V. Два человека в черном

Вошедший был в черной одежде, с угрюмым выражением лица. Особенно бросилась в глаза нашему другу Жану (устроившемуся, конечно, в своем уголке так, чтобы все видеть и слышать) глубокая печаль, отличавшая и одежду, и лицо пришедшего. Однако на лице можно было прочесть кротость, но кротость кошки или судьи, кротость притворную. Это был плотный мужчина лет шестидесяти, с сильной проседью в волосах, морщинистым лицом, мигающими глазами, светлыми бровями, отвисшей нижней губой и большими руками. Рассмотрев все это и решив, что перед ним, наверное, какой-нибудь доктор или судейский, и заметив, что нос у него отстоит далеко от рта – признак глупости, – Жан отодвинулся в самый дальний уголок своего убежища и досадовал, что ему придется провести неопределенное время в таком неудобном положении и таком скучном обществе.

Архидьякон между тем даже не встал навстречу пришедшему. Он сделал знак, чтобы тот сел на скамейку возле двери, и после нескольких минут молчания, в продолжение которых он как бы заканчивал ранее начатое размышление, обратился к нему слегка покровительственно:

– Здравствуйте, мэтр Жак.

– Мое почтение, мэтр! – отвечал человек в черном.

В тоне, которым было произнесено мэтр Жак с одной стороны и просто мэтр с другой, была такая же разница, как между обращением монсеньор и месье, или между domine и domne. По-видимому, ученик встречался с учителем.

– Ну, что же, – спросил архидьякон после нового молчания, которого мэтр Жак не смел нарушить, – надеетесь на успех?

– К несчастью, я все еще продолжаю раздувать. Пепла – сколько угодно, но золота – ни единой крупинки, – отвечал мэтр Жак с грустной улыбкой.

Клод сделал нетерпеливый жест.

– Я не об этом говорю, мэтр Жак Шармолю, а о процессе вашего колдуна. Ведь вы называли его Марком Сененом, казначеем счетной палаты? Признается он в своем колдовстве? Удался допрос?

– К несчастью, нет, – отвечал мэтр Жак все с тою же грустной улыбкой. – Мы не имеем этого утешения. Этот человек настоящий кремень. Его нужно живьем сварить на Свином рынке, прежде чем он что-нибудь скажет. Однако мы не щадим ничего, чтобы добиться истины. У него уже все члены вывернуты. Мы пускаем в ход все средства, как говорит старый комик Плавт:

 

Adversum stimulos, laminas, crucesque, compedesque,

Nervos, catenas, carceres, numellas, pedicas, boias.

 

Ничего не действует. Это – ужасный человек. С ним и латынь не помогает.

– Вы не нашли ничего нового в его доме?

– Как же! – заявил мэтр Жак, шаря в своем мешке. – Этот пергамент. Тут есть слова, которых мы не понимаем. Между тем королевский прокурор Филипп Лелье знает немного еврейский язык. Он изучил его во время ведения процесса о евреях с улицы Кантерсен в Брюсселе. – Говоря это, мэтр Жак развернул пергамент.

– Дайте сюда! – приказал архидьякон и, бросив взгляд на документ, вскрикнул: – Несомненно колдовство! Эменхетан! – это крик ведьм, когда они прилетают на шабаш. Per ipsum, et cum ipso, et in ipso! Это – заклинание, которым дьявол переносит себя обратно в ад. Hax, pax, max – это медицинские термины. Формула против укуса бешеной собаки. Мэтр Жак, вы королевский прокурор церковного суда. Этот пергамент – гнусность!

– Снова подвергнем этого человека допросу. Вот еще что мы нашли у Марка Сенена, – добавил мэтр Жак, снова порывшись в своем мешке.

Это был сосуд, похожий на те, которые стояли на очаге патера Клода.

– А, – сказал архидьякон, – алхимический тигель.

– Признаюсь вам, – продолжал мэтр Жак со своей робкой, неестественной улыбкой, – что я было попробовал его на очаге, но не получил лучших результатов, чем с моим собственным.

Архидьякон принялся рассматривать сосуд.

– Что такое нацарапано на тигле? Och! Och! Слово, отгоняющее блох? Невежда этот Марк Сенен! Вполне уверен, что в таком тигле вам не добыть золота! Он годится разве только на то, чтоб ставить его подле кровати летом.

– Раз мы коснулись ошибок, – сказал королевский прокурор, – то, перед тем как подняться к вам, я внимательно присматривался к порталу внизу. Вполне ли вы уверены, ваше преподобие, в том, что начало работ по физике изображено на стороне, обращенной к больнице, и что из семи обнаженных фигур, стоящих у подножия Богоматери, фигура с крыльями на пятках представляет Меркурия?

– Да, – отвечал патер. – Так пишет Августин Нифо – итальянский ученый, которому служил бородатый демон, открывавший ему все. Впрочем, пойдемте вниз, и я вам объясню все это по надписи.

– Благодарю вас, учитель, – ответил Шармолю, кланяясь до земли. – Кстати, я забыл! Когда прикажете допросить маленькую колдунью?

– Какую колдунью?

– Известную вам цыганку, что каждый день выходит плясать на площадь перед собором, несмотря на запрещение властей! У нее есть рогатая коза, одержимая дьяволом, которая читает, пишет, знает математику, как Пикатрикс. Из-за нее одной можно бы перевешать всех цыган. Вина налицо. Обвинительный акт недолго составить! А хорошенькое создание, клянусь честью, эта плясунья! Какие чудные черные глаза! Точно два египетских карбункула! Когда мы начнем?

Архидьякон был страшно бледен.

– Я скажу вам, – ответил он чуть слышно и затем проговорил с усилием: – Занимайтесь Марком Сененом.

