И все же в Евангелии есть недвусмысленное свидетельство того, что он был вор и доверием Христа был облечен зря. Так что же, ошиблись пророчества, ошибся Христос или ошибаюсь я?

И сама загадка, и ключ к ней лежат в рассказе Иоанна о помазании Христа миром за несколько дней до распятия. Но этим ключом надо еще открыть правильный замок, потому что его вечно суют не туда, и получается не отпертая, а взломанная дверь. Да еще и не та.

Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел [при себе денежный] ящик и носил, что туда опускали (Ин. 12: 3–6).

Обычно эту историю и вывод из нее понимают «в лоб»: Иуда вознегодовал, потому что деньги прошли мимо кассы, а следовательно — мимо его собственного кармана. «Лучше бы ты продала это миро и отдала деньги мне, а я бы уж нашел, как ими распорядиться», — словно говорит Иуда, а Иоанн как бы расшифровывает окончательно: Искариот не заботился о нищих, а деньги предпочитал присваивать. В греческом тексте на месте слова «носил» стоит куда более выразительное «таскал» ^[13]: он таскал из ящика то, что туда опускали. Вор и есть вор, и это сразу резкое снижение образа: человеком, который ворует у своих, можно лишь гнушаться.

Но если не побрезговать и вчитаться в эту историю чуть внимательнее, то и возражение Иуды, и пояснение Иоанна царапают, словно гвоздь, торчащий из текста. Особенно пояснение Иоанна. С него и начнем.

Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел [при себе денежный] ящик и носил, что туда опускали.

Итак, Иуда о нищих не заботился. Иуда брал для себя деньги из казны. Его возмущение при помазании Христа миром — и лицемерие, и негодование об упущенной выгоде. Казалось бы, все ясно.

Но чуть ниже, рассказывая о Тайной Вечере и об уходе Иуды, Иоанн пишет:

А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: купи, что нам нужно к празднику, или чтобы дал что-нибудь нищим (Ин. 13: 29).

И получается, что вор до самого последнего момента был казначеем общины, и в том числе по слову Христа оделял деньгами нищих. Но как это могло быть, учитывая всеведение Христа, о котором пишет все тот же Иоанн?

И это о чужих людях. А уж о Своих-то учениках Он и подавно знал все досконально. Не могло же такого быть, чтобы Его апостол, казначей, за Его спиной и неведомо для Него воровал из общей казны деньги?

Что же, Дух Святой зачем-то открыл Иоанну то, о чем предпочитал молчать Сам Христос? Но Дух Святой чужие грехи не открывает, Господь никого не выставляет на позор и на людское судилище. «Благий Бог терпит нас с любовью и никого не выставляет на позор, хотя и знает, как сердцеведец, наше греховное состояние» ^[14].

Господь не будет вытаскивать на белый свет наши тайные грехи, чтобы швырнуть их на немилостивый людской суд. Он, скорее, наоборот, прикроет нас, желая быть нашим единственным Судьей. Об отношении Христа к людскому суду мы знаем из истории о чуть не побитой камнями блуднице (см.: Ин. 8: 3–11).

Одно дело — рассказать про предательство, потому что про него и так все знают. Другое — выставить на всеобщее обозрение еще один грех, до того сокрытый — и Христом, между прочим, вслух ни единожды не проговоренный. Тем более что тему любви к деньгам Иоанн потом вообще никак не обыгрывает. Можно было бы понять рассказ о воровстве у евангелистов-синоптиков, которые перекинули бы смысловой «мостик» между крадеными деньгами и полученными сребрениками, но Иоанн, в отличие от Матфея, Марка и Луки, предпочитает о тридцати сребрениках молчать.

Поэтому все-таки маловероятным мне кажется, что Святой Дух открыл Иоанну новые, прежде скрытые грехи Искариота.

Или, быть может, все всё знали? Знали апостолы, знал и Сам Иисус, как Иуда обходится с деньгами, о его жестокосердии к бедным… Знал? И никак не препятствовал этому? До самого конца терпел рядом с Собой вора, и не просто терпел, но не мешал ему воровать? Но зачем? Почему? Ведь это называется вводить во грех и потакать греху.

То уже поразительно, что Спаситель, отбиравший Себе ближайших Двенадцать, ночь в молитве проведший перед этим, зачем-то призвал нераскаянного вора. Но, в конце концов, если Иуда действительно воровал деньги из казны, можно было попросту с ним распрощаться. Что такой человек мог проповедовать? Мало, что ли, в Галилее честных людей — взял бы Иисус на его место одного из семидесяти, да того же Матфия, которому и так суждено было заменить Иуду.

