Глава 10. Гладиатор

— Очнулись, Ваше высокоблагородие? Долго вы провалялись без памяти.

Я с трудом повернул голову в сторону говорившего и увидел старшего урядника Зарубина.

— Где мы? — спросил я, с трудом ворочая языком в пересохшем рту.

— В посёлке китайском, где нас с хорунжим захватили. Вчера вечером сюда двух американцев притащили, а под утро вас принесли.

— Вы то, как к этим нехристям попали, Тимофей Васильевич? — вступил в разговор Тонких.

— Неудачная попытка захватить одного из главарей бандитов. Хотели попробовать обменять его жизнь на ваши, — с трудом сев из-за связанных ног и рук, ответил я.

Голова не закружилась, зрение не поплыло, тошноты не возникло. Подняв руки, связанные почему-то спереди, завел их за голову и попытался внешней стороной больших пальцев, проверить, как поживает мой затылок. Нащупал хороших размеров шишку.

Дождавшись, когда я завершу исследование своей головы, Тонких спросил:

— Что значит обменять жизни?

— Казнят нас в полдень. Так вчера объявили главари боксёров. Лишь бы сразу голову отрубили, а то они такие затейники.

— Вы серьёзно?

— Серьезнее некуда, Иван Васильевич.

В это время с улицы донёсся ор толпы, а потом ещё один громкий крик-рёв.

— Так вот зачем американцев вытащили, — побледнев, произнёс хорунжий.

В это время, заскрипев, отворилась дверь, и в её проёме появился китаец, державший в руках за волосы две отрубленные головы. Одна из них принадлежала сержанту Уотсону.

«Бедный Барни, — подумал я, глядя в застывшие в удивлении глаза сержанта. — Кто бы мог подумать, что житель штата Вирджиния и недоучившийся студент Висконсинского университета потеряет, в прямом смысле, голову в небольшой китайской деревушке, недалеко от города Тяньцзинь. Хотя для меня какая разница, если я и жил ближе. Не повезло, товарищ подполковник. Скоро и твоя голова отделится от тела».

— Очнулись, есаул? — вопрос, прозвучавший на чистом русском языке, отвлёк от грустных мыслей и заставил поднять голову.

В помещение, где мы находились, вошёл плотный китаец лет сорок в форме офицера циньской армии. На конической шляпе с красной нитью был синий шарик, говоривший о том, что нас посетил ингуань или командир батальона. Вместе с «комбатом» из солнечного света в темноту то ли сарая, то ли склада зашли ещё двое китаёзов. Один полный коротышка, а второй худой и длинный. На худом я увидел кобуры со своими наганами, а толстяк держал в руках мой маузер, с пристёгнутой кобурой-прикладом, любовно поглаживая пальцами левой руки ствол.

— Как голова? Не болит? Признаться мне повезло вовремя проснуться от храпа этих горе-часовых и я уже поднялся на ноги, чтобы выйти и наказать их моей тростью, когда вы попытались проникнуть в палатку, — произнёсший вопросы и дальнейший рассказ на русском языке китайский офицер довольно улыбнулся. — Представьте моё удивление, когда оказалось, что в палатку пытался проникнуть казачий офицер. Зачем вы это сделали?

Скрывать в такой ситуации было нечего, поэтому я честно ответил:

— Я получил информацию, что в палатке находится вожак местных бандитов и хотел захватить его в плен, чтобы обменять его жизнь, на жизнь моих людей.

— Благородно, но глупо, есаул. Неужели вы думали, что сможете это сделать?

— Неизвестно, как бы дальше всё получилось, если бы ты так удачно не проснулся. Могло оказаться, что сейчас со связанными руками и ногами передо мной стоял бы ты — офицер циньской армии или кто-то из тех двоих главарей бандитов, что находятся за твоей спиной. Я мог захватить только одного. Все остальные в палатке бы умерли.

