4. Верена

Верена

Прошло несколько часов с того момента, как захлопнулась крышка бункера. Я знала, что это произойдет. Еще в тот самый момент, когда села в автобус, знала. В свой самый первый автобус, полтора года назад. Тут нет часов, поэтому сложно сказать, сколько прошло времени с того момента, как послышался этот страшный стук крышки ящика. В конце концов, любая жизнь рано или поздно заканчивается этим звуком. Вопрос лишь в том, что ты потом будешь вспоминать. Лично мне – нечего. Этот звук раздался слишком рано. Хотя, наверное, все так думают, независимо от возраста.

Несколько часов назад у меня были жених и отличные перспективы на будущее. Еще двенадцать часов назад я ехала из Барселоны в Берлин, слушала Керуака и думала о том, как пуста и тщетна моя жизнь. Верните мне мою пустую, тщетную, никчемную, самую лучшую в мире жизнь! Она меня вполне устраивает.

Здесь очень холодно и темно. Я зажмуриваюсь – и калейдоскоп событий последних нескольких часов вновь предстает перед глазами. Когда меня запихнули в машину, я почему-то подумала, что это очень дешевый боевик. Такая, знаете, треш-комедия про зомби. Люблю такое кино. Еще раньше любила кино про маньяков. Больше не люблю. Верните мне мою жизнь! Пожалуйста…

Медленно вдыхаю ледяной воздух. Однажды, когда я только поступила в колледж, мне сказали: если не знаешь, что делать, улыбайся. Это всегда раздражает. Я долго следовала этому совету, он реально помогал. А потом я перестала улыбаться. Вообще. Ну, знаете, чтобы никого не раздражать.

Вы меня ненавидите, правда? По крайней мере, надеюсь на это. Если пока нет, краткое резюме для справки: Верена Вибек. 20 лет. Родилась в маленьком польском городке Гданьск. Это такое солнечное и безмятежное местечко на отшибе Польши. Там есть море, набережная, толстые тетушки за прилавками магазинов, огромные порции еды в кафе, уютные двухэтажные домики с треугольными крышами. Три года назад уехала учиться в Штаты. Отец мечтал, что пойду на врача, но я выбрала юриспруденцию. Вот такая смелая. Естественно, родители поддержали меня в выборе. А как иначе? Это же моя жизнь. Они обязаны поддерживать во всех начинаниях свою единственную дочь. Конечно, не настолько, чтобы позволить мне пойти на режиссера или изучать никчемные искусства, но для юриспруденции они были вполне готовы. Ах, ну да, напомню: я дочь вполне себе обеспеченных родителей. Отец у меня – всемирно известный врач. Жених – Анкель, подающий надежды юрист из Польши.

А теперь? Я всегда слишком сильно любила то чувство, когда сознаешь, что абсолютно все в комнате тебе завидуют. Это рождение ненависти, оно так воодушевляло и заставляло улыбаться.

На самом деле у меня всего этого нет. Ни университета, ни долбаной юриспруденции, ни даже уютного маленького городка с толстыми тетушками. Гданьск стоит себе на месте, но там больше нет никого, кто бы обрадовался моему приезду. Да и вообще таких людей в мире немного. Анкель? Я с ним познакомилась сегодня утром.

Страсть к зависти имеет небольшой побочный эффект. Если ты всегда впереди, рано или поздно тебе дадут пинок под зад, и ты покатишься в пропасть. Те, кто впереди, почему-то всегда стоят перед пропастью. Не знаю, почему так. Видимо, закон жизни. Так интереснее, что ли.

Когда мне исполнилось семнадцать, я приехала в Массачусетс. Штат, в котором нет, похоже, ни одного коренного американца. Я не про индейцев, а про тех, кто родился в этой благословенной стране. Хотя я и здесь отличилась. Нашла такого.

Все начинается хорошо. Нас селят в общежитие в студенческом городке. Здесь несколько корпусов. Мальчики и девочки в разных блоках. До университета минут десять пешком мимо зеленых лужаек, административных корпусов с одной стороны и небольших престижных коттеджей – с другой. Поначалу я даже расстраиваюсь, так как больше всего мне хочется ощутить все прелести студенческой жизни. На деле же оказывается, что нужно вкалывать за троих. Плюс к тому сильно напрягает невозможность поговорить на родном языке. Или хоть на каком-нибудь, кроме английского. Я согласна на сербский, хотя никогда его не знала. Он похож на польский, но это только так считается. Лично я понимаю примерно каждое восьмое слово, да и то если разговаривают со мной очень медленно и простыми предложениями с применением жестов. Подозреваю, что по этой методике и японский пойму.

Еще сложно привыкнуть к главному правилу обучения – никогда не списывать и ничего не гуглить. Вернее, никогда не признаваться ни в первом, ни во втором. Даже под пытками на электрическом стуле, а особенно в разговорах с друзьями. Преподаватели еще могут тебя пожалеть, а вот сокурсники – никогда. Ты их потенциальный конкурент. Ты метишь на их рабочее место. На их стажировку. Конечно, не все такие извращенцы. Но ты никогда не знаешь, кто из твоих друзей тебя ненавидит.

Собственно, именно незнание этого непреложного правила и знакомит меня с Джереми.

Поначалу учеба дается с большим трудом. День за днем вместо веселья и вечеринок я провожу время за домашними заданиями. Впрочем, сама того не замечаю, как времени на выполнение этих заданий у меня уходит все меньше. Странного вида девочка-хиппи, с которой меня поначалу поселили, уезжает в «большое путешествие длиною в вечность». Вместе с ней испаряются ее сомнительные друзья с мутными глазами, цветные тряпки и восточные символы на всем, включая туалетную бумагу. Мы с ней не особенно ладили, но когда она уезжает, начинает ее не хватать. Всех этих мантр по вечерам, ковриков для йоги, благовоний и Джима Моррисона. Не знаю, чем творчество The Doors связано со всем этим хиппи-бредом, но соседка его обожала. Постепенно мне тоже стал нравиться Моррисон.

Уже на следующий день после ее отъезда в дверь стучится Зои. Блондинка с торчащими в разные стороны волосами. У нее прическа похожа на очень старый клоунский парик. Зои учится на том же курсе в соседней группе.

– Куда ты ходишь развлекаться? – спрашивает она минут через двадцать после знакомства.

– Да никуда. Только пару раз с ребятами в бар напротив ходила, – пожимаю я плечами.

Она тут же берется подтягивать меня по классу студенческих вечеринок. Вскоре я уже точно знаю свое расписание на неделю. Куда идти нужно обязательно, к кому не стоит приходить никогда… Вот с этого момента жизнь действительно начинает меня устраивать. Зои выгодно оттеняет меня, привлекая все взгляды парней в радиусе километра. Помню, как мы с ней сидим в кафетерии. В зал входит парень и начинает допытываться у одного из наших сокурсников, где ему найти Верену Вибек.

– Вон, видишь двоих? Та, что красивая, – Верена.

В этот момент я очень надеюсь, что Зои этого не услышала. Впрочем, к тому парню я проникаюсь глубокой симпатией.

– Верена Вибек? Завтра начинается дополнительный курс по криминальной психологии, тебя записывать?

– Конечно, – киваю я, не особенно понимая, зачем из-за этого нужно было искать меня здесь.

