «Война войне» и «Передача всей власти Советам раб. и солд. депутатов». <…>

В Москве тревожно, но далеко не то, что там, в Петрограде. Я вечером вчера никуда не ходил, а оба дня спокойно занимался в конторе. Значит, ничего не видал, но пишут, что вчера были попытки на Скобелевской площади и на Тверской к заворожке эксцессов, но всех демонстрантов с большевистскими лозунгами освистывали и частью колотили. Впрочем, было нападение на купеческий клуб, но это было только смешно, потому что там шла игра в железку, и «грабители», в сущности, выполнили то же самое, что проделывала ранее полиция при «накрытии» за азартной игрой. Но, впрочем, было бы смешно, если бы не было грустно: при перестрелке убиты один из нападателей и один милиционер.

Московский совет р. и с. д. на своем вчерашнем заседании большинством 442 гол. против 242 отменил всякого рода демонстрации, митинги и манифестации. Это, может быть, и сдерживает Москву.

† По Виндавской ж. д. разгромлено имение кн. Вяземского, и при этом зверски убито что-то до 50 человек.

Сегодня видел в газетах справочные цены: пшеничная мука за 6 р. 40 к., ржаная 5 р. 13 к. Поденная работа, котированная на бирже труда: плотники 7–9 р., чернорабочие 6–7 р., а слесаря 7-10 р. А у нас в конторе есть переписчица, занимающаяся 9 ч. в день, – получает только 2 р. Не разберешься в оценке труда в нынешнее время и не знаешь, сколько же ты сам должен получать в день? Начинает задевать совесть: имею ли я право жить, как «буржуй», то есть тратить по нынешним временам не менее 30 р. в день, при самых скромных потребностях, и имею ли я право «поденно» себя ценить тоже в 30 р., а с другой стороны, когда рабочий стал получать самое меньшее – в 20 раз больше, чем прежде, не оценить ли мне свой труд не в 25 р. в день, как прежде, а в 500 р.?

Вот «сеть дьявольская», в нея же впадеши и изыти из нея не можеши. <19 июля (6 июля), 20 июля (7 июля)>

21 июля (8 июля). Вчера вечером, проходя Чистыми прудами на митинг с участием А.П. Давыдова, был поражен новым безобразием на обезображенном «товарищами» этом прежде прекрасном и чистом бульваре. Вповалку на траве, везде, где им угодно, лежат кучками солдаты «штатские» и дуются в карты. Таких игорных «столов» больше, чем во всех московских клубах. Игра, говорят (и в газетах пишут!), не маленькая, и шулеров при ней сколько угодно. Не менее игроков и зрителей. Одним словом, бесплатное, народное, свободное образование юношества, которое особенно прилипло к зрелищу перехода денег из рук в руки. Не слышно уже ни песен, не видно и хороводов. Да и вообще что-то не поется уже никому. Бывало, как славно и гордо смотреть на солдатиков, идущих стройно под такт песни. Лежало сердце к ним в тот момент, и жалость являлась, и надежда на них, а теперь они прямо опротивели своею разнузданностью. Нет у нас «избранного воинства», и не с честью оно уходит в область преданий, а с позором. <…>

Временное правительство приказало арестовать Ленина, Зиновьева⁷³, Троцкого и Каменева⁷⁴. Надо бы заодно словить Коллонтай⁷⁵, Стеклова⁷⁶, Рязанова⁷⁷, Козловского⁷⁸, Луначарского, Рошаль⁷⁹, Раковского⁸⁰ и самого Максима Горького⁸¹. Бурцев⁸² выступил публично с обвинением всей этой дюжине в работе «над разрушением России».

<…>

Происходит дальнейший крах кадетской партии у правительственного руля: кн. Львов ушел, и премьерство взял на себя неутомимый неустрашимый Керенский, сохраняя пост военного и морского министров и прихватив, на время, портфель министра торговли и промышленности. Министром внутренних дел и почты – И.Г. Церетели, министром юстиции – Некрасов. Министры, ввиду финансовых затруднений казны, порешили жалованье свое сократить до половинного размера, но ведь «шилом моря не нагреешь».

<23 июля (10 июля)>

24 июля (11 июля). <…>

Начавшееся наступление на Вильно, по-видимому, тоже сорвано нашими трусами и мародерами. Станиславов и Галич эвакуируются. Бежит позорно 11-я армия. Чтобы останавливать бегущих, уже отдан приказ стрелять по ним. <…>

Противно и страшно читать известия с фронтов.

Керенский издал приказ: «Восстановить дисциплину, проявляя революционную власть в полной мере, не останавливаясь при спасении армии пред применением вооруженной силы». Вот ведь до чего дошло, до чего довели взбунтовавшиеся рабы – до восстановления смертной казни!

<…>

Советом принято 252 голоса при 47 воздержавшихся уже такая грозная и серьезная резолюция:

«1. Страна и революция в опасности.

Временное правительство объявляется правительством спасения революции.

За ним признаются неограниченные полномочия».

Все революция, да революция, а где же Христианское Великое государство – Русь-матушка?

<25 июля (12 июля), 26 июля (13 июля)>

27 июля (14 июля). Сегодня с утра сам не свой. В сообщении из Ставки, где только самые скверные и неутешительные новости, для меня лично самое ужасное – такие строки: «Некоторые части продолжают самовольно оставлять свои позиции, не выполняя возложенных на них боевых задач, но наряду с такими частями есть беззаветно выполняющие свой долг пред родиной и с ничтожным числом бойцов в своих рядах оказывающие противнику стойкое сопротивление, † За последнее время особенно отличился 416 пехотный полк, потерявший в жестоких боях почти всех своих старших начальников, включая своего командира полка». Как раз в этом полку и мой сын, которому я хотел посвятить эту летопись, в надежде, что он и дети его через десятки лет прочтут мое немудрое сказание о войне и революции, но, видимо, Бог судил иначе. Как бы в этом сказании и даже вот на этом самом несчастливом листке не пришлось записать, если хватит мужества и сил, и о гибели моего героя-сына, и тогда читай эту горькую повесть один ты, бедный отец, и она будет для тебя самой ужасной, самой страшной за всю твою жизнь.

Но будь, что сделалось и что будет. На все Господня воля!

На соединенном заседании Совета рабочих, солдат и крестьян Керенский сказал: «От имени правительства торжественно обещаю, что все попытки восстановить монархию будут подавлены беспощадным образом». На этом же заседании постановлено заявить, что вожаки большевиков Ленин и Зиновьев подлежат суду, но скрываются.

28 июля (15 июля). Страшные и гнусные российские события так заняли мое внимание, что я в свое время не отметил, что в Китае опять восстановлена республика, а Греция уже в открытой войне с нашими врагами. Это, стало быть, 15-я держава в войне (если не ошибаюсь). В Румынии идет наступление русско-румынских войск, и пока удачно.

По распоряжению Временного правительства временно, по 2-е августа, закрыта наша государственная граница как для въезда в Россию, так и для выезда из нее. Надо же оборониться от наводнения немецких шпионов и от разбега большевиков-провокаторов. Но Ленин, кажется, уже успел улизнуть за границу. Нигде его не найдут.

† Вчера состоялись трогательные похороны юнкеров Московского Алексеевского училища Фомина, Страдзина и Новика, убитых и растерзанных безумными нижегородскими бунтовщиками. Хоронили на Братском кладбище и плакали все, видя неутешный плач шестилетней девочки, дочери Новика, оставшейся круглой сиротой. Помоги ей, Господи, на этом горе вырасти благополучно и сделаться счастливой гражданкой, а погибшим юнкерам вечная память и Царство Небесное!

<…>

<30 июля (17 июля)>

31 июля (18 июля). Вот последний день войны, продолжающейся ровно три года, и 142-й день революции, день московского обывателя: встал в 7, 5 ч., выпил кофе и съел 4 яйца с подозрительным привкусом (ценою 11 к. шт. и стойка прислуги в хвосте за полсотней 2–3 ч.). Купил газету (10 к.), вести не лучше, не хуже вчерашних, купил газету сам, потому что все домашние пошли в хвосты за более существенным: кто за молоком, кто захлебом. Осмотрел свою жалкую обувь, надобно сменить подошвы, да сказали, что дешевле 12 р. сапожник не берет. Новые ботинки можно купить рублей за 70, а если встать в хвост у «Скорохода», то надо посвятить на это 3 дня (дают отпуски на кормежку и за «нуждой», т. е. так сговариваются сами хвостецы, чередуясь между собой). Пошел в контору. На трамвай, конечно, не попал, но мог бы доехать на буфере, если бы там уже не сидело, вернее, не цеплялось человек 20. По тротуарам идти сплошь не приходится. Он занят хвостами: молочными, булочными, табачными, чайными, ситцевыми и обувными. Зашел в парикмахерскую. Делаю это вместо двух раз в неделю только один: за побритье с начаем заплатил 1 р. 10 к. Парикмахерская плохенькая – в хорошей пришлось бы израсходовать все 2 р. Пришел в контору; сотрудники угрюмые, неласковые, «чужие» какие-то (я – «буржуй», а они – № 3). Пред чаепитием заявили, что за фунт чая надо теперь платить 5 р. 20 к., и то только по знакомству, в оптовом складе Высотского. Велел купить сразу 5 фунтов, а то, вероятно, будет еще дороже. Подают счет за купленные угли – 11 р. 50 к. за куль (дрова уже достигли 100 р. за сажень, а кто говорит, что платит и 120). Сидел в конторе с 9 ч. утра до 6 вечера безвыходно и, конечно, ничего не ел, что вошло уже в обыденку и в привычку. А бывало, прерывал занятия от одного до трех на ресторанный завтрак. Как-то на днях нужно было пойти в ресторан, по делам, так мы втроем заплатили 93 р. и были не в Метрополе или в Эрмитаже, а у Мартьяныча. Съели там по куску белуги, по полтарелки супа с курицей, выпили по стакану кофе (бурда какая-то), еще одну бутылку портвейна и полбутылки коньяку. <…> Я об вине упомянул для того, чтобы засвидетельствовать, что и с пришествием революции, и с устранением полиции пить еще на Руси можно, и взятки кто-то берет по-прежнему, только все это день ото дня дорожает. (За полбутылки коньяку, кажется, посчитали 43 р.) Спирт через ловких людей можно достать рублей 40 за бут. В конторе между прочим подписывал документы, из которых видно, что перевозка в Москве на лошадях с пристани на вокзалы обходится теперь от 30 до 60 коп. за пуд (когда-то за то же самое цена была 2–5 к. Провоз по Волге от Нижнего до Астрахани больше одного р. за пуд, от Ярославля до Нижнего около 50 коп., от Москвы до Нижнего водным путем не менее 60 коп. Все эти цены вдесятеро выше довоенных.

