И здесь очень важен вопрос послушания. Но не в том общественном смысле, опять-таки, в котором мы привыкли это послушание воспринимать, потому что в общественном смысле «послушание» — это подчинение младшего старшему, подчинение тому, кто имеет определенную власть, того, кто стоит на иерархической ступени ниже. Мы так воспринимаем послушание. Но послушание в семье на самом деле — это принципиально другое, потому что послушание — вещь взаимообразная. Кто находится у кого в послушании: Бог у человека или человек у Бога? Мы представляем Евхаристию, вспоминаем Тайную Вечерю, в которой Господь омывает ноги Своим ученикам. И когда мы приходим в храм на богослужение, там звучит степенна 4-го гласа на утрене: «Да будут мне на послушание Божественные Твои ушеса».

Послушание — это не подчинение, слово «послушание» — это «слышание», и вот Господь человека слышит лучше, чем человек Господа. В этом смысле Он находится в большем послушании, нежели человек. И поэтому мы говорим: «Господи, помилуй; подай, Господи; Господи, помилуй, Господи, помилуй; подай, Господи», а Он у нас на послушании — сделай, Господи, то, принеси, Господи, се, помоги, Господи, здесь, сделай, Господи, вот это для меня, для моих детей… И Господь это все делает, Он в послушании.

Кто находится друг у друга в послушании: больной у врача или врач у больного? Конечно, сначала врач, потому что врач берет фонендоскоп и начинает больного слушать, и внимательно-внимательно слушать: «Дышите, не дышите» — и так далее, и потом он выписывает рецепт, и с этого момента уже начинает быть в послушании у врача больной, если он нормальный, разумный больной.

То же самое и в семье — сначала в послушании у детей находятся родители, и это абсолютная норма: только родился ребенок, хочешь не хочешь, а ты у него в полном послушании: ты все делаешь, что он потребует: ночью проснулся, запищал — ты встаешь с кровати, бежишь, захотел поесть — надо ребенка кормить, гулять и так далее, ты в полном послушании у своего ребенка, и вот это послушание родителей ребенку должно продолжаться всегда. Вслушивание в своего ребенка. Понимание своего ребенка, желание постоянно знать, чувствовать: а что у него на сердце, что у него в голове? И тогда ребенок будет тоже послушен. Не потому, что он будет подчинен, а потому, что возникнет такое взаимопроникновение послушания любви.

Собственно говоря, в Церкви тоже такое послушание должно быть нормой, мы должны уметь друг друга внимательно слушать, мы должны друг другу служить — не потому, что так приказано, что есть циркулярные письма и разнарядки, скажем, о молодежном движении или социальном служении. А потому, что мы должны слушать, что у кого болит, что кого радует, что кому сейчас важно, — это смысл семьи как таковой, не семьи как социальной ячейки, а семьи как малой Церкви Христовой. И вот когда это послушание является семейной основой, то тогда, соответственно, и форма передачи веры ребенку будет совсем иной. Конечно же, сохранится и форма религиозного поведения — она просто займет подобающее ей определенное место, но не главное.

 

Вообще, с детьми не надо бороться, детям надо помогать. Вы практически повторили мою мысль. Дело в том, что у ребенка должны быть родители, которые должны учить его, что молитва — это не просто «попросил и получил», а молитвы — это прежде всего узнавание Бога. Мы привыкли относиться к молитве как-то потребительски: нам плохо — мы молимся, чтобы было хорошо; нам что-то нужно — мы молимся, что получить необходимое, а когда ничего вроде не нужно, мы думаем: «А чего молиться-то?» Почему-то в голову не приходит мысль о том, что молиться можно не потому, что ты нуждаешься в каких-то определенных вещах, а просто потому, что тебе Бога не хватает в жизни. Сложно, конечно, такой молитве научиться, это очень большой и тяжелый труд, но все-таки нужно начинать с этого труда. Молитва детская должна быть осмысленна, она должна быть очень понятна самому ребенку. Через эту молитву складываются отношения ребенка и Бога, и поэтому детских молитв как таковых мы просто не имеем, у нас просто все выстроено в нашей Церкви под взрослого, уже состоявшегося христианина. И даже наша подготовка к причащению состоит из таких молитв, которые детям просто под страхом смерти показывать нельзя, особенно шестую. Как вы себе представляете ребенка, даже подростка, который говорит: «От скверных устен, от мерзкого сердца, от нечистого языка, от души оскверненной» — и так далее? Какое это отношение имеет к ребенку? И поэтому здесь приходит понимание того, что когда человек молится, у него происходит некий опыт богообщения, он тогда начинает Бога понимать потихонечку, к Богу обращаться не только: «Ой, у меня двойка по математике! Господи, помоги мне сейчас пережить контрольную работу и написать на четверочку…» И ничего не получилось. Но и не должно получаться. Потому что эти вещи не должны быть предметом молитвы. Можно просить Бога укрепить, можно просить Бога вразумить. Но не просить у Бога хорошие оценки — их надо заработать. Оценки надо трудом получить. Иначе ребенок начинает о чем-то молиться, не получает просимого, и у него возникает внутреннее опустошение и кризис веры. Поэтому молитва — вещь крайне важная для ребенка, и она должна быть передана каким-то общесемейным опытом. Не просто потому, что родители и дети вместе читают утреннее и вечернее правило, может, это и не обязательно. Но в какие-то моменты все-таки с детьми надо молиться, чтобы они поняли, зачем это нужно, какие-то искать особые слова, чтобы ребенок понимал, что он не выпрашивает у Бога какой-то бонус, за который он сам должен отвечать.