– У тебя мало дополнительных курсов в табеле? – недовольно спрашивает Зои. Не дождавшись ответа, она встает из-за стола и направляется к выходу.

– Что за курс? – интересуюсь я у парня.

– Маньяки и серийные убийцы, – говорит он, усаживаясь на освободившееся место Зои.

Оказывается, что список записавшихся нужно отдать сегодня, причем в ближайшую пару часов. Парень заметил, что Вибек, которая вроде бы ходит на все, что можно и нельзя, на этот курс не записалась, и решил уточнить у меня лично.

Народу на первый факультатив приходит намного больше, чем записалось. А когда слава о Джереми Флемми разносится по курсу, становится понятно, что на его факультативы места нужно будет бронировать заранее. И никакие списки больше не нужны. Зои тоже начинает ходить на эти семинары, тоже из-за Джерри, а не из-за маньяков.

26-летний магистр психологии, успешный журналист, приглашенный читать этот курс, Джерри Флемми стал просто секс-символом всего университета. Темные, чуть вьющиеся волосы, серые глаза, атлетичная фигура в умопомрачительно дорогих шмотках. Да еще и рассказывает про маньяков. Что может быть более сексуальным? Серийные убийцы, извращенцы, каннибалы, садисты… Когда он рассказывает историю поимки очередного злодея, все невольно становятся на сторону маньяка, отрезавшего конечности у еще живых девушек.

Если честно, мне не очень приятно вспоминать те времена. Все это было так давно, что мне приходится убеждать себя, что это действительно было. Джерри хорош во всем. Это факт.

За месяц до окончания первого курса он объявляет, что нас ждет итоговый тест. Причем на следующей неделе.

– А что будет на тесте? – интересуется кто-то с галерки.

– Количество жертв, даты жизни, статьи обвинения и тому подобная ерунда, – непонимающе пожимает плечами Джереми.

На тест я прихожу во всеоружии. У меня с собой конспекты и шпаргалки. Ну и плевать, что они запрещены. Не хватало еще испортить табель такой мелочью, как дополнительные курсы. Уже на шестом вопросе мне нужен конспект. Я поднимаю голову и натыкаюсь на пристальный взгляд Джереми. Он насмешливо поднимает брови и отворачивается. Я преспокойно смотрю нужные ответы.

Результаты теста объявляют вечером следующего дня. Высший балл. У нас с Зои – максимально возможные результаты. Впрочем, сдали тест практически все. Поскольку больше в ближайшие дни ни экзаменов, ни тестов не предвидится, мы идем отмечать в ближайший бар.

– За успешную сдачу! – провозглашает долговязый парень, который вечно приходил первым и уходил последним с этого факультатива. У него акцент хуже, чем у меня. Откуда-то из Восточной Европы.

– Даже не верю, что выучила все это! – бормочет Алисия, девушка, сидевшая на факультативе на первом ряду.

– Кто выучил, а кто списал, – сказала Зои, посмотрев на меня.

Я растерянно улыбаюсь.

– Да ладно, как ты умудрилась? – восхищается долговязый парень. Он не понял, кто все-таки списал: я или Зои, поэтому смотрит попеременно на нас обеих.

– Просто пару вопросов подсмотрела, – бормочу я.

Вечеринка перерастает в обсуждение того, как мне удалось списать, а затем и в то, как прекрасен душка Джереми. На следующий день я с отчаянно ноющей головой все-таки плетусь в университет. Вечером – последнее занятие у душки Джереми. Оно посвящено Елизавете Батори. Знаменитая женщина-маньяк из Восточной Европы. Она жила в Средние века, поэтому с точки зрения закона фигура совершенно бессмысленная. Да и с точки зрения психологии тоже. Предельно адекватная дамочка, просто любила весьма специфические косметологические процедуры. Принимала ванны из крови юных девушек.

По окончании занятия Джереми благодарит всех за внимание и удостаивается бурных и продолжительных аплодисментов.

– На бис могу только тест провести, – довольно улыбается он.

Народ уже тянется к выходу. Я иду в числе последних.

– Верена, задержитесь на пару минут, – просит он, когда я оказываюсь в метре от него.

– Что случилось? – встревоженно спросила я.

– Вы же юриспруденцию изучаете, должны знать, что никогда не нужно признавать своей вины. Если бы Харольд Шипман в каждом баре рассказывал о своих подвигах, у него бы не получилось убить 300 человек.

– Вы говорите об этом как о достижении, – говорю я.

– В каком-то смысле так оно и есть. На будущее… Никогда не признавайтесь в том, что вам удалось списать. Особенно сокурсникам. Преподаватель может и пожалеть, а друзья всегда все расскажут. – Да, он именно так и сказал.

– Как?.. – опешила я.

– Не буду раскрывать свои источники, но на будущее имейте в виду, – говорит Джереми.

– Спасибо.

– Кстати, с этой минуты я здесь больше не преподаватель, а вы не моя студентка, – говорит на прощание Джереми Флемми. – Может быть, выпьем сегодня кофе?

– Может быть, – соглашаюсь я.

С этого момента мне завидуют абсолютно все. И студенты, и преподаватели, и уборщицы с официантками. Мы с Джерри успели пару раз сходить в кино, а потом я уехала домой на каникулы.

За полтора месяца дома я понимаю, что больше не могу здесь жить. Я обожаю свой любимый кукольный Гданьск с набережными и маленькими домиками, но меня нестерпимо влечет в Штаты. Впрочем, все 45 дней я неустанно рассказываю о своих успехах. А это очень даже развлекает.

Возвращаюсь в Штаты за неделю до начала занятий. Все семь дней мы проводим с Джерри, маньяками и The Doors. Любовь к этой самой американской группе объединяет нас. Мы ставим одинаковые мелодии звонка на телефон. Это кажется ужасно романтичным. Hello, I love you. Это кажется очень романтичным. Потом приезжает Зои. Все грозит быть таким же прекрасным и веселым, как на первом курсе, только лучше.

* * *

Что было дальше? Да ничего особенного. Просто завидовать перестали.

Помню момент своего триумфа. Джереми вновь ведет семинар про маньяков, но у первокурсников. А жаль. Впрочем, у нас тоже есть несколько весьма занятных курсов. Виктимология, например. Психологию поведения жертвы преподает Ванда Макдрайв. Женщина лет пятидесяти. Она носит строгие брючные костюмы и туфли на высоченном каблуке. Ее все боятся. А у меня каким-то чудом получается расположить ее к себе.

– Как тебе это удалось, а? – взрывается однажды Зои. Мы только что получили результаты теста по виктимологии. Зои получила D, а я A.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Сегодня будет распределение ролей на процессе, кем будешь?

– Еще и процесс. Черт! – Зои ломает карандаш. – Там есть что-нибудь для людей с работой?

Она недавно устроилась в местный супермаркет. Вообще-то, для студентки второго курса это не очень-то почетно. Там в основном школьники работают. Но с нашим знанием английского на многое рассчитывать не приходится. Я работаю официанткой в небольшом кафе на другом конце города. Как вы понимаете, то, что на дорогу до работы уходит сорок минут, это достоинство, а не недостаток. Никто зато не видит меня в идиотском переднике и с чайником кофе в руках. Сейчас Зои действительно приходится хуже, чем мне. Она работает по шесть часов каждый день, а я сплю в кафе три ночные смены в неделю. Там все равно никого, кроме пары психов, за ночь не появляется.