Работают в конторах, на пристанях, на вокзалах, в амбарах лениво, небрежно и часто недобросовестно. Цены подымаются, а нравы падают. Дисциплины никакой нет. Мало-мальски ответственное дело (как у меня, например), а дрожишь беспрестанно. Все идет не так, как нужно, нервирует тебя целый день всякое зрение, всякий разговор, каждая бумажка, а в особенности заглядывания в неясности любого завтрашнего дня. И погода тоже под стать делам, жизненному укладу: целый месяц то и дело дождь. В церквях унылая малолюдность, и вообще все Божье как будто тоже уже устранено. Об Нем что-то ни проповедей, ни разговоров. В последнее время утешаемся тем, что по историческим воспоминаниям такие же безобразия жизни были и во Франции в 1847–1849 гг.

К вечеру вычитал, что Керенский опять слетал на фронт и, между прочим, заехал в Ставку, где состоялось опять совещание с участием Брусилова, Деникина⁸³, Клембовского⁸⁴ (главнок. Сев. фронтом), Рузского, Алексеева, Величко⁸⁵, Савинкова⁸⁶ и др. высших чинов военного дела. Сколько в этой пресловутой «Ставке» было уж разных сверхважных совещаний, и кажется, что ни одно из них не дало еще для изнемогающей России желаемого лекарства. Больна она сама, матушка, больны и знахари, лечащие ее. И теперь ничего не выйдет из нового совещания. Нужно перемирие, нужен конгресс. Будет уж, ведь целых три года воюем. Кто-кто не устал от войны, кто не пострадал от нее? Я не верю, чтобы во всем мире нашелся такой человек, который искрение, душою желал бы ее бесконечности. Пускай она для кого-то материально выгодна, но этот же материалист про себя хоть, но тоже вздохнет и скажет, махнув рукою: «Да ну ее к черту, эту самую войну!»

По дороге из конторы на квартиру завистливо заглядывал в окна гастрономических магазинов и читал ярлычки цен: балык – 6~8 р. ф., икра 8-10 р. ф., колбаса 3 р. 50 к. – 4 р. 80 к. фунт, ягоды 80 к. – 1 р. ф., шоколадная плитка 2 р. 50 к. и т. д. в этом же роде. Настроенный такими хозяйственными соображениями, придя домой и усевшись за обеденный стол, узнавал, что стоит то, другое. Фунт черного хлеба 12 к., булка из какой-то серой муки 17 к., курица 5 р. 50 к. (старая, жесткая и даже не курица, а петух), стакан молока (может быть, разбавленного водой) – 20 к., огурец 5 к. штука, и это все приобреталось не где-нибудь поблизости от квартиры, а в Охотном ряду, так сказать, из первых рук, то есть с соблюдением всевозможных выгод.

После обеда пошли с горя, что ли, в электрический театр. Конечно, он набит битком, и надо было заплатить за вход по 1 р. 50 к. с человека, бывало, за эту же цену сидели в Малом театре, смотрели Ермолову⁸⁷, Садовского⁸⁸, Лешковскую⁸⁹.

Вот какая жизнь в Москве среднего буржуа на рубеже четвертого года войны и сто сорок пятого дня революции!

После театра чай, и на сон грядущий грешная молитва о благах для себя, для детей, для близких и родных, об упокоении усопших и мире всего мира!

1 августа (19 июля). И этот день, первый день четвертого года войны, начну с той же главной мольбы: подаждь, Господи, всему миру мира, прекрати брань, сохрани жизнь сына моего, всех воюющих, а усопших и погибших на поле брани упокой и сотвори им вечную память. Нас грешных, не воюющих, но междуусобствующих, вразуми, укроти, спаси и помилуй!

Уж не загадываю, не рассуждаю и не предсказываю, кончится ли война в начавшемся четвертом году. Знаю только, что чем дальше, тем для всех будет хуже. Закончится ли когда это описание? Быть может, сам автор исчезнет с белого света ранее того времени, когда кончится война. На все воля Создателя, и да смилостивится Он над всеми нами!

<2 августа (20 июля)>

4 августа (22 июля). Известия с войны самые плачевные: везде отступаем, и даже в Румынии дело пошло скверно. Немцы прут в Бессарабию, грозят Одессе, берут деревни, села, местечки, города, в таком численном количестве, что, читая сообщения из Ставки, как бы видишь, что из этих несчастных селений и градов образовался хвост, и немец или австрияк орудует как бойкий филипповский сиделец, спеша забрать одних, чтобы не задержать других.

В правительстве сумятица. Пробовали привлечь кадетов Н.И. Астрова⁹⁰, В.Д. Набокова⁹¹ и П.П. Новгородцева⁹², но они брались за портфели при условии неподчинения Советам р. и с. д. И вот сам Керенский подал в отставку и куда-то исчез. За ним понесли свои отставки все другие министры, а В.М. Чернов сделал это даже и по другой причине: на него нападают как на политического деятеля типа Ленина. Хочет себя реабилитировать.

Но старое министерство успело издать манифест о роспуске Финляндского Сейма и о новом созыве первого ноября. Этот акт есть непризнание за финляндцами права устанавливать свою автономию самочинно.

Арестованы А.Н. Хвостов⁹³ и ген. Гурко. Первый будто бы проворовался, а второй явно агитировал за возвращение старого строя.

5 августа (23 июля). Приехал в Москву Брусилов и сказал представителям печати, что его отставка совершенно для него была неожиданна и оскорбительна. Видно, не одни цари капризничают, и за Керенским кое-что водится.

Ограблен сам Сенат, как квартира какого-нибудь буржуя. Украдены драгоценные вещи и некоторые реликвии.

Враг подошел к Каменец-Подольску.

В Петрограде заседания во всех дворцах. Милюков, Чхеидзе, Церетели, Родзянко, Винавер⁹⁴, Некрасов, Савинков говорят, говорят, говорят и ни до чего пока не договорились, кроме: призовем Керенского и дадим ему полномочия.

6 августа (24 июля). Керенский вернулся. Милюков говорит Советам: возьмите всю власть себе, а Чхеидзе говорит, пускай будут министрами кадеты, но под контролем Советов.

Троцкий и Луначарский тоже арестовываются.

7 августа (25 июля). Наконец составился кабинет, на этот раз очень обширный и разноцветный. Но, может быть, опять придется сказать: «Друзья, как вы ни садитесь, а в музыканты не годитесь». <…>

9 августа (27 июля). В газетах стали пописывать, что Ленин уже в Швейцарии и так скоро попал туда только через Германию. Подсчитано уже, что на городских выборах по всей России соц-рев. и меньшевики получили около 70 %. Опубликовано постановление Временного правительства о выборах в Учредительное собрание. Выборы, конечно, на основе всеобщего, равного, прямого и тайного принципа, но с применением начала пропорционального представительства, причем любопытно: наравне с безумными, глухонемыми и преступниками лишены избирательного права все члены царствовавшего в России Дома. Бедняжки! И на войне, и во всех «тылах» продолжается у нас одно нехорошее. Царствию кровопролитного и разорительного безобразия несть конца.

15 августа (2 августа). Вчера, рано утром, куда-то перевезли (не то в Кострому, не то в Тобольск) из Царского Села нашего отставного Царя с семьей, свитой и прислугой. Пускай он был злодеем для государства, но мне его теперь страшно жалко, да и много найдется людей, жалеющих его «по-человечески». Ну что возят туда и сюда? Отпустили бы за границу. Живут же там разные экс-короли, и чем те лучше его? <…>

17 августа (4 августа). <…> Был вчера на открытии Второго Всероссийского торгово-промышленного съезда в качестве делегата от о-ва для содействия торговому родству. Конечно, только сидел и слушал. Впрочем, побаивался, как бы нас всех «товарищи» не арестовали и не побили: уж очень речи и настроения были антиреволюционные. Вопияли о погибающей родине, называли Советы «шайкой политических шарлатанов», министров «расточителями, которых надо взять под опеку», и все в этом ключе. Прямо черносотенные разговоры, но, по совести скажу, страшно правильные, ибо с каждым днем становится все яснее и яснее, что у русских, даже у передовых людей, положительно нет, как сказал П.П. Рябушинский⁹⁵, «государственного разума». И молодчина этот Рябушинский: говорит основательно, четко, едко, смело и красиво. Приятно послушать как крупного дельца-практика и опытного оратора. Ловок еще Бубликов (член Гос. думы). У этого много юмора и парламентского умения захватить внимание слушающих. Много говорил и С.Н. Третьяков⁹⁶, Председатель Моек, биржевого комитета, кандидат в министры торговли и промышленности и приятный молодой человек. Прости меня Господи! – но я все-таки подумал, что если бы и он был министром, то тоже бы для России не явился спасителем. Он, собственно, про то только и говорил, что его приглашали в министры. Настоящему же министру торговли Прокоповичу⁹⁷ досталось на съезде! Выходит, он совсем не на месте, и министром, да еще таким «специальным», как торговли и промышленности, – по недоразумению. Его телеграмма с фразистыми благопожеланиями закончилась такой нелепицей: «После съезда прошу приехать ко мне для доклада». Когда это читали, так был и смех, и возмущение – социалист, а требует «докладов».

20 августа (7 августа). Бедняжку Николая Александровича Романова⁹⁸ отвезли с семьею в Тобольск. Ведь это настоящая Сибирь: 2800 верст от Петрограда и 250 верст от ж.-д. сообщения. Каково-то этой изнеженной семье жить зиму в таком жестоком климате, и чем она виновата, что родилась для царствования, а не для ссылки? Сердечно жалко их, как жалел и тех, которых цари и Николай ссылали в тот же Тобольск и дальше. <…>

<22 августа (9 августа) – 25 августа (12 августа)>

26 августа (13 августа). Кроме трамваев вчера бастовали (сегодня трамваи ходят) на городском газовом заводе, прислуга и повара некоторых ресторанов и кофеен и на многих заводах. Не устыдились бастовать и в «земгорских» разных мастерских. Однако этим совещание не сорвано, и первый день его прошел в порядке, без эксцессов, как в самом Большом театре, так и около его. <…>

Совещание открылось речью Керенского, продолжавшейся более полутора часов. Она то вызывала аплодисменты правой стороны, то левой, но, как видно, не слила все сердца воедино, и если были бурные единодушные аплодисменты, то только по адресу союзников и «недезертирствующих» офицеров, да и то только из вежливости, а не по чистому побуждению. Говорил, конечно, волнуясь и увлекая, как трибун уже испытанный. (Недаром в войсках прозвали его «главноуговаривающим».) Речь расцвечена крылатыми фразами, но не окрылила никого. Все равно нам не сладко, сегодня жизнь идет тем же манером. На Чистых прудах все равно такое же безобразие, хвосты такие же, матерного слова сколько угодно, папиросы – 1р. десяток, маленькое яблочко – двугривенный штука, и пьяных порядочно. Много было сказано Керенским и угроз (направо и налево). «Кто уже раз пытался поднять вооруженную руку на власть народную, пусть знают все, что эти попытки будут прекращены железом и кровью… Каждый, кто пройдет черту (в попытках открытого нападения или скрытых заговоров), тот встретится с властью, которая в своих репрессиях заставит этих преступников вспомнить, что было в старину самодержавие… И какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе его». Наконец-то Керенский поставил офицеров и солдат каждого на свое место, то есть признал, что «мозг русской армии – рядовое, боевое, карьеры не делающее, но безропотно при тяжких условиях, а иногда и испытаниях погибающее за родину офицерство». А вот и «крылатость»: «Для нас и для меня нет родины без свободы и нет свободы без родины!», «Я хотел бы найти какие-то новые нечеловеческие слова, чтобы передать вам весь трепет, весь смертельный ужас, который охватывает каждого из нас, когда мы видим все до самого конца, смотрим во все стороны и понимаем, что опасность и там, и здесь». (И не нашел, и не нужно – мы, обыватели российские, сами в большом трепете и ужасе, и все чаще стали задумываться, стоило ли огород городить, лучше ли нам стало с 27 февраля?)