— Возможно…, - задумчиво произнёс китайский офицер. — Но как мне не жаль, через несколько минут ты умрёшь и твои товарищи тоже. Я среди ихэтуаней нахожусь, как представитель войска генерала Не. Ещё полмесяца назад я и мои воины по приказу генерала уничтожили несколько деревень вокруг Тяньцзиня, за то, что их население присоединилось к мятежникам. Однако правительство выразило моему командиру свое крайнее неудовольствие за слишком суровые и строгие меры в отношении «увлекающихся патриотов». Генерал Не был отрешен от должности, мой батальон и два ина — эскадрона кавалерии, дравшиеся с боксерами, отданы под суд. После того, как союзные войска взяли Таку, всё изменилось. И вот я уже три дня пытаюсь научить этих баранов, как действовать совместно с войсками генерала. Но, кажется, легче собаку научить говорить, чем что-то вбить в голову этим фанатикам.

— Господин Ли, — почтительно обратился к китайскому офицеру толстяк с маузером в руках. — О чём Вы так долго говорите с этим чужеземцем? Пора и этих лишить головы, чтобы они в таком неприглядном виде предстали перед своим Небесным Владыкой.

— Успеете, уважаемый Чен. Я рекомендую сохранить этим иностранным воинам жизни. Они много знают, умеют и многому могут научить. Если вы передадите их генералу Не, он будет благодарен.

Я склонил голову, чтобы по выражению лица китайцы не смогли увидеть моё понимание их речи. Слушал же я их разговор очень внимательно. Как советовал в Афгане наш батя Керимбаев: «надо верить в себя и держаться до конца, даже если ты висишь, зацепившись одной рукой за небольшой выступ скалы над пропастью. Всё может случиться! Придёт помощь друга, или произойдёт землетрясение, и пропасть под тобой полностью заполнится. Главное не сдаваться и бороться до конца».

«Друг вряд ли появится, — подумал я, стараясь не пропустить ни одного слова из разговора китайских командиров, — а вот шансик на спасение получить, хотя бы маленький, было бы здорово».

Господин Ли, — в разговор вступил худой как палка предводитель боксёров с моими револьверами на поясе, — мы уважаем генерала Не и готовы были бы сделать такой подарок для него, если бы вы попросили это вчера и до того, как мы объявили о казни чужеземцев. Наши люди не поймут нас, если мы отдадим их генералу живыми. На знаменах наших священных отрядов надписи «смерть иностранцам» и «смерть христианам».

— Господин Ли, согласно устава «священных воинов» мы обязаны убивать христиан. Если христианин оказывается китайцем, мы предоставляем ему выбор: отречься от его веры в «Е-су» или умереть, — вежливо произнёс толстяк Чен. — Мне, как и уважаемому Чжао очень не хочется обидеть генерала Не, но мы не можем передать этих людей ему. Они должны умереть.

— Хорошо, поступайте, как считаете нужным, — произнёс «комбат», после чего повернулся ко мне и продолжил на русском языке. — Есаул, я сделал всё, что мог для вашего спасения, не смотря на то, что ваши люди вчера убили многих из войска моего господина. Но это был честный бой. Предводители отрядов восставших приговорили вас к смерти, и я ничего не могу с этим поделать. У вас есть какие-то просьбы, пожелания?

— Есть одна. Не могли бы вы попросить у этих бандитов, чтобы нам позволили умереть в бою. Мы все настоящие воины и быть зарезанными, как каким-то баранам, претит казачьему духу. Передайте им, что я готов выйти один против десяти бандитов. Думаю, мои люди меня поддержат.

— Хеэ, млять, да я против двух десятков выйду. Дали бы возможность хоть одного с собой забрать на тот свет, — весело произнёс Зарубин. — Руки и ноги только бы развязали, я бы этим млятским детям показал бы, как может умереть казак.

— Не хочу, чтобы меня зарезали как барана, — с усмешкой произнёс Тонких. — Я хоть и не казак по роду, но уже стал им в душе. Да и офицерская честь требует боя.