Я помню свой детский опыт, когда мне было, может быть, лет пять. У нас жила крестная моего папы, очень верующая бабушка, я над ней смеялся и пытался ее, так сказать, привести к «современному» пониманию мира, в пять лет я же знал, что Бога нет. А она все ходила в церковь и была замечательной бабушкой. Я прекрасно помню, как она радостно приходила из церкви, просто сияла, как солнце, всегда. Я так удивлялся, думал: а может, Он все-таки есть?.. И решил проверить, есть Бог или нет. Заперся где-то в чуланчике и сказал: «Бог, если Ты есть, пусть у меня в кармане будет шоколадка!» Шоколадки не появилось, и я совершенно спокойно этот вопрос для себя решил, как мне казалось тогда, раз и навсегда.

А кто такой обычный подросток?.. Если речь заходит о своих собственных детях или крестниках, мне кажется, разговор следует начать не с того, что «вот я тебе сейчас буду рассказывать», а увидеть в подростке какой-то его личный интерес. Надо все время отталкиваться от интересов ребенка, что ему интересно, на какую тему ему интересно говорить, — и говорить с ним о том, что интересно ему, а потом уже смотреть, как эта тема может постепенно, потихонечку коснуться каких-то более серьезных вещей. Потому что если мы встречаемся с подростком, то всегда должны исходить из зоны его увлечений, его интересов. А потом уже постепенно, когда мы достигнем какого-то уровня взаимопонимания и доверия, тогда мы можем говорить о Боге. А так просто напрямую говорить с незнакомым, обычным подростком о Боге, если ему еще мозги не включали в этом направлении, — довольно странно. Для этого нужен какой-то первичный опыт хотя бы, мысли о Боге, чтобы ребенок — мальчик или девочка — хоть когда-то об этом думал сам.

Что вы имеете в виду? Диссонанс в чем?

Какую цель вы ставите в воскресной школе?

А какими средствами вы пытаетесь это сделать?

Надо быть очень осторожным, потому что воскресные школы иногда приобретают форму классно-урочного обучения. Дети просто получают еще информацию. Мы живем в информационном мире, где информация воспринимается детьми как информация, а не как знание. Есть разница между знанием и информацией. Но сегодняшний ум подростка и вообще вся структура миропонимания устроены на усваивании определенных форм информации. Даже сами мы употребляем слово «информация» о причастии, «информация» о Боге. Вы понимаете, как это странно звучит? Этих вещей надо стараться принципиально избегать, иначе наши дети будут очень легко воспринимать «информацию» о Боге. Они запомнят. И все. И даже дадут правильный ответ. Существуют такие воскресные школы, где действительно есть классно-урочная система, — дети шесть дней отучились в школе, потом пришли в храм и снова сели за парты. У них есть учебники, тетради, учитель Закона Божия, им даже оценки ставят. Они даже экзамены сдают. Но это, по-моему, катастрофа. Мне все-таки кажется, что уроки в воскресной школе должны быть наполнены передачей духовного опыта, в том числе и неких первичных богословских знаний на детском уровне, понимания, что такое богослужение, священная история Ветхого и Нового Завета. Но это все-таки должно быть подкреплено чем-то еще иным, потому что воскресная школа — это прежде всего среда обитания. Это то пространство, где наши дети, во-первых, находят себе настоящих друзей в церковной среде. Где им всегда весело и интересно, где они все время окружены настоящей заботой и вниманием, где у них нет стрессовых проблем от того, что они пришли, не подготовившись к уроку. Они там не должны ни к каким урокам готовиться, им должно быть интересно. Можно даже игру придумать или какую-то другую форму передачи знаний, знаний личностного характера, в том числе опыт пережитого учителем. Но при этом сама воскресная школа может иметь много разных кружков для творчества, потому что творческие объединения при храмах для детей и подростков сейчас очень важны, это круги общения, где дети дружат и где детям хорошо.

В нашем приходе есть такой опыт: у нас существует молодежный театр, который начинался с воскресных праздников. Там играет мой сын, которому 26 лет. Они ставят серьезные пьесы, они репетируют, более того, туда ходят несколько молодых людей, которые в храме-то редко бывают, но посещают все репетиции. Они приводят на эти спектакли друзей из университета, с работы — молодежь, которая далека от Церкви вообще. И вот оказывается, что эти воскресные школы или детские, подростковые, молодежные объединения могут быть таким мостиком. Ребенок уже вырос, и у него мог быть свой кризис веры, он перестал ходить в церковь, но от Церкви все-таки не отпал. Он здесь, на расстоянии вытянутой руки. Чуть что, я сразу протяну ему руку, потому что он находится рядом.

Мне кажется, что это тоже очень важные вещи, которые мы забываем, думая о том, что воскресная школа — это передача информации о Боге. К сожалению, так часто бывает. А мне кажется, что воскресная школа сегодня должна прежде всего создавать атмосферу мира, любви, такого хорошего, доброго, семейного отношения.

Только если сам ребенок ищет себе наставника. Потому что невозможно привести ребенка за руку даже к очень хорошему священнику: «Вот, это теперь твой духовник». Тут надо, чтобы сам ребенок этого захотел. Мне кажется, что, если ребенок уже подросток, а родители только пришли к вере, не надо ничего опасаться, надо просто начинать свою собственную духовную жизнь, настоящую, живую, глубокую. И быть со своим ребенком просто всегда рядом, не ужасаться, что ребенок не такой, как ты сейчас, что ребенок не идет твоими семимильными шагами, которыми ты сейчас по-неофитски, быстро-быстро входишь в Церковь, тебе все интересно, все новое, и ты уже окружил себя книгами, знаниями, роликами с ютуба, где всякие батюшки что-то говорят, и тебе так это все важно, и ты хочешь, чтобы и ребенок это все видел. «Как же мой ребенок!» Конечно, о ребенке не может не плакать родительское сердце. Но не надо бояться этой ситуации, не надо думать: «Если сейчас я ничего не сделаю для ребенка, то, значит, потом он ничего уже не сделает никогда». Совершенно нет. Жизнь — очень длинная штука, все меняется, все проходит, какие-то вещи раскрываются в человеке значительно позже, нежели хотелось бы иногда.