– Будешь свидетельницей, – говорю я.

– А ты, естественно, хочешь быть адвокатом? – хмыкает Зои.

– Конечно.

– А тема, естественно, про маньяков.

– Ты хорошо меня изучила, – смеюсь я.

– Ну и что сделал Джереми?

– Иногда ты меня пугаешь, – отвечаю я.

Суть в том, что мы должны инсценировать известный судебный процесс. По результатам работы нам выставят баллы по судебной речи. Поначалу все кажется веселым школьным спектаклем, но чем дальше, тем тяжелее.

Шесть процессов на поток. В каждом задействовано по пять человек. Каждый посвящен реально существовавшему преступнику. Суть не только в том, чтобы научить нас держаться на публике. Суть в том, чтобы научить нас защищать кого угодно и обвинять кого угодно. Вообще-то, я хотела Ларри Флинта, но Джереми уговорил нас на Иссэя Сагаву, каннибала из Японии. Нас шестеро, считая примкнувшего к нам Джерри. Естественно, все мы, кроме Джерри, из Восточной Европы. Здесь нет никого, кто бы родился в Штатах, поэтому все ищут своих.

– Кому нужен твой порноманьяк? – картинно восклицает Джерри. Он сам вызвался изобразить преступника. Никто из наших двух мальчиков не хочет исполнять эту роль.

– Я за Флинта, – флегматично заявляет Виктор, один из наших мальчиков.

– Я за этого Иссэя, – зевает Зои.

– Черт с вами, – говорю я и забиваю в Гугле имя этого Иссэя Сагавы. Будучи студентом по обмену, он убил и съел свою однокурсницу, очаровательную француженку Рене Хартевельт. Как объяснил потом сам Иссэй, хотел получить часть ее очарования. Это очень хороший пример для процесса. Иссэя тогда экстрадировали в Японию и вскоре освободили. Он женился на какой-то девушке и лишь изредка посещал морг для своих маленьких шалостей. До сих пор, кстати, жив. Читать подробности дела просто отвратительно. Показания Иссэя больше напоминают сборник кулинарных рецептов. Учитывая, что текст сопровождается фотографиями, все выглядит не очень аппетитно.

Днями напролет мы готовим это шоу. Да, это скорее шоу, а не инсценировка процесса. Небольшой спектакль. Джерри частенько отпрашивается с работы в редакции, а иногда и свои семинары отменяет ради наших репетиций. Ему очень нравится сидеть за столом в комнате и пытаться сорвать мне речь защиты.

– Я же должен понимать, что происходит в душе маньяка, – поясняет он.

Его фильм про Джеффри Дамера, Милуокского монстра, получил несколько наград, и по местным меркам он звезда. Руководство канала готово на все, лишь бы Джерри не решил, что пора развиваться дальше, и не уехал в Нью-Йорк. Университет тоже почитает за удачу приобретение звездного преподавателя. Наличие такого факультатива переводит университет на другой уровень. Почти «Сорбонна» с «Гарвардом», до которого тут, кстати, час езды. Поэтому Джерри может себе позволить абсолютно все, даже роль маньяка в студенческом судебном процессе.

Для Джерри это детские игры, но для меня дело жизни. Настоящая работа проходит по ночам. Ей я и Виктор, то есть прокурор, посвящаем все свое время. И я, и он учим все подробности дела по ночам, когда никто не видит. Сначала по отдельности, а затем решаем объединиться. Остальные не знают обо всем этом. Они считают, что все это шоу. Спектакль.

В день экзамена мы на высоте. Джерри всеми силами пытается сорвать мне защиту, за что каждый раз срывает аплодисменты присяжных. За паршивые двадцать минут он умудряется рассказать рецепта три коронных блюд Иссэя.

Суд я выигрываю, как и прописано в нашем сценарии. Преподаватели нам аплодируют. Даже Ванда Макдрайв хлопает нам с Виктором. Пожалуй, только она и хлопает нам, остальные встречают овациями Джерри.

– А все-таки есть нечто интригующее в том, что его жена до последних дней жизни боялась быть съеденной, – говорит Джерри, когда стихают аплодисменты. – Наверное, она из-за этого и вышла за него.

– Кому-то нужно меньше смотреть «Сумерки», – бормочу я. Нарочито громко. Все начинают хохотать и снова аплодировать. На сей раз не Джерри, а мне.

Я улыбаюсь. Это всех раздражает.

– И «50 оттенков» на ночь поменьше читать, – бормочет себе под нос Виктор. Его тоже слышат и начинают смеяться еще громче. Джерри бледнеет, но не подает виду. Он вдруг поворачивается к Зои и спрашивает:

– А ты бы согласилась выйти замуж за человека, который в любой момент может тебя убить?

– Нет, – отвечает Зои, она напрочь забыла о своей роли. – Ты вообще видел этого Иссэя? В страшном сне не приснится…

– А если бы он выглядел, как я? – вкрадчиво спрашивает Джерри. – Если бы он выглядел как я, но был маньяком, Зои? – он буквально перегибается через стол, чтобы оказаться как можно ближе к ней.

– Не знаю… – бормочет Зои.

– Довольно, Джереми. Из любого человека можно сделать жертву, – прерывает его Ванда Макдрайв. – Потом только большая проблема – из жертвы человека сделать, – добавляет она.

* * *

Мой последний день, когда мне завидуют. Восхищаются. Аплодируют. Перед самым пинком. Вечером Джерри орет на меня. Впервые. Кричит о том, что я возомнила себя непонятно кем, раскатала губу, вшивая студенточка… Я не могу удержать подступившие слезы и выбегаю из комнаты. Не пошел бы он к черту, а?

На самом деле не пошел. Я мечтала о том, что мы поженимся. Купим небольшую квартирку в Нью-Йорке. Ну и так далее по списку. Главное – не возвращаться в Гданьск. Там мне больше не место. Короче говоря, Джереми прав, и это обиднее всего. В любом случае он не настолько мне нужен, как думает.

Все последующие дни я избегаю его. Естественно, по ночам представляю, как он ждет меня с букетом цветов и слезами на глазах. Мечты всегда сбываются. Вопрос в формулировке желаний.

Джереми действительно ждет меня с букетом цветов. Через три дня после случившегося. Мы с Зои возвращаемся с занятий. Она вечером планирует пойти выпить в бар неподалеку, а я буду учить виктимологию. Это мой любимый предмет. Он действительно отвлекает. Жаль, что не профильный.

– Верена, погоди. Нам нужно поговорить, – окликает меня Джереми.

– Иди, я через пять минут буду, – говорю я Зои и оборачиваюсь. Я жду, когда он сделает шаг навстречу, но ничего не происходит.

– Ты уже все сказал… – гордо говорю я.

Дальше все происходит по стандартному сценарию. Разговор заканчивается новой ссорой. Только на этот раз я понимаю, что дальше уже ничего не будет. Джерри – маньяк. Джерри – секс-символ. Джерри – объект зависти. Просто самовлюбленный красавчик. Это уже не интересно. Ну и пусть мне сочувствуют. Это как с китайскими подделками. Даже если все провожают завистливыми взглядами, ты знаешь, что это всего лишь подделка.

