«Не бывает ни покаяния без милости, ни милости без покаяния, однако прежде раскаяние должно осудить грех, чтобы милость смогла его уничтожить» ^[132].

На самом деле, выбрать одну из двух концовок можно, исходя не только из личных предпочтений, но и из понимания того, что именно защищал и спасал Иисус в Гефсимании. Хотел ли Он спасти именно этого конкретного человека — или некий принцип, на который покушался сатана? Ведь дьявол в Гефсимании снова замахивается на Божественное достоинство, требуя себе власти над жизнью и над душой человека. Это очередная попытка поставить свой престол выше Престола Божьего: …выше звезд Божиих вознесу престол мой (Ис. 14: 13), чтобы совершить суд и казнь там, где Бог бессилен.

И с чем и за что сражается Христос: с этим наглым притязанием — или за душу предателя? Он вполне может сказать: «Суд Мой не отдам никому», а потом объявить Иуде смертный приговор. Ведь, побеждая сатану, Он в любом случае утверждает Свое Божественное достоинство, вне зависимости от судьбы Искариота.

Но все же: только для того, чтобы показать, кто в доме хозяин, или еще и из жалости к человеку, худшему из всех, но живому, пока Он хранит его жизнь и бережет от слияния с адом его душу?

Я думаю, это история не о предательстве, не о проклятии, не о наказании — все это слишком человеческое, даже и не очень назидательное прочтение.

История Иуды — это евангельская история, а все, написанное в Евангелии, в первую очередь раскрывает грани личности Христа. И все Евангелие в конечном итоге сводится к Его словам, Его поступкам, в том числе — и к Его ответу на худшее из преступлений против Него.

Это история про Его любовь.

Только в Нем все случившееся обретает и смысл, и законченность.

И хлеб, просимый в развалинах дома, оказывается Хлебом Жизни.

Смотрите, через призму одной лишь этой истории можно увидеть все Евангелие: и любовь Бога к человеку, беспредельную и не судящую, и глубину Его жертвы ради спасения грешника, и путь от падения и преступления к раскаянию и прощению, путь обретения Бога из такой бездны, из которой, казалось, нет уже спасения.

Это история, в которой соединяется хвала и прославление Бога, Евангелие в миниатюре, Новый Завет, сбывшийся в одном-единственном человеке, как знак, что даже ради спасения одного-единственного состоялось бы и воплощение, и распятие.

Как символ того, что точно так же Евангелие может и должно сбыться в каждом из нас. Потому что Господь ищет, как бы спасти каждого.

Иисус на кресте берет на Себя все грехи мира, и Его милосердием объят всякий грешник, от самого первого до самого страшного. И, образно говоря, по обе стороны распятия стоят его виновники, Адам и Иуда: виной праотца весь мир оказался во власти смерти, виной Искариота в смерти оказывается Бог.

И в обоих случаях грех совершен по прямому наущению сатаны.

Никто не может повторить грех прародителей, никто не может повторить преступление Искариота, все грехи мира заключены между этими двумя, оба они привели Христа на крест.

Я бы даже сказала, что все грехи мира заключены в этих двух грехах.

И если Господь милует этих грешников, то каждый имеет надежду на прощение, потому что круг милосердия Божьего замыкается, в нем нет разрыва. Все заключено в этот круг, ни один раскаявшийся грешник не должен терять надежду. Страшно быть не виноватым перед Ним, ибо нет вины, которую не покроет Его милость, страшно быть нераскаянным и не нуждаться ни в милости, ни в Нем Самом.

Потому что нет ничего милосерднее Его Суда, на котором Он отделяет грех от грешника, чтобы предать огню грех и спасти человека. Лишь бы сам человек в раскаянии пожелал разлучиться со своим грехом и отрекся от него, любой ценой.

И тогда грех, раскаянный и прощенный, становится Его воплощенным милосердием, и из сосуда проклятия — сосудом Его милости. Самый глубокий, самый тяжелый, самый стыдный грех, когда Христос касается его Своей милостью и прощением, превращается из глубокой раны ко смерти — в глубокую чашу с благодатью Его милосердия. Он саму смерть преображает в спасение.

А из черного зеркала Марии Иуда преображается в Ее подлинного двойника. Искариот, как и Богородица — оба образы милости Божьей, бесконечной, горячей и заступнической Его любви. Она — образ того, как человек может тянуться к Богу, а он — как Бог может снизойти до человека. Величайшее смирение и чистота Матери; величайшее раскаяние убийцы, чей кровавый грех убелен, как руно, Его милостью. Как Ее мы зовем Надеждой безнадежных, так и его история — точно такая же надежда безнадежных, боящихся глаза на Него поднять в раскаянии.

Да, грех однажды превзошел человеческую душу, и сатана был близок к победе как никогда. И… как всегда, далек от нее, потому что милость Христа превосходит и такой грех.

Христос никогда не отступится от грешника и не отнимет Своей защиты. Нет в Нем холодного «уважения» к человеческой «свободе» выбрать грех и примирения с таким решением. Здесь ложь в самом определении. В свободе можно выбрать только Бога, а грех человек всегда выбирает в несвободе, в обмане и прельщении, что бы он сам по этому поводу ни думал. А в Христе нет ни малейшей терпимости к сатанинской лжи и к греховному рабству. Никогда про живого человека Он не скажет: «…что Мне до того, смотри теперь сам».

Он не бросает. Никакая бездна не поглотит того, про кого Он сказал: Я в тебе, и ты во Мне. Он нисходит в самую страшную пропасть, в самую погибель — Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее, — в самое сердце греха и ада. Не брезгуя и не оставляя. И на самом дне касается с любовью, которую ничем не уничтожить и не изгладить, потому что мы можем разрушить себя до основания, но основание наше — Его любовь, и его Он разрушить не позволит никогда и никому.

И дно становится горней высью.