ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Я подчинюсь
Гроб жизни
Вот кредо ходячего мертвеца:
Я хочу, чтобы все от меня отстали. Если от меня не отстанут, я буду защищаться. Если защититься не смогу — попытаюсь убежать. Если не смогу — приму все, что придется.
Я не изменюсь. Если изменение угрожает мне, я приложу усилия, чтобы предотвратить его. Если изменение вероятно, я сохраню, что смогу. Если оно неизбежно, приму все, что придется.
Я подчинюсь. Если не могу подчиниться — воспротивлюсь. Если на мое сопротивление ответят — сражусь. Если меня победят — приму все, что придется.
Я проговорил эти слова, проснувшись в гробу. Я вновь был в безопасности, у себя в квартире. Раздор принес меня домой.
Вставать не хотелось. Хотелось лежать здесь, пока ничего от меня не останется, кроме чистого белого скелета и гнилостных соков моей разложившейся плоти. Глад и Смерть помогут мне перетерпеть последние часы, а дальше я буду ждать вместе с остальными покойниками своего Воссоединения…
Но это все грезы мертвеца. Надо было идти на работу.
Я выбрался из гроба, налил себе стакан воды. Пил медленно, думая о свойствах жизни тех, кого я успел опросить. Все их ответы мне нравились, но ни один не был искомым. Я попытался примирить два эти вывода, сформулировать сияющую истину, какая могла бы пролить свет на то, что я вызнал, но мой мозг вернулся к привычной тусклости.
Я приготовился к грядущему дню. Вымылся, изучил свое отражение в зеркале. Вчерашний кипяток придал моему телу розовый оттенок, из-за которого я смотрелся поразительно похоже на живца. Эта схожесть меня встревожила. Я торопливо нанес грим, достал из запакованной сумки свежую пару кроссовок, трусы, тренировочные штаны, толстовку и черную шапку. Заполнил свободное место своими мирскими пожитками: стакан, зубная щетка, грим, тряпица для душа, одеяло. Оделся.
Гроб я бросил в квартире. Он мне больше не нужен. К концу сегодняшнего дня я либо вновь стану целым, либо вернусь в почву.
На коврике у входной двери я нашел бумажку. Поначалу решил, что это сообщение от хозяина квартиры — напоминание о том, что мои вещи должны быть вынесены вон до полудня. На деле же меня ждало совершенно другое:
Типовой договор на Воссоединение
между Агентом (в соответствии с подписью) и Клиентом (в соответствии с подписью)
Я, мертвец, поименованный ниже, сим отказываюсь от любых прав на свое ТЕЛО, в том числе на любую часть его или на все оное целиком, а также от любых выделений, испражнений или отшелушиваний, вытекающих, исторгающихся или же отпадающих от оного. Кроме того, я уступаю право на свои материальные владения, если таковые имеются, Агентству; Агентство или его уполномоченные представители получают право распорядиться им по своему усмотрению, в том числе перепродать, переработать или использовать в некромантских ритуалах. В свою очередь, Агентство гарантирует попытаться в разумных пределах обеспечить ранее упомянутому ТЕЛУ доставку в приемлемом состоянии в предписанное Место Хранения в разумных временных рамках и разумным способом. Я согласен с тем, что этот договор не является гарантией успешного Воссоединения.
Полный перечень условий и требований см. в брошюре ТДВ1 у вашего Агента.
Подписи
Агент: Клиент:
__________________________
ТДВ СОКРАЩЕННЫЙ, ВЕР. 1.0
Я не знал, что и думать. Кто-то доставил его ночью — но кто и зачем? Это упрек от Раздора, комментарий к моим недостаткам как сотрудника? Шифрованная записка от Глада, намекавшая, что прекращение было для меня теперь безопаснейшим выходом? Или одна из саркастических шуточек Мора, дескать, перезахоронение — единственное, на что я вообще гожусь? Или же это от Смерти — действенный способ устроить так, чтобы я заранее заполнил все бумаги в предвосхищении выбора, который, как он предвидел, я сделаю.
