Пенни

– Ну так вот. Короче, Мири уселась на тот же самый стол, на котором сидела Фатима в тот вечер, когда мы привели ее в школу. Мы с Солейл собрались сесть рядом, но она сказала, что мы должны найти себе другие столы, чтобы распределиться среди группы. Я ей говорю: «Что значит «распределиться»?» А она мне: «На случай, если у ребят будут вопросы». Какие у них могут быть вопросы? Ладно, я-то сразу поняла, что Мири затеяла. Она хочет быть центром собрания – мечтает стать второй Фатимой Роу. В общем, она села, положив ногу на ногу, совсем как Фатима, и стала говорить совсем как она, – про то, что мы должны стремиться к тому, чтобы раскрыть друг другу «драгоценную правду». (Замолкает.) Знаете, я ведь тоже верила в эту теорию. Реально верила. Мне казалось, мы сможем объединить ребят в группу единомышленников, как и обсуждали в «Ведьмином вареве». Фатима даже подсказала нам, что делать, – например, составила повестку дня. Было здорово разговаривать про человеческие связи, придумывать, кого мы могли бы привлечь. Это как приятное домашнее задание, а я ненавижу домашние задания.

– И как прошло собрание?

– (Стонет.) О-о, это было, типа, шоу «На сцене Мири». Она говорила о себе и о том, как теория помогла ей стать близкой подругой Фатимы. Ее не заботило, что в повестке дня стоит анализ книги и рассказ об основных принципах теории. Мири просто рвалась поведать всем, как она стала закадычной подружкой знаменитой писательницы. Слушать было тошно.

– А как реагировали остальные?

– Все как будто в транс впали; смотреть было противно, как они повелись.

– А как же Солейл? Что она делала в это время?

– Солейл? Да она вообще не обращала внимания на то, что несет Мири, потому что шушукалась с Джоной. Уж не знаю, как он оказался рядом с ней; предполагалось, что он должен сидеть за столом с каким-нибудь новым членом сообщества. (Думает.) Может, и не так плохо, что Мири хотела стать лидером. Просто мне казалось, что знакомство с Фатимой и теория построения более глубоких связей должны помочь нам разрушить тесные компашки и стать более близкими друзьями. А мы не применяли теорию ради общих интересов. Каждый из нас использовал ее для своих личных целей.

– Хм-м…

– Мири использовала теорию, чтобы сблизиться с Фатимой, а Солейл – чтобы сблизиться с Джоной.

– Ты права.

– А я вообще ее не использовала. Я была просто… (Замолкает.)

– Кем?

– Ну не знаю… нянькой для кота.

– Отстой. Должно быть, ты себя паршиво чувствуешь.

– Вот именно. И знаете что? Как-то вечером у кота не осталось вообще никакой еды. Я сказала об этом Фатиме, только разве она меня послушала? Нет!

– Ничего себе.

– И что мне оставалось делать? Я же не злодейка, мне не хотелось, чтобы бедный котик умер от голода. Пошла в магазин и сама купила ему еду. Специальный корм для котов с чувствительной пищеварительной системой. Он довольно дорогой, и в маленьких пакетиках его не продают. Либо здоровенный мешок, либо ничего. Мешок весил больше, чем сам кот. Я оставила чек на столе, но Фатима так и не вернула мне деньги.

– Вот так история. Я бы здорово разозлился.

– Я тоже разозлилась, да еще как! Мне просто не хватило храбрости сказать об этом вслух. Фатима купила целый дом, но не захотела вернуть мне восемьдесят баксов.

– Пенни! Покажи ему отрывок из книги!

– Я как раз собиралась! Папа, иди внутрь! (Вздыхает.) Уф-ф. Извините.

– Никаких проблем. Так у тебя есть для меня какой-то текст?

– Да, отрывок из «Подводного течения», который Мири читала на собрании. (Вынимает из блокнота несколько сложенных листков, разворачивает их.) Папа сделал ксерокс. Он подумал, вам будет интересно.