<…>

Потом говорил министр внутр. дел Н.Д. Авксентьев⁹⁹. Ничего нового, ничего яркого, ничего утешительного. После него С.Н. Прокопович нарисовал «грозную картину экономического положения» и закончил приглашением капиталистов «отказаться от излишних прибылей, а рабочих – от излишнего отдыха. Спасение России – в общих жертвах».

Министр финансов Н.В. Некрасов много сообщил для всех нас «поучительного». Долгу на 1 января 1918 г. – 15 млрд. «Ни одно царское правительство не было столь расточительным, столь щедрым в своих расходах, как правительство революционной России». <…> «Новый революционный строй обходится государственному казначейству гораздо дороже, чем обходился старый строй…» <…>

Первый день совещания закончился приветственной речью от «гостеприимной Москвы» городского головы В.В. Руднева¹⁰⁰. Отмечают, что ему аплодировали; а я думаю, не иронически ли? За трамвайную забастовку следовало бы свистать ему, а не аплодировать.

Сегодня общего собрания нет, и происходят в разных помещениях групповые совещания.

28 августа (15 августа). Ходил на Красную площадь посмотреть на крестный ход и молебствие по случаю открытия Всероссийского Церковного Собора. Тысячи хоругвей, сотни священнослужителей в золотых ризах, торжественный звон по всей Москве, и все это под куполом жаркого ясного дня. Зрелище великолепное и умилительное, но, к сожалению, оно не привлекло несметных толп народа. Не то ему теперь нужно – не хоругви, а красные флаги ведут его за собой. И это очень грустно: сердца грубеют, развивается эгоизм, исчезает красота жизни.

Прошел обратно мимо Большого театра. Он окружен солдатами: там продолжается Государственное совещание. На площади народа очень мало; или поумнели, или охладели ко всему – к Церкви, к Москве, к Революции, к Войне, к Керенскому.

<…> От пышной речи Керенского не осталось уже никакого впечатления; в речах других одно опровергнуто, другое осмеяно, третье обложено недоверием. В контру крылатым словам произнесено множество слов еще крылатее, и получилось то, что впору сказать по-толстовски: «А ён все терпит», то есть русский человек.

А что говорил Верх, главнок. Корнилов, приехавший из Ставки на один только день, так это можно уподобить какому-нибудь легендарному «плачу Ярославны». Армия развращена духовно и нравственно, в почти безнадежной степени, она уже начинает голодать, и страшна не только сама война, но и приближающийся конец ее. От демобилизации ожидаются кровавые, кошмарные эксцессы.

Молиться нужно, а не совещаться, не речи красивые говорить. Ни Керенский, ни сотни гениальных людей нам уже теперь не помогут. Что-то страшное пишут и говорят о Казани. Какой-то там грандиознейший пожар.

30 августа (17 августа). Совещание закончилось в ночь с 15 на 16, закончилось последней речью Керенского, который признает за совещанием хорошие результаты. Опять были красивые и оглушительные фразы, опять овации, главным образом ему, Керенскому, а еще Брешко-Брешковской¹⁰¹, Кропоткину¹⁰², Плеханову¹⁰³ и Церетели, вместе с Бубликовым, – за их рукопожатие друг другу, в чем усматривалось как бы примирение непримиримых партий – рабочей с торгово-промышленной. Я не ошибся в д. А. Бубликове: это дивный краснобай. Его речь одна из самых блестящих на совещании. Вообще, речей было страшно много. <…>

С большим удовольствием отмечаю, что 15 августа в Успенский собор к концу обедни приехал и Керенский. За торжественной службой первенствовал Киевский митрополит Владимир¹⁰⁴. К этому дню Синод возвел в сан митрополитов нашего архиепископа Тихона, Петроградского Вениамина¹⁰⁵ и Тифлисского Платона¹⁰⁶.

Вчера, то есть 16-го, в Храме Христа Спасителя состоялось первое торжественное заседание Церковного Собора. В час добрый, да поможет России хотя бы надежда на духовное просветление православных! Если бы они объединились, то это была бы сила сильнее «пролетарской».

1 сентября (19 августа). С каждым днем жизнь становится труднее и страшнее. Боятся железнодорожной забастовки; стачечный комитет грозит ею, предъявляются казне такие требования, которые невозможно выполнить. Надвигается продовольственный кризис, уже для Москвы не везут хлеба. С сегодняшнего дня по карточкам отпускается на человека только полфунта. Казанский пожар и разгром (теперь каждое такое несчастье сопровождается грабежами и насилиями, причем особенно бесчинствуют солдаты) продолжались три дня. † Много убитых и раненых. Видимо, злые люди – свои или иноплеменные – имели целью взорвать пороховой завод. Начальник его погиб, а солдаты разбежались, если верить корреспонденциям, почему-то «злорадствуя».

А вчера в Москве чуть не такое же бедствие: горела Прохоровская Трехгорная фабрика. Тоже взрывы, миллионные убытки и растаскивание чужого добра, вместо помощи пожарным.

Всероссийский Церковный Собор большинством 407 голосов против 33 избрал председателем Московского митрополита Тихона. Грузинская церковь стала автономной и выбрала епископа Леонида¹⁰⁷ «заместителем Грузинского Католикоса».

<4 сентября (22 августа) – 6 сентября (24 августа) >

10 сентября (28 августа). Хотя сегодня и хороший по погоде денек, но чудная погода, стоявшая до 20-х чисел августа, сменилась дождями, серым небом и понижением температуры до 6°.

Сегодня Москва ошеломлена выпуском экстренных газет, в них оповещается о чрезвычайных происшествиях. Верх. глав. Корнилов прислал к Керенскому В.Н. Львова, который передал от Корнилова требование немедленно передать ему диктаторскую власть над всем государством. Керенский объявил: 1. Корнилова немедленно отставить, временно назначить на его должность главнокомандующего Северным фронтом Клембовского. 2. Город Петроград считать на военном положении.

Это все официально, а слухи вот какие: Корнилов предложил Керенскому уйти добровольно вместе со всем кабинетом, на место которого генерал наметил своих министров. Корнилов будто бы арестован, а также арестован его посол В.Н. Львов. Совет казачьих войск чуть ли не на стороне Корнилова. Кадеты, кажется, солидарны с Керенским.

Министры подали в отставку, но полномочия свои сохраняют. Предполагается учредить директорию в составе Керенского, Некрасова, Терещенко, Скобелева и Б.В. Савинкова. Совет рабочих против образования директории. В Зимний дворец вызывались В.А. Маклаков и М.В. Алексеев. Видно, умные люди нужны и социалистам. Савинков, в силу военного положения Петрограда, назначен его генерал-губернатором. Корнилов отказался сдать должность, и его хотят объявить мятежником. В общем, пока не разберешь, что это: авантюра или нарождение действительного спасения России?! И Центральный комитет большевиков лезет в «спасители», решив образовать «комитет спасения». На Виндавской дороге в пути к Петрограду будто бы 9 поездов, наполненных войсками, преданными Корнилову. Будто бы приказано арестовать Родзянко, Гучкова, Пуришкевича и Балашова¹⁰⁸.

<…>

11 сентября (29 августа). Корнилов прислал Московск. командующему Верховскому¹⁰⁹ телеграмму с требованием выполнять только его приказы, но тот ответил, что ужасается его приказам и видит в таком выступлении для родины одно гибельное. Вслед за опубликованием корниловской телеграммы Верховский объявил в Москве и во всем округе военное положение, а также ввел военную цензуру.

В Петрограде она введена ранее, и даже некоторые газеты совсем прихлопнуты. Например, «Новое время», якобы за сочувствие Корнилову, что усмотрено в напечатании его воззвания к народу, которое печатать воспрещено. В этом последнем номере «Нового времени» правильно все-таки сказано, что «Россия у трех дорог и не знает, куда ей держать путь, а рядом разверстая пропасть, черная и страшная».

Корниловские войска, однако, достигают Петрограда, и будто бы у станции Вырицы разобраны рельсы, чтобы задержать его наступление. Наступает он с тремя кавалерийскими дивизиями и пытается окружить Петроград со всех сторон, перерезав ж.-д. пути, соединяющие столицу. И в это же время Каледин¹¹⁰ грозится со своими казаками отрезать от столицы весь юг России.

<…>

К вечеру в Москве был ураган с дождем и градом. Погода как бы иллюстрировала российский хаос, и на душе было необыкновенно тяжело.

12 сентября (30 августа). Усердие военной цензуры уже сказалось: газеты тощие и с пробелами, как в последний год царствования тобольского узника. Но «Социал-демократ» поругался всласть, видно, это цензурно; ругает он «буржуазные газеты» («Русское слово», «Русские ведом.» и т. п.) «сволочами» и всякими такими словами. Требует их закрытия, вооружения всех рабочих, ареста Милюкова, Рябушинского, Родзянко, Родичева и Кº. Однако чего же изволите лягаться, товарищ? Ведь и газеты, и кадеты тоже осуждают Корнилова и готовы всемерно поддерживать Временное правительство. Теперь не только с ружьем, но и со словом надо обращаться как можно осторожнее. С каждым днем разрастаются продовольственные волнения. Недостаток пищевых продуктов говорит сильнее «Социал-демократа» или «Русского слова», митинги запрещены, но они происходят невольно в хвостах, и еще не выяснилось, на чьей стороне большинство – на корниловской или на керенской. Будь на месте Корнилова кто-нибудь погениальнее, вроде, например, Скобелева¹¹² (покойного), так ясно, что не большинство, а все пошли бы за ним, а вы, товарищи, отправились опять бы в свои подполья. Из министерства окончательно ушли Юренев¹¹³, Кокошкин¹¹⁴ и Чернов. Последний хочет все-таки проводить свои земельные проекты через Совет крестьянских депутатов. Официально объявлено, что генералы Корнилов, Лукомский¹¹⁵, Деникин, Марков¹¹⁶ и Кисляков¹¹⁷ отчислены от должностей и предаются суду за мятеж. Кто же, в самом деле, Корнилов? Не прав ли я был, отнеся его побег из плена к поступку, не делающему ему чести и славы? Не он ли оговорил Алексеева и Брусилова, и что, собственно, он сделал за время своего Верховного главнокомандования? Бегство из Галиции, позор Тарнополя и скоропалительная сдача Риги – не следствие ли его бесталанности? Да и что бы вышло теперь, если бы он был гениален, как Наполеон? Ровно ничего. Все равно мы войною уже не вернем потерянных людей, богатства и земель. Об этом утопично мечтают все наши временно-вредо-правители да дети маломысленные, а большинство (если мы еще не все обыдиотились) не видит в войне ни надобности, ни прока. Опять скажу, что именно «буржуи» сознают ее бессмысленность и бесплодность. Но только кончать ее нужно дружно, а не в разброде. Надо всем сразу сказать «долой войну» и моментально остановить ее перемирием. Пусть оно будет сепаратно, но условлено так, что мы не предадим немцам наших союзников, то есть не сделаем их положения от нашей пассивности ухудшенным. Как это сделать – пусть подумают великие умы, и социалисты, и кадеты, и дипломаты. Все они такие мастера говорить, писать – пускай договорятся и допишутся до такой великой победы.