Авва Дорофей в своих поучениях о духовной жизни говорит очень важные слова. Он говорит о том, что семена добродетелей неистребимы. Чувствуете, как это важно? Что если ты по-настоящему что-то вложил в ребенка, настоящую истину, она неистребима, она обязательно должна расти в нем. И поэтому не надо бояться.

Во-первых, я думаю, что не всем детям, конечно, необходимо исповедоваться с семи лет. Некоторые дети просто до этого не доросли. Поэтому надо внимательно следить за своим ребенком и видеть, когда он уже к этому готов. Потом важно, чтобы первая исповедь для ребенка была согласована со священником, который тоже был бы к этому готов, чтобы первая исповедь для ребенка была очень серьезным, вдумчивым разговором. Чтобы ребенок не испугался первой исповеди. Иногда ребенок просто начинает бояться исповеди, как вызова к директору в школу. И родители должны понимать, что основные понятия — грех и плохое поведение — самими родителями должны хорошо осознаваться. Родители должны помочь ребенку понять, что такое плохой, мерзкий, гадкий, греховный поступок. Это должно быть ребенку объяснено с самых ранних лет, и в этом смысле первые духовные наставления даются самими родителями в 3–4-летнем возрасте, когда очень серьезно и глубоко доносится, что по-настоящему является грехом. И так постепенно все сложится. Конечно, дети могут исповедоваться раз в три месяца спокойно, не чаще, чтобы это не превратилось для детей в формальность, абсолютно безжизненную и бессмысленную.

Совсем не знаю. Потому что хочешь не хочешь, а сейчас уже в первом классе все компьютеризировано. Сейчас у всех детей есть смартфоны. Эта вещь вошла в нашу жизнь очень внезапно, мы к этому оказались как-то не готовы. И поэтому мы должны понимать, что мы, как родители, просто можем смотреть, насколько наш ребенок увлечен этим всем, и максимально стараться, чтобы все-таки зрительный ряд ребенка был сформирован не только гаджетом (гаджет все равно будет формировать), но музеями, театрами, хорошими фильмами, переживанием красоты природы. И мне кажется, что это единственная возможность для созидательного отношения к электронике, когда есть живой мир, который должен все-таки быть ощутимым и прекрасным.

Вот, кстати, интересная история. У меня есть друг — очень хороший, добрый, прекрасный журналист и фотограф, у него дома жил певчий кенар. И он долго жил и прекрасно пел, и этот мой друг его очень любил, а потом через форточку кошка забралась и кенара съела. И он переживал об этом кенаре ужасно — видно, что человек ходит с опущенным лицом: нет кенара, он привык, что приходит, открывает дверь, а кенар ему радостно поет. И я решил, что мы подарим ему нового певчего кенара на Пасху. Мы подарили этого кенара, но он так как-то… «старый друг лучше новых двух», но тем не менее принял этого кенара в подарок. И потом мы к нему приходим на именины, на великомученика Георгия, я его спрашиваю: «Юр, а кенар-то поет?» А он говорит: «Знаешь, не поет». Я говорю: «Как же так, неужели нас в магазине могли обмануть, у нас-то он пел!» А он: «Не поет. Я ему ставлю музыку всякую, а он вообще не реагирует. Тот-то ты знаешь, как пел». Жалко, жалко… И вот мы перед столом (пасхальные дни!) запели «Христос воскресе». И вдруг кенар запел вместе с нами. И тут я говорю: «Юр, а какую ты ему музыку ставил?» — «Ну, вот на этих дисках»… А кенар не слышал, запись же цифровая! Кенар просто не слышит цифровой музыки. Он слышит только живую. Вот если бы он виниловую пластинку поставил, кенар услышал бы живой звук. Понимаете, это действительно характеризует цифровой мир. Есть мир физики, а есть мир математики. Есть мир цифры, а есть мир жизни. И мне кажется, что для каждого родителя первейшая задача — чтобы мир жизни был на первом месте. Потому что от цифры уже никуда не деться, она уже навсегда вошла в жизнь, но ей отдать нашего ребенка невозможно. Запретить невозможно. Регулировать это достаточно сложно. Но вот живой мир должен изначально осмысливаться. Музеи — обязательно. Живопись — обязательно. Музыка — обязательно. Концерты — обязательно. Природа — обязательно. Походы — обязательно. Вот все-все-все это должно быть наполнением жизни ребенка.

Естественно.

Да, и менять или просто смотреть, на что ребенок прежде всего и лучше всего реагирует. Мой ребенок меня в свое время возненавидел за «Рождественскую ораторию» Баха. Он ее до сих пор слушать не может. Так что тут всему своя мера должна быть.

Вы сами все сказали прекрасно. Вы действительно ощутили состояние неразделенности своей душевной жизни. Духовной жизни у вас еще не было, личной, глубокой встречи с Богом не было, и не было того, кто рядом с вами мог бы разделить вашу дружбу по-настоящему, ваши волнения, ваши мысли и так далее. Поэтому я и говорю, что воскресные школы прежде всего должны формировать среду, где подростку очень хорошо и не одиноко, где он всегда вместе с другими, где ему всегда хорошо. Я думаю, что этого нам очень не хватает, даже взрослому человеку в Церкви бывает страшно одиноко, потому что он приходит сам по себе и уходит сам по себе. И общин, за которые так радеет наш Святейший Патриарх, еще немного в наших приходских храмах, настоящих общин. Человеку в Церкви должно быть хорошо. Ему должно быть радостно. Ему должно быть легко. Церковь — для человека, и человек — для Церкви. Одновременно, понимаете?

