Христианские поколения меняются, мы с вами за почти 30-летие новой церковной жизни в России уже имеем два поколения выросших в Церкви детей, которые стали взрослыми, завели свои семьи, своих детей родили. Вот об этом мы будем говорить на примере нашей православной гимназии, духовником которой я являюсь.

Нашей гимназии 25 лет, и за это время было уже больше десяти выпусков, и сейчас здесь учатся дети наших выпускников и преподают наши бывшие ученики, в том числе священники, например отец Александр Гумеров.

И проблема сохранения веры у детей-подростков является, может быть, наиболее актуальной проблемой современной христианской педагогики. Связано это с тем, что, несмотря на то что христианские семьи стараются воспитывать своих детей в традициях веры, дети вырастают до какого-то периода, в основном до подросткового возраста, и уходят из храмов, начинают бунтовать против своих родителей-христиан, оставляют то, что так дорого их родителям. И родители не понимают: а что случилось, что не так? Почему такое охлаждение? Почему вдруг тот мальчик или та девочка, которая с такой радостью ходили в храм, так умилительно причащались Святых Христовых Таин, исповедовались, пели в церковном хоре, посещали воскресную школу, — вдруг в какой-то момент говорят своим родителям: «А я больше в церковь не пойду». И родители оказываются просто в тупике, потому что не знают, что делать, что было не так, где была допущена ошибка, почему все было хорошо и вдруг стало так плохо.

И здесь надо понять, что, может быть, мы сами виноваты, думая о том, что, если повторять какие-то уже известные педагогические приемы, если читать книги, скажем, Шмелева, или Чарской, или Никифорова-Волгина и подражать подобному образу жизни, у нас в семьях тоже все будет хорошо. Но оказывается, что эти вещи, которые мы пытаемся перенести из прошлого, из прекрасной педагогики XIX века в педагогику XXI века, совершенно нежизнеспособны.

Дело в том, что мир настолько изменился, что современная семья — даже современная христианская семья — перестала быть похожей на семью позапрошлого века. Почему? А потому что раньше все семейные отношения, в том числе системы воспитания, были выстроены на совершенно иных психологических и социальных основаниях. Семья до ХХ века, до сломов ХХ века, практически никогда не была зоной личной ответственности людей. Поэтому то, что мы называем «семейным кризисом» сегодня, — это не совсем правильно. Это не столько кризис семьи как таковой, это просто колоссальные тектонические общественные сдвиги, которые вместе с таким разломом общественных отношений, без сомнения, повлияли на все остальное. То есть проблемы в семейных отношениях в наше время возникают не потому, что семья является каким-то специальным объектом нападения антихристианских сил, и не потому, что существует феминизм, и даже не потому, что появились какие-то другие вещи, которые специально направлены на развал семьи.

Просто раньше семья складывалась по-другому. Фактически до конца XIX века будущие муж и жена не отвечали за создание семьи. За это отвечали их родители, они находили жену или мужа своим детям исключительно исходя из сословных представлений, материального положения семьи, а также ее социального статуса. И эти представления о критериях выбора избранника были сформированы веками. И поэтому семья в XIX, XVIII, XVI, XV веках была тем, о чем сказал Энгельс, — ячейкой общества, не более того. И личной ответственности за выбор веры тогда тоже не существовало, поскольку рождался человек в православном государстве, в православной семье, где все предки были православными, вера ему переходила как бы по наследству.

Но когда мы говорим в общем о христианской семье XIX века, мы должны очень хорошо понимать, что там было христианского. Кроме того, что это была семья, живущая в христианском государстве, семья людей, крещенных в православии, семья людей, исповедующих эту веру, христианского зачастую там было немного. Семья во многих случаях и в то время не являла собой тот образ малой Церкви, о котором говорит апостол Павел. И вместе с разломом общества, не только в России, но и во всем мире, такая семья перестала существовать. Но мы сейчас в целом все же говорим о такой христианской семье XIX века, в которой старались жить по заповедям Божиим, и которая действительно могла называться по слову апостола малой Церковью. И безусловно, таких семей в то время было очень много.

Сегодня семья — вещь страшно проблемная, очень сложная, потому что она лежит в зоне личной ответственности человека. Теперь каждый выбирает себе вторую половину сам, лично несет ответственность за свой выбор, теперь никто эту семью, кроме тебя самого, не будет хранить. Это ведь в XIX веке развестись было просто невозможно, потому что были такие законы. Но это не значит, что все семьи были счастливы. Вспомним те проблемы, которые озвучил Толстой в романе «Анна Каренина».

Сейчас только ты отвечаешь за свой выбор, только ты отвечаешь за сохранение своей семьи, только ты отвечаешь за свои собственные ошибки в этой семье. Это бесконечно сложно, потому что этому никто не научен. Мы, Церковь, никого за это время научить не смогли, потому что все время думали о той самой семье XIX века, которая считалась для нас определенным идеалом, и мы полагали, что если подражать этой форме семейных отношений, то, наверное, все сложится хорошо. А этого уже нет. Просто такой модели семьи больше нет и не будет, потому что сейчас мы живем в мире, который колоссально отличается от мира XIX века. Я про XIX век говорю, как про век, когда у нас все-таки появилось серьезное настоящее духовное образование в России, когда у нас появились переводы святоотеческих книг, когда появилась настоящая церковная жизнь.

В тот момент вышло «Добротолюбие» на русском языке, появились книги святителей Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, святого праведного Иоанна Кронштадтского — то есть огромного количества людей, духовный опыт которых нам очень важен, и мы понимаем, что без него мы сегодня не можем обойтись. Но вместе с этим создается впечатление, что не только святоотеческая литература, но и все остальное было примерно на таком же высоком духовном уровне: это был золотой век русской культуры, блестящей, до сих пор непревзойденной русской литературы XIX века.

Я говорю о XIX веке как о некоем примере для подражания, в том числе в семейной жизни. И есть мир ХХ века, а уж ХХI век — такой постмодернистский, а модель постмодернистского мира совсем другая. Это мир не общественный — это мир индивидуальный, это мир индивидуального выбора и мир личной ответственности или безответственности. А мы все время пытаемся мыслить теми социальными общественными категориями, которых сегодня больше нет.

Почему пытаемся? Потому что мир социалистической действительности был предельно социализирован — и мы к нему привыкли. Если западный мир к этому моменту уже сильно изменился — это был мир уже давно индивидуального выбора, мир катастрофических ошибок, потому что индивидуальный выбор предполагает огромное количество ошибок, и мы видим сейчас эти страшные ошибки индивидуалистического западного мира. А мы были от этих ошибок сохранены просто невозможностью выбора, а не потому, что мы такие хорошие, какие-то особенно духовные. А вот теперь у нас этого ничего нет: теперь мы ровно в таком же положении, как весь остальной мир, — мир личного выбора, личной ответственности в том числе, это мир твоей личной ответственности за выбор твоей веры.

Сейчас ты выбираешь веру, а не вера выбирает тебя. Хорошо это или плохо? C одной стороны, это замечательно и хорошо, с другой стороны, это очень ответственно, потому что эту веру надо как-то уметь хранить и ее надо уметь как-то передать. А раньше это делалось вместо тебя всеми общественными институтами.