И когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним… (Лк. 22: 14)

Из Евангелия мы доподлинно знаем лишь то, что рядом с Учителем возлежит Иоанн ^[40], о том, как расположились другие ученики, ничего не сказано. Где же было место Иуды? На этот счет есть разные догадки. Одни исследователи, и их можно понять, предпочитают отсадить предателя подальше от Христа. Другие, напротив, полагают, что Иуда возлежал по другую руку от Иисуса или как минимум недалеко от Него.

В пользу последнего предположения говорит несколько обстоятельств.

Во-первых, стол пасхальной Вечери ничуть не был похож на то, что мы видим на знаменитой фреске да Винчи. Христос и апостолы не сидят в ряд, а возлежат за столом, имеющим форму буквы «П». Иными словами, это не один, а три стола, составленных соответствующим образом.

Иисус на Вечере говорит, что рука предающего Меня со Мною за столом ^[41], и это значит, что Иуда находился за тем же крылом стола, что и Он Сам.

Во-вторых, они действительно не сидят, а возлежат, а это значит, что возможности движения у них ограничены. В таком положении дотянуться до какого-то блюда тяжелее, чем сидя, а вставать для этого из-за стола было не принято. Иисус же говорит, что предатель опускает руку в одно блюдо с Ним: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня ^[42]. Если Иуда возлежал не рядом с Христом, то он просто не смог бы опустить руку в то же блюдо, что и Он.

В-третьих, на Вечере они обмениваются репликами, буквально двумя словами, но их слышит только Иоанн. Остальные ученики не понимают, что Иисус говорит Иуде, то есть произнесено все было негромко. Сиди Иуда не подле Христа, а между апостолов, Иисусу пришлось бы говорить с ним во весь голос.

Ученые Института библейских исследований в Эйн-Кареме восстановили порядок, в котором, согласно библейской традиции, должны были возлежать вокруг трехстороннего стола Христос и ученики. Их выводы подтверждают ту версию, что Иисус и Иуда на Вечере находились рядом друг с другом:

«Левое крыло стола считалось самым важным, и хозяин занимал второе место от конца. Места слева и справа от хозяина были наиболее почетными, особенно слева. Зная правила организации и проведения трапезы, мы можем предположить, что Иисус сидел на месте хозяина. По традиции участники застолья обычно опирались на левый локоть и ели правой рукой. Поэтому Иоанн, возлежавший у груди Иисуса (Ин. 13: 23), должно быть, находился справа от Него.

Два признака указывают на то, что на почетном месте рядом с Иисусом находился Иуда. Хлеб, который макают в блюдо, обычно предлагается почетному гостю, в Евангелии от Иоанна (13: 26) сообщается, что Иисус подал его Иуде. И Иуда должен был возлежать рядом с Иисусом, чтобы иметь возможность опустить руку в одно с Ним блюдо (Мф. 26: 23). Очевидно, Иисус, знающий о грядущем вероломстве Иуды, оказывал ему все мыслимые знаки внимания, чтобы дать возможность что-то изменить <…> возлежание Иисуса у груди Иуды в течение всей трапезы, должно быть, усилило конфликт в сердце Иуды» ^[43].

И это значит, что Христос не просто позвал предателя на последнюю трапезу, в круг самых близких, любимых и доверенных. Не просто омыл ему ноги. Он делает больше: сажает его рядом с Собой, явно и откровенно являя ему Свою близость и доверие. И не просто сажает — как Иоанн, опиравшийся на левую руку, практически возлежит у Него на груди, так и Сам Иисус, точно так же облокотившись во время трапезы на левую руку, опирается на плечо Иуды и лежит у него на груди. Близость, мыслимая только между друзьями.

Прикрой Мне спину, пока Я буду говорить о твоем предательстве.

Как опирался Он на него все эти годы, как не боялся повернуться к нему спиной, как привык, что Иуда всегда рядом — так и теперь сидят они: Иисус откидывается на плечо Искариота, а тот слышит Его дыхание и чувствует, как бьется сердце Учителя. А Учитель возлежит на груди предателя и говорит, что будет предан, не глядя на него, чтобы не смутить и не обличить перед апостолами, но всем сердцем желая его дозваться.