Но человек должен чувствовать, что он кому-то, кроме Бога, еще нужен, потому что Сам Господь сказал: «Не хорошо быть человеку одному». Вы говорите, что человек с Богом не может быть одиноким. Может, потому что Бог настолько велик и непостижим, что человеку нужен равный, поэтому Адам и Ева — это Церковь прежде всего. И человечество — это Церковь. Адам и Ева — это образ Церкви, а потом уже это — семья, и семья — Церковь, и Церковь — семья.

Поддержка и Церкви самой — поддержка прихода, поддержка священника, и понимание того, что подростку недостаточно ходить на богослужения, что недостаточно подростку посещать занятия, что ему нужна увлекательная жизнь рядом с Церковью: жизнь, полная впечатлений, жизнь, полная радости, жизнь, полная, в том числе, дружбы и любви, — это же все должно быть рядом с нами.

Ну вот, с любовью шлепнуть. Это обычная педагогическая проблема, родительская проблема, тут нет ничего христианского, это обычная история в любой семье. Не каждый ребенок слушается с первого раза, и не надо ждать от ребенка, что он будет слушаться с первого раза. И поэтому существует простая семейная система поощрений и наказаний. В том числе послушание, как и подчинение, потому что все-таки младший должен быть у родителей в определенной форме подчинения, но нельзя ломать ребенка, унижать, не должно ставить ребенка в такое положение, что он обязан будет врать, юлить, обманывать, лишь бы избежать наказания. Обычно так и бывает, никто из родителей без этой проблемы не обошелся. Да и мы сами, когда были маленькими детьми, не были послушны каждую минуту, с третьего-четвертого раза слушались. Нас наказывали иногда за что-то, за это повышали на нас голос родители. Все было. Все как обычно.

Ну вот видите — есть чувство стыда. Ему стыдно идти на исповедь. Положим, что чувство стыда у него есть. И чувство стыда — это, конечно, природное чувство, человеческое.

Мне кажется, все воспитывается в комплексе. Если ребенок делает эти вещи, это не всегда значит, что у него нет чувства стыда, это значит, что просто среда, в которой этот ребенок живет — школьная среда, среда друзей, — полна подобных вещей, и ребенок просто боится выпасть из этой среды, быть непохожим на других. Даже взрослые люди всегда друг на друга смотрят в коллективе, да и не каждый в определенном коллективе способен как-то отстаивать себя. А для ребенка это всегда проблема: унижение, осмеяние, проблема одиночества. И поэтому, прежде чем ребенка вести на исповедь, чтобы он в этом каялся, — может быть, ребенку сначала надо помочь осознать, что происходит с ним, почему он это делает, с чего вдруг он, ребенок из христианской семьи, так себя странно ведет, например, как не ведут себя его родители, — значит, копирует чужое поведение. Поэтому это прежде всего тема для послушания родительского, чтобы вникнуть: а сколько уже лет ребенку, что у него с друзьями происходит, и так далее. Может быть, просто надо помочь ребенку учиться, дружить, правильно выбрать себе то общество, в котором он нашел бы себе настоящих друзей. Ведь у нас масса прекрасных вещей уже в Церкви есть, где собираются дети из христианских семей, скажем, православные следопыты, предположим, скаутское движение. Может быть, мальчик найдет себе другую возможность самоутверждения: в спорте, в походах, может быть, в увлечении каким-то другим делом. Поэтому, прежде чем ребенка вести за руку: «Иди-иди, исповедуйся, это все грех, это все плохо», мне кажется, надо разобраться с причиной. Чаще всего причина бывает в том, что ребенок в своей среде уже получает этот навык, для всех это нормально, все ведут себя так, и «если я себя буду вести по-другому, я окажусь белой вороной».

Не замечал, чтобы посещение церкви как-то снижало социальную активность человека. Я уже больше 20 лет преподаю в православной гимназии, был ее директором, сейчас являюсь духовником. Наши выпускники — практически все состоявшиеся люди, часть из них служат как священники в церкви, но большая часть занимается светской деятельностью, у них мирские профессии. Они все получили высшее университетское образование, как-то все устроены, все социально активны. Я думаю, что, может быть, есть разные психологические типы людей, которые более активны или менее, есть люди, которые настроены на успешность и на продвижение, а есть люди, которых удовлетворяет более спокойный жизненный статус. Думаю, что в этом все дело, а не в том, в какой школе учился ребенок.

Это все не проблема Церкви, а это проблема как раз семейного воспитания. Это не оттого, что ребенок ходит или не ходит в церковь…

Да, потому что она формирует мировоззрение. Среда, прежде всего, должна быть настроена на то, чтобы ты был сформирован как честный, добрый, сердечный, открытый, верующий человек, который живет по заповедям Божиим, старается любить Бога и ближнего. Вообще быть хорошим человеком всегда сложнее, чем быть плохим. Вне зависимости от того, ходит человек в церковь или не ходит. Потому что быть добрым, милосердным, честным гораздо более сложно, чем быть коварным, лживым и двуличным. Этим качествам — доброте и любви — хочет научить своего ребенка любой родитель. Вряд ли кто-то из родителей, даже не христианин, просто атеист, хотел бы научить своего ребенка лжи, коварству, лицемерию и так далее. Принципы педагогики — это принципы обучения добру в любой нормальной человеческой среде. Мы не говорим про семьи алкоголиков и наркоманов, где просто нет никакого воспитания и дети, так или иначе, трагически часто встают на путь преступления. Вы же не будете учить ваших детей лжи? Всякий нормальный родитель будет учить ребенка доброму и не учить ребенка злому, будет говорить, что это — хорошо, а это — плохо. Даже Владимир Владимирович Маяковский, будучи совершенным атеистом, написал такую книжку про то, как «крошка-сын к отцу пришел», и поэтому мне кажется, что здесь вопрос веры не стоит, прежде всего стоит вопрос о том, как сам человек ориентируется в понятиях добра и зла, и в этом смысле Церковь наша, слава Богу, хранит этот момент различения добра и зла, очень четко хранит и очень глубоко знает это. А мир, особенно наш мир постмодерна, часто эти понятия смешивает, и поэтому для родителя очень важно иметь правильные духовные ориентиры. Да и, собственно, у каждого человека есть совесть как орган различения добра и зла. И если человек еще не знает заповеди, то уж по совести точно может поступать.

