7. Побег

Микки

Я не мог ее убить. Понимаете? Когда я понял, что больше не слышу звуков из подвала, решил, что ее больше нет. Это кажется мне закономерным. Постепенно все, кто составляет часть моего мира, исчезают. Они предают меня. Что бы я ни делал. В конце концов должна остаться только моя мама. В ее уютном кресле в наркологической клинике, оплачивать которую по какой-то причине обязали меня.

Спускаюсь в подвал. Она еще дышит. Еще немного, и она бы перестала бороться. Я поднимаю ее сжавшееся в позу эмбриона тело и несу наверх. В моем мире появляются звуки. Последний живой человек в моем мире. По-настоящему живой. В какой-то момент начинает казаться, что это моя сестра. Что я должен попытаться ее спасти. Ведь не требуется ничего сверхъестественного. Я просто укрываю ее и начинаю пичкать всеми лекарствами из аптечки. А у меня очень много самых разных лекарств. У нее воспалились глаза. Я знаю, какие капли нужны. Эксперименты Бонни с препаратами научили меня всем хитростям, связанным с воспаленными глазами. Их нужно промывать чаем, закапывать специальным соляным раствором и антибиотиком. Каждый раз, когда я пытаюсь закапать ей глаза, она начинает отчаянно драться.

– Прости, но я знаю, что ты сейчас сделаешь, – говорю я и придавливаю ее к дивану, чтобы она не вырывалась, рискуя повредить себе что-нибудь. Одной рукой приходится отводить ее веко вверх, оголяя воспаленные белки глаз, другой закапывать. Она привычно брыкается. Вообще-то, примерно так я собаке своей глаза закапывал. Ничего сложного.

День за днем, минута за минутой я пичкаю ее лекарствами, гуглю информацию и слежу за новостями, кормлю хомяка. Когда понимаю, что начинаю вырубаться, связываю наши с Вереной руки какой-то тряпкой и засыпаю. Она ни разу не пыталась сбежать, но ведь попытается. Я должен буду знать, когда это произойдет в первый раз. Все это отвлекает. Я не замечаю того, как в моем мире вновь появляются звуки, запахи, новости. Наконец, я дожидаюсь того момента, когда нужно принимать какое-то решение. Это происходит, когда Верена уже почти выздоравливает.

– Прекрати привязывать меня на ночь, – говорит она, послушно выпивая горсть лекарств.

Как объяснить, что не могу? Рано или поздно она предаст. Попытается убежать. Исчезнуть. Я должен быть готов к этому. Каждый раз, когда я привязываю ее руку к своей, я знаю, что утром в моем мире будет еще один живой человек. Последний человек. И да, возможно, я немного повредился головой. Не отрицаю. Смотрю на нее и говорю:

– Могу купить наручники.

– С оторочкой из розового меха. А потом, как в плохой комедии, мы потеряем ключи от них.

Я не могу воспринимать юмор. Осознаю, что это шутка, но не могу. Это раздражает.

– Ты считаешь, что я психопат?

Она осекается и молчит какое-то время.

– Я могу закричать, если кто-то неожиданно решит обнять меня, так что не мне судить, кто психопат, а кто нет.

– У меня для тебя подарок, – говорю я и достаю огромную коробку.

– Что за подарок? – по-детски интересуется она.

– Посмотри мне в глаза, пожалуйста, – прошу я.

Она всегда ведет себя как слепая. Смотрит куда-то в пространство перед собой и никогда не поднимает глаз. Она говорила, что не позволит никому видеть ее настоящие глаза. Лучше пусть насилуют. Я хочу стать ее последним человеком. Единственным, на кого она посмотрит. Не получается, но эта игра тоже отвлекает.

Отдаю ей коробку. Там сорок пар линз всех цветов радуги. Она хватает ее и тут же начинает распаковывать коробочку с цветной пленкой, плавающей на дне одной из баночек. Бежит в ванную и возвращается, сверкая лиловыми глазами. Такими ненастоящими, что это весело. Это напоминает то, как радовалась мама, купив что-нибудь из косметики, как радовалась Бонни новому набору красок…

Она изучает все эти баночки, в которых плавают ее новые «глаза». Я по привычке начинаю искать информацию по ограблению банка.

– Что ты хочешь найти? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но лучше ко всему быть готовым заранее.

Она отрывается от изучения фиолетовых линз и заглядывает через плечо. Замечает что-то и просит отмотать назад. Небольшая статья, которую предваряет фотография Матеуша Вибека.

Человек, взявший в заложницы мою дочь, несколько раз выходил со мной на связь. Его требованием была операция одной из пациенток. Я счел необходимым исполнить требование. Девушка умерла через двенадцать дней после операции. У меня больше нет надежды на то, чтобы увидеть дочь живой…

Матеуш Вибек, www.tresh-tv.de

– И что теперь? – спрашивает она.