— Господин Ли, о чём они говорят? — спросил китайского офицера толстяк-китаец.

— Уважаемый Чен, эти воины — казаки. Вы должны были слышать о них.

— Я слышал о них.

— Они все хотят умереть в бою, а не быть зарезанными, как жертвенное животное. Готовы выйти по одному против десятка ваших бойцов или больше. Им всё равно. Лишь бы не умереть на коленях. Они сильно отличаются от тех, кого вы только что казнили.

— Да, те воины из-за океана, чьи головы держит Вонг, только попросили помолиться перед смертью и сами встали на колени, — с усмешкой произнёс худышка Чжао. — А эти значит, боя просят?! Господин Ли, спросите их старшего, которого вы оглушили в моей палатке, он не боится выйти против бессмертных воинов отряда «Дадаохуэй»?

— Есаул, предводитель отряда «Союз больших мечей» Чжао Саньдо спрашивает, не испугаетесь ли вы выйти на бой против его бессмертных воинов? — обратился ко мне ингуань.

— Надеюсь, что как здравомыслящий офицер, вы не верите в то, что если взять и смешать семь сушеных кислых слив, вместе с растением тучжун, сорванным на полнолуние, и сладкой сушеной травой, взятой уже на пол-луны, опустить всё это в чашу с водою и выпить, то станешь бессмертным? — усмехаясь, спросил я «комбата». — Ни пуля тебя не возьмёт, ни сабля. А если что, то всё равно потом воскреснешь.

— Вы же верите, что ваш Е-су воскрес на третий день? — вежливо улыбнулся мне в ответ ингуань. — Но при этом не верите: в просветление Будды и переселение бессмертной души. Хотя сейчас не до религиозных споров. Вы выйдите на бой против воинов отряда «Союз больших мечей»?

— О чём говорит, этот представитель демонов? Он уже испугался своих слов? — прервал наш диалог толстяк Чен.

— Нет. Он спросил меня, верю ли я в бессмертие, так как он считает всё это чушью. Мы немного поспорили.

— Раз он так неуважителен к нашим взглядам на мир, то не будет ему никакого боя. Умрет, как все собаки христиане. Но если первым мы только отрубили головы, то этим устроим казнь «пять наказаний».

«Довые… Высунулся, товарищ подполковник. Сейчас тебя для начала хорошо отметелят палками, местами куски кожи с мясом срежут, лишат конечностей, причем всех, включая и между ног, и только потом отрубят голову. Забыл „обидчивость“ исламских фанатиков в Афгане, Чечне. Ну, а здесь такие же буддисты, мать его, которым мудрецы и тифу промыли головы новым учением. Ну, не признают местные повстанцы современного европейского оружия. Ну, считают, что только магические приемы наставников, изощренных в тайных боевых ритуалах, традиционные сабли и копья помогут им изгнать из Срединного Государств этих светловолосых чертей с птичьими носами и запавшими глазами. Ну, верят, что нельзя убить до конца тех, кто выполняет эту светлую миссию. „Если неразумные люди постигнут волю святых, они уничтожат дьяволов, защитят великую династию Цин“. Такую песню распевают восставшие. Спрашивается, и какого хера, я полез со своими насмешками. Сейчас последний призрачный шанс что-то сделать для спасения исчезнет», — подумал я, опустив голову.

— Уважаемый Чен, давайте выйдем, — услышал я голос худого предводителя восставших.

Подняв голову, увидел, как два главаря вышли из помещения. С нами остался только Вонг, продолжавший держать в руках головы американцев, из которых уже перестала капать кровь, и командир китайского пехотного батальона. Я ещё раз внимательно осмотрелся вокруг, прикидывая шансы на освобождение. «Комбат» посмотрев на меня, улыбнулся, отрицательно покачал указательным пальцем левой руки перед собой, положив ладонь правой на эфес сабли, после чего сделал несколько шагов к выходу. В этот момент за стеной раздался громкий хохот и в наше общество вернулись два предводителя. Которые продолжали веселиться. Закончив смеяться, худой Чжао улыбнулся, вытер, выступившие слёзы из глаз и обратился к офицеру генерала Не.