Дело в том, что наша вера вообще не занимается проблемами науки, и это ребенку надо с самого начала сказать, что вера не занимается проблемами естественных наук, математикой, физикой, биологией, астрономией; и если мы встречаем в Священном Писании какие-то вещи, которые не совпадают с научной картиной мира, ребенку просто надо объяснить: «Ты знаешь, когда писалась Библия, эти вещи совпадали с картиной мира, 10 тысяч лет назад. Но знание человека ушло вперед, а Писание зафиксировало ту картину мира, которая воспринималась людьми как естественная и единственная возможность, исходя из тех научных данных, которыми тогда обладало человечество. Но Библия говорит о вечной жизни, а наука говорит о жизни земной, вера говорит о невидимом, а наука говорит о видимом, и поэтому вера и наука — они просто о разном. Они не должны ни подтверждать друг друга, ни опровергать». Вот и все. Это очень и очень просто.

Никак. По телефону никак. Просто молитесь. Потому что, в принципе, этим должны прежде всего заниматься родители.

Знаете, вопрос очень абстрактный. Все зависит от конкретного ребенка, конкретной семьи, конкретного окружения, от отношений, которыми связаны родители и дети. Потому что очевидно, что подростки могут «по краю» ходить и за этот край заглядывать. Здесь крайне необходимо, чтобы дети и родители через послушание, о котором я уже говорил, были хорошо друг другу известны. Родитель должен знать, на что ребенок способен, может ли он переходить грань и есть ли такая опасность; исходя из этого нужно эти все рамки аккуратненьким образом выстраивать. Поэтому в одной семье девочка попользовалась косметикой — ничего страшного не случилось. А где-то это уже такой шаг протеста, который не может не вызывать тревоги у родителей. Все бывает по-разному. Нет какого-то «обычного подростка». Все подростки — необычные. Обычных подростков не бывает. У подростка начинается пубертат, у него идет половое созревание, в нем играют гормоны, кого-то они приводят в Церковь, а кого-то эти гормоны из Церкви уводят. Подросток себя вообще не понимает. У него раздрай между физическим и психологическим, между биологией и несозревшими мозгами, это просто пережить надо. Подростковый период бывает запредельно сложным.

Сейчас у нас есть одна семья, которая переживает тяжелейший подростковый период у церковного подростка. Он в Церкви с младенчества. Хорошая семья, но такие конфликты, такое тяжелое взросление! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Родители от отчаяния уже просто не знают, что делать… Прошло время — гляжу, все-таки пришел в храм, уже хорошо. А так я вообще боюсь, что случится что-нибудь и его просто посадят. Молюсь за него. А потом думаю: а может, и ничего, если посадят, может, от чего-то убережется. Не знаю, но очень тяжелый ребенок, и он, в общем, как ребенок просто бурно растет, у него внутри все сбилось, все шестеренки полетели, и там нет даже родительской вины, вот так получилось. Поэтому тут вообще как-то за всех очень тяжело говорить. Но вот я видел, на Рождество даже причащался, все-таки уговорили.

Молиться! Все священники знают один ответ на все вопросы: надо молиться. И это правильный ответ на все вопросы. Терпите. Здесь еще просто надо набраться колоссального терпения.

И я еще раз хочу сказать: какие-то вещи нужно просто пережить, потому что может все случиться, ребенок может впасть в тяжелые грехи, может наделать много-много глупостей, но он не должен быть за это лишен родительской любви. Родители никогда не должны говорить: «Ах, раз ты такой, ты мне не нужен», «Ах, раз это не по-моему — вообще не хочу с тобой разговаривать». Вот этого не должно произойти, несмотря на все сложные ошибки ребенка, потому что мы ошибки ребенка видим хорошо, а свои собственные ведь не всегда замечаем. Ребенок всегда стопроцентно должен быть уверен в том, что он будет родителями принят и прощен, что бы ни случилось — родительское сердце всегда для него открыто, что бы ни произошло — родители всегда его прикроют, всегда протянут ему руку, всегда его спасут. Вот это очень важно.

Значит, он вам уже не нужен.

Ничего не делать. Простить.

Хорошо, если вы не простите, он перестанет падать? Если так повернется, что вы не простите ребенка, — что-то произойдет от этого? Вот в чем все дело.

Хорошо, вы поставили вопрос так: «Если я во всем прощу, так и будет до бесконечности?» А я сказал: «А если вы его не прощаете, это что-то изменит?»

Вот подумайте.

Я думаю, ребенку всегда хорошо будет с родителями дома. Это очевидно. Что же, отправить ребенка к какому-то там непонятному дядьке, в какую-то казарму… Но есть дети, которые настроены на такое, есть такие дети, которым это очень нравится. Есть семьи, в которых мать не справляется с ребенком, потому что отца нет и нужна какая-то мужская твердая рука, — в таких случаях, может быть, это действительно было бы полезно. Понимаете, есть дети из офицерских семей, у которых есть династическое, поколенческое военное служение, и тогда мне тоже это понятно, потому что воспитана династия и ребенок к этой мысли уже, в общем, готов и даже ждет того дня, когда же он тоже наденет форму и погоны, подобно своему отцу, подобно своему деду, подобно тем героям, память которых в этой семье чтут. А так просто отправить мальчика в казарму, я думаю, это большой риск.