– А ты как думаешь?

– Пристрелишь меня?

– Не надейся.

– Послушай, ну зачем я тебе нужна, а? – она задает этот вопрос искренне. То есть правда не понимает.

Слышу скрип тормозов. Ленц никак не может починить свою колымагу, поэтому она всегда дребезжит и разваливается на части прямо на ходу. Он, кстати, предельно аккуратен всегда и во всем, кроме собственной машины. Не знаю, зачем он сюда приехал. Сейчас.

Смотрю на Верену.

– Нет! Нет, Микки, пожалуйста, пожалуйста, нет… – начинает умолять она. – Я не пойду в подвал!

Она так отчаянно умоляет, что я не могу позволить, чтобы это продолжалось. Подхожу и зажимаю ей рот рукой.

– Ты ведь будешь вести себя хорошо, так? – спрашиваю я. Она начинает усиленно кивать головой. Самое глупое, что можно спросить. С другой стороны, Ленц точно не попытается ее спасти, а сегодня мы отсюда уедем.

В дверь начинают настойчиво стучать. Открываю и вижу на пороге Ленца. Он тут же проходит в комнату и видит Верену.

– Это моя девушка, – говорю я, когда вижу, как Ленц и Верена стоят друг напротив друга.

– Ну да, – недоверчиво протягивает он. – На похоронах тебя из-за нее не было? Кстати, отличная футболка, Верена. У Бонни такая же была.

Я убить его сейчас готов. Меня там не было, потому что меня ищет полиция, а здесь я был нужен Верене, потому что… Да. Меня не было на похоронах.

Ленц одет во все черное. Выглядит как зомби после апокалипсиса. Он ведет себя здесь как дома. Это нервирует. Верена стоит возле окна и перебирает прутья клетки хомяка. Стою рядом с ней. Ленц ходит по бункеру и говорит о Бонни. Я не могу это слышать. Просто не могу. Он просит отдать часть рисунков Бонни на память. Спускаюсь в подвал, чтобы забрать оттуда несколько старых эскизов Бонни.

– Знаешь, я даже тебе завидую, – говорит он, когда уже собирается уходить.

– Чему конкретно? – спрашиваю я.

– Тебе все-таки легче. Я любил ее… По-настоящему, – он выразительно смотрит на Верену.

– Убирайся отсюда, – шиплю я.

Как вообще он смеет мне что-то говорить о ней? Я сделал все, чтобы спасти ее, а он только за ручку трогательно держал и к матери домой вечером уходил. Буквально выталкиваю Ленца на улицу и захлопываю дверь. Верена испуганно смотрит на меня. Вернее, куда-то в район моего плеча.

– Собирайся, уходим отсюда, – говорю я ей. Понятия не имею, куда сейчас отправлюсь, но здесь оставаться нельзя. Ленц видел Верену, и у него нет ни одной причины, чтобы не рассказать об этом полиции.

Поднимаюсь, начиная запихивать в старый черный рюкзак все, что способно вызвать воспоминания. Все самое ненужное. Ворох эскизов и рисунков. Старые краски. Тату-машинку. Какие-то духи Бонни, которыми она дезинфицировала кожу. Ее духи. Наконец, лезу в один из ящиков на кухне, чтобы достать деньги.

– Черт! – ору я.

– Что такое? – испуганно спрашивает Верена.

– Он украл деньги. Черт!

Триста тысяч евро, которые так никому и не помогли. Я не успел перевести эти деньги за операцию Бонни. Она… Она просто умерла быстрее, чем я смог придумать, как относительно безопасно перевести их на счет больницы. Они не помогли Ифти. У него ухудшилось состояние, началась какая-то инфекция, и операцию было опасно проводить. Сегодня у него появился шанс. Часа на два. Ему стало лучше, а я мог перевести деньги. Но не успел. Эти чертовы деньги никому не помогли.

Взгляд натыкается на клетку с хомяком. Похоже, он больше не увидит своего настоящего хозяина.

– В чем дело? – спрашивает она и настороженно смотрит на меня. Кажется, ждет, что я снова потащу ее в подвал. Я не психопат, понимаете, я просто не могу ее отпустить. Не могу.

– Ничего, – говорю я. – Просто… С Бонни лежал мальчик, Ифти, он… хозяин хомяка, в общем.

Передо мной несколько папок с эскизами Бонни и рюкзак с ворохом бесполезного мусора. Денег нет. Ровно сорок пять евро. Это сложно назвать деньгами. Я просто хотел быть кому-то нужным. Хотел сделать что-то хорошее, понимаете?

Она с интересом слушает про Ифти, а потом просит у меня зачем-то планшет. Набирает что-то в поисковике, затем начинает озираться по сторонам. Наконец, ставит планшет на стол. Вижу, что там включена фронтальная камера. Ей что-то не нравится. Она идет к стопкам книг в углу и собирает все книги большого формата.