Теперь уже я больше не жду извинений, слез и ссор. Избегаю его по-настоящему. С не свойственной мне спринтерской скоростью. Все свободное время провожу с Виктором. С ним весело. Он одержим азартными играми. В его комнате, наверное, сотни брошюр по теории игр, руководств по блефу, истории покера и пр. Естественно, все доступные и недоступные деньги он тратит на онлайн-казино и подпольный покер. Почти всегда проигрывает, хотя знает об игре больше, чем кто бы то ни было. Когда человек в чем-то хорош, с ним всегда интересно.

– Ты бы поговорила с Джерри, он так бесится, – не устает упрашивать Зои. В конце концов, я не выдерживаю и говорю:

– Послушай, если ты еще раз произнесешь его имя, я больше не буду за тебя готовить все эти задания по виктимологии.

Зои несколько мгновений смотрит на меня, а потом выходит из комнаты. Мне стыдно. Но я не могу простить ей того признания на процессе. К тому же нужно же хоть кого-нибудь обвинить во всем.

Еще неделя занятий проходит в стандартном режиме. Учеба. Домашние задания для меня и Зои, ночные смены в захудалом баре на другом конце города, болтовня и покер с Виктором и его соседом по комнате. Они пытаются сделать из меня шулера. Ничего не выходит, но это весело.

В воскресенье утром Зои будит меня часов в восемь утра. Она выглядит так, будто выиграла миллион долларов. Лицо буквально сияет от счастья.

– Что случилось? – хриплю я спросонья и беру со стула свитер.

– Мне премию дали, – пищит она. – Даже не ожидала. Двести баксов!

– Неплохо, – соглашаюсь я уже возле кофеварки.

– Сегодня едем на шопинг, – заявляет она. – И твой психованный Виктор со своим покером нам не помешает. Триста лет с тобой никуда не выбирались.

– Только очень скромный шопинг. Для бомжей, – предупреждаю я. – У меня никаких премий не предвидится.

Мы едем на шопинг в центр Бостона. Как ни странно, но время действительно проводим неплохо. Покупаем кучу всяких мелких и никому не нужных вещей, в основном из тех, что не дороже трех долларов. Сидим в кафе. Знакомимся с какими-то парнями, затем хихикаем и обсуждаем их ровно до момента знакомства со следующими. Все это, и правда, увлекательно. Когда я решаю посмотреть на часы, время близится к полуночи. Денег на такси у нас уже нет. Машины у нас тоже нет и не предвидится в ближайшие полгода. Это только в фильмах каждый школьник на своей тачке. На самом же деле у нас в колледже поголовно все на велосипедах разъезжают. Черт.

Решаем от конечной доехать автостопом.

Ночное метро в Бостоне выглядит зловеще. Там практически никого нет. В вагоне мы сидим одни. В соседнем я видела еще пару человек. Пустые платформы с грязными, исписанными граффити стенами. Неприятный запах канализации. Абсолютная тишина в те минуты, когда поезд останавливается, и гулкий рев, когда поезд набирает ход.

Всю дорогу мы с Зои молчим. Каждая из нас клянет себя за нерасторопность. Зои кто-то названивает, но она не берет трубку. Пишет смс. Текст увидеть не удается.

– С каких пор ты стала такой скрытной? – спрашиваю я, разглядывая содержимое пакетов. Все-таки там есть пара ценных приобретений. Юбка за три доллара, футболка за пять.

– Да ну, ничего интересного, – отмахивается Зои.

В этот момент поезд останавливается. Конечная. Мы выходим. Это открытая станция, поэтому здесь особенно холодно и противно. Бетонный пол изгажен всем, чем только можно. Кажется, там даже следы крови есть.

– Пойдем отсюда быстрее, – ежусь я.

– Ага, – задумчиво соглашается Зои и хлопает себя по карманам. – Сигареты кончились.

– Ты ж почти не куришь, – отвечаю я. Мы выходим на пустынную улицу. Для того чтобы поймать попутку, нужно перейти на другую сторону. Подземный переход навевает нехорошие ассоциации с фильмами ужасов.

– Н-да, мы давно с тобой не общались, – протягивает она. – Подожди, я сгоняю в тот магазинчик на углу.

Она разворачивается и бежит к мигающей вывеске в конце улицы. По-моему, это не магазин, а бар. Собираюсь побежать следом, но не успеваю. Кто-то хватает меня за горло.

– Что, сука, думала, что все так просто? – шипит Джерри. Боковым зрением замечаю еще несколько фигур за его спиной. Меня тащат в переход. Первый удар головой о стену. Затем второй. Кто-то запрокидывает мне голову и начинает вливать в горло жидкость. Она обжигает пищевод. Так обычно пишут.

Я не чувствую боли. Это вообще протяженное во времени понятие. От ударов не бывает боли. Боль – это слово, которое медленно расползается по телу и постепенно топит тебя. Когда твой организм отчаянно борется с алкогольным отравлением, когда тебя окружают четверо здоровых парней и по очереди швыряют тебя об стену, когда уровень адреналина буквально убивает нервную систему, не испытываешь боли. Когда больше ничего не остается, когда единственный способ доказать, что ты жива, – это посмотреть в глаза человеку, не нужно этого делать. Я заглядываю в глаза Флемми и нагло скалюсь. Он делает шаг назад и включает камеру на телефоне. Чья-то рука с татуировкой на локте тянет за ворот кофточки, и та жалобно трещит. Все дело в унижении, а не в боли. Если вы хотите жить, если вы хотите сделать еще пару вдохов, поесть бургеров и встретить с кем-нибудь хоть один рассвет, не улыбайтесь. Не нужно лишний раз раздражать людей.

Все дело в деталях. Именно они делают историю правдоподобной. Возможно, поэтому мой мозг удалил ненужные подробности того вечера. Я помню лишь кадры очень плохого фильма. Неестественно темную, почти черную полоску крови на стене рядом с моим лицом. Кровь из носа, рассеченной брови, с затылка, не знаю. Меня швыряют, и полоска превращается в грязные разводы. Помню, как мозг фиксирует Джерри, спокойно водящего пальцем по экрану телефона. Он стоит в стороне. Больше не принимает участия в этом. Наблюдает и фиксирует. Ничто в его облике больше не выдает бешенства, с каким он схватил меня за горло.

Единственный способ бороться – перестать существовать. Наблюдать за происходящим со стороны, с точки зрения Джерри. Для этого лучше всего было бы потерять сознание и увидеть свет в конце тоннеля, но у меня слишком долго не выходит. Наконец, я все-таки сдаюсь.

Помню то ощущение, как на аттракционе «Свободное падение». Как будто летишь с тарзанки, только эта пропасть не имеет конца. Я падаю ровно до тех пор, пока не слышу звук мотора. Меня больше никто не трогает. Боль еще не вступила в свои владения, она лишь примеряется к вверенной ей территории.

Машина останавливается. Кто-то вышвыривает меня на асфальт.

– Я же говорил, что подброшу тебя, – слышится голос Джерри. Затем вновь гул мотора. На сей раз звуки очень быстро стихают. Он уезжает. Сейчас утро. Я на асфальтированной дорожке, ведущей к главному корпусу университета. Вокруг меня собираются люди. Они не решаются подойти ближе, чем на расстояние в три метра. Не замечали такого? В подобных ситуациях человек, как и любое другое животное, действует, исходя из инстинкта самосохранения. Слабая особь может заразить тебя, поэтому к ней не стоит подходить. Кто-то все-таки догадывается позвонить 911. Впрочем, журналисты приезжают намного быстрее. Им и ехать никуда не нужно. Редакции двух местных газет располагаются напротив университета. Они обступают меня плотным кольцом и бегают по кругу, как в детской игре «Место под солнцем». Я щурюсь от слишком яркого солнца, в лучах которого все люди превращаются в неясные силуэты.