<12 сентября (30 августа) – 14 сентября (1 сентября)>

15 сентября (2 сентября). «Военный министр получил от министра-председателя сообщение, что Корнилов сдался и арестован в Ставке Алексеевым». Так официально объявил временно командующий войсками Московского округа подполковник Рябцев¹¹⁸. И наш голова В.В. Руднев приглашался в кабинет, но, как пишут, отказался. Таких министров, я думаю, в одной Москве найдутся тысячи. Немного же, стало быть, требуется теперь для министерской должности. Как ни бьемся, а, должно быть, не миновать нам приглашать для водворения порядка в нашей земле – великой и обильной – варягов (если они сами не придут к нам). В Думе городскими делами совсем не занимаются, все болтают про «текущие моменты» и сочиняют резолюции, которые жизнь нисколько не улучшают. В частности, голова сообщил Думе, что Каледин еще не арестован и «сеет контрреволюцию, разъезжая по Донской области, объявляя мобилизацию и собирая вооруженные части, в распоряжении которых имеются и артиллерия и броневики». В прениях вчерашнего думского заседания Н.И. Астров сделал сильный бросок партии социал-демократов: «Возьмите власть – она валяется на улицах Петрограда», и тем самым «убил-ушиб Лебедь белую» – Керенского, который все еще никак не раздаст затасканные министерские портфели. Мало охотников управлять «взбунтовавшимися рабами».

 
Не собрал я этим летом Божьей жатвы,
Не писал благовествующих стихов,
Видел низость, празднословье, лживость клятвы,
Миллионы обезумевших рабов.
Не дышал я этим летом духом луга,
Ни единого не встретил я цветка,
Видел руку, что заносит брат на друга,
Знал, что радость хоть близка, но далека.
Не узнал я этим летом поцелуя,
Слышал только тот позорный поцелуй,
Что предатели предателям, ликуя,
Раздавали столько, сколько в море струй.
Этим летом – униженье нашей воли,
Этим летом – расточенье наших сил,
Этим летом – я один в пустынной доле,
Этим летом – я Россию разлюбил.
 

Это спел в конце «этого лета» К. Бальмонт. Не правда ли – как это грустно, красиво и правдиво?!

17 сентября (4 сентября). 1-го сентября Временное правительство издало новый Манифест исторического значения. В нем объявлено, что «государственный порядок, которым управляется Русское государство, есть порядок республиканский, и (правительство) провозглашает Российскую республику». «Для восстановления потрясенного государственного порядка Временное правительство передает полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава, с министром-председателем во главе» и т. д.

Значит, «Директория» ввелась и объявлено, что в совете пяти будут Керенский, Терещенко, Верховский, Вердеревский¹¹⁹, Никитин. Но едва ли и это поможет России. Мало кому нравится своевластие власти: образ правления Россией должно установить Учредительное собрание, а не Керенский и Кº.

Корнилов сдался добровольно при условии, чтобы признать виновным только его одного, а всех других лиц, пошедших было с ним, от суда и следствия освободить. Тем не менее вместе с ним арестованы Лукомский, Романовский¹²⁰, Плющик-Плющевский¹²¹.

<…>

18 сентября (5 сентября). Распоряжение Керенского о предании ген. Каледина суду за мятеж и о заключении его под стражу отменяется. Каледин должность атамана сам передал добровольно своему товарищу Богаевскому¹²².

Пуришкевич освобожден из Выборгской одиночной тюрьмы. Ему никакого обвинения не предъявлено.

В.А. Маклаков о выступлении Корнилова обмолвился словами Талейрана: «Это больше, чем преступление. Это ошибка». Совершенно правильно.

19 сентября (6 сентября). Президиум Петроградского совета р. и с. д. в полном составе, то есть Чхеидзе, Анисимов¹²³, Гоц¹²⁴, Дан¹²⁵, Скобелев, Церетели и Чернов, сложил свои полномочия. Причина – принятие большинством голосов Совета постановлений, продиктованных большевиками. Да! большевики мало-помалу делаются все сильнее и сильнее. С ними скоро придется считаться всей России, или они будут считаться со всеми другими, то есть с «небольшевиками». В Московском совете р. и с. д. вчера большинством 355 голосов против 254 принята их резолюция, в общем требующая немедленного предложения всем воюющим народам всеобщего демократического мира, немедленной отмены смертной казни на фронте, немедленной отмены частной собственности на помещичьи земли без выкупа, беспощадного обложения крупных капиталов и имущества, конфискации военной прибыли, передачи власти в руки пролетариата и революционного крестьянства, вооружения рабочих и т. д.

20 сентября (7 сентября). В «Социал-демократе» объявлено: «Сегодня – парад войск московского революционного гарнизона. Посылайте на Красную площадь к 5-ти часам вечера рабочие делегации с приветствием революционным солдатам! Превратите этот парад в братание с революционными солдатами, демонстрацию единения рабочих и солдат».

А давно ли перед двунадесятыми праздниками, как завтра (Рождество Пресвятой Богородицы), и солдаты, и рабочие спешили в храмы Божии и мирно молились. Ни парад этот, ни демонстрация благу народному не помогут. Бог отступился от нас, да и недостойны мы Его милости. Московские католики говорят, что их ксендзы в своих проповедях указывают уже на православных как на неверующих и говорят, что за это Бог и победы не даст православным, а были победы у итальянцев, французов, баварцев, и это потому, что те – католики и с политикой Бога не забыли.

<…>

О параде и демонстрации 7 сентября отзывы кисловатые. Общее впечатление: «Проходили войска. Было несколько тысяч депутатов от рабочих, в том числе много женщин. И не было Москвы!»

За неимением материала писать об этом ненужном празднике московских бездельников, какой-то репортер остановился на «торжественном» слиянии звуков революционных песен и колокольного кремлевского звона. Слава Богу! Я не был на Красной площади, не слышал этого кощунственного звукового хаоса, а то бы заплакал горькими слезами, до того это противно моей мирной и скорбящей душе!

Да! На маневрах, предшествовавших параду на Красной площади, изволили присутствовать городской голова Руднев и Председатель Московского совета р. д. Хинчук²⁶². Руднев сообщил потом представителям печати, что революционные войска, по его мнению, представляют теперь внушительную силу и что они сумели бы справиться с Корниловым. Так, значит, вот для чего теперь существует у нас войско: не для врагов внешних, а для внутренних!

24 сентября (11 сентября). Войсковой казачий круг в Новочеркасске, выслушав объяснения Каледина, признал его действия не изменническими и объявил правительству, что казаки о контрреволюции не думают и Каледина не выдадут. Мало-помалу складывается такое впечатление, что корниловская и калединская история – сплошное недоразумение и чуть ли не сам Керенский готовился сделать какой-то переворот, да не сговорился как следует, с кем нужно. В казачьем «парламенте» кто-то ввернул такую фразу: «Хотя Керенский и великий человек, а слова своего не сдержит». Начинаем понемногу развенчивать «великого человека». Московский совет рабочих и солдатских депутатов также полевел настолько, что его президиум во главе с Хинчуком и Урновым¹²⁷ сложил свои полномочия.

<25 сентября (12 сентября)>

26 сентября (13 сентября). Буди имя Господне благословенно отныне и вовеки!

Вчера к вечеру совершенно неожиданно приехал ко мне с войны мой молодой герой Леля¹²⁸. <…>

<28 сентября (15 сентября)>

29 сентября (16 сентября). Заседание Демократического совещания открылось 14 сентября в Петроградском Александровском театре. Присутствует свыше 1200 человек. Председательствует Н.С. Чхеидзе. В его приветственной речи есть такая крылатая и правдивая фраза: «Вместо скачка в царство свободы был сделан прыжок в царство анархии». Керенский, по обыкновению, говорил много, стяжал «бурные аплодисменты», но утешительного в его речи было мало. <…>

На почве продовольственной сумятицы происходят беспорядки в Астрахани, в Ташкенте и в Киеве.

Ленин и Зиновьев появились в Петрограде и даже пытались принять участие в демократическом заседании, но президиум не согласился на допущение их. Все-таки арестовать их пока не удалось.

1 октября (18 сентября). Демократическая болтовня в Александровском театре продолжается. М.И. Скобелев высказался за коалицию, даже с кадетами. А.С. Зарудный¹²⁹ защищал кадетскую партию от обвинений в заговоре с Корниловым. Речи Чернова, Богданова¹³⁰, Каменева и других показывали, что эти вожди сродни Ленину и немцам. Несколько раз говорил И.Г. Церетели. Он пользуется особенным фавором: никому так громко не аплодируют. Он высказывается за образование Предпарламента с участием цензовых элементов, и пред этим органом правительство должно быть ответственно. Ну что же! Пожалуй – это лучше засилья Советов. А тут как раз известия из Ташкента, что там вся власть, и военная и гражданская, захвачена Советами. Одним словом, повторение кронштадтских или царицынских безобразий. Англичане на французском фронте произвели удачное наступление и взяли около 2000 пленных.

<2 октября (19 сентября)>

3 октября (20 сентября). <…>

В Москве началась забастовка аптекарских служащих. Больные попробуют умирать без содействия лекарств. Впрочем, аптеки не закрыты: сами хозяева по возможности будут работать во время забастовки не покладая рук. Уже бастуют железные дороги Моск. – Винд. – Рыбинская и Юго-Восточная (частично), и боятся всеобщей российской ж.-д. забастовки. Очень трудно удовлетворить новые требования ж.-д. служащих. Они достигают ежегодной потребности в 1,5 млрд р.

Большевики окончательно завоевывают несчастную Россию: в Совете рабочих в Москве большевики прошли в преобладающем количестве (их 246 чел., а других социалистов 216), причем в Исполнительном комитете засело 35 большевиков (других товарищей 28), и председателем вместо меньшевика Хинчука выбран большевик В.П. Ногин¹³¹.