– Конечно, очень интересно. Спасибо, это здорово. (Показывает листки в камеру.)

Слоан Кеттеринг называет палату «химиотерапевтическим люксом», как будто это что-то роскошное. Можно подумать, это ВИП-ложа для рака. В устах Слоан слово «люкс» означает: «Эй, ты в полной жопе, зато здесь есть кожаное кресло и телевизор с плоским экраном».

Мама, не отрываясь от экрана, смотрит свои любимые комедии и запивает их коктейлем из лекарств. Говорит, единственный способ держаться для нее – следить за знакомыми сюжетами, смеяться знакомым шуткам, видеть знакомые лица. Ситкомы – мамина духовная пища, особенно сейчас, когда она уже почти не интересуется пищей телесной. Сама я не фанатка ситкомов. Актеры переигрывают. Смех за кадром раздражает. Родители преувеличенно интересуются жизнью детей – усаживаются на край кровати, чтобы поговорить по душам, ругаются с тренером, бегая по краю футбольного поля, или делают с детьми парашют для яйца. На этот раз мама просит меня выбрать комедию, и я выбираю «Фрейзер» – единственный сериал, который хоть как-то терплю, потому что он не такой тупой и там нет шаблонной семейки из пригорода.

В этой серии Фрейзер притворяется евреем, чтобы очаровать симпатичную еврейку, с которой познакомился в торговом центре. Когда она приходит к нему домой, его отец прячет новогоднюю елку в ванную, а его брат Найлз, нарядившийся Иисусом для костюмированной сценки, прячется на кухне. Мы с мамой смеемся в положенных местах. Как говорится, смех – лучшее лекарство.

Мои мысли без предупреждения сворачивают в запретную зону: я думаю о Рождестве, которое проведу уже без мамы. Я пытаюсь выбросить эту мысль из головы, но каждый раз, когда раздается смех за кадром, она возвращается. В следующий раз я увижу эту серию «Фрейзера», скорее всего, случайно. В один прекрасный день, переключая каналы, наткнусь на нее и вспомню, что в последний раз смотрела ее с мамой в «химолюксе», незадолго до маминой смерти. Эта серия, весь сериал отныне для меня невыносимы. А может быть, наоборот, теперь они для меня драгоценны? Не знаю, что со мной тогда будет, и не узнаю, пока это не случится – неизбежное мелькание каналов и вдруг знакомые кадры из «Фрейзера». Когда эта серия меня настигнет? Теперь я все время буду этого бояться. Люди за кадром по-прежнему будут смеяться, а моя мама будет лежать в могиле.

Я пропускаю мимо ушей какую-то шутку (что-то между Фрейзером и Найлзом), поэтому мама хлопает меня по руке. Я хмыкаю и принимаю подобающе веселый вид. Приходит медсестра и ставит маме капельницу с химиотерапевтическим препаратом. Мы продолжаем смотреть телевизор, только я понимаю – мы обе смеемся не над сериалом, а над собственными смешными историями – мы не рассказывали их друг другу целый год. Мне хочется выключить телик и попросить маму, чтобы она рассказала мне, как ходила на свидание на пляж и у нее из купальника вывалились поролоновые подушечки. Мне хочется услышать, как она говорит: «Они плавали на поверхности воды, как размокшие булочки». Мне хочется снова рассказать ей, как я в седьмом классе впервые пошла на свидание с Тревором Логаном. Мы были в кинотеатре, пришла его мама, уселась рядом с Тревором и кормила его сухариками, которые доставала из сумки.

Внутри меня поднимается паника от мысли, что наши моменты, наши истории, наши слова, наш смех – все будет утрачено. Я хочу слушать, я хочу рассказывать. Времени уже не осталось. Я не смогу отмотать его назад, не смогу наткнуться на нас с мамой, переключая телеканалы поздно вечером. Расскажи мне, расскажи мне, а я расскажу тебе. У нас было время, а теперь его почти не осталось. Мы упустили его, не заметили, как оно утекло, за бесчисленными медицинскими процедурами, спорами, попытками избегать друг друга.