Наконец, появляется машина скорой помощи. Именно в тот момент, когда она подъезжает к лужайке, я слышу нужный вопрос: «Кто?» Или, может, мне очень хочется его услышать.

– Джереми Флемми, – с трудом говорю я.

Все стихают, а я продолжаю повторять это имя, будто это смертельное проклятие.

Меня увозит «Скорая помощь». Последнее, о чем я думаю, перед тем как отключиться, – это стоимость такой поездки. Она уничтожит меня в финансовом плане. Страховка не покроет даже половины расходов. Врач не очень-то церемонится. Он протыкает мне кожу в районе сгиба руки и ставит капельницу. Капля за каплей транквилизаторы проникают в кровь. Все заканчивается. Стихает.

Вчера, в районе семи часов утра, приглашенный преподаватель Массачусетского университета, известный журналист Джереми Флемми высадил из машины Верену Вибек. Девушка была сильно искалечена. Все тело покрывали многочисленные ушибы и гематомы. Медик, с которым мы поговорили, сообщил, что девушка была не только жестоко избита, но и изнасилована.

Верена со своей подругой Зои Лански отправилась в центр Бостона за покупками. Возвращались девушки поздно вечером. В районе конечной станции метро на Верену Вибек напали. Где в этот момент находилась Зои, выясняет следствие. По всей видимости, девушку случайно обнаружил Джереми Флемми. Он и доставил ее в университет. Сейчас медики борются за жизнь девушки.

Boston Globe

Я прихожу в себя и падаю назад в свои подкрашенные снотворным мысли. Так продолжается какое-то время, пока я наконец не понимаю, что передо мной сидит детектив и выжидательно смотрит на меня. Я постепенно начинаю чувствовать топящую меня боль, которая медленно и верно проникает в каждое доступное ей нервное окончание.

– Итак, мисс Вибек, вы утверждаете, что это сделал Джереми Флемми.

Да. Утверждаю.

Лишь спустя пару месяцев я пойму, какую ошибку совершила.

А тогда я рассказываю детективу все, что запомнила в тот день. Джерри с камерой и парень с татуировкой на руке. Это же ведь особая примета, правда?

– Такая особая примета у каждого второго в этом районе, – бормочет детектив. Через пару часов ко мне заходит врач и говорит, что ко мне посетитель. Я киваю. Врач мнется, не зная, что делать. Из-за его спины выходит Джереми.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спрашивает он и присаживается на край кровати. Врач выходит и закрывает за собой дверь.

– Зачем ты пришел?

– Я спросил, как ты себя чувствуешь? – уже совсем другим тоном спрашивает он.

– Лучше не бывает.

– Послушай, я решил подарить тебе шанс. Если ты не явишься на заседание суда и исчезнешь из города, я готов сделать вид, что тебя не существовало.

– А если явлюсь?

– Не явишься, поверь мне. Для меня ты умерла, и я хочу, чтобы так и оставалось. Если я когда-нибудь узнаю, что ты еще жива, я тебя уничтожу. Поняла?

– Нет.

– Поняла. Я же вижу. Тебе сейчас плохо? Будет намного хуже.

– Ты не переизучал маньяков?

– Маньяки – просто тщеславные ублюдки. Я свои амбиции и так удовлетворяю. Просто хорошо воспитан. Моя девушка либо со мной, либо мертва. Бывших не бывает.

Он вновь цепляет на лицо заботливую улыбку и прощается. Желает скорейшего выздоровления. Флемми недооценил меня. В тот момент я действительно полна решимости уничтожить его.

Вечером решаю позвонить домой. Уже слышу характерные гудки скайпа, когда замечаю свое отражение на черном стекле экрана. Судорожно отключаю камеру. Отвечает отец. Выглядит он неважно. Мы говорим ни о чем. Я вру, что попала в вирусную больницу и неделю провалялась с высокой температурой, но теперь все хорошо. Спрашиваю, как там мама. Отец вдруг замолкает на минуту. Его лицо сейчас напоминает посмертную маску. Затем его губы начинают шевелиться, но никаких звуков я не слышу.

– Дочка… Она умерла. Неделю назад скончалась на месте. Авария… – глухо забивает отец крышку моего гроба.

В палату заглядывает врач и настороженно наблюдает за происходящим. Я не знаю, что должна делать. Не знаю. Не знаю. Не знаю…

Врач аккуратно берет у меня из рук планшет, спрашивает, что случилось, и подкручивает капельницу на максимум. Сознание не стоит того, чтобы в него приходить. Этот мир… В нем больше не осталось ничего хорошего, понимаете?

Когда мне вновь позволяют прийти в себя, я узнаю о том, что видео с изнасилованием меня распространили по всему университету.

До меня вдруг доходит, что я ни разу так и не видела в своей палате никого, кроме врачей. Спрашиваю, что случилось, и оказывается, что все решили, что я оклеветала Джереми.

На предварительном заседании суда Зои дает показания, не имеющие ничего общего с действительностью. По ее словам, мы по моей просьбе пошли в бар на углу. По дороге я познакомилась с четырьмя парнями и сказала, чтобы Зои подождала меня в баре. Там она встретила Джерри. Они бы помогли мне, но Зои решила, что мне понравились все четверо ребят. Да и переход, видимо, вызвал во мне бурю восторга. Джерри и Зои обнаружили меня ближе к утру. Флемми, несмотря на обиду на меня, благородно решил довезти меня до кампуса. Зои хотела отвезти меня в больницу, но я настояла на том, чтобы меня вернули домой. Это уже даже не удивляет.

Очень хочется вернуться в Гданьск, но куда возвращаться? Больше некуда. Мысль о том, что отец мог увидеть то видео, буквально парализует. Я не вернусь домой.

Переломы ребер, вывихи рук, многочисленные гематомы и ушибы заживают довольно быстро. Из глобальных последствий на организм – испортившееся зрение. Глаза сильно повредили, и теперь нужно носить специальные очки или линзы. Впрочем, даже в них я вижу достаточно плохо. Попытаться восстановить зрение можно будет только через какое-то время. Год или два. Так говорят врачи.

Меня, наконец, выписывают. В тот момент я уже понимаю, что не смогу учиться в университете. По одной простой причине: практически все деньги за следующий год, которые отец мне перечислил накануне, ушли на погашение долгов за лечение.

Я возвращаюсь в общежитие, но очень быстро понимаю свою ошибку. На следующую же ночь в своей комнате (Зои из нее выехала практически сразу же после той ночи) я обнаруживаю резиновую куклу из секс-шопа. На надувное лицо прилеплена моя распечатанная фотография.

Переезжаю в самую дешевую квартиру из газеты с объявлениями. Оплачиваю месяц проживания. Однокурсники узнают о квартире. Когда я возвращаюсь с занятий, вижу лишь дым, валящий из комнаты квартирки на четвертом этаже многоквартирного дома.

Мою страницу на Фейсбуке взламывают такое количество раз, что приходится обратиться в службу поддержки сайта и написать заявление о заморозке права на имя. То есть какое-то время больше никто не сможет воспользоваться моим аккаунтом, никто не сможет зарегистрироваться под моим именем.