<…>

5 октября (22 сентября). В бесчисленных газетных статьях по поводу бесконечных разговоров на Демократическом совещании мое внимание остановило упоминание о словах великого французского социалиста Жореса: «Революция есть варварская форма прогресса». Какая это жуткая и неопровержи мая правда, как приглядишься к нашей революции! <…>

8 октября (25 сентября). Вчера в Москве происходили выборы в районные Думы. Подал от себя записку с № 1, т. е. за кадетскую партию. Если бы были партии правее ее, то с громаднейшим злорадством сунул бы в ящик и таковую. Впечатление в выборном присутствии в сторону апатии и равнодушия со стороны обывателей. Не шли ни с какими записками – обозлились, значит, и махнули на революцию рукой. Пусть, мол, будет как можно хуже. <…>

10 октября (27 сентября). Наконец-то сформировался новый кабинет министров <…>. Перед Предпарламентом открылись заседания «Демократического совета», но и там то же, что и во всех прочих всяких Советах: словоизвержительная борьба эсеров с эсдеками. Церетели и Брешко-Брешковская все время стараются умиротворить большевиков, да, кажется, ничего из этого не выйдет. Большевики разошлись вовсю и, того и гляди, от слов перейдут к делу. Что им Предпарламент, да и само Учредительное собрание, когда их программа не учреждать, а разрушать. (Как горько это! Ведь и разрушать-то осталось только не учрежденное, а «разрушенное».) Правительство предлагает ж.-д. служащим минимальные нормы содержания, разбитого на 14 категорий: 1-я для женщин – 40 р., для мужчин – 60 р., 14-я – муж. и жен. 360 р. в месяц. Кроме того, на дороговизну жизни для всех категорий одинаково в Петроградском районе 100 р. в месяц, в Московском – 90 р., и чем глубже к Сибири, тем меньше, например, в Сибирском районе, Среднеазиатском и Дальневосточном только 30 р. Сверхурочные работы (свыше 8 ч.), конечно, особо и притом – в полуторном размере. Но забастовка там, где она началась, продолжается.

Опубликована новая декларация правительства. Созыв Учредительного собрания не отсрочится ни на один день. В согласии с союзниками правительство в ближайшие дни примет участие в конференции союзных держав, причем кроме правительственных уполномоченных на нем будет особое лицо, «облеченное доверием демократических организаций» (не Ленин ли?). Далее в декларации и твердые цены, и «регулирование взаимных отношений между трудом и капиталом», и «привлечение коопераций», и «государств, контроль над производством и частными предприятиями», и «передача земли сельскохозяйственного назначения в земельные комитеты», и «налоги на наследство, на прирост ценностей и предметы роскоши, поимущественный, повышение существующих, восстановление новых, в виде монополий», и т. д. и т. д., вплоть до «прекращения полномочий общественных исполнительных комитетов с момента выборов органов местного самоуправления» и до «признания за всеми народностями права на самоуправление». Для осуществления таких задач правительство учреждает «временный Совет Республики», с которым и будет в контакте до Учредительного собрания. Директория с сего дня свое существование (наделе не проявленное) прекращает. Керенский с военным и морским министрами выехал в Ставку.

Ж.-д. забастовка прекращается в ночь на сегодняшний день. А вчера днем она еще чувствовалась. Я был на Брянском вокзале, провожал в Луцк сына. Не знаю, как и доедет: еле втиснулся на площадку вагона второго класса, а его вестовой (Федор Рязанцев) поместился с вещами в уборной. Не только вагоны, площадки и переходы поезда переполнены, но и на крышах вагонов многолюдие необыкновенное! Леля поехал к месту своего нового служения: в 54-й саперный батальон. Дай Бог ему благополучного пути и скорого счастливого возвращения в Москву!

Вместо Чхеидзе председателем Петроградского с. с. и р. д. избран большевик Троцкий.

11 октября (28 сентября). В Тамбове председателем местного С. р. и с. д. был избран Голощапов, который, как теперь установлено судебными властями, является беглым каторжником, совершившим 22 убийства.

Выборы в районные Московские думы дали победу большевикам: из всех мест они получили 51 %, затем идут кадеты – 26 %, далее социал-революционеры – 14 % и меньшевики – 4 %. Все остальные списки получили в общем только 5 %. Всего голосовало что-то около 350 000 чел., то есть не более 30 % избирателей. Дружно шли только солдаты, которые и дали победу большевикам, так как главный лозунг этой партии – немедленное прекращение войны.

Семья Романовых переведена в Абалахский монастырь, находящийся в 20 верстах от Тобольска.

15 октября (2 октября). После ненастья и маленьких холодов установилась удивительная для осени погода: вчера, например, в 2 ч. дня на солнце было около 30° тепла.

С каждым днем жизнь страны делается все ужаснее. Вчера, а особенно 30 сентября, такие ужасы и пакости сообщаются газетами, что читать жутко и тошно. На Румынском фронте уже обстреливают из тяжелых орудий город Галац. Немцы под прикрытием больших морских сил высадили десант в бухте Тагга-Лахта, на острове Даго и на островах Эзель. Остров Даго от Петрограда в 375 верстах и от Ревеля в 125 верстах. Эзель на 25 верст дальше. Наши приморские батареи были моментально сбиты мощным огнем немецких дредноутов.

В Харькове и в Харьковском уезде погромное движение усиливается. Погромы продовольственные, солдатские и аграрные беспорядки отмечаются еще в Астрахани, в Царицыне, в Азове, в Аткарске, в Каменец-Подольской губ., в Рязанском уезде, в г. Остроге Волынской губ., в Тирасполе, в Бендерах, в Ржеве, в Вятской губ., в Кашире, в Кременчуге. Не стоит и записывать: везде скверно, а где если и тихо, то, может быть, только до завтра. Особенно безобразничают там, где доберутся до какого-нибудь винного склада. <…>

В ночь с 29 на 30 обворовали склад, доверенный мне о-вом «Самолет». Воры взобрались на крышу, оторвали несколько листов, подпилили подрешетник, потаскали товару тысячи на 3 и ушли незамеченными. И это теперь обыденное явление, потому что на улицах уже нет ни блаженной памяти городовых, ни ночных сторожей. А дворники или дворовые сторожа спят себе после 8-часового ничегонеделания или сами занимаются тем, в чем обвиняют непойманных воров. Зато уж теперь так водится: как только кого накроют на месте преступления, то происходит такой ужасный самосуд, от которого избави Господи самого бесчеловечного преступника. Вот когда уместно сказать: «О времена! О нравы!»

<16 октября (3 октября)>

20 октября (7 октября). «Гром бесчестья раздавайся!» Каждый день приносит известия все о новых и новых бедствиях. И каждое бедствие создается нашей преступной революцией. Острова Эзель, Моон и Дагозаняты неприятелем, и наши части, находившиеся там, либо истреблены, либо остались в плену.

† У нас погиб броненосец «Слава» и один миноносец. Батареи у входа в Моонзунд были сметены огнем дредноутов в очень короткое время. Сверху немецкие самолеты забросали бомбами наши суда, пристани и островские поселения. Над Рижским и Финским заливами уже летают их цеппелины. Петроград и Ревель улепетывают во все лопатки. Эвакуация правительственных и общественных учреждений в полном ходу. Железные дороги и водные пути спасают спешно, что могут. Сколько теперь исторических, художественных и вообще дорогих предметов растеряется, разворуется, перетонет, исковеркается. Наживалось все это добро 2 столетия, кости великого Петра не один раз перевернутся теперь от такого величайшего позора. Но он утешится тем бесспорным обстоятельством, что окно, прорубленное им в Европу, будут замуровывать не его потомки, а случайные авантюристы, набежавшие к кормилу правления Россией из Бутырок и из Сибири.

Временное правительство объявило о роспуске 4-й Государственной думы и об окончании полномочий членов Государственного Совета по выбору.

23 октября (10 октября). По утрам начались легонькие (до 2°) морозцы. Дождей и снега пока нет.

7 октября состоялось открытие Совета Российской Республики. Конечно, началось с речи А.Ф. Керенского. Кадеты и эсеры аплодировали, большевики шикали. Опять горделивые слова, которым уже никто не верит… <…> Большевики покинули Совет Республики, заявив через своего лидера Троцкого, что в составе Совета преобладает цензовый элемент, значит, будет провоцироваться ужасная война и держаться курс, играющий на руку голоду, который должен задушить революцию. После этого возможно от большевиков ждать активного выступления с требованием передать всю власть им. Так им ее не отдадут, но они смогут взять ее, а в особенности в такой момент, когда правительство собирается покинуть Петроград и перебраться в Москву. Вот в чем я согласен с большевиками: бегут из Петрограда, значит, хотят отдать его без сопротивления немцам. Но зачем же воевать тогда, когда нет никакой надежды остановить врага в любом для него направлении?

Солдаты призыва 1897–1898 гг. распускаются с 10 октября.

Бастуют больничные служители, и тем же угрожают служащие учебных заведений.

<…> Получил от 3-го октября письмо от сына, пишет, что ездит по Подольской губ. и никак не найдет своей части, т. е. 54-го саперного батальона.

<…>

Цензовых представителей в Совете Республики 153 чел., а демократических 344. Если бы не ушло 53 большевика, то всех оказалось бы там 550. Вообще, расход людей на внутреннюю политику самый щедрый. Подсчитано, что в разных политических организациях числится 400 000 военнообязанных. Вот сколько ревгусаров расплодилось! И каких денег они стоят бедной России!

<24 октября (11 октября) – 1 ноября (19 октября)>

2 ноября (20 октября). Творится что-то невообразимое! Украинская рада объявила Черноморский флот украинским и развешивает на судах флота свои флаги. Петроградский гарнизон почти в полном составе объявляет, что он относится к Временному правительству отрицательно и по первому приказу Петроградского совета р. д. выступит для свержения правительства и передачи всей власти Советам. Большинство петроградских полков требует немедленного прекращения войны и перемирия на всех фронтах.

Троцкий внес резолюцию с призывом к захвату власти рабочими и солдатами, к захвату всех земель и с нападками на командный состав и офицеров.

Даже М. Горький заговорил против большевицкого движения. В «Новой Жизни» его статья с предостережением об ужасах уличных выступлений. Такой же Алексей Михайлович в душе буржуй и мещанин, как мы, грешные, осмеиваемые и презираемые им. Встревожился за свой уголок, где у него есть близкие и приятные ему существа, красивые вещи, уют и т. д., и вот боится, как бы «товарищи» все это не переломали.

3 ноября (21 октября). Вчера в Петрограде и Москве ожидалось «выступление» большевиков. Напуганному обывателю рисовалось, что ночью произойдут на квартиры вооруженные нападения, резня, грабежи, – одним словом, что-то вроде Варфоломеевской ночи. И вот «домовые комитеты»… (Да! Завелись комитеты по всяким делам, не только по правительственным, общественным и профессиональным, но и по жилищным делам, т. е. касающиеся кухни, спальной и дворницкой.) Вот блага так долгожданной свободы: она спеленала нашу жизнь бессмысленными комитетами, резолюциями, воззваниями, поборами, угрозами, самочинством. Ни есть, ни пить, ни спать, ни дышать свободно не можем. Была одна власть, теперь она над нами, под нами, с боков, сзади, перед нами – взнузданы мы все и уже бесимся. Сами норовим огрызнуться и ударить грозящего нам «товарища», и вот домовые комитеты на этих днях, и преимущественно вчера, собирались и совещались, как бы оберечь свои семьи, имущество и сон от анархических эксцессов, и тут обнаружилось, что большинство обывателей имеют и револьверы, и ружья, и кинжалы. Решено учредить ночное дежурство на лестницах, на парадных, на улицах перед входами в дома и т. д. Состоялись такие «стратегические» советы: как, мол, действовать, если ввалится шайка в 10–15 человек, и как действовать, когда дом осадит толпа в 500-1000 человек. Таким образом, и мы – 12 квартирантов дома Поповых в Просвирином пер., совещались с 9 до 11:30 вечера и решили по двое дежурить вооруженными с 12 ч. ночи до 7:30 ч. утра. На каждую смену вышло по 1 ч. с четвертью времени, и нам с соседом пришлось дежурить от 2:30 ночи до 3:45. У него был свой револьвер, а мне оставил мой предшественник по дежурству, так как у меня, кроме перочинного ножа, никогда никаких смертоубийственных орудий не было. Было очень скучно и смешно. Дом спал, в переулке тишина, ни людских голосов, ни собачьих, ни кошачьих, ни каких других звуков (впрочем, петухи немного попели). Фонари не горели, но зато светила великолепная луна и поблескивали звезды. Держался крохотный морозец, ветра не было и вообще чувствовалось недурно. И если так было у многих домов, то при осуществлении «выступления» действительно бы вышло что-нибудь кровопролитное. Не у всех ведь револьверы были на запоре, как у меня, «непротивленца».