Иисус не просто хочет его покаяния — Он сделал все что мог, чтобы ему это покаяние облегчить. Никто из учеников ничего не знает до самого конца. Иисус произносит слова обличения, но не называет имени. Их головы рядом так, что волосы смешиваются. Иуде достаточно шепнуть Ему два-три слова — никто не услышит. Да хотя руку Его сжать, ничего не говоря, если стыд горло перемкнет.

Святитель Иоанн Златоуст, правда, считает, что все должно было быть ярко и драматично: «Ему надлежало бы <…> встать из-за стола, надлежало бы просить ходатайства о себе соучеников своих, надлежало бы обнять колена Спасителя и умилостивлять Его такими словами: <…> прости меня, купившего себе вред и погибель; прости меня, у которого золото похитило разум; прости меня, злобно обольщенного фарисеями» ^[44].

Трогательно, конечно, красиво, но к чему такие страсти? Иисус не хочет ему ни позора, ни публичного раскаяния, ни призвания учеников в свидетели и ходатаи, тем более что это вообще дракой может кончиться. Не нужна Господу эта театральщина. Он просто хочет ему спасения, а не гибели.

И Вечеря для Него — одна сплошная жертва, бесконечный Его кенозис ^[45] ради этой цели. Начиная от этого тяжелого для Христа соседства, заканчивая всем, что Он на Тайной Вечере сделает для Иуды и скажет.

Как же Ему больно! Как больно, когда предает друг! Когда рядом тот, кто три года был Тебе верен, а сейчас ищет Твоей смерти. Он здесь, подле Тебя, но это уже не близкий, которому доверяешь абсолютно, а палач Твой, лгущий Тебе даже своим присутствием на этом дружеском ужине. Невыносимо больно. Христос перед ним чист, Он не нанес ему никакой обиды, не дал никакого основания так с Собой поступить. Любви Своей не отнял у него ни на самую малость. Это совершенно, абсолютно незаслуженная подлость, удар в спину, для которого не было ни малейшего повода, и тем он больнее и горше.

Иуда поступает с Ним совершенно бесчеловечно.

И принять такой удар, не озлобившись, не пожелав мести и воздаяния предателю, а желая ему только покаяния ради его же спасения, мог только Он один.

И Христос Себя не щадит, не спасает от этой боли. Он допускает Иуду на Вечерю, чего тот совершенно не заслуживает, и не отсаживает подальше, где на него можно было бы взглянуть с укоризной (или даже вовсе не глядеть, не стоит он того), — а зовет на почетное место подле Себя.

Не просто почетное — спасительное, если только Иуда захочет этого спасения. Если одумается и припадет головой к Его плечу, раскаиваясь и не находя слов. Это исповедальная близость, и Он ждет, Он готов принять исповедь, хоть словами произнесенную, хоть умоляющим жестом, хоть виноватым взглядом. Да чем угодно. Не губи себя только, друг Мой, брат Мой, покайся, припади ко Мне! Я подхвачу — ты лишь припади. Пока еще не закрыты двери покаяния, пока еще можно все изменить. Ты далеко уже зашел, но Я все еще рядом, могу обнять, прикрыть, спасти. Вернись ко Мне, Я не попрекну, Я обрадуюсь, что сатанинское безумие оставило тебя, ибо Я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог; но обратитесь, и живите! (Иез. 18: 32)

Ох, как тяжело Иуде будет вспоминать все это шестью часами позже!

Но пока у него хватает совести место подле Христа занять. И не просто занять, а вызывающе говорить с Ним, словно нарываясь на скандал. И устроить пародию на исповедь.

Ничем иным нельзя объяснить его откровенную издевку в ответ на обличение и на самые страшные слова, которые звучат на страницах Евангелия. Поведение Иуды на Тайной Вечере — это вызов: он совершенно не заботится о том, чтобы сохранить свою тайну, и в какой-то момент возникает странное ощущение, что дай ему волю — во всеуслышание объявит себя предателем. И полюбуется произведенным впечатлением.

Уже из одного этого можно сделать вывод, что тридцать сребреников — не главный мотив предательства. Сатана забирает над Иудой все большую власть, а что сатане деньги? Его цель — помучить Христа и понадежнее погубить Иуду.

Ничего. Пусть глотает крючок поглубже, пускай словит свой острый кайф почти полной откровенности. Пусть развлекается. Расплата не за горами.