Лет семнадцать тому назад, незадолго до своей кончины, мне позвонил Рональд Колман через своего друга, продюсера Уильяма Фрая, сообщил, что является моим поклонником, и пригласил вечером на коктейль к себе домой, где-то в районе бульвара Сансет и улицы Догени.

Колман вышел мне навстречу, на лестничную площадку многоквартирного дома, представил своей очаровательной жене Бените, протянул мне бокал и сказал, что рад наконец встретиться со мной.

– А мы частенько встречались с вами, – сказал я.

Колман заинтригованно улыбнулся и спросил, где именно.

– Перед «Колумбией» на Гауэр-стрит, каждое божье утро на протяжении шести месяцев в 1937 году, когда вы снимали «Затерянный горизонт», – сказал я. – Я, должно быть, брал у вас автограф с полдюжины раз. Я был упитанным мальчиком на роликовых коньках. Гарри Кон вечно бранился по пути на студию, отбиваясь от меня.

– Что ж, – сказал Колман, – тогда выпьем за упитанного мальчика на роликовых коньках, проделавшего путь оттуда сюда, к этому тосту и к этому часу. Ваше здоровье!

Мы выпили за странноватого мальчишку, и мои мысли перенеслись в апрель 1934 года, когда в разгар Великой депрессии папа перевез нашу семью на Запад в поисках работы.

Мы переехали на квартиру, где мы с братом спали на выдвижной кровати. На второй день после прибытия в Лос-Анджелес я протопал два квартала до угла Западной авеню и бульвара Пико и спросил киоскера:

– Как пройти на студию «Эм-Джи-Эм»?

Он показал на запад, куда я и направил свои стопы.

– Эй, псих, – закричал продавец газет, – туда пешком не добраться! Это ж десять миль!

– Тогда, – заключил я, – я поеду туда на роликовых коньках.

Только я покатил на роликах не на «Эм-Джи-Эм», а по Западной авеню до Мелроуз-авеню и по Мелроуз-авеню до Марафон-авеню, и каждый летний день 1934, 1935 и 1936 годов я околачивался у студий «Парамаунт», RKO и «Колумбия». В обеденное время меня можно было увидеть напротив ресторана «Вандом». К ужину я болтался около ресторана «Браун Дерби». Пока все кинозвезды ели, я голодал. Иногда у меня набиралось аж 15 центов, на которые можно было купить солодовое молоко (5 центов) в «Белой бревенчатой хижине». Остальные 10 центов я платил за проезд на трамвае в полночь, если мне было неохота катить на роликах.

Дважды у меня не оказывалось денег, и дважды в летний полдень я брал взаймы пять центов у Роско Карнса и еще пятак у Уоллеса Форда. К своему стыду, я частенько задумывался о том, чтобы вернуть им пятицентовики, прилепив их пластырем на обложку одной из моих книг. Но вы же знаете, как это бывает. Вечно до таких вещей руки не доходят. Оба этих замечательных человека ушли от нас, но долг остался. Забавно, что запоминаются пятаки, а не доллары, полученные впоследствии.

Думаю, вы уже догадались, что это не мемуары, подрывающие устои киностудий и рассчитанные на то, чтобы их разразил гром и проч., а всего лишь собрание заурядных воспоминаний, свидетельствующих о том, что я был одним из Них. Странноватых субъектов. Из Чудаковатого Племени Фотографов и Охотников за Автографами, которые ждали долгие дни и ночи, которые жили грезами других людей и уходили домой, осчастливленные пятисекундным разговором с Джорджем Гершвином перед «Сарди» на Голливудском бульваре или тем обстоятельством, что молодая звезда (ныне потускневшая) Гертруда Майкл коснулась их локтя, плеча или щеки и одарила их улыбкой.

И если эта статья имеет какой-либо смысл, то он заключается в том, что я переметнулся на ту сторону. Я дезертировал. Каждый летний вечер по пятницам после бокса на Стадионе голливудского легиона меня можно было видеть в компании полудюжины этих удручающе странных персонажей. На следующее лето я исчез окончательно и бесповоротно, забросив свои пять тыщ автографов и положив на полку ролики: начали публиковаться мои первые рассказы.

Я не знаю, чего добились в жизни одержимые из этого разношерстного скопища: чокнутые тетки с чокнутыми мамашами. Я знаю лишь, что у меня была двоякая мечта – лицезреть знаменитостей и самому стать одним из них.