5 ноября (23 октября). В Калуге воинская сила, состоящая главным образом из казаков, арестовала местный Совет рабочих. Вот бы попробовать и в других городах! Боже мой! Что делается теперь у нас на Сухаревке, где мирно и тихо продавались, бывало, старые книги, дешевая мебель, поношенная обувь и одежда и из-под полы что-нибудь краденое, вроде часов, брошек и т. п. Продавцы и покупатели знали друг друга и ходили вместе спрыскивать покупки в трактиры и чайные. Было и тогда грязно и шумно, но не так страшно грязно и тесно, как теперь. Раньше чернело или пестрело от праздничного базара, а теперь все посерело: две трети этого скопища состоят из солдат, дезертиров или жуликов, носящих солдатскую форму (для бесплатной езды на трамваях). Одни из них – солдаты второй гильдии, т. е. продавцы калош, папирос, муки, масла, казенных солдатских вещей и всевозможных нужных и ненужных товаров, почему-то попадающих теперь в торговлю непременно через солдата. Вот где фронт, вот где тьма русской силы! Не то чтобы выносилось на рынок то, что произведено за неделю усидчивым трудом, нет, это все приобретено неусидчивым трудом, а устойчивым стоянием в хвостах или еще проще – грабежом. Никакой застенчивости, никакой тайны в продаже и покупке краденого или заведомо спекулятивного. Вот оно – торжество хамократии! Вот куда приходите, Максим Горький и другие печальники и учители «великого русского народа», посмотреть, как с публичного торга продастся русская совесть, распоясавшаяся без городового до наглости, до преступления. В дворцах, Смольных институтах, в театрах, в Губернаторских домах, в редакциях газет теперь грязь, как на Сухаревке, но в них все-таки раздаются красивые слова, добрые призывы – вы это видите и славите «завоевания революции», но не знаете, что делается тут. Вы часто описывали грязь русских площадей и улиц, художественно и смешно подмечая в этой грязи роль свиней, собак, кошек, кур и ребятишек, – опишите же теперь, как в этой грязи барахтаются, хрюкают, ссорятся, дерутся и похабничают люди-свиньи.

6 ноября (24 октября). <…>

Кронштадтские матросы самовольно увели из Петрограда стоявшую там под охраной морского штаба как историческая ценность бывшую императ. яхту «Штандарт». Тащили бы туда же все Адмиралтейство, чего церемониться с историческими ценностями!

Петроградский совет р. и с. д. образовал «Военно-революционный комитет» и предписал солдатам не исполнять никаких распоряжений по гарнизону, не подписанных Военно-революционным комитетом. Штаб округа не признает это учреждение.

Генерал Верховский уволен «в отпуск по болезни». Временное управление Военным министерством возложено на ген. Маниковского¹³². Значит, Верховский или кончился, или только начинает. Если большевики вырвут власть у настоящего правительства, то этот товарищ будет им служить, как Корнилов правым.

<…>

С сегодняшнего дня хлебный паек Москвы опять сокращается до пол фунта в день.

7 ноября (25 октября). Вчера А.Ф. Керенский выступил от имени правительства в Совете Республики. Он квалифицировал последние действия политической партии Ленина как предательство и измену Российскому государству и установил «полное, ясное и определенное состояние известной части населения Петрограда как состояние восстания», и им предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие и произвести соответствующие аресты.

Керенский, между прочим, сказал вчера: «Я вообще предпочитаю, чтобы власть действовала более медленно, но зато более верно, а в нужный момент – более решительно». Чушь какая-то!

Вот заголовки сегодняшних газет: «Анархия», «На погромах», «Бой в Казани», «Захват фабрик и заводов», «Бесчинства солдат», «Уничтожение лесов», «Продовольственные беспорядки», «Следствие над следствием», «Голод», «Разгром имения Тяньшанского», «Захват мельниц», «Грабежи», «Ультиматум городских служащих», «Убийство генерала Зебарова», «Осквернение мощей», «Карательный отряд в Калуге», «Самовольный захват участка», «Забастовки», «Самосуды», «Убийство князя Сангушко и разгром его замка», «Самочинные обыски», «Разгромы экономий» и т. д. и т. д. Так вот каждый день. Впрочем, с тою разницею, что вчера ужасов было меньше, чем сегодня, а завтра их будет больше, чем сегодня.

8 ноября (26 октября). Вот плоды политики Керенского: властвовать медленно. Большевики разогнали Совет Республики, захватили телеграф, Государственный банк, Петроградское телеграфное агентство, Балтийский вокзал, освободили своих ранее арестованных товарищей и т. п.

Мы ждали сегодня прочитать в газетах, что в исполнение решения правительства большевицкие вожди арестованы, а тут, выходит, как бы т. Троцкий и Кº не арестовали наших вреправителей. Да и газеты «наши», то есть «Русские ведом.», «Русское слово», «Утро России», «Раннее утро» и более правые, – сегодня не вышли. Читаем произведения большевиков и меньшевиков, т. е. «Социал-демократ», «Известия Советов», «Вперед», «Труд» и т. п. газеты.

В Петрограде вчера то правительство разведет и наведет мосты, то большевики, при помощи своей Красной гвардии, наведут или разведут эти мосты. О том, что отряд матросов и солдат с броневиками явился в Совет Республики и разогнал его, сообщил городской голова В.В. Руднев во вчерашнем заседании Московской думы. Он же сказал, что были арестованы министры Карташев¹³³ и Прокопович, но потом освобождены, и что Керенский выехал на фронт, а Н.М. Кишкин¹³⁴ назначен командующим вооруженными силами Петрограда, оставшимися верными Вреправительству. Керенский-то «в нужный момент» сбежал из Петрограда, что, должно быть, и есть: «более решительно» (см. его речь, записан. 25 окт.).

Московский совет р. и с. д. хочет действовать в контакте с Петроградским советом, но Центральный комитет Советов ведет другую линию, более приемлемую правительством и обществом. И что мятутся, окаянные?! До Учредительного собрания осталось менее трех недель. Подождали бы.

В Московском совете р. и с. д. постановили образовать революционный комитет из семи членов: Ломов¹³⁵, Смирнов¹³⁶, Усиевич¹³⁷, Муралов¹³⁸, Константинов¹³⁹, Николаев¹⁴⁰ и Тейтельбаум¹⁴¹. Кто эти люди – Бог их ведает, но они берут на себя в Москве высшую власть.

Сегодня впервые падал снег. Мороза нет. Туманно и сыро.

9 ноября (27 октября). Центральный исполнительный комитет объявляет, что фракции социалистов-революционеров, социал-демократов (меньшевиков), интернационалистов, народной социалистической группы не сочли возможным принять участие во Втором Всероссийском съезде демократических советов и покинули его. Таким образом, Второй съезд рассматривается ими как частное совещание большевиков.

Смута в полном разгаре. По улицам Москвы пестрят воззвания двух правительств: Керенского и Ленина. Каждое говорит о незаконности супротивного. Вот положение покорного сына отечества! Кому ему подчиняться? Кремль вчера был окружен большевиками-солдатами, но позднее пришли юнкера и казаки и окружили цепь большевиков, а потом, говорят, их в свою очередь окружили новые большевики, и образовался какой-то слоеный пирог. В противовес революционному комитету в Москве образовался «комитет общественной безопасности» (городское самоуправление, крестьянский съезд, солдатский совет, почтово-телеграф. союз, земская управа, ж.-д. союз и командующий войсками).

Керенский в Пскове, откуда шлет приказы по армии. От имени Вреправительства Коновалов издает воззвания из Зимнего дворца, который осажден большевицкими войсками, а со стороны Невы на Зимний дворец наведены пушки военного судна «Аврора». Позиции обеих сторон непримиримы. Большинство народа на стороне Временного правительства, а большинство петроградских солдат и рабочих – на стороне Ленина, Троцкого и Кº. Что делается там, подробнее и точнее неизвестно. Сегодня вышли в Москве только «Социал-демократ», «Власть народа» и «Солдат и гражданин». Типографии и редакции других газет захвачены большевиками. В типографии, где печатались «Московский листок», «Фонарь» и «Сигнал», работает новая газета «Анархия», торжествующая, что большевики берут верх, и уже предвкушающая, что в стране очень скоро наступит полная анархия – единственный и верный путь к спасению человечества.

<…>

10 ноября (28 октября). Сегодня с 5 часов утра до 6:15 опять дежурил с чужим револьвером в кармане на парадном подъезде. Слышал всю пушечную и ружейную пальбу. Утром на улицах очень неспокойно. Трамваи и телефон не работают, банки и все торговли закрыты. Местами караулы, дозоры и патрули. У всех крайне испуганный и недоумевающий вид. Не знают, идти ли по своим делам, не поймут, кто, где и почему стреляет. Школьники толпятся у ворот и подъездов. Тут и боязнь шальной пули, и любопытство.

Керенский объявился в Гатчине, откуда отдал приказ, что он прибыл во главе войск фронта, преданного родине.

Москва, конечно, объявлена на военном положении. Я бы сказал, что «на двухстороннем военном положении». Воюют не город с войсками, не войско с народом, а войско с войском. Кто по указке революционного комитета, кто на стороне комитета общественной безопасности.

Московский арсенал в Кремле взят большевиками, оружие расхищается. В Москве уж не хуже ли Петрограда? Захватываются комиссариаты, типографии, гаражи, склады.

<…>

Большевики уже составили кабинет. Министр-председатель – Ленин. Иностранных дел – Троцкий, просвещения— Луначарский, финансов – И.И. Скворцов¹⁴², внутр. дел и юстиции – Рыков¹⁴³, путей сообщения – Рязанов, труда – Милютин¹⁴⁴.

В «Труде» напечатано, что при обстреле Зимнего дворца убитых и раненых около 500 человек и что Петроград взят верными правительству войсками (какому правительству —?).