Я уже рассказал об обществе православных следопытов, где и мальчики, и девочки могут в форме ходить, парады устраивать, преодолевать разные сложности, жить в палатках и совершать долгие походы, с ними все время священник. Прекрасно. Мои дети тоже все в этом выросли, совершенно замечательно. Я помню, как они ходили с отцом Димитрием Першиным в долгие походы, в Керчь, останавливались на ночь, за ночь они собирали из камней престол, сами пекли просфоры и совершали на рассвете литургию все вместе. Вот это был опыт Церкви, опыт жизни во Христе, опыт общей молитвы, и они все были подростками. Было совершенно очевидно, что своими руками церковь строится, своими руками все печется, сами молятся, сами поют, отец Димитрий среди них как старший товарищ — священник, иеромонах. И вот это мне понятно. Это — община, общность людей, которые поддерживают друг друга и у которых есть свой устав, очень строгий устав православных следопытов. У них есть свои звания, свой рост, почти военный, — и такого рода вещи мне вполне понятны, потому что они не разлучают ребенка с семьей, но создают для него общину единомышленников. А вот опыт Суворовского училища мне не очень понятен. Просто я не представляю, что это такое, знаю, что в советское время это хорошо всегда было для детей из семей военных, а как сейчас — не знаю.

Конечно. Что значит свободное плавание, опять же?

Ну, до совершеннолетия все-таки обычно; до того, как ребенок начинает самостоятельную жизнь, в том числе начинает зарабатывать себе на хлеб, получать профессию и так далее, когда ребенок сам к этому готов. Поверьте мне, он будет делать сам первые шаги для того, чтобы все больше и больше получать свою свободу и самостоятельность, и так или иначе он от вас когда-то отделится сам.

По поводу фильмов — я вам предлагаю зайти на сайт нашего прихода храма Троицы в Хохлах, там есть раздел «Воскресная школа», а в разделе «Воскресная школа» есть раздел «Детский киноклуб». У нас на приходе есть два киноклуба, которые я провожу, — это киноклуб для взрослых, где мы смотрим серьезные и проблемные фильмы, а есть киноклуб, где мы смотрим фильмы для детей и подростков, и он уже существует в течение четырех лет. Мы за это время посмотрели очень много великолепных и полезных фильмов. Там даже выложены обсуждения этих фильмов с подростками. Я думаю, что это может вам пригодиться, потому что язык кино — это очень хорошая форма разговора о серьезных вещах.

А вы сами как часто причащаетесь? Зачем вы причащаетесь, для чего причащать детей? Вы понимаете, невозможно же просто причащать детей, потому что так положено. В этом же должен быть какой-то смысл, и поэтому, если вы церковный человек и Евхаристия для вас самих — это очень важно, и вы сами причащаетесь, — причащайтесь, и дети пусть причащаются. Но причащать ребенка во что бы то ни стало не надо. Ни в коем случае. Не надо причащать ребенка только потому, что он ребенок.

Это не значит, что Бог его не слышит, это значит, что у человека может быть такое чувство, что Бог его не слышит. Это значит только то, что Бог не отвечает на наши молитвы сиюминутно, или, скажу по-другому, это не значит, что Бог отвечает на наши молитвы таким образом, которым нам было бы удобнее Его услышать. Это опыт жизни в Боге, это опыт доверия, это опыт упования, это опыт несения креста в том числе. Что значит «не слышит»? Христос и сейчас между нами! Господь сейчас вот рядом с каждым из нас. Мы это хорошо слышим? Мы это явственно ощущаем? Нет, конечно. Потому что Господь может быть незаметным для человека. Бог вездесущий, но Себя Он не навязывает, Бог всегда с нами, но не требует от нас постоянного к Нему пристального внимания. Было бы очень хорошо, если бы каждый раз, каждым мгновением мы ощущали Его присутствие в своей жизни. Он рядом с нами, поэтому Он нас слышит, но для того, чтобы нам понять Его, нам надо как-то на Него очень серьезным образом быть настроенными, нам надо Его понимать, нам надо тоже Его слышать. Поэтому, когда мы говорим, что Бог нас не слышит, всегда хочется спросить: «А ты-то слышишь Его?» Вот Он сейчас рядом, Он сейчас посреди нас — мы Его хорошо слышим? И поэтому это вопрос духовного опыта, очень серьезного духовного опыта, это вопрос сущности нашей веры, нашего пути к Нему, нашей встречи с Ним. И вот этот вопрос слышания/неслышания — одна из серьезнейших, важных проблем нашего духовного роста.

Так это и есть то чудо Церкви, которое дает брак. Бывают же такие совершенно невероятные и непонятные посторонним людям истории, когда живет женщина в браке с каким-то «странным» мужем или муж с невыносимой женой. Им говорят: «Ну что ты с ним маешься» или «Ну что ты, другую найти не можешь, смотри, сколько женщин нормальных». А он всё равно не бросает «половинку», и не из-за слабости, а потому, что знает об этом человеке нечто такое, чего никто другой не знает. Это примерно то же самое, что знает о каждом из нас Господь.

Мы часто с отторжением смотрим на людей, которые нам далеки, отвращают от себя своим поведением, менталитетом, жизненной или политической позицией. А ведь Бог о них знает то, чего не знаем мы, потому что Бог их любит.

Я как-то был в Хабаровске. Община Хабаровской епархии очень активная, там много делают для того, чтобы помочь женщинам сохранить ребенка, отвратить от аборта. И надо сказать, что в Хабаровском крае в тот год рождаемость превысила смертность. Ровно настолько, сколько малышей родилось оттого, что их матери не стали делать аборт.

Среди тех, кто отказался от убийства малыша во чреве, — женщины в тяжелом материальном положении, женщины, у которых пьющие мужья или вообще нет мужей. И есть среди них та, что, будучи несовершеннолетней, попала в тюрьму за убийство. Уже в тюрьме она совершила еще одно убийство. Отсидела двадцать лет. А вот сейчас — ребенка не убила.