Куда бы я ни пошла, я слышу смех за спиной.

У меня больше нет матери.

Семьи.

Дома.

Друзей.

Будущего.

Себя.

Так вот, я спрашиваю: стоит ли сознание того, чтобы в него приходить?

Благими намерениями, сами знаете, куда дорога вымощена. Пару месяцев назад знаменитый журналист, приглашенный преподаватель университета, наш «душка Джереми Флемми» наткнулся по дороге домой на искалеченное тело одной из студенток юрфака. Первое впечатление обманчиво. Девушка оказалась жива. Она попросила отвезти ее к университету, а не в больницу. Джерри послушался и высадил девушку возле главного входа.

Девушку жестоко избили и изнасиловали, а на следующий день и вовсе выложили видео в сеть (Сейчас его уже удалили по постановлению суда. – Прим. ред.). Так что бы вы думали? Лучшая студентка курса обвинила во всем душку Джереми. Как нам рассказала подруга Верены Зои Лански, Вибек с Флемми связывали романтические отношения, но на днях Джереми порвал с Вереной и стал встречаться с Зои (он, кстати, уволился, ко всеобщей досаде студентов, так что пишем это, не боясь испортить репутацию любимому коллеге-журналисту). Не стоит дружить со студентками юридического факультета… Ох, не стоит…

Boston Globe

В тот день, когда случается пожар в квартире, я звоню Виктору. Последнему человеку, который все еще со мной разговаривает. Он приезжает почти сразу же. Вид у него взъерошенный. Несколько суток подряд старательно проигрывал очередной родительский подарок.

Мы садимся на ступеньки у соседнего подъезда и наблюдаем за работой пожарных. Он неуклюже пытается меня обнять, но я вздрагиваю и отстраняюсь.

– Верена, я все-таки должен тебя спросить. Ты уверена, что хочешь продолжать все это? – спрашивает он. – Я про суд над Флемми.

– У меня вроде бы нет выбора, – отвечаю я.

– Я просто хотел сказать, что… – Он не знает, как закончить это предложение.

– Говори как есть. Я не обижусь. Это не выгодно в моем положении.

– Если человек проиграл один раз, у него еще есть шанс выиграть, но если два – уже нет. Что-то сбивается в системе. Человек этого не замечает. Продолжает действовать по старой схеме и всегда проигрывает. Каждый раз все больше.

– Из тебя выйдет очень плохой адвокат, – говорю я.

– Зато отличный бездельник, – отвечает он.

– То есть если проиграл два раза, дальше уже можно не жить? Очень ободряет.

– Нужно подождать. Оставить эту игру и пересесть за другой стол. Когда вернешься, будет новая игра, а новичкам обычно везет, – глубокомысленно отвечает он. Если бы параллельно с этим он не делал в телефоне ставку на какую-то спортивную команду, звучало бы очень по-философски.

– Наверное, ты прав, – говорю я и шмыгаю носом. Мне холодно. Из вещей только сумка с учебниками и документами. Больше ничего.

Я иду на автовокзал и беру билет на ближайший автобус до Нью-Йорка. С этого дня я перестаю существовать. И мне хорошо. Если тебя нет, тебе не завидуют, но и не смеются над тобой. Пара часов до Нью-Йорка пролетает как один миг. Мне было так хорошо и спокойно в этом автобусе. Я точно знала, что делаю. Все в этом автобусе были заняты одним – они ехали в Нью-Йорк. И немолодая пара, мило воркующая на переднем сиденье, и парень в косухе, и строгая женщина в очках, и я. Когда автобус останавливается, понимаю, что не знаю, что делать дальше.

Неожиданно быстро я нахожу комнату в каком-то злачном районе. 70 долларов в неделю. Вроде бы недорого. Толстая американка в застиранном платье, наверное, час объясняет мне правила проживания.

Когда дверь за той женщиной, очень напоминающей бульдога из мультфильма про Тома и Джерри, захлопывается, я понимаю, что осталась совершенно одна. Вроде как привидение. Кроме той женщины, никто не знает о том, что я здесь. Мне больше никуда не нужно. Я не учусь. У меня нет работы. Ничто не держит меня здесь.

Естественно, я тут же начинаю прислушиваться к звукам старой комнаты. Кажется, что скрипнула половица. Затем капающий кран. Потом я просто выбегаю из комнаты в длинный общий коридор-балкон. Я быстро сбегаю вниз по лестнице и отправляюсь гулять по городу.

Вскоре я набредаю на маленький старый кинотеатр. В Штатах очень любят такие места. Грайндхаусы. Старые кинотеатры, в которых можно посидеть на пыльных креслах и посмотреть какой-нибудь фильм, который провалился в прокате лет эдак тридцать назад. В том, на который набрела я, показывают фильм польского режиссера. «Горькая луна» Романа Полански. Я принимаю это за знак свыше и решительно захожу внутрь. За 139 минут я проживаю чужую жизнь. Мне совершенно не важно, что показывают на экране. Главное, что он был достаточно большой, чтобы попытаться в нем раствориться.

На обратном пути я захожу в небольшой арабский магазинчик, чтобы купить сигарет. Там стоят три человека. В маленьком пространстве магазина они превращаются в настоящую очередь. Передо мной стоит какой-то старый мужик с одутловатым лицом. Он все время пытался с кем-нибудь заговорить. Обернувшись, он натыкается взглядом на меня, с преувеличенным интересом выбирающую шоколадки.

– Ну что, как тебе Нью-Йорк? – весело интересуется он, пытаясь приобнять за плечи. В этот момент меня как будто под дых ударили. Дикий страх сковывает все внутренности. В моем размытом и затуманенном мире мужик кажется настоящим чудовищем. Видимо, все-таки нужно заставить себя носить очки. Я в ужасе делаю неуклюжий шаг назад и задеваю стойку, на которой выставлены шоколадные батончики с новым вкусом. Сотня маленьких брикетиков с тихим шелестом оберток падает на пол. Я поднимаю голову и вижу искаженное яростью лицо продавца. Его можно было понять, ведь именно ему сейчас предстоит ползать по полу, собирая все эти шоколадки. Я делаю еще один шаг назад, а затем быстро-быстро бегу к выходу. Как будто что-то украла.

Оказавшись у себя в комнате, я вздыхаю с облегчением и принимаюсь гуглить симптомы. Поставив себе с десяток психических расстройств, начинаю гуглить самого дешевого психолога в этом районе Нью-Йорка. Оказывается, что такой принимает в паре кварталов отсюда. На часах девять вечера. Я набираю номер и прошу мистера Джейкобсона к телефону.

– Слушаю, – раздался в трубке очень взрослый мужской голос. Чересчур громко вздохнув, я все-таки набираюсь смелости записаться на завтра. На любое удобное ему время. Ему удобно встретиться в пять вечера.

На следующий день где-то с восьми утра и до пяти вечера я сижу в кафе напротив дома, где принимает мистер Джейкобсон. Маленькое офисное здание, самого невзрачного вида. Учитывая непрекращающийся дождь за окном, впечатление дом производит весьма паршивое.