С осени 1934 года и до конца 1937 года я бывал повсюду в компании трех неистовых девиц, сестер Фредриксон, 13, 16 и 17 лет от роду, которые знали Джорджа Рафта, Джонни Вайсмюллера, Дика Пауэлла и Бинга Кросби. Девочки всегда действовали командой, присматривая друг за дружкой. Вряд ли кто-либо встречал кого-нибудь из них в одиночку. Когда я мог, то присоединялся к ним.

Проявляя чудеса наглости, мы околачивались у старого отеля «Голливуд» во время трансляций одноименной радиопрограммы. В те времена в Лос-Анджелесе не существовало больших вещательных студий, и большая часть трансляций осуществлялась из здания автосалона Дон Ли на углу Восьмой авеню и Биксель-стрит.

В тот вечер транслировали «Жизнь бенгальского улана» с Гари Купером во время очередной радиопередачи «Отель “Голливуд”». Я подошел к Луэлле Парсонс и попросил ее, прямолинейно и, надеюсь, учтиво, взять меня с собой на передачу. Мисс Парсонс довела меня да двери, а затем впустила внутрь и усадила в малой студии прямо за спиной Гари Купера. Впоследствии, когда «Отель “Голливуд”» транслировали из театра на Фигэроа-стрит, я залезал на заднее сиденье лимузина Луэллы, когда ее чернокожий шофер выполнял поручения хозяйки. У каждого светофора прохожие заглядывали на заднее сиденье и обнаруживали всего лишь упитанного мальчишку из средней школы Берендо в поношенной одежде. Год выдался удачный.

В ту пору, незадолго до этого, зрители были новшеством во время трансляции радиопередач. Я ошивался у театра на Фигэроа-стрит, донимая всех, и мы с моим приятелем Доном Харкинсом оказались единственными зрителями на выступлении Бернса и Аллена. Поднимали занавес, Бернс и Аллен выходили на сцену, играл оркестр, мы с Доном сидели в первом ряду посередине, в окружении тысячи пустых кресел, а Джордж и Греси показывали номера для двух не очень умытых знакомцев.

В те времена вечерами по средам я вручал Джорджу и Греси четыре страницы неимоверно чудовищного сценария, и спустя неделю Джордж говорил мне, какой он замечательный.

В те времена в конце каждой трансляции Джека Бенни на студии «Эн-Би-Си» на Мелроуз-авеню я запрыгивал на сцену, чтобы стащить и унести домой сценарий передачи.

В те времена сестрички Фредриксон, затаив дыхание, прикатили из Санта-Аниты на машине Бинга Кросби, и мы все сидели среди немногочисленной аудитории на радиотрансляции мюзик-холла Крафта. Так хотел Бинг. Чтобы слушателей было немного. Всего несколько друзей в темноте трехсотместного зала.

В те времена при случае Джордж Рафт, выходя из «Браун Дерби» в час ночи, подвозил девочек и меня по Мелроуз-авеню и бульвару Ларчмонт до последнего трамвая. Джордж помогал нам сесть вагон «S», бросал несколько монеток в ящик и уезжал в сторону Беверли-Хиллз, а мы гремели по стальным рельсам домой, рассыпая искры, как молнии.

В те времена Эл Джолсон, завидев меня в первом ряду во время радиотрансляции «Шелл-шато», спрыгивал со сцены в зал, хватал ролики с моих колен, запрыгивал на сцену и начинал прилаживать их к своим ступням. Я запрыгивал вслед за ним, раздраженно отбирал у него ролики и под бурные аплодисменты возвращался на свое место.

В те времена каждую пятницу по вечерам Мэй Уэст приходила на боксерские матчи на Стадион легиона с Кэри Грантом, Фредом Алленом, Джеком Бенни, Джорджем и Греси.

В те времена Джонни Грин покупал мне мороженое перед RKO. Я встретил его десять лет спустя и спросил, помнит ли он меня. Он не помнил. А я его помню.

В те времена Фред Астер танцевал по радио на небольшой платформе шесть на шесть футов в старом Паккард-шоу, а я сидел в первом ряду, и сценарии в моих бумагах доказательство тому.