Хорошо, Христос сострадателен и милосерд, а Иуда, будучи уличен, искренне раскаялся и просил прощения. Пусть не выгнать, но хотя бы предупредить: мол, еще раз — и вылетишь из апостолов, ахнуть не успеешь! Он там точно не единственный умел деньги считать, на крайний случай еще бывший мытарь Матфей есть, ему можно казну передать, он привычный.

Нет. Иуда до самого конца вор. И казначей до самого ухода с Тайной Вечери. Удивительное сочетание. Абсолютно невозможное.

Традиционное толкование ясности в этот вопрос не привносит.

«Но почему же Иисус Христос, зная, что Иуда вор, позволил ему быть хранителем денежного ящика? Конечно, ради этой слабости Иуды, чтобы он, удовлетворяя таким образом своему сребролюбию, не продал из-за этой своей страсти Учителя» ^[15].

То есть Христос пытался удержать ученика от предательства, попустительствуя воровству. А что еще ему можно было разрешить, лишь бы не допустить измены: убийство? прелюбодеяние? лжесвидетельство?

Схожую мысль высказывает святитель Иоанн Златоуст:

«…это для того, чтобы отнять (у Иуды) всякое извинение. В самом деле, он не мог сказать, что сделал это (предал Иисуса) по любви к деньгам, так как находил достаточное удовлетворение своей страсти в ковчежце; нет, это он сделал по великому нечестию, которое Христос хотел обуздать, оказывая ему снисхождение. Поэтому Он и не обличал его в краже, хотя и знал об этом, чтобы тем обуздать его злое пожелание и отнять у него всякое оправдание» ^[16].

Логика святителя ясна: не обличая малый грех, Христос хотел уберечь Иуду от большего. Но как можно обуздать нечестие, «оказывая снисхождение» греху, от которого человек не отстает? Разве вор, чье преступление раз за разом остается безнаказанным, не распускается от этого вконец? И неужели Христос полагал, что нарушение заповеди «не укради» не помешает спасению, если удастся удержать Иуду от предательства?

Да и зачем Господу «отнимать у Иуды всякое оправдание»? Уж, казалось бы, если можно мотив предательства максимально «заземлить», так это и надо было сделать ради души предателя: от такого мотива легче призвать к покаянию, чем от нечестия и богохульства. А зачем лишать его оправданий — чтобы вынудить предать из самых страшных мотивов?

И перед кем собирался «оправдываться» таким образом Иуда? Перед людьми — вряд ли. Перед Христом? Ну, фраза: «Господи, я предал Тебя, потому что денег очень захотелось» — оправдание, откровенно говоря, так себе, и я не вижу, почему бы к нему при таких мотивах предательства следовало отнестись со снисхождением.

Тем более что потом сам же Иоанн Златоуст, упрекая Иуду в непокаянии на Тайной Вечере, скажет, что тот должен был… каяться в помутнении рассудка от сребролюбия. «Прости меня, купившего себе вред и погибель; прости меня, у которого золото похитило разум» ^[17], — именно такими словами, считает святитель, Искариот должен был умолять Христа о прощении. А какой в этом смысл, если Златоуст сам пишет, что Спаситель заведомо лишил Иуду такого оправдания?

Впрочем, по всей видимости, Златоуст и сам не до конца был удовлетворен своим объяснением. Предваряя его, он пишет:

«Если же кто спросит, почему (Христос) поручил татю ковчежец нищих и сребролюбца сделал распорядителем, то я отвечу, что сокровенную причину этого знает Бог» ^[18].

Существует и такая точка зрения: Иисус заранее знал, кто Его предаст, поэтому не мешал ему грешить. Дескать, так и так тому погибать, какая уж разница, зато прочие апостолы останутся чисты. Но это Христос, а не Макиавелли, и оскорбительно даже предполагать в Нем такой цинизм. А уж думать, что Он возлагал всю тяжесть греха на одного человека, чтобы не дать соблазниться другим, — вообще нечто запредельное: какое может быть согласие между Христом и Велиаром?

Короче говоря, при традиционном толковании остается совершенно неясно, как и почему вор стал апостолом, казначеем при Христе и пробыл им все три года.

Легче всего, конечно, было бы закрыть глаза на этот эпизод, сочтя, что Иоанн, ненавидя предателя, просто не жалеет для него черной краски и художественных преувеличений. Но это евангельский текст, и мы не можем вычеркивать из него то, что нам не нравится, даже если очень хочется.

И в таком случае эти слова Иоанна следует понимать как-то иначе: не царапая сомнением ни Христа, ни евангелиста, не противореча пророчествам Ветхого Завета и признавая боговдохновенность Нового… то есть Иуда — вор и не вор одновременно, и деньги из казны он таскал, но не таскал.

Да-а-а, задачка-то со звездочкой.