Мистер Джейкобсон принимает в офисе на третьем этаже. За тяжелой железной дверью небольшой кабинет с развешанными повсюду картинами. Мистер Джейкобсон, мужчина лет сорока с тронутыми проседью волосами, пристально смотрит на меня. Я шмыгаю носом, громко вздыхаю и плюхаюсь на кресло.

– Мне кажется, я догадываюсь о причине вашего визита, – медленно говорит он. Неудивительно. История о судебном процессе над Джереми Флемми попала в несколько газет. Все-таки он был из очень уважаемой семьи. Я не знаю, что ответить на эту фразу мистера Джейкобсона.

– Я… я батончики в магазине рассыпала, – говорю я.

– Батончики? – недоуменно спрашивает психолог.

– Шоколадные, – киваю я.

– Тогда, возможно, я ошибся. Расскажите, чего вы хотите от этого сеанса? – Он откидывается на спинку кресла и скрещивает руки на груди. Вот точно видел этот жест в каком-то дешевом сериале и сейчас решил его повторить.

– Хочу стать социопатом, – говорю я.

Он усмехается.

– Даже не представляешь, насколько ты неоригинальна. С этой просьбой каждый первый приходит, – говорит он. – Нужно объяснять, что это невозможно?

– Нет. Не нужно, – протягиваю я. – Знаете, из любого человека можно сделать жертву, но…

– Очень сложно сделать из жертвы человека. У Ванды Макдрайв учились? – спрашивает он.

– Откуда вы знаете?

– Мы с ней на одном курсе были, – поясняет психолог. – Она была лучшей на потоке. Знаешь… ты ведь больше не придешь, верно? – спрашивает вдруг он.

– Вряд ли. Это слишком дорогое удовольствие, – честно отвечаю я.

Мы говорим еще сорок пять минут. В основном о том, как поживает Ванда Макдрайв. Не помню в связи с чем, он говорит:

– Это вне профессиональной этики, поэтому денег с тебя не возьму. Это дружеский разговор. Сколько ни практикую, всегда одно и то же. Рано или поздно человек снова превращается в жертву. Это необъяснимо.

В этот момент я смотрю на часы и понимаю, что оплаченное время на исходе. Когда я уже берусь за ручку двери, мистер Джейкобсон окликает меня и говорит:

– Там на первом этаже центр контактной коррекции зрения. У них сейчас какая-то акция. Набор из линз всех цветов за 20 долларов, как-то так. Это хоть с глазами поможет решить проблему.

– Спасибо, – восхищенно говорю я. Это действительно очень полезная информация.

Я захожу в центр коррекции зрения, показываю свой рецепт из клиники: на нем написано, какое у меня теперь зрение. Фармацевт кивает и предлагает мне набор за 20 долларов. Шесть цветов. Двенадцать линз. Каждая пара на две недели. Я тут же покупаю и иду к себе.

* * *

Через пару дней я покупаю билет на автобус до Кливленда. Дело не в пункте назначения, а в самом автобусе. Мне жизненно необходимо ехать куда-нибудь и смотреть какой-нибудь фильм. Когда это происходит одновременно, мне больше ничего не нужно. Как вариант можно слушать музыку или читать, но лучше все-таки смотреть кино. Полное погружение. Я держу курс на Лос-Анджелес. Это семь часов на самолете, но я надеюсь, что мой путь займет всю жизнь. Единственный человек, с которым я периодически общаюсь, – мой отец. Стараюсь звонить ему из придорожных закусочных с красными кожаными диванами. Они все одинаковые. Там даже официантки почти на одно лицо. Надеюсь, он не замечает ничего подозрительного. Надеюсь, что он вообще ничего не замечает. Он расспрашивает об учебе. Я рассказываю ему какую-нибудь чушь, а потом перевожу разговор на знаменитых маньяков. Я о них знаю все, а он слышать о них не может. Мы никогда не разговариваем о маме и, в конце концов, превращаемся в чужих друг другу людей. Я это чувствую.

Цинциннати, Нэшвилл, Джексон, Новый Орлеан…

Мне совершенно не важен город. Доходит до того, что когда меня спрашивает тетушка на рецепции в мотеле, понравился ли мне их город, я отвечаю:

– Да. Отличный кинотеатр.

Я беззастенчиво пользуюсь добротой отца, который то и дело подкидывает мне денег на карманные расходы. Их ни на что не хватает, но я не представляю, как мне начать добывать деньги, если практически каждый день я оказываюсь в новом городе. И нет, я не планирую останавливаться.

К моменту приезда в Новый Орлеан у меня появляется несколько навязчивых хобби. Одно из них: маниакальная слежка за всеми, кого я знала. Я завожу несколько аккаунтов с вымышленными именами и начинаю поиск и слежку. Все начинается с того, что я захожу на страницу Джерри. Читаю его статусы.

Что не ломает, делает нас сильнее.

Когда мне тяжело, я всегда напоминаю себе о том, что если я сдамся – лучше не станет.

Ночь темна перед рассветом.

Это ЕГО статусы. Ненависть, злость и стыд топят меня. Я захожу на страницу к Зои, однокурсникам, всем, кого знала. Начинаю искать тех, кто был в переходе в ту ночь. Естественно, в друзьях у Джерри их нет. И в друзьях друзей. И… Цепочка, в общем, ясна. Открываю гугл-карты. Ищу дом, где расположен тот бар. Ищу страницу бара. В подписчиках нет. Промах.

– Девушка, вам налить еще кофе? – скучающим тоном спрашивает официантка с кофейником в руках. Я вздрагиваю и с ужасом смотрю на нее. Официантка саркастически улыбается. Она ежедневно встречает по сотне людей самой разной степени вменяемости.

– Нет. То есть да. И пирог яблочный, если можно, – говорю я и стараюсь дышать как можно ровнее. Я не знаю почему, но люди стали меня пугать. Чем больше я стараюсь контролировать этот страх, тем сильнее меня пугает… всё. Кажется, организм живет по каким-то своим законам. Как только дыхание выравнивается, официантка возвращается с тарелкой, на которой лежит кусок пирога. Она со стуком ставит его на стол и наливает новую порцию кофе.

Решаю, что нужно как-то бороться с собой. Пока не решила как, продолжаю искать страницы тех людей. Я плохо помню их лица, но на руке одного из них был вытатуирован дракон и какая-то надпись. Не помню, что там было написано, но стиль букв воспроизвести смогу. Просматриваю тех, кто чекинится в этом баре. Выделяю постоянных клиентов. 10 анкет. Не они. Ищу по друзьям и подписчикам и… нахожу их. На это у меня уходит часов двадцать, но нахожу. Я не испытываю никаких эмоций, кроме стыда. Просто начинаю наблюдать. Зои, Джерри, Виктор, даже мистер Джейкобсон. Судя по анкете, у них с Вандой Макдрайв роман был в студенческие годы. Нашла пару снимков, на которых они вместе, молодые и отвратительно счастливые.

День за днем я хожу в кино, сажусь в автобусы, слежу за страницами друзей и врагов, читаю одни и те же книги. Все время покупаю новые, но читаю только те, что перечитывала много раз. В основном Гюго. «Человек, который смеется». Это про мальчика, который был рожден богатым и красивым, а потом его лицо изуродовали и оставили умирать. Он выживает. Его подбирает старый Урсус и начинает показывать его людям за деньги. У мальчика, которого зовут Гуинплен, порезан рот, и поэтому кажется, что он всегда смеется. Он вырастает. У него есть любимая слепая девушка, которая считает его самым красивым, работа в балагане и старый Урсус. Вдруг все меняется в его жизни. Гуинплен становится богатым и знаменитым. А потом все равно умирает. У Гюго почему-то всегда все умирают.

