Надо сказать, что у многих из нас форма религиозного поведения имеет большее значение, чем сама вера. Потому что она объяснима, она как раз входит в эту системность, о которой я начал свой разговор, она легко воспринимается. Она сложная, сама по себе форма религиозного поведения: у нас очень много тяжелых постов, длинных молитв, длинных сложных богослужений на церковнославянском — непонятном большинству — языке. Но все равно как-то этому можно научиться и постепенно в это можно войти. И очень часто человек, который приходит в Церковь, обретает не веру, а форму религиозного поведения, и эту форму без глубокого осознания своей веры, своей собственной веры, он и пытается передать своим детям. До какого-то момента это происходит, сами по себе дети с удовольствием эту форму могут принять, потому что это желание их родителей, которым они хотят соответствовать. Но ведь это как раз и кончается в тот самый период — 12, 13, 14 лет, когда форма религиозного поведения, не наполненная верой, перестает их устраивать, они не понимают, зачем, куда это все ведет, для чего это все нужно. Более того, они впервые сталкиваются со своими личностными проблемами, в том числе с подростковой проблемой личностного выбора, которого тоже не существовало в XIX веке.

Вообще, надо сказать, что само понятие детства в европейской цивилизации очень недавнее, только с XVIII века начинает появляться детство, а раньше все дети были просто маленькими взрослыми. И никто и никогда не рассматривал ни детскую психологию, ни возрастную психологию, ни проблему воспитания детей: это никого не интересовало ни в народе, ни в аристократии — нигде. Просто напомню, что ребенок всегда был изначально без прав. В церковнославянском языке слово «отрок» означает «раб, слуга», примерно бесправное существо.

Еще одна из таких форм, которые передаются как религиозное поведение без наполнения, — это детская исповедь, на которую родители толкают своих детей с семилетнего возраста. Ну смотрите, действительно получается так, что ребенок, будучи маленьким, причащается, потому что считают, что причащать детей — это правильно и хорошо, а почему? Потому что мыслится, что Причастие, наверное, тоже действует само по себе, и чем чаще, тем лучше. Младенец, и даже взрослый младенец, — он ведь не знает, что такое Причастие. То есть, конечно, родители могут ему сказать, что это Тело и Кровь Христовы, но насколько пятилетний ребенок может это понять? Насколько он может понять смысл Евхаристии? Да никак он не может понять. Ощутить благодатные присутствия, конечно, может любое человеческое сердце, а детское, может быть, еще больше, потому что ребенок открыт, эмоционален, у него все чувства на поверхности.

Предположим, многодетная семья собирается в храм. Все тормозят немножко, опаздывают, родители нервничают, раздражаются, у кого-то из маленьких детей шнурок завязался в узел, все начинают развязывать шнурок… И вот они с опозданием едут в храм, по дороге уже все переругались, залетают в храм, и вот в таком состоянии сразу же идут причащать детей, а какой-нибудь маленький ребенок вырывается, кричит, вопит, его держат алтарники за руки, за ноги, священник говорит: «Раскрываем рот» — пытается вложить в рот Святое Причастие. Думаю, что эта сцена всем знакома. Вы понимаете, что ребенку в этот момент наносится травма, он от Церкви, от Причастия запоминает этот страх, насилие даже, и с этим впечатлением уходит. Не с радостью, не с ощущением праздника, света, потому что на самом деле ребенку в храме действительно должно быть хорошо, ведь малыш воспринимает пространство храма как пространство иного бытия, это связано с его детским восприятием, с его верой в сказку.