23 ноября (10 ноября). Поистине «человек предполагает, а Бог располагает»! Думал, что эти листы сплошь будут посвящены борьбе с иноземными неприятелями. Но вмешалась в ход событий революция и заняла в этой летописи первенствующее значение. С 27 февраля началась только увертюра к революции, а сама она, по крайней мере в Москву, со всеми своими ужасами препожаловала только к утру 28 октября. Вот что произошло за эти злосчастные 10 дней. Могу приступить к описанию того, что видел, слышал, переживал и читал тогда только, когда в Москве водворилось наружное спокойствие. Умышленно говорю «наружное», потому что внутреннего спокойствия нет ни у кого, и неизвестно, придет ли оно в этом году?!

Итак, большевики совершили переворот в свою пользу, но «не бескровно», как похвастался Троцкий. В одной Москве, говорят, от 5000 до 7000 жертв, а сколько испорчено зданий, имущества и всякого добра, и не перечесть.

Уже в субботу вечером 28 окт. послышались по Москве выстрелы ружей, пулеметов и пушек, но где это происходило, узнать было невозможно. Тревога разрасталась; начались денные и ночные дежурства. В нашем домовом комитете постановлено было дежурить сразу троим или четверым квартирантам, по 2–3 часа смена. Ночью никто из мужчин не раздевался, и говорят, что так везде по всей необъятной Москве.

В воскресенье 29-го «буржуазных» газет опять не вышло, а в «Социал-демократе» уже напечатан форменный призыв большевиков к оружию и что власть перешла уже к Советам, а также «декрет о мире», которым правительства и народы всех воюющих стран приглашаются немедленно заключить перемирие на 3 месяца. Декрет подписан «рабочим и крестьянским правительством». С врагами перемирие, а с единокровными братьями беспощадная война. До полдня еще можно было ходить по улицам (день был прекрасный, солнечный), но видно было, что междуусобная война затеяна не на шутку. Сухарева башня окружена какими-то солдатами (не знали еще чьими: большевицкими или правительственными). Подъезды к ней со всех сторон перерыты канавами и забаррикадированы Сухаревскими палатками. После обеден (к глубокой моей горести, не везде совершившихся и крайне малолюдных) стрельба пошла развиваться повсеместно. Но кто в кого стрелял и зачем в наших местах, т. е. между Сретенкой и Стрелецким переулком, – совсем не разберешь. Однако можно было попасть под любой выстрел, стало известно, что у нас позиция большевиков, – оно и видно. Солдатики рваные, грязные, наглые, такого «дезертирного типа»; ружья держат раскорячась, нескладно, неумело – того и гляди, его самого пришлепнет свой же выстрел. Видно, что и на войне не были, а если и были, то безо всякого ущерба для немцев.

Чем позднее, тем стрельба оглушительнее. Ходили слухи, что стреляют из пушек по почтамту и по телефонной станции. Поздно вечером к нашему дому подошел какой-то воинский отряд, состоящий человек из 15, которым командовал не совсем трезвый подпрапорщик. Объявив нам, что они командированы «военно-революционным комитетом», они отобрали все имеющиеся в доме револьверы. Если бы это не было сделано добровольно, то они сделали бы во всех квартирах обыски, что было очень опасно, так как сплошь и рядом бывает, что при обысках пропадают и деньги, и ценные вещи. Я почему-то очень боялся за свои резиновые калоши, не так давно приобретенные в хвосте за 15 руб. Впрочем, «командующий» этой экспедиции сказал своему товарищу в присутствии всех нас, мужчин-квартирантов: «Публика-то тут чистенькая, не мешало бы посмотреть, что у них в комодах, а то ведь они нас не помилуют, попади-ка им в лапы». Но, к счастью, среди солдат нашелся один, должно быть, непьющий и с совестью, – так тот отсоветовал делать обыск, и его послушались. В доме начались уже женские истерики и женский визг. Но тут «товарищи» стали уходить, оставив на лестнице сильный спиртной «дух» и унося с собой до десятка револьверов, которые завтра же, быть может, будут продаваться на Сухаревке нашему же брату, трусливому «буржую». Всю ночь слышалась пальба и из орудий, и из пулеметов, и из ружей.

30-го, в понедельник, было тише, но далеко от дома выходить опасно. На каждом шагу злые солдатские фигуры. К ним присоединились «красногвардейцы», молодые, плохо одетые люди из тех, которые вечно ищут мест и которые в былые годы жались к Хитрову рынку и составляли собой так называемую «золотую роту». У них через плечо висели на веревочках винтовки. У некоторых был просто глупый и даже идиотский вид. Возможно, что какая-нибудь сотня или даже несколько сотен вступили в Красную гвардию идейно, но громадное большинство по озорству или недоразумению. Так и думалось, что они не ведают, что творят, и неизвестно еще, кого убьют или ранят – своего ли политического врага или единомышленника. Кстати, чувствовалось, что нет плана действий, нет распорядительности.

Цензура задушила даже газету «Труд», орган социал-революционной партии. И вот, читаем теперь «Социал-демократа» и «Известия Совета р. и с. д.». Там информация – «постольку-поскольку» это не задевает самолюбия большевиков, и лозунг «на кой черт нам Учредительное собрание, когда Советы прекрасно справляются с Россией». В «Социал-демократе» и «Известиях Военно-революционного комитета», единственных газетах, выходивших за эти дни, печатаются ошеломляющие новости. Образовалось временное рабочее и крестьянское правительство, именуемое Советом народных комиссаров. Председатель Совета – Владимир Ульянов (Ленин), народи, комиссар по внутр. делам – А.И. Рыков, земледелию – В.И. Милютин, труду – А.Г. Шляпников¹⁴⁵, торговли и пром. – В.И. Ногин, нар. просвещ. – А.В. Луначарский, финансов – И.И. Скворцов, иностр. дел – Л.Д. Бронштейн (Троцкий), юстиции – Г.И. Оппоков¹⁴⁶, продовольствию – И.А. Теодорович¹⁴⁷, почт и телегр. – И.И. Авилов¹⁴⁸, по делам национальностей – И.В. Джугашвили¹⁴⁹, по делам военным и морским – трио: В.А. Овсеенко¹⁵⁰, Н.В. Крыленко¹⁵¹ и П.Е. Дыбенко¹⁵². (Овсеенко, Крыленко и Дыбенко – точно из какого-нибудь чеховского рассказа!) Правительством объявлены декреты о немедленном перемирии, об отмене безо всякого выкупа помещичьей собственности на землю и о передаче удельных, монастырских и церковных земель со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями – во всенародное пользование «всех трудящихся на ней».

31-го во вторник днем стрельба была страшная. Об выходе из дома и думать нечего. В «Соц. – демократе» уже ликуют, пишут, что новая революция опрокинула трон Керенского, капиталистов и помещиков. А мы, мещанишки, не вышедшие на улицу для классовой борьбы и оберегая только свои семьи и свой скарб, все еще надеемся, что Керенский пришлет в Москву казаков, солдат с фронта и разгонит торжествующих большевиков. В. Ульянов-Ленин именем правительства объявляет, что выборы в Учредительное собрание должны быть проведены непременно в назначенный срок, то есть 12 ноября. Им же издан «декрет» о временном запрете выхода в свет буржуазных газет. Ходят слухи, что вызванные Временным правительством с фронта солдаты и казаки переходят на сторону большевиков, и теперь в Москве только юнкера самоотверженно защищают правительственные учреждения от захвата большевиков.

1-го ноября в среду попытался пробраться в контору, где на моей ответственности большие деньги и документы, но дошел закоулками и переулками лишь до Лубянского проезда, дальше идти было невозможно: по Лубянской площади летели снаряды, шрапнель и пули. Говорят, юнкера отчаянно защищают здание телефона и Кремль. Почтамт и телеграф в руках большевиков. Возвращался домой под музыку выстрелов. Над головой и где-то близко, незримо, свистели пули, ударяясь в стены домов, разбивали стекла, грохотали по крышам, ранили, убивали и пугали мирных обывателей, а также – ворон и голубей. При этом путешествии подвергся двум обыскам, нет ли при себе оружия. «Соц. – демок.», или «Специал-денатурат», как теперь многие зовут этот погромный листок, пишет уже, что: «Самое имя офицера стало слишком ненавистно народу. Необходимо полное уничтожение офицерского звания. Все командиры должны быть выборные и должны оставаться солдатами, как бы ни были они образованы, опытны, какие бы ни были у них заслуги». Там же напечатана телеграмма за подписью «главнокомандующего войсками, действующими против Керенского, подполковника Муравьева¹⁶³», что 30-го октября в ожесточенном бою под Царским Селом революционная армия наголову разбила контрреволюционные войска Керенского и Корнилова. К вечеру в дом занесены слухи, что немцы взяли у нас Двинск, Ревель, Або, а у итальянцев – Венецию и 100 000 войска.

Это, дескать, ответ Вильгельма¹⁵⁴ на предложение немедленного перемирия.

В четверг, 2-го ноября, хотя стреляли не меньше, чем накануне, я твердо решил во что бы то ни стало добраться до конторы, до пристани и до своего дома, где живет мать и брат с семьей. Надо же знать – живы ли, все ли благополучно, и об себе успокоить. Пошел по Сретенке, увидел, что у Сретенских ворот оборваны трамвайные провода, обстреляны дома и колокольня Сретенского монастыря (ружейным огнем), и вернулся, чтобы идти по Мясницкой, но и там далее угла Милютина переулка идти было невозможно. Видно, что телефонная станция еще не сдалась большевикам. Ближе к ней, а в особенности церковь архидиакона Евпла, – следы многодневной стрельбы. На тротуарах – осколки выбитых стекол и свалившаяся штукатурка. Трамвайные провода разорваны и в беспорядке валяются по улицам. Дошедшие до Милютина переулка – сейчас же пускаются в обратный путь, и уже бегом. Там что-нибудь ужасное: может быть, трупы, раненые, рукопашная схватка. Значит, опять в контору не попал и решил, что она попала под обстрел, разбита, разграблена и мой бедный Иван Евдокимович, старый и преданный страж, может быть, погиб. Но на пристань к Краснохолмскому мосту пробрался. Хотя было очень жутко. В пути от Покровских казарм до Устинского моста точно вымерло. Все попрятались, за исключением уличных пикетов, которые то и дело постреливали не то в воздух, не то по форточкам и крышам, где только казалась им, вероятно не существовавшая, засада. Когда шел по Устинскому мосту, с глубокой тоской поглядывал на Кремль. Он виден был в тот момент неотчетливо, не то туман (все эти дни после воскресенья снежная слякоть и мгла), не то дым от выстрелов или пожаров. Говорят, что его обстреливают с площадей и с Воробьевых гор. На пристани оказалось пока благополучно, но за час до моего прихода в дом Волка, насупротив нашей пристани, попал снаряд из трехдюймового орудия, поставленного на противоположном берегу р. Москвы для обстрела Кремля. Вот артиллерийское искусство большевиков: это не перелет, не недолет, а «криволет» – он угодил на полверсты левее и упал сзади пушки. С пристани пошел по Краснохолмскому мосту, через Таганку по Садовой. Встречались безумно мчавшиеся автомобили с безумными людьми, злобно поглядывавшими на каждого проходящего и готовыми беспрестанно стрелять в непонравившиеся им морды. Попадались кучки «красногвардейцев». Кто имел смелость спрашивать их, куда они торопятся, они важно отвечали: «на позиции». На какие позиции? На фронте ведь «немедленно перемирие». Значит, на позиции против Кремля, всероссийских святынь, и против бедных, униженных, оскорбленных и напуганных революционной расправой мальчиков-юнкеров. Спаси их Господи! Зашел на Курский вокзал. Там столпотворение вавилонское. Много офицеров, солдат, красногвардейцев и самой разношерстной публики. Кто приехал, кто уезжает, кто тут застрял, боясь идти на московские улицы или не зная, где жить, где отдыхать, что делать. Вероятно, такая же картина наблюдается на станциях в близком ожидании наступающего неприятеля. С вокзала разными переулками добрался до Лефортовского. Там нашел мать, брата и родных – живыми. У них стало тише, а то было жутко, когда большевики обстреливали кадетские корпуса. Вечером в одну квартиру приехала с Александровского вокзала одна сестра милосердия, бывшая на Германском фронте. Она сказала, что в Москве страшнее, чем на войне.