Я выключаю звук телевизора, приглушая Фрейзера и Найлза, Мартина, Эдди и собаку, и поворачиваюсь к маме.

– Что со звуком? – спрашивает она.

– Мам, расскажи еще раз, как ты ходила на свидание. Помнишь? Свидание на пляже…

Мама смеется, еще не успев начать свой рассказ. От ее смеха у меня все внутри переворачивается. Я слушаю ее голос, а мое сердце обливается кровью.

– Да, я помню эту часть. Фатима действительно здорово пишет. Очень эмоционально.

– Правда ведь? Меня тоже тогда проняло, хоть я и злилась на Мири. Всех проняло – наверное, из-за атмосферы: звезды, чтение и все такое. А еще у меня в голове звучали слова Фатимы про то, что нужно делиться правдой. Я была в паре с Натали Сингх. Она у нас в классе главная отличница, у нее средний балл 4.2. Я сама предложила позвать ее на собрание, потому что она, типа, хороший пример для всех нас. Не думала, что окажусь с ней за одним столом. Нет, она нормальная девчонка, правда, за все наше обучение в Грэме я едва перекинулась с ней парой слов. Было странно вот так вот лежать рядом с ней. Когда мы сели, мы должны были посмотреть друг другу в глаза, осознать присутствие друг друга здесь и сейчас и прожить этот момент вместе. Фатима рассказывала нам об этом, однако проделать такое с другим человеком, в реальной жизни – совсем другое дело. Получается, что тот, кто сидит перед тобой, превращается из какого-то левого чувака в твоего знакомого. В общем, не знаю, как это работает, но у меня получилось. Я прямо-таки почувствовала, что по-настоящему вижу Натали.

– Похоже, теория Фатимы дала поразительные результаты. Кстати, я договорился об интервью с Натали и еще несколькими учениками, которые были на том собрании.

– Правда?

– Да.

– Здорово. Передавайте Натали привет от меня.

– Передам. Интересно, что Натали думает о теории и том упражнении, которое вы проделали.

– Да, мне тоже интересно.

– Расскажи об открытом вопросе. Смотри, как забавно получилось. Я задал тебе открытый вопрос об открытом вопросе. (Смеется.) Прости, не мог удержаться. Рассказывай.

– (Смеется.) Ладно. Вопрос был такой: «Чего ты хочешь от жизни?» (пауза) Я сказала Натали, что она привлекает внимание, потому что она отличница. Мири – заводила, и так понятно. (Закатывает глаза.) Солейл – красотка, а Джона – новенький. Все они чем-то выделяются. А потом я сказала: я тоже хочу, чтобы меня заметили. (Замолкает.)

– Что с тобой?

– Не знаю, почему, но когда я говорила об этом, я заплакала. Ужасно глупо было. Полная фигня.

– Вовсе не фигня. Это твоя драгоценная правда. Это было важно для тебя. Так что ничего глупого тут нет.

– Да, наверное. Спасибо. Я долго думала над этим вопросом. Все пыталась придумать какой-то другой ответ, но так и не придумала. «Невозможно скрыть свою истинную сущность» – так говорила Фатима.

– И она была права?

– Ведь права?

– Что думаешь об этом?

– Ладно, проехали. Значит, твой отец называет общество «Подводное течение» сектой. Ты тоже считаешь последователей Фатимы сектантами?

– Что? (Поднимает глаза.) Нет, конечно. Вовсе не секта. Нам просто нравились книга и теория, и Фатима тоже. Вот и все. Мы же не жгли свечи и не пели гимны. Это просто слухи.

– По-твоему, что такое секта?

– Э-э… ну, это когда есть какой-нибудь гуру, который, типа, весь из себя очень странный, и люди носятся с его идиотскими идеями, даже если они совсем бессмысленные. А еще у этого гуру должна быть толпа последователей, которым нельзя от него уйти. Я бы в такое никогда не вписалась.