— Господин Ли, переведите этому казаку, что сейчас он будет биться с одним, только с одним из бессмертных моего отряда. И я даже верну ему его оружие, — Чжао что-то крикнул в проем ворот на диалекте, которого я не понял.

Повернувшись к Чен этот ходячий скелет улыбнулся, а толстяк опять захохотал. Через несколько секунд вбежал китаец с красной повязкой на голове и кушаком из красной материи на поясе. За спиной у него висел двуручный меч дадао, а в правой руке была моя шашка, которую боец передал своему командиру.

— Хороший клинок, — произнёс Чжао, вытащив шашку из ножен, любуясь им в лучах солнца и показывая её Чену и Ли. — Немного непривычный, но металл и ковка великолепные.

Подойдя ко мне, шашкой показал, чтобы я вытянул ноги вперед. Пришлось подчиниться. Взмах клинка и веревка, которой были связаны мои ноги, оказались разрезанными. Далее китаец по очереди освободил от пут ноги у Тонких и Зарубина. Вложив шашку в ножны, показал ею, чтобы мы выходили из сарая.

Вязали нас профессионально. Ни ноги, ни руки не затекли. Поэтому повинуясь жесту предводителя, двинулись на выход. Во дворе усадьбы собралась приличная толпа восставших, не менее ста человек. Чжао вышел на середину двора, поднял руку вверх, и, дождавшись, когда стихнут разговоры и крики, громко произнёс:

— Братья, мы казнили двух заморских чертей и сейчас казним еще троих. Но эти чужеземцы заявляют, что они отличные воины и каждый из них может легко расправиться с десятком бессмертных бойцов из моего «Союза больших мечей».

Речь предводителя была прервана гневным и возмущённым рёвом собравшихся боксёров. Большая часть из них имела повязки и пояса из материи красного цвета, а за спиной двуручные мечи дадао, меньшая использовала материю желтого цвета, и вооружение у них было более разнообразным. Вплоть до старинных маньчжурских мечей яньмаодао или «гусиное перо».

Пока бандиты или патриоты орали, я про себя прикидывал, что если против меня выставят бойцов с красными повязками, то будет тяжело. Меч дадао появился сравнительно недавно и представлял двуручное тяжелое оружие с балансом, смещенным к боевому концу и широким клинком, что по эффективности было равно секире. Всего лишь один удар дадао при попадании гарантированно выводил противника из строя, оставляя его калекой на всю жизнь или же снося голову с плеч. Отразить его удар при помощи маньчжурской яньмаодао или японской катаны, казачьей шашки или европейской сабли было попросту нереально.

Кольцо на навершии меча давало возможность контролировать положением клинка в момент нанесения удара. Наш агент из Пекина сообщал в ученый комитет Генеральный штаб, что даже новичок, прошедший ускоренный курс обучения у алтаря Справедливости отряда ихэтуаней, мог не опасаться: каждый его удар в бою должен был достичь цели. Широкий и тяжелый клинок имел такую инерцию, что ни штык, ни сабля не могли остановить его смертоносный путь.

«Так что придётся крутиться в бою, как вше на гребешке, уворачиваясь и подрезая руки и ноги. Чем больше порезов, тем быстрее боец выйдет из строя. А сунуться под удар — это не для нас», — думал я, рассматривая бойцов-боксеров, прикидывая, кого из них выставят против меня. Своё состояние для боя по пятибалльной системе оценивал на троечку с минусом. В академии много времени уделять тренировкам, возможности не было. Работа в комитете также не увеличило время для физической подготовки. Продолжительное морское путешествие. В общем, навыки, особенно с холодняком, прилично растерял, но, надеюсь, их с избытком хватит на местных бойцов. Глядя на окружающих, я видел в основном истощенных физически мужиков лет двадцати пяти-тридцати, небольшого роста, выглядевших значительно старше своих лет. Хотя попадались и крепкие жилистые молодые ребята.