В пятницу 3-го ноября Военно-революционный комитет издал «манифест», в котором торжественно объявляет, что «после пятидневного кровавого боя враги народа, поднявшие вооруженную руку против революции, разбиты наголову. Они сдались и обезоружены. Ценою крови мужественных борцов – солдат и рабочих – была достигнута победа. В Москве отныне утверждается народная власть – власть Советов р. и с. д.». Манифест кончается патетическими словами: «Слава павшим в великой борьбе! Да будет их дело делом живущих». Итак, гражданин Керенский весной, летом и осенью так образовал на бульварах, площадях и в рощах «товарищей», что они, проявив свою неспособность на поле брани с внешним врагом и дезертируя оттуда, оказались очень храбрыми в Петрограде и Москве и легко справились с небольшими кучками «юнкеров» и «белогвардейцев» (так названы студенты, выступавшие вместе с юнкерами). Нисколько не жалко теперь Керенского, позорно сбежавшего куда-то. Если бы он и победил, то все равно не вернул бы к себе былые симпатии. Теперь раскусили его. Что называется, «ни Богу свечка, ни черту кочерга». Комитет общественной безопасности (Руднев и Кº) 2-го ноября в 5 час. вечера подписал с Военно-революционным комитетом «договор». Офицеры, юнкера и Белая гвардия разоружаются. Большевики безусловно победили… Пускай так, но сегодня все вздохнули посвободнее и с утра бросились кто заниматься своими делами, кто смотреть, что сделалось за эти позорные дни с Белокаменной. Вышел приказ открыть магазины, лавки, трактиры и чайные, но как это сделать, когда не работают телеграф, почта, телефон, трамвай и банки? (Ж. д. по возможности действовали все время.) Штаб Керенского во главе с генералом Красновым¹⁵⁵ и Войтинским¹⁵⁶ арестован матросом Дыбенко. Керенский бежал, переодевшись в матросскую форму.

Сегодня наконец добрался до своей конторы. Иван жив и здоров; все пока цело. Но в том же доме страхового о-ва «Россия» с Большой Лубянки и Лубянской площади следы бомбардировки. В некоторых местах пробиты стены и выбиты окна. Ходил на Театральную площадь, в Охотный ряд, на Тверскую, к Никитским воротам, по всей Мясницкой. Масса домов с громадными повреждениями. Особенно досталось «Метрополю», Думе, Малому театру, Национальной гостинице и многим домам по Тверской, Газетному переулку, Большой Никитской и в Милютинском переулке. Но сама телефонная станция как здание нисколько не повреждена (вот что значит – строили ее не русские, а шведы!), внутри, конечно, через разбитые окна там понапорчено как следует, но этого увидать с переулка нельзя. Однако и сегодня среди половины дня разгорелась было сильная пальба. Может быть, холостыми снарядами для разгона публики, нахлынувшей на зрелище «поля сражения». Все-таки я только сегодня видел санитарные автомобили с несчастными ранеными, † А сколько убитых? Говорят, что около 5000 человек. Бедные жертвы людского безверия, мрака и междуусобицы. Прости им Господи! И пожалей плачущих и скорбящих о них.

В субботу 4-го ноября уже совсем без выстрелов, но опять без банков, телефонов и трамваев, телеграф и почта начали действовать со вчерашнего полдня. Подается такая масса телеграмм, что мне пришлось на главном телеграфе стоять в хвосте целый час. Давал телеграмму сыну. Знаю, что он тревожится об нас, а еще более тревожусь я о нем. Теперь его положение, положение правоверного офицерика, прямо бедовое! Большевики командуют Москвой очень круто. Командующий Московским военным округом полковник Рябцев смещен, а на его место назначен солдат Муралов. <…> В Кремль не пускают, но я уже видел страшные язвы, нанесенные ему кощунственными руками: сорвана верхушка старинной башни, выходящей к Москве-реке (ближе к Москворецкому мосту), сбит крест с одной из глав «Василия Блаженного», разворочены часы на Спасской башне, и она кое-где поцарапана шрапнелью, наполовину разбита Никольская башня, и чтимый с 1812 года за свою неповрежденность от взрыва этой башни французами образ св. Николая Чудотворца уничтожен выстрелами без остатка. Старинные крепчайшие ворота исковерканы, разбиты и обожжены до жалкого вида, а в самом Кремле, говорят, разрушения еще страшнее. Как же это щадили его татары, поляки и французы? Неужто для нас ничего святого нет? Должно быть, так. По крайней мере, я слышал, какой-то солдатишко, идя по Мясницкой, ораторствовал, «что там ихний Кремль, жись-то наша, чай, дороже». Подумаешь, до чего может дойти русский мужик своим умом! Хотя, разрушая народные святыни, он разрушает их все-таки для того только, чтобы кого-то там уничтожить, лишить жизни, а вовсе не для того, чтобы разворотить что-либо священное, целые века охранявшееся его же предками от нашествия иноплеменных и теперь уничтоженное его святотатственной рукой.

5- го ноября в воскресенье, слава Богу, спокойно. Можно было побывать в церкви и на Сухаревке. Вышли газеты меньшевиков. Конечно, протестуют против уничтожения свободы слова и печати, против разгона Московской думы, впервые избранной всеобщим голосованием. Протестуют против большевицкого террора, самочинных обысков и против попрания прав личности. Знаменательно заявление влиятельного большевика Луначарского. Он слышал об осквернении Кремля, о тысячах жертв и восклицает: «Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен», а потому – выходит из Совета народных комиссаров. Муралов объявляет о выборах командного состава в войсках, а тем генералам и офицерам, которые не будут избраны на командные должности, предлагает в двухмесячный срок уволиться в отставку. Значит, «ищи себе другого места». Похоже на то, что в недалеком будущем придет к нам в пароходство какой-нибудь бывший начальник корпусного штаба, всю жизнь посвятивший себя военной науке и службе, и будет несмело спрашивать, нет ли у нас каких-нибудь письменных занятий на самое ничтожное жалование, чтобы семья не подохла от голода… Больно! Кое-где пошли трамваи, а про телефон говорят, что его не скоро еще наладят.

6- го ноября, в понедельник, можно бы и делом заняться, но банки еще не открыты, а потому ничего не клеится. Театры не работают. «Буржуазные» газеты все еще не выходят. Из состава нового правительства ушло еще несколько «министров»: В. Ногин, А. Рыков, И. Теодорович, В. Милютин, А. Шляпников и Д. Рязанов (комиссар путей сообщ.). Уходят, не соглашаясь с засилием чисто большевицкого правительства, действующего лишь средствами политического террора. Арестован управляющий Госуд. банком Шипов. От него Совет комиссаров требовал выдачи 10 000 000 на экстренные надобности Совета. Но он имел мужество отказать в этом захватчикам власти.

7- го ноября, во вторник, пишут, что гласные Думы не допущены в Думу на заседание. <…>

† 8-го ноября, в среду, наконец вышли настоящие газеты, то есть – «Русск. слово», «Русск. вед.», «Утро России» и др. На первых страницах – траурное объявление о кончине многих московских обывателей, случайно погибших за эти дни или павших идейно. Царство им Небесное! Много скорбного, нерадостного и предвещающего новые народные бедствия помещено в этих газетах. Но во всех – надежда, что дело большевиков – только нарыв, который когда-нибудь да лопнет. «Русские вед.» прямо говорят, что: «Царство большевиков мертворожденно. Роковые слова «мене, текел, фарес» написаны на его стенах с самого его возникновения». Статьи имеют такие заголовки: «На развалинах», «Апофеоз братоубийства», «Со взломом», «Трещина», «Украденный закон», «Братский бой», «Дни ужасов», «Террор» и т. п. В Петрограде правительство засело в Зимнем дворце, который порядочно испорчен стрельбой с Невы и с Дворцовой площади и разграблен. Министры были все арестованы, но потом оставлены под арестом только кадетствующие, т. е. Кишкин, Терещенко, Коновалов, Смирнов¹⁵⁷, Третьяков. Под Петроградом был бой казаков с матросами, которых было больше, чем казаков в 12–15 раз. И везде так. Вообще, за малым исключением, все солдаты, строго говоря, «изменившие» царскому правительству, еще раз за эти 8 месяцев успели изменить и другому правительству. Какой позор для нации! И как жестоко дралась эта рать громадная с небольшими кучками верных долгу! Никому пощады не было, убивали при этом священников, мирных граждан и даже не постыдились надругаться над «учителем революции» Г.В. Плехановым!

В министерствах никто не работает. Чиновники не признают новой власти. Все отбирается от них насилием. Все спуталось, все пошло к окончательной разрухе ужасающими скачками. Слухи о немецких победах не подтверждаются, но о победоносном шествии анархии по всей стране сообщается очень определенно. Железнодорожники, доведенные насилием и угрозами различных властей до отчаяния, грозят массовой стачкой. Тогда голод на фронте и в городах вступит в свои ужасные и неумолимые права. Горе России! Безумие овладело массами ее. Это гнев Божий!

Повреждений в Москве не исчислишь. Они и там, где я их видел (в особенности у Никитских ворот, где разбито и сожжено дотла несколько домов, от которых остались одни полуразрушенные стены. Там все погибло в огне: много живущих там и все добро, все имущество от подвалов до чердаков. И дома многоэтажные, с сотнями квартир). В Кремле снаряды попали в Успенский собор, в Чудов монастырь, в церковь 12-ти Апостолов, в Малый дворец и вообще, должно быть, пострадал наш Святой и седой Кремль больше, чем от нашествий иноплеменных. Пишут о многих разрушениях, пожарах, расстрелах, но Бог с ними! Лучше уж сказать сразу, что, в общем, надо бы хуже – да нельзя. Может быть, эти ужасные картины пробудят совесть восставших брат на брата и не доведут политическую борьбу до повторения таких ужасов. Да и нет возможности записывать обо всем протокольно. Это не по моим силам и не по моему настроению.

† Случайно серьезно ранен в ноги в своей квартире Брусилов. Как старик с ума не сойдет от такой превратности судьбы! Застрелился от невыносимого состояния духа старый московский общественный деятель Ф.Ф. Воскресенский.