Давно уж нет большинства помешанных, одержимых, неприкаянных поджидателей и коллекционеров, с которыми я ходил и бегал.

Особенно мне запомнилась одна парочка. Женщина по имени Элси и ее вездесущая жизнерадостная мамочка, которые все лето, хоть в дождь, хоть в жару, встречали меня перед студией «Парамаунт». Или осенью, у футбольного стадиона, или маячили в тот вечер в 1937 году, когда Леопольд Стоковский привез свой оркестр из Филадельфии и дал концерт в зале «Пан-Пасифик», и там собрался весь Голливуд, а я протиснулся туда с опозданием, используя старый билет в отель «Голливуд», и стоял возле Фредерика Марча, слушая исполнение на бис и кивая в знак согласия мистеру Марчу, когда он обернулся и сказал: «Невероятно!»

Пожалуй, я был знаком с Элси и ее мамашей года четыре, встречая их не реже пяти раз в неделю, пока раскатывал по Голливуду на роликах. Элси тогда было за сорок, соответственно ее маме было хорошенько за шестьдесят.

Съемка «в затемнение». Съемка «из затемнения». Пропустим тридцать лет.

Однажды вечером, несколько лет назад, приехав на вечеринку в «Палладиум» и вылезая из нашей семейной машины, я заметил два знакомых лица в первых рядах ожидающей толпы поклонников.

«Боже праведный! – подумал я. – Это же Элси и ее мама!»

Так оно и оказалось. Спустя полжизни Элси уже и сама состарилась, а мама так и вовсе одряхлела. Это они со своими потрепанными альбомами для фотографий и автографов, с фотоаппаратами стоят, держась друг за друга. Даже не спрашивая, я знал: Элси так и не вышла замуж, мама не вышла замуж повторно. Они были верны и принадлежали старой доброй голливудской земле, в которой их и похоронят, по ту сторону от стены студии «Парамаунт».

Я испытывал соблазн подбежать и воскликнуть: «Эй, помните меня? Я был Рэй Брэдбери, 14 лет от роду, я вырос в Рэя Брэдбери 48, 49, 50 лет от роду. Я преуспел. Я перелез через стену. Я пересек Марафон-стрит с одного тротуара до другого. На это у меня ушло 30 лет, но я в конце концов совершил запоздалое странствие на “Эм-Джи-Эм”. Отныне я не из ваших рядов. Я один из них, из тех, кого мы поджидали перед “Юнайтед артистс” в августе 1936 года. Я один из тех, за кем мы бегали под дождем в тот вечер, когда был закрытый показ фильма “Дамы” в голливудском кинотеатре “Уорнерс” летом 1934 года».

Но я ничего не воскликнул, а подошел к Элси и ее девяностолетней маме и сказал:

– Помните безумного мальчишку на роликах у ворот студии «Парамаунт» в июле 1935-го?

«Безумного мальчишки» вполне хватило. Они всегда его помнили, этого мальчишку, который чересчур громко разговаривал, слишком много грезил и не мог ни минуты стоять на месте, был влюблен в Джин Харлоу и рыдал, когда она умерла весной 1937 года, и никогда не смотрел в лицо действительности. Безумный мальчишка. Это я и есть.

– Как звали Безумного мальчишку? – спросили они.

Я уже собирался было сказать, когда у меня за спиной из своей машины вышла Джейн Пауэлл, и внезапно мы перенеслись на 35 лет назад – Элси, Мамаша и Безумный Рэй – мимо проплывает очередная богиня, и ты осознаешь: какой же я болван и тупица, я же забыл ручку и альбом для автографов дома!

И напоследок еще одно воспоминание. Перед студией «Парамаунт», в первый же день моего прибытия на роликах по солнцепеку, когда мне было 13 лет, на тротуаре меня дожидались трое мужчин, увлеченных разговором.

Бен Берни, Ирвин С. Кобб и У. К. Филдз.

Я подбежал взволнованно и сунул бумагу и карандаш Филдзу. Он поставил автограф, глянул на меня, вернул бумагу и говорит:

– Держи, маленький сукин сыночек!

Эти слова до сих пор звучат в моих ушах. Я их не забыл. Даже королева Виктория не смогла бы лучшим образом возвести меня в рыцарское звание.

Элси и Мама, где бы вы ни были в этот вечер, вы помните? Вы слышали, как он меня обозвал?