Между тем гул толпы смолк и Чжао продолжил:

— Мы посовещались с уважаемым Ченом и решили, что для самого старшего и самого хвастливого чужестранца достаточно будет и одного нашего воина, и без большого меча.

Худой главарь продолжал что-то говорить дальше, я же оценивал обстановку. В принципе прорваться можно. Тонких и Зарубин вместе с толстяком китайцем и комбатом стоят недалеко от ворот в усадьбу. Рядом с ними Вонг, который бросил головы американцев себе под ноги. У ворот коновязь, где на привязи семь лошадок. Одиннадцать человек перед открытыми воротами. Справа от них вдоль частокола начинаются первые ряды ихэтуаней, собранных на просмотр казни. Вторые ворота усадьбы, ведущие к пристани на реке, охраняет народу больше, да и перед ними собрались зрители в очень большом количестве. Так что там не прорваться. Хороший момент — огнестрельного оружия у восставших почти не видно.

Между тем Чжао закончил говорить и из толпы к нему вышел небольшого роста молодой лет двадцати парень. В серой куртке-кимоно, подпоясанный желтым поясом, и в того же цвета коротких, ниже колена, просторных штанах, заправленных в белые гетры, с кожаными тапочками на ногах, парнишка на фоне худого, высокого и нескладного предводителя отряда «Дадаохуэй» выглядел каплей ртути. Бритая голова, на которой я увидел три круглых точки-шрама, длинный похожий на саблю клинок заставили меня судорожно сглотнуть слюну.

«Млять, это мне что монаха из монастыря Шаолинь подсовывают?! — подумал я, глядя на то, как без лишних движений, плавно и гармонично идёт паренёк. — Вот это засада. И, судя по трём точкам на голове, молодой человек много достиг в своей монашеской жизни. Выжить становится всё труднее и труднее».

В своём мире, когда увлекался боем на шестах, не прошёл и мимо истории Шаолиньского монастыря. Тогда же узнал, что помимо церемонии обривания головы, в буддистских монастырях есть еще одна традиция — «очищение сердца». После попадания в монастырь, по истечении некоторого времени, потраченного на учебу, тем, кто показал особые успехи в учении, старший монах, старый хэшан дословно, наносит первый «цзеба». Это ритуальный шрам, что называется «очищением сердца». Далее, если в течение следующих двух лет человек покажет себя с достойной стороны, то получает право на второй шрам — «лэфу», то есть «радость и благополучие». Третий шрам получить уже очень сложно и долго. Обычно успешные и, соответственно, пожилые монахи за годы службы в монастыре обретают пять-шесть шрамов. В Шаолинь можно было встретить монахов с восемью или девятью шрамами.

Засмотревшись на парня, я чуть не пропустил момент подхода ко мне Чжао с офицером Ли.

— Переведите ему, господин Ли, что сейчас он будет биться с одним из слабейших воинов отряда уважаемого Чена. Он ещё ученик. Чтобы силы воинов были равны, мы дадим тебе твое оружие, — громко произнёс главарь бандитов. Дождавшись когда Ли закончит перевод, он с хитрой улыбкой вставил шашку в петли портупеи за моей спиной. — Руки, извини, развязывать не буду. Ты же десятерых воинов обещал убить, а тут только один ученик.

Не дождавшись перевода для меня, Чжао захохотал, а за ним взорвалась смехом толпа. Поморщились только двое — офицер Ли и монах. Оглянувшись, я увидел, как Тонких и Зарубин с горечью и обречённостью смотрят на меня. Желая их поддержать, улыбнулся и подмигнул, хотя у самого на душе кошки скреблись. Когда китайцы согласились на бой, надежда пришла, сейчас если и не ушла, то её осталось совсем мало.

«Ну, шо гладиатор хренов, пойдём, развлечём народ! — подумал я, получив толчок в спину от Чжоу, и сделал два шага навстречу подошедшему, улыбающемуся противнику. — А ты сынок думаешь, что уже победил? Будешь на публику красоваться со своим кунг-фу?! Это мы сейчас посмотрим у кого он толще».

Монах, спрятав меч за спину, поклонился. Я стоял в двух шагах от него и рассеянным взглядом смотрел перед собой.

— Лю Юн, не убивай его сразу. Наши воины должны увидеть, как ты играешься с этим казаком. Он хорошо подготовлен, поэтому играй, но будь осторожен, — произнёс Чжао. — Как только мы с господином Ли отойдём к уважаемому Чену, можешь начинать.

Я услышал за спиной удаляющиеся шаги, сам же продолжая следить за Лю рассеянным взглядом.

— Начали, — услышал я через несколько секунд громкую команду на русском от комбата Ли, хотевшего, видимо, хоть как-то помочь мне.

Монах, сделав широкий шаг правой ногой, ударил своей саблей-мечом снизу справа-налево и вверх. В верхней точке развернув лезвие сабли, полоснул в обратном направлении. Я просто разорвал дистанцию, сделав шаг назад. Со связанными руками, что-то другое было придумать тяжеловато. От следующего рубящего удара увернулся аналогично. Ещё несколько ударов «храброго», так переводилось имя моего противника, Лю и я значительно приблизился к группе китайских командиров.

В этот момент монах нанёс быстрый колющий удар в мою стоящую впереди правую ногу, несмотря на мою реакцию, полностью избежать удара мне не удалось. Делая шаг назад, я почувствовал несильное касание кончика меча противника чуть выше колена.

— Лучше один укол, Лю, чем сто рубящих ударов?! В Шаолинь узнали об этой истине? — произнёс я на китайском в лицо противнику, чем вызвал его неподдельное удивление и сбил темп его следующего удара.

Сабля не так быстро в выпаде устремилась к моему левому плечу, и её лезвие встретило на своём пути моё левое предплечье. За моей спиной громко вскрикнули Тонких и Зарубин, но для меня их вскрик заглушил тихий скрип разрезаемых верёвок.

Именно такого удара противника я ждал в течение боя из-за того козыря, который был у меня в рукаве левой руки. Козырь назывался — кожаный чехол с двумя метательными ножами, который крепится на предплечье. Этот чехол мне подарили браты на моё двадцатилетие. Метательные ножи, которые в чехле прикрывали сверху и снизу предплечье, были изготовлены из крученого харалуга кузнецом дядькой Каллистратом по моим чертежам метательного ножа «Лидер» из моего времени. Этот нож из-за балансировки было сподручно и оптимально метать, держась за рукоять.

Как чехол с ножами не заметили, когда мне вязали руки я объяснить сам себе не смог. И хотя добраться до ножей я со связанными руками не мог, у меня теплилась надежда, что кто-то поможет мне освободиться. И вот этим помощником стал монах Лю. Лезвие его сабли под углом в сорок пять градусов прошлись по трём виткам верёвки, связывающей мои руки. Нож на внешней стороне предплечья и кожа чехла не позволили добраться клинку до тела.

Я отскочил назад на пару метров, разводя руки в стороны. Левая рука стала полностью свободной, на правой болтались остатки верёвки. Не медля и секунды, правой ладонью за спиной подбил вверх кончик ножен. Шашка в ножнах выскочила над моим левым плечом, была перехвачена за середину левой рукой. Дальше всё было отточено до автоматизма. Выдернуть шашку полностью, опуская её по дуге вниз, правой рукой за гусёк шашки и резко развести руки в стороны. Левая рука с ножнами пошла на отбив клинка Лю Юна, попытавшего достать меня следующим уколом в грудь, а правой с шашкой с доворотом тела попытался рубануть по шее прыткого монаха. Не достал. Тот, будучи шокированным такими резкими изменениями в вооружении противника, отскочил от меня на три-четыре метра, резко разорвав дистанцию.

Это мне и было нужно. Всю тактику и стратегию этого боя выстраивал под то, чтобы оказаться вооруженным рядом с главарями бандитов. Почему? Очень просто! У двух предводителей восставших были мой маузер и два нагана. А это двадцать четыре выстрела. Да и у комбата Ли на поясе была кобура, судя по торчащей из неё рукояти, с кольтом «Миротворцем». С этим оружием уже можно было попытаться вырваться из усадьбы. А дальше как Бог положит. В своей основе боксеры — бывшие крестьяне с соответствующей военной подготовкой. Так что у двух казачьих офицеров и старшего урядника за воротами шансы на выживание значительно повышались.

Резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, рубанул по шее худого Чжао, успевшего наполовину вытащить из-за спины свой меч-секиру дадао. Продолжая разворот, левой рукой, как копье метнул ножны в голову комбата Ли, только-только потянувшегося к кобуре. Четыре метра не расстояние. Обитый серебром кончик ножен попал точно в середину лба китайского офицера. Это я отметил в прыжке, летя к толстяку Чену с вздёрнутой шашкой над головой. Время замедлилось. Я вижу, как командир жёлтоповязочников поднимает, разворачивая в мою сторону маузер с примкнутой кобурой. Черный зрачок дула смотрит мне в глаза. Вот палец китайца начинает давить спусковой крючок. Ещё мгновение и я увижу огненный цветок, вылетающий из ставшего таким огромным тоннеля для пули. Слышу звук «кек-кек» и, коснувшись ногами земли, наношу удар. Время убыстряется, и отделившееся от туловища голова Чена, отлетает в сторону, падая на землю. Тело толстяка продолжает стоять, из остатков шеи вверх бьет струя крови.

Не обращая на это внимания, краем сознания отметив только то, что ремень кобуры я также перерубил и маузер упал на землю, бросаю свою шашку в сторону Зарубина так, чтобы она воткнулась у него перед ногами. Следующим движением выхватываю метательный нож и бросаю его в Вонга. Тот уже достал дадао и замахивался им на хорунжего, который в ступоре смотрел на меня. Увидев, как глаза Тонких испуганно распахиваются, ухожу кувырком в сторону упавшего маузера, успев за время этого кульбита достать и бросить второй нож в набегавшего на меня монаха. Попасть не попал, так как Лю смог увернуться, но это дало мне возможность схватить маузер и развернуться в сторону главного противника. Снимаю предохранитель. Понятно теперь, почему не повезло Чену. Выстрел. Многообещающий буддийский монах падает в шаге от меня с третьим глазом во лбу.

«Кунг-фу монастыря Шаолинь очень хорош, но кунг-фу товарища Маузера сильнее», — усмехнулся я про себя, расстреливая обойму, выбирая самых прытких и вооружённых огнестрелом боксёров.

Десятый выстрел — десятый труп. Как не жаль, бросаю пистолет. Прыжок к телу Чжао. Выхватываю из кобур на поясе свои наганы и только после этого бросаю взгляд назад. Вонг готов. Лежит с ножом в правом глазу. Лихо я, однако! Урядник уже освободился сам и сейчас режет верёвки на руках Тонких, который так и не вышел из ступора.

— Бегом к коновязи, — кричу я им, а сам, вскинув револьверы, также двинулся в ту сторону, стреляя на ходу. Дойдя до комбата Ли, остановился и продолжил, как в тире, расстрел одиннадцати китайцев, которые перегораживали ворота. Одиннадцатый выстрел, противник в воротах закончился. Наклоняюсь над китайским офицером и замечаю, как его веки начали подрагивать. Упираюсь стволом нагана в левой руке в грудь комбата, а второй револьвер, в котором не осталось патронов, поднёс к носу китайца.

— Ингуань Ли, я благодарен за то, что вы сделали для нас. Поэтому оставляю вас в живых.