Еще я постоянно меняю цвет глаз. У меня теперь целый чемоданчик с линзами. Красные, синие, зеленые, черные, с изображением огня, футбольным мячом, паутиной… Каждый день новые глаза. В некоторых линзах я вижу еще хуже, чем без них, но мне нравится, что люди не видят за ними меня. Они восхищаются цветом моих бездонных синих (зеленых, фиолетовых, карих) глаз. Либо пугаются, когда видят, ну например, пламя вместо зрачков.

В-общем, я делаю все, чтобы перестать существовать. В конце концов, наверное, призраки именно так и делают. Следят за жизнью всех, кого знали и кто еще жив. От скуки, наверное, ходят в кино, читают и ездят в автобусах.

Иногда я завожу интрижки на одну ночь. В первый раз очень боялась, но оказалось, что все просто. Разговаривать особенно не пришлось. Возможно, Верена Вибек и боится людей, но стюардесса Кэтти из Румынии, медсестра Конни из Германии или продавщица сладостей из супермаркета ничего не боятся. Кем я только не представлялась. Даже глухонемой. Однажды в баре Нэшвилла ко мне подходит парень. Мы разговариваем минут пять, и он вдруг говорит:

– Может, в кино сходим, а?

– Кино? – оторопело переспрашиваю я. – Нет. Это слишком личное. – Лицо парня вытягивается. – Но мы можем поехать к тебе.

Итак, Новый Орлеан. Прошло полгода с того дня. Я снимаю здесь дешевый номер в мотеле и даже устраиваюсь на работу в местный кинотеатр, так как отец в последнее время с большим скрипом перечисляет деньги на карточку. Мы созваниваемся довольно часто, но каждый раз для меня это ожидание удара. Вдруг он смотрел видео? Знает ту историю? Звонил в колледж? Этот звонок такой же, как и все предыдущие. Короткий и напряженный разговор о ничего не значащих вещах. Если затронем какую-нибудь опасную тему, переключусь на маньяков. Он знает и не задает лишних вопросов. Напоследок он вдруг интересуется:

– Верена, у меня тут девочка на практику пришла. У нее брат тоже юрист. Заканчивает учебу. Ему нужно было проконсультироваться на тему маньяков. Ты же не против, если я дам твой скайп? – Вид у отца виноватый. Сразу понятно, что он уже дал все контакты. – В общем, он позвонит тебе сейчас, – заканчивает отец совсем уж унылым тоном.

– Но почему? – слишком громко восклицаю я и тут же начинаю озираться по сторонам.

– Потому что тебе нужен молодой человек. Муж, – отвечает он и отключается.

Парень, имени которого я не знаю, звонит минут через десять. На экране я вижу красивого, даже смазливого молодого человека в обтягивающей футболке и с самодовольным выражением лица. Он тут же начинает шутить, рассказывать какие-то истории, рассказывать о себе. Я успокаиваюсь. За 30 минут мне не пришлось сказать и трех слов.

– Так вот, слушай, забыл, зачем звоню. Мне нужна консультация по одному человеку известному. Маньяку, – говорит он. – Как ты можешь охарактеризовать Ганнибала Лектера?

Я начинаю смеяться.

– Обожаю Хопкинса.

– Нет, я про реального, – обижается он.

– Это литературный персонаж, его в реальности не существовало, – поясняю я.

– Совсем? – озадаченно спрашивает Анкель.

– Не совсем, конечно, многие люди едят других людей, просто никого из них не звали Ганнибал Лектер.

– У тебя очень красивые глаза, – вдруг тихо и серьезно говорит он. Сегодня они зеленые.

Мы смеемся и продолжаем разговаривать. Я расплачиваюсь в кафе и иду к кинотеатру, в котором должна буду шесть часов встречать гостей…

Так у меня появляется парень. Диагональю восемь дюймов. Он идеален. Прежде всего Анкель мне нравится тем, что он никогда не спрашивал меня о реальной встрече. Это невозможно по определению. Поэтому с ним легко. А спустя какое-то время отец говорит о том, что согласился возглавить клинику в Берлине и продал наш дом в Гданьске. Анкеля он забирает с собой. Он чуть ли не ежедневно интересуется нашими с Анкелем отношениями. А спустя пару месяцев Анкель мне предлагает выйти замуж. Я соглашаюсь, в шутку, конечно. Мы ведь никогда не увидимся. Это невозможно.

– Когда ты приедешь в Берлин? – спрашивает отец, когда я очередной раз звоню ему.

– Не знаю… Учеба, понимаешь.

– Хватит, Верена. Впервые рад тому, что твоя мать умерла. Хоть не видит всего этого позора, – с раздражением в голосе обрывает меня он. – Тебя отчислили год назад. Думаешь, я не знаю? А твоя выходка с клеветой на преподавателя? Это ни в какие ворота не лезет! – Он почти орет. Я таким его никогда не видела. Даже на экране видно то, как набухли вены на его висках.

– Ты знаешь? – только и могу я сказать.

– Конечно знаю.

– Ты видел то видео? – Мой голос обрывается.

– Нет. Анкель мне сюжет пересказал, – кривится он. – На следующей неделе ты должна быть в Берлине.

– Папа? – Мой голос дрожит.

– Что?!

– Тебе меня не жаль?

– Мне за тебя стыдно. Дура! – рявкает он и замолкает. Пауза затягивается, а потом он говорит: – Если уж решила оклеветать кого-то, шла бы до конца.

– Я не хотела такой славы.

– Не ври. Ты всегда хотела быть звездой. Не важно, какой. Ты понимаешь, что Анкель – твой единственный шанс?

– Что ты хочешь сказать?

– Девушка должна либо выйти замуж, либо сделать карьеру. Ты ни на то, ни на другое больше не можешь рассчитывать. Кто, кроме Анкеля, тебя в жены возьмет? А на работу, кроме меня? Думаешь, в Германии только я Интернетом пользоваться умею?..

Его монолог продолжается в таком же духе еще долго. Шестнадцать минут сорок четыре секунды, если точнее.

Через неделю я приеду в Берлин. Это уже решено. Я не могу. Не могу жить за пределами автобусов, кинотеатров и номеров дешевых мотелей. Там ведь люди. Вспоминаю мистера Джейкобсона. «Рано или поздно жертва вновь становится жертвой». Вспоминаю Виктора. «Проиграв один раз, еще можно выиграть, но если проиграл дважды – это уже невозможно».

Я проиграла все.

Чтобы хоть как-то оттянуть приезд в Берлин, беру билеты до Барселоны, а дальше еду автобусом через всю Европу. Приезжаю в Берлин, и первое, что делаю, – становлюсь заложницей психопата.

Они были правы.

А самое главное: я знала, что так произойдет.

– Ты ведь понимаешь все? – спрашивает меня напоследок Микки, ведя меня в подвал места, которое они называют бункером. Я мотаю головой.

– Ты жива, пока жива Бонни, – миролюбиво поясняет он и поднимается по лестнице, мурлыча что-то, отдаленно напоминающее песню Джимми Моррисона.

Все. Конец. Где Happy end? Ваш фильм провалится в прокате.