Казалось бы, в ее положении это проще простого. И всем удивительно, что она так поступила. Ведь никто, кроме Господа, не знал, какая она на самом деле. И это невозможно узнать никому другому, пока ты не в состоянии кого-то любить. Так вот, супружеская любовь — она похожа на любовь Божественную, потому что в этом смысле супруг или супруга так знают друг друга, как не знает никто другой. И это дает возможность нести свой крест до конца.

За последние несколько десятилетий оно сильно изменилось, к сожалению, в сторону терпимости, индифферентности, когда становится устойчивой мысль, что развод — это дело вполне допустимое, в том числе среди православных. Это заметно и по количеству вторых браков среди православных, и по частоте третьих венчаний.

Евангельская норма тут открыто попирается. Почему мы с таким возмущением, непониманием, ужасом смотрим на то, как в западных странах — в протестантских деноминациях — разрешают венчание гомосексуальных браков? Кричим с массой восклицательных знаков, что это кошмар, апостасия, отступление от Евангелия и Христа. Но при этом совсем не замечаем прямой запрет на разводы и указание на моногамность, единственность брака, которое в Евангелии нам прямо дает Христос.

Одно то, что в последнем церковном документе о браке большое внимание уделено именно разводу, расторжению брака, а причины, делающие это расторжение возможным, всё множатся и множатся, говорит о возрастающей терпимости православных христиан в вопросе развода.

В христианстве нет такого понятия — развод. Христос говорит: «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так» (Мф. 19, 8). То есть изначальный замысел Бога о человеке и семье не предполагает такого понятия — развод.

Развод — это когда Адам и Ева изгоняются из рая. Развод — это когда человек снимает с себя крест и уходит из Церкви. Вот на таком уровне всё происходит, когда разводятся супруги. А отнюдь не так простенько и не так легонько, как у нас это сейчас происходит.

А то еще люди «термин» придумали — «развенчание». Давайте тогда придумаем раскрещивание, расснимание с себя священного сана, распричащение. То есть возможность взять и снять с себя благодать крещения, благодать священства, благодать причастия. Конечно, это невозможно. Поэтому такого термина — «развенчание», как и всех остальных, в Церкви нет. Изуродовать можно всё. Снять — невозможно.

Мне кажется, именно Церковь должна готовить верующих к вступлению в брак, изучать любые случаи внутренних конфликтов длительное время и вести семью, которая находится на грани развода, помогать разбираться в возникающих сложностях.

Сегодня Церковь стала заниматься подготовкой людей к венчанию, но этого явно недостаточно. Много ли может дать одна беседа с незнакомыми людьми, тем более теми, которые уже живут в зарегистрированном браке?

Церковь не готовит людей ко вступлению в брак, а только объясняет им смысл таинства. Здесь, наверное, можно ввести процедуру, сходную с тем, как люди подают заявление в ЗАГС и их регистрируют только спустя определенное время. Можно сделать так, чтобы люди подавали заявление о венчании месяца за три до совершения таинства. С условием, что за эти три месяца им будет рассказано о сущности христианской семьи. Если они действительно ищут здесь главного, а не просто красивого обряда.

Сегодня Церковь венчает состоявшиеся браки. Если речь о членах общины, с ними все более-менее ясно. Но основное количество венчаний происходит все-таки с людьми, которые не являются пока членами наших христианских общин.

И вопрос в том, насколько Церковь отвечает за эти состоявшиеся браки, совершая венчание, которое потом может быть расторгнуто вместе с обычным браком. Тем более в ситуациях, когда возможность венчания второго брака дается при том, что очередная семья уже существует. А не когда люди изначально осмысляют свою вину, готовясь ко второму браку, несут епитимью, действительно воцерковляются уже до конца, чтобы не повторить страшнейшей ошибки.

И вот уже три венчания воспринимаются как «ничего страшного». Причем не тогда, когда было, например, семейное насилие или вдовство, а просто «не сложилось». А вдруг сложится в следующий раз? Или люди покрывают таинством венчания ошибки молодости, или прикрывают собственную несостоятельность, стремятся получить магическую поддержку того, в чем сами не участвуют…

Брак по сути своей не может быть иным. Он Богом в Адаме и Еве задуман как Церковь. Иоанн Златоуст говорит о том, что Церковь рождается из ребра Христа, как Ева рождается из ребра Адама.

Христианский брак — когда люди любят друг друга и готовы на всё: они ради друг друга живут, ради друг друга умирают, жертвуют многим ради другого. Настоящий брак — это образ Царствия Небесного, образ Вечной Жизни. Это не договоренность, не экономическое сообщество, не машина по продолжению биологического рода. Это совершенствование в любви. Это достижение любви через соединение двух воедино, когда рождаются дети, — трех воедино и так далее.

В этом смысле не замечал какой-то закономерности. Зато я знаю, что крепкие семьи бывают и у христиан, и у тех людей, которые не принадлежат к Церкви, — у неверующих, у мусульман… Потому что люди по своей природе сотворены одинаково по образу Божию и в равной степени возможности реализации Божественного замысла о каждом человеке.

Поэтому случается, что человек, называющий себя христианином, может всё разрушить. А другой, который Христа еще не узнал, всё равно познает Его через истинный брак, то есть — через любовь, через жертву, через открытость, через несение тяготы другого, через покрытие недостатков другого снисходительностью и любовью, через прощение, через смирение, через покаяние… Собственно, это всё то, что есть в Церкви.

Вы знаете, в христианском браке бывает, что человек, когда любит по-настоящему, несет свой крест. Когда человек внутренне сросся с другим, несмотря на то что тот находится в духовно болезненном состоянии, и все равно его не бросает. Это же тоже свойство Церкви — не бросать падших. Христос, Он же никого из нас не бросает, во ад сходит ради нас.