Эту фразу я произнёс на китайском, что заставило Ли вздрогнуть и открыть глаза. Улыбнувшись в удивлённые глаза китайца, я дозированно ударил его по сонной артерии, выпустив перед этим из правой ладони, ставший бесполезным револьвер. Достал из кобуры китайца здоровенный кольт, побежал к коновязи, наведя револьверы на восставших, которые стояли справа от ворот, но не стреляя. Девять патронов на два ствола осталось. Еще могут пригодиться, тем более эти китайцы застыли, будто в столбняке.

События развивались столь стремительно, что не только Тонких завис. Большинство боксёров также не понимали, что происходит во дворе усадьбы. Слишком резко всё поменялось. Вот они собрались, чтобы посмотреть на казнь чужеземцев, меньше чем сто ударов сердца и их главари убиты, мёртв монах из Шаолинь, обучавший их, как надо владеть мечом, копьем, шестом. Убито больше двух десятков их товарищей из огнестрельного оружия, про которое говорили, что оно не может повредить восставшим. Было отчего остолбенеть. А тут ещё это бешеный казак на них свои убивающие железяки наводит.

Подбежав к коновязи, вскочил в седло коника, уздечка которого была заблаговременно отвязана урядником и перекинута на шею лошади. Тонких и Зарубин уже были в седле и маячили рядом с воротами, дожидаясь меня.

«Что же остается выехать с усадьбы и прорваться через деревню, — подумал я, поворачиваясь назад. — Мать твою!»

Ихэтуане, стоявшие у дальних ворот к реке, наконец-то, очухались и с криками рванули в нашу сторону. Начали оживать и те, которые стояли справа от наших ворот.

— Хорунжий, урядник, вперёд! Я прикрою! — проорал, давая шенкеля конику.

Тонких и Зарубин сорвались с места в карьер, мигом пролетев ворота. Я открыл огонь из револьверов по китайцам, попытавшимся заблокировать мне выезд с усадьбы. Грохот «Миротворца» и быстрая смерть ещё пяти восставших остановил порыв энтузиастов. Подскочив к тому месту, где лежали убитые прикрывавшие вороты, я склонился с седла и поднял неплохую на первый взгляд саблю-меч, бросив пустой наган.

В этот момент раздались выстрелы, и мой конь рухнул на землю. Каким чудом я успел соскочить с коня не смогу объяснить никогда. Только толку от этого было мало. На меня стоящего в воротах накатывала толпа китайцев, а я стоял перед ними с китайской железякой в руках и кольтом, в котором осталось четыре патрона.

«Чуток удачи не хватило», — подумал я, крутанув мечом, чтобы почувствовать его баланс.

— Ерма-а-ак, в сто-о-орону! — услышал я за своей спиной и, не задумываясь, сиганул из ворот за стену.

Почти мгновенно после моего кульбита часто застучали выстрелы, и их звук наполнил мою душу радостью и умиротворением. С таким звуком стреляли пулемёты Мадсена.

Вы когда-нибудь видели, как пули в три линии пробивают сразу по два тела, оставляя в воздухе взвесь из кровавых капель? Мясорубка, представшая моим глазам в воротах, заставила даже меня сглотнуть тягучую слюну. Казаки-пулемётчики Злобин и Рьянов, стоя метрах в тридцати от ворот, выпустив с рук по два магазина, буквально скосили всех тех, кто бросился за мной. Оставшиеся в живых восставшие с криками ужаса кинулись ко вторым воротам. Полный разгром. Я опустил меч клинком к земле и тяжело вздохнул. Кажется, и в этот раз смерть промахнулась.

Подскакавший ко мне сотник Смоленский, слетел с седла, обнял и принялся ощупывать моё левое предплечье.

— Живой? Не ранен? — голос Василия Алексеевича дрожал.

— Живой. Не ранен. А вы-то как здесь оказались?

— Всё потом. Уходим, пока эти не очухались. Со мной и трех десятков казаков не наберется.

— Секундочку, Василий Алексеевич, я своё оружие заберу, коня надо взять и подарок для генерала Стесселя. Это много времени не займёт.