Теперь планшет стоит на стопке альбомов по искусству. Точнее, на книге о жизни Пикассо, которая венчает эту стопку. На обложке один из знаменитых портретов самого продаваемого художника века. Или это про Дали? Не знаю.

– Расскажи все людям. Тебя все равно ищут, а это поможет Ифти. Если все правильно сделать, хоть что-то на его операцию соберем, – говорит она.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал про Ифти? Зачем? – не понимаю я.

– Ты сказал, что никто не хочет давать денег на его операцию. Это трогательно. Людям захочется быть не такими, как все. Они встанут на сторону самого красивого и самого обиженного.

– На мою? Знаешь, твои слова радуют, но вряд ли кто-то еще так подумает.

– Просто сядь, приставь ко мне пистолет и дай чистосердечное признание, – говорит она.

– Ты говорила, что никогда нельзя ни в чем признаваться. Я слушал.

– Да. Но тебя все равно уже ищут, – говорит она. – Это же не прямой эфир. Сядь и скажи все, что вздумается. Не понравится, удалим.

Она нажимает серый кружок в углу экрана. Теперь внизу ведется отсчет времени. Вот уже записано три секунды, четыре… Я так и продолжаю стоять и смотреть то на планшет, то на хомяка.

Я сажусь. Она смотрит куда-то в никуда. Неуклюже приставляю пистолет, без патронов, конечно. Она осторожно поправляет его и обхватывает себя руками. Так, будто у нее болит живот.

– Меня зовут Микки. Несколько дней назад я ограбил банк и взял в заложницы дочь главного врача больницы, в которой лежала моя сестра. Это случайно произошло. Вернее, почти случайно. Мне нужны были деньги на операцию Бонни. Мне не одобрили кредит, а тут вошли инкассаторы… Это казалось последним шансом. А я всегда верил в последние шансы. Верена Вибек стала неожиданной удачей. Благодаря тому что я взял ее в заложницы, Бонни сделали операцию. Мой друг украл деньги. Бонни умерла. И я не раскаиваюсь в содеянном. Я мог бы перестрелять десяток человек, если бы это спасло жизнь Бонни. Но чуда не произошло. Все, что поначалу кажется чудом, приводит тебя в еще большую задницу, чем та, в которой ты был раньше. А теперь в той палате остался лежать маленький мальчик. Ифти. Он не настолько хорошенький, чтобы найти деньги на его операцию. Это, кстати, его слова. Он толстый, любит бургеры и хомяков. Откуда-то из Индии. Это не модная страна, знаю, африканцы популярнее. У него осталась всего пара дней, а денег на операцию никто так и не дал. У него нет родственников, которые готовы перестрелять всех к черту, только чтобы он жил. Ему тоже не повезло, но он пока еще жив. Вы все еще верите в чудеса? Он, кажется, больше нет. Это все, что я хотел сказать.

Когда я произношу последние слова, Верена чуть дергается и с опаской смотрит сначала на меня, потом на пистолет.

– Он не заряжен, – говорю я ей.

Она кивает и медленно тянется к планшету, чтобы выключить запись. Ставит на повтор. Звук моего голоса совсем не такой, как я думал. Глухой, резкий, слова какие-то неправильные. Она ставит на повтор и молчит.

– У меня такого не будет, – говорит она.

– Ты о чем? – не понимаю.

– Никто не будет меня спасать, – поясняет она и смотрит на меня своими новыми бирюзовыми глазами. Я хочу сказать, что убью каждого, кто попытается ее обидеть, что сделаю все для нее, если только она будет рядом. А если не будет, я буду искать ее. Да. В этот момент я понимаю, что она имела в виду меня. Она хочет, чтобы ее попытались спасти от меня.

Верена подгружает ролик в онлайн-программу по нарезке видео. Убирает все, что ей кажется лишним. Включает на повтор и смотрит.

– Может, мне линзы другие надеть? – спрашивает она. На полном серьезе. Это смешно. Правда.

– Это видео даже не посмотрит никто, успокойся, – говорю я.

– На мой взгляд, поинтереснее котиков, – задумчиво говорит она и публикует видео на Ютубе. Медлит еще пару секунд и отправляет ролик на почту одного из новостных порталов.

– Нам пора уходить, – напоминаю я.

– Куда? – спрашивает она, сосредоточенно поправляя хэштеги.

– Для начала куда-нибудь выпить.

Когда мы уже возле машины, я оказываюсь в опасной близости от нее. Не заметил. Случайно. Верена складывает руки в жесте, очень похожем на молитвенный, опускает голову и делает шаг назад. Она все время делает шаг назад, когда кто-то оказывается слишком близко. Она боится людей точно так же, как я боюсь себя. И наоборот. Да. У нас обоих большие проблемы с головой.