Да, конечно, существует масса отвратительных, мерзейших ситуаций, которых человек не может вытерпеть, и брак рушится, от него ничего не остается, только кучка пепла. Но кучка пепла остается и от человека, даже того, кто был страдающей стороной.

Советы здесь все равно будут со стороны, будут даваться либо от ума, либо от недоумия. Человек знает, до какого предела ему идти. И мешать ему в этом смысле не надо. И помогать тоже. Потому что здесь вступают в силу иные законы жизни. Все равно невозможно нормально сохранить такой брак просто тем, что священник будет говорить: «ты должен терпеть, или ты должна терпеть». Что там сохранять, если беречь уже нечего?

Но ответственность за это всё равно несут люди. Не кто-то другой. Почему это случилось, почему это произошло? Может быть, ты, когда вступаешь в брак, делаешь это безответственно и только потом понимаешь, что человек, с которым ты лег в постель по страсти или по недоразумению, или по какой-то ошибке, оказывается тебе совершенно чужим и неизвестным? Либо бывает наоборот, когда человек настолько хорошо знает другого, что даже когда тот сильно болен, духовно или физически, понимает, что он настолько «его», что это отрезать от себя никак не возможно.

Да, бывают патологические случаи. Но, простите, это с самого начала повелось, что, допустим, муж бьет, изменяет и так далее? Если с самого начала так было, то понятно: девушка не за того вышла замуж. Если потом — у каждого греха, у каждой болезни есть своя причина.

И здесь общими словами не ответишь. У всех бывает по-разному. В некоторых семьях люди живут в грехе и все разрушают и при этом себя оправдывают тем, что так, в принципе, можно жить. Но это и семьей назвать нельзя. Это какое-то непонятное сообщество под видом семьи.

Бывает так, что люди иногда заражаются некой страстью и переживают ее, как дичайшее заболевание. Кто-то может это перетерпеть, а потом остаться сильно раненным. Так бывает, что мужчина или женщина могут перенести супружескую измену, а потом в них что-то умирает внутри.

И затем следует долгий, очень долгий и болезненный путь восстановления единства. Он страшный, тяжелый, как путь любого покаяния человека, выходящего из состояния глубокого греха. Но этот путь есть, и люди им идут.

Этого священник знать не знает. Счастье — не в его компетенции. Возможно, таким образом он хотел призвать к ответственности?

Понимаете, объективных причин для развода нет. Об этом и Христос говорит в Евангелии. Есть состояние, когда не было брака или брак не состоялся, потому что те, которые взяли на себя ответственность этот брак совершать, оказались людьми лживыми, безответственными и легкомысленными, не желающими трудиться над собой и не желающими нести это бремя любви. И всё. И тогда эти люди должны нести ответственность за это.

В католической церкви, которую все ругают за либерализм, легковесность и прочее, разведенных супругов не причащают ни при каких обстоятельствах. Не причащают людей, которые вошли во второй брак. Я не сужу, насколько это правильно или неправильно. Речь о строгом отношении к браку.

Люди должны нести ответственность за то, что происходит в их жизни, если они называются христианами. Если эти люди не называются христианами, то к ним и вопросов нет. А я говорю о тех, кто назвал себя христианами, ходит в церковь, участвует в таинствах, учит жить других и так далее и тому подобное. Если развод случается с христианами — это катастрофа.

Да все бывает! Бывает, что люди первый брак совершили по глупости, а второй брак у них хороший. Таких случаев миллион. Да, они в первый раз совершили ошибку, не поняв, что это такое, а вот второй брак они создали крепкий. И вот тут-то, наконец, поняли, что такое настоящая любовь. А вот то, что было до этого, — как будто не существовало? Это все можно стереть ластиком? Детей, которые родились в том, в первом браке, о них можно забыть? У этих детей все так же замечательно после развода?

Я не за то, чтобы всегда говорить, что разбейтесь, но живите в браке до конца. Нет, не об этом разговор. Разговор об ответственности тех, кто вступает в брак, и тех, кто этот брак разрушает. Если эти люди, опять-таки подчеркну, считают себя христианами. А если они таковыми считают себя лишь отчасти, то таких и венчать не стоит.

В христианской семье не может быть патологических случаев. Напечатайте это, пожалуйста, жирными буквами. Если патология — то это не христианская семья. Она не имеет отношения к христианству.

Если люди готовы сохранять брак ради детей, это очень мощная мотивация, потому что это все-таки мотивация любви. И она в той или иной степени хранит ребенка от сильнейшей травмы. Всегда любой развод для ребенка любого возраста — серьезный удар. Гораздо больше, чем для родителей или для одного из них.

Формальный развод может быть каким угодно. Но если людей ничего не связывает, они уже давно в разводе.

Любовь — это ежедневный труд, постоянное стремление преодолеть греховную рознь мира сего. Любить надо, как жить, — каждый день. У нас люди жить не умеют, потому и любить не умеют. Они жить не хотят, они и любить отказываются. Брак не может быть удовольствием. Брак может быть счастьем. Брак — это всегда счастье, изначально заложенное в эти отношения этих двух людей. Но попробуй достигни этого счастья…

Сохранять брак — это каждый день говорить друг другу о том, как другой человек тебе дорог, улыбаться, нежно обнимать, делиться всем, что у тебя есть, не иметь ничего своего, а иметь все общее. Ну, например, общая электронная почта — не для того, чтобы читать чужие письма, а потому что так само собой складывается, когда есть полное доверие.

Любовь может, как всякий огонь, быть яркой, может чуть затухать. Но если люди и стараются сохранить любовь в браке, и вдруг чувствуют, что что-то случается, это для них — как страшный сигнал бедствия. Это не сигнал бегства, это сигнал бедствия, когда они должны приложить все усилия, чтобы сберечь то главное, что держало их семью на плаву.

Брак — это не то пространство, где человек живет безошибочно. Это пространство, в котором люди друг другу прощают ошибки.