– Не беспокойтесь, – сказал Шармолю, улыбаясь. – Вернувшись, я опять прикажу растянуть его на кожаной постели. Только это какой-то черт, а не человек! Он довел до изнеможения самого Пьера Тортерю, у которого руки посильнее моих. Как говорит добряк Плавт: «Nudus vinctus, centum pondo es quando pendes per pedes!»Допрос на дыбе! Это лучшее, что у нас есть! Попробуем его.

Dom Клод, казалось, был отвлечен мрачными мыслями. Он обернулся к Шармолю:

– Мэтр Пьера… то есть мэтр Жак, займитесь Марком Сененом!

– Да, да, господин Клод. Бедняга! Ему придется перенести все муки ада. Да и что за фантазия отправиться на шабаш? Ему – казначею Монетного двора, которому, кажется, следовало бы знать закон Карла Великого: Stryga vel masca!.. А что касается этой девочки – Смеральды, как ее зовут, – я буду ждать ваших приказаний… Да! Проходя под порталом, вы объясните мне, что значит живописное изображение садовника, которое мы видим при входе в церковь… Это, должно быть, сеятель?.. Мэтр, о чем это вы так задумались?

Углубившись в свои мысли, Клод не слушал. Следя за его взглядом, Шармолю заметил, что он остановился на большой паутине, затягивавшей круглое окно. В эту минуту легкомысленная муха, стремясь к мартовскому солнцу, бросилась было через тенета и прилипла к ним. При сотрясении сети огромный паук сделал резкое движение от центра паутины и одним прыжком бросился на муху, которую согнул вдвое своими передними крючками, между тем как его отвратительный хоботок нащупывал ее голову.

– Бедная мушка! – сказал прокурор церковного суда и поднял руку, чтобы освободить насекомое.

Архидьякон, словно очнувшись, в испуге удержал его судорожным движением.

– Мэтр Жак! – крикнул он. – Не перечьте судьбе!

Прокурор обернулся в испуге. Ему показалось, что его руку сжали железные тиски. Священник устремил суровый, сверкающий неподвижный взгляд на ужасную маленькую группу – паука и муху.

– Да, – продолжал священник голосом, звучавшим откуда-то из глубины, – вот символ всего. Она только что родилась на свет Божий. Она летает, радуется, ищет весны, воздуха, свободы. Но вот она наткнулось на роковую розетку, и из нее выскакивает отвратительный паук! Бедная плясунья! Бедная мушка, которой предопределена погибель! Оставьте, мэтр Жак, это – рок!.. Увы! Клод, ты паук! Но ты также и муха!.. Ты летел к науке, к свету, к солнцу, ты думал только о том, как бы вырваться на воздух, на свет вечной истины… Но, бросившись к отдушине, которая ведет в другой мир, в мир света, ума и науки, ты – слепая муха – безумный ученый! – не заметил тонкой паутины, протянутой роком между светом и тобой, ты бросился в нее очертя голову, несчастный безумец, – и теперь ты стараешься вырваться из железных когтей судьбы… Но голова у тебя разбита и крылья сломаны! Мэтр Жак, не мешайте пауку!

– Уверяю вас, что я не трону его, – сказал Шармолю, смотревший на Клода, ничего не понимая. – Но пустите же мою руку, мэтр, ради бога! У вас не рука – клещи.

Архидьякон не слушал его.

– О безумец, – продолжал он, не отрывая глаз от окна. – И если б тебе даже удалось своими слабыми крыльями прорвать эту страшную паутину, ты думаешь, ты достиг бы света? Нет! Как бы ты пробрался через это окно, это прозрачное препятствие, через эту хрустальную стену, которая тверже металла, отделяющего всех философов от истины? О, тщета науки! Сколько мудрецов, несясь издалека, ударяются о нее и разбивают себе голову! Сколько учений, перепутываясь и жужжа, натыкаются на это вечное стекло!..

Он умолк. Последние рассуждения, незаметно отвлекшие его внимание от его собственной личности в науке, как будто успокоили его. Шармолю окончательно вернул его к действительности, обратившись к нему с вопросом:

– Когда же вы зайдете ко мне, учитель, чтобы помочь мне добыть золото? Мне хочется поскорей достигнуть удачного результата.

Архидьякон с горькой усмешкой покачал головой:

– Прочтите «Dialogus de energia et operatione daemonum», мэтр Жак. То, что мы делаем, не вполне невинная забава!

– Тише, учитель! Я того же мнения, – сказал Шармолю, – но приходится немного изучить алхимию, когда занимаешь место королевского прокурора в церковном суде, получая всего тридцать турских экю в год. Только давайте говорить потише.

В эту минуту щелканье челюстей, пережевывавших что-то, донеслось из-под очага до слуха насторожившегося Шармолю.

– Что это? – спросил он.

Студент, соскучившийся сидеть в своем углу и случайно обнаруживший кусок черствого хлеба и заплесневевшую корку сыра, принялся закусывать без всякой церемонии. Так как он был голоден, то ел с большим шумом, что и привлекло внимание прокурора.

– Должно быть, мой кот лакомится там мышью, – поспешно сказал архидьякон.

Шармолю удовлетворился этим объяснением.

– Правда, ведь у всех философов были любимцы среди животных, – сказал он с почтительной улыбкой. – Помните, что говорит Сервий: «Nullis enim locus sine genio est».

Клод, боясь какой-нибудь новой выходки Жана, напомнил своему достойному ученику, что им еще надо рассмотреть вместе несколько изображений на портале, и оба вышли из кельи, к великому облегчению студента, начинавшего серьезно опасаться, как бы его колено не сохранило навеки отпечатка его подбородка.