Ни одно из толкований меня не бодрило. Первое подчеркивало, что я в очередной раз оплошал, а остальные — что мне бы лучше быть мертвым. Все вместе они подарили мне внезапное озарение: я осознал, что мой поиск полноты бессмыслен.
В итоге светило мне одно — гроб жизни.
Я сложил договор и спрятал его в карман спортивной куртки, запер дверь и опустил ключи в почтовый ящик.
Стоял холодный ясный день, улицы кишели людьми. Шагая меж ними склонив голову, я остро осознавал свою инаковость. У живцов были желания, решимость, причины жить; у меня всего этого не было. Их грела теплая кровь, вели быстрые мозги, утешали порывы; я же — хладнокровный, тупоумный, бесчувственный. Но превыше всего другое: их жизнь имела смысл, некое неуловимое качество, что двигало ими изнутри, качество, а я либо забыл его в миг смерти, либо попросту никогда и не знал.
Я прибыл в ресторан. На пороге повторил в голове мантру, как делал каждое утро моего найма: «Одиночество есть безопасность. Изменение есть смерть. Послушание есть самозащита».
Она помогала мне преодолеть день.
Падшие звезды
Не успел я войти в подсобку, как повар Дэйв подобрался ко мне сзади и заорал мне на ухо:
— Пальчик! Как ты?
— Нормально.
— Ну так подвинься — потому что мне отлично!
Улыбался он самодовольно. Лицо его теперь было почти не узнать: прыщи завладели им целиком. Изгнать их удастся лишь экзорцизмом.
— Так… Желаешь сначала хорошие новости или плохие?
Я выбрал случайно:
— Хорошие.
— Ладненько. Твой волосатый дружок оставил нас без ресторана. Он уничтожил все столы, стулья и мусорки. Разгромил все туалеты. Разбил все стекла до единого. Починят это все не через одну неделю.
— А плохие новости?
— Мы все равно обслуживаем на вынос.
Он смеялся, как корова, — мычал и хрюкал, пока не устал и не унялся.
— Что за вонь? — спросил он наконец.
— Какая вонь?
— Ты что, не чуешь? — Он наморщил изъязвленный нос. — Словно дегтем… И тухлой рыбой… И дерьмом.
— Возможно, это котлеты.
Он вновь замычал. А следом завопил:
— Эй, ты слыхал свеженькое? Великолепное — тебе понравится. — Он открыл свой шкафчик. Внутри были приклеены десятки новостных вырезок и фотографий. Он оторвал одну и протянул мне. — Из утренней газеты. Ты прочитай.
То был многословный отчет о нападении, случившемся позавчерашней ночью. Согласно статье, неведомый обидчик напал на женщину и расчленил ее на берегу реки. К счастью, опубликованы оказались гораздо более зверские подробности, и они мне позволили опознать в жертве гадалку, с которой я разговаривал нынче ночью. Изложенные факты совпадали с ее версией случившегося, если не считать одного дополнения: «Ключевой свидетель в этом деле, местный лодочник, обнаружен лежащим на тропе в состоянии шока. Любопытный поворот — говорят, что его первое заявление следователям полиции звучало так: “Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны”».
— И вот это уж прям странно, — сказал Дэйв. — Но доказывает то, что я вчера Зоэ говорил: Апокалипсис грядет! — Он самодовольно улыбнулся. — Ты знаешь, откуда цитата у лодочника?
— Нет.
— Из Откровения. Глава девятая, стих первый, если я ничего не путаю.
Я не отозвался. Пару дней назад Глад произнес почти в точности эту же фразу, и я сомневался, что это новое упоминание случайно, однако меня это перестало волновать. Апокалипсис близок — и что? Я, возможно, к тому времени все равно буду мертв. Обескураженный моим безразличием Дэйв ушел.
Я переоделся в свой солнечный комбинезон. Нашел в нагрудном кармане кулон Зоэ. Повесил себе на шею и принялся за работу.
Ресторан был в руинах, но я ожидал худшего. Весь мусор уже убрали, прикрыли деревянными перегородками, плитки пола отмыли и натерли, ни на одной поверхности не осталось ни пыли, ни ломаного пластика, ни штукатурки, ни битого стекла. Между перегородками от свежеустановленных дверей к стойке пролегала просторная дорога, всюду висели объявления, где администрация извинялась за беспорядок и оповещала клиентов, что «Бургер Бургер» открыт и обслуживает как обычно.
Я остался в кухонной зоне, где взялся рубить огурчики для «Тонны Вкуса Особого». Выполнял работу со всем прилежанием, сосредоточивался на каждом взмахе ножа, чтобы кусочки получались как можно более одинаковыми. Пытался не думать о будущем, но надвигавшееся погребение не давало мне покоя. Возврат в могилу представлялся разочарованием, но куда привлекательнее моей теперешней немоты; возможно, в этот раз я даже сам смогу выбрать себе участок.
— Ты, что ли, спал в солярии?
Со мною говорила Зоэ.
— Нет. А что?
— Ты эдак светишься.
Она улыбнулась. В земле мне этой улыбки будет не хватать. Мысль меня встревожила, и я ненадолго забылся. Захотел все ей выложить. Захотел, чтобы она знала, что я был воскрешен, что я — ходячий мертвец. Захотел поделиться с ней самим собой, прежде чем умереть вторично.
— На тебе моя цепочка, — сказала она.
— Да.
— И сережка в комплекте. Очень перекликаются… Где ты ее взял?
— Она когда-то принадлежала одному другу, давным-давно.
Она потянулась потрогать. Я смотрел, как ее пальцы приближаются к моей шее, почувствовал тепло ее кожи рядом со своей. Испугался, но не отшатнулся. Она нахмурилась.
— Не оборачивайся, заморыш-маразматик идет. Бегал тут туда-сюда все утро, всем говорил, кто готов был слушать, что тебе крышка. Дескать, устроит так, что ты никогда больше не будешь работать в «Бургере Бургере». — Тут она опять улыбнулась. — У тебя сегодня может сложиться прекрасный день.
Она быстро ушла. Мигом позже я ощутил у себя на плече потную руку младшего управляющего. Меня взбудоражило то, что я позволил Зоэ дотронуться до меня, а его костлявое касание оказалось перебором. Я отпрянул, промахнулся мимо огурца, который резал, и отсек себе кончик левого безымянного пальца. Взвизгнул от боли и беспомощно увидел, как отрезанное улетело в одну из фритюрниц. Младший управляющий не заметил. Его больше озаботил шум.
— Успокойтесь. Клиенты услышат.
Меня переполнило нестойкой смесью страха, ярости и желания.
— Чего вам надо? — крикнул я.
— Старший управляющий хочет с вами побеседовать, — ответил он мерзко.
Я пошел за ним в кабинет к начальнику. Гостеприимства здесь после моего прошлого визита не прибавилось. Стол, вдохновляющие плакаты и искусственный цветок в горшке — на своих местах. Старший управляющий вновь сумел пристроить пухлые ягодицы в начальственное кожаное кресло. Младший управляющий стоял по стойке «смирно» рядом со своим вожаком, словно прихвостень, выслуживающийся перед хозяином-уголовником; старший управляющий торжественно вперял взгляд в стол, сложив руки перед подбородком. Он позволил молчанию созреть, чтобы я хорошенько осознал серьезность положения.
— Думаю, вы согласитесь, — сказал он наконец, — что «Бургер Бургер» к своим сотрудникам чрезвычайно щедр и сострадателен. Мы очень гордимся своей заботой о персонале, будь то обучающие курсы, программы лояльности или ежедневное администрирование и управление бизнесом. Мы знамениты тем, что сотрудникам даем кнута справедливо. — Он глянул мне в глаза. — Мы вам доверяем. И поэтому особенно грустный выдается день, для всей компании, когда кто-то из числа этих сотрудников — в силу действий, не подвластных компании, — постоянно злоупотребляет этим доверием, невзирая на предупреждения. Полагаю, вы понимаете, что ваше поведение в последнее…
Я уснул стоя. Глаза у меня остались открытыми, но сознание выскользнуло из комнаты в безмолвное пространство за одним из холодильников. В той спокойной полутьме, прислушиваясь к гулу охладительной системы, оно попало в плен к последнему воспоминанию о моей смерти.
— Как ни печально, трупец, но твои страдания завершаются.
Демон отнимает тавро от моей шеи, швыряет его на пол. Я слышу грохот металла по камню. Покрывало боли притупляет чувства, но и заслоняет меня от пустоты. Я благодарен своему истязателю за это.
— Спасибо, — шепчу я.
— С моим полным удовольствием, — отзывается он.
Хочу отдохнуть. Хочу стенки гроба вокруг себя. Не хочу, чтобы кто или что угодно прикасался ко мне впредь. Демон добр, ему известно. Он поднимает мой израненный труп и несет обратно, к вони ящеров. Укладывает меня на холодный каменный пол.
— Ты теперь из верхнемирных, — говорит он с сожалением. — По чести сказать, я б еще с тобой поразвлекался. Куснуть бы тебя разок-другой за ноги — самое то; а руки просто умоляют, чтобы их оторвали да сунули тебе в глотку. — Он нависает надо мной, выпустив когти, на омерзительной харе — угрожающая ухмылка. — Однако потакание себе — повод для жесточайшей кары: болтая тут с тобой, я уже рискую. Но вот искренне — а я обычно не таков — могу тебе сказать: Отделение — единственная возможность побыть тут. А у меня философия такая: хватай все, что можешь, когда можешь. — Он нежно перебирает в широченных скрюченных лапах мой остов. — Короче, Аб обеспечил прорву причин, чтоб мы занимались своим делом. Он хороший работодатель, хоть, возможно, и проклянет меня за эти слова; судя по предыдущему опыту, подгонит мне другого живца, когда я вернусь. Уж поверь, жду не дождусь…
Демон исчезает во тьме. Я надеюсь, что больше никогда его не увижу, но он неожиданно возвращается.
— Чуть не забыл. Мой договор требует, чтобы я выдал тебе совет: «Смысл — в просвете между вздохом и криком». Попытайся вспомнить, если окажешься среди ходячих. — Он вновь начинает блекнуть. — И на случай, если мы больше никогда не встретимся, должен тебе сказать: ты самый отвратительный, жалкий, раболепный червь из всех, кого я когда-либо мучил…
Тварь удаляется. Мой мир чернеет. Не помню ничего, пока не просыпаюсь в гробу, и с губ у меня срываются слова: «Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым!»
Далее всё — тишина.
— …И поэтому с громадным сожалением мы тем самым уведомляем вас, что ваш период занятости в компании «Бургер Бургер» завершен. Прошу вас лишь подписать вот этот документ, подтверждающий, что вы понимаете причины вашего увольнения и что эти причины обязывают вас отказаться от любых прав на выплаты по увольнению и на любые будущие заявления о несправедливом увольнении.
— Никаких договоров, — сказал я.
Ягодицы старшего управляющего слегка заерзали, напускное спокойствие пошатнулось.
— Боюсь, у вас, в общем, нет выбора. Разумеется, вы можете попробовать обратиться в суд, но имеются свидетели, материальные доказательства и официальные записи рабочего времени — все против вас.
Он вручил мне документ. Я порвал его в клочья.
— Ебись она, эта ваша ебаная работа, — сказал я.
Зоэ и зомби
Показалось, будто я сбросился со скалы — был в ужасе и знал, что конец близок, но на один яркий миг был по-настоящему жив.
Я отправился прямиком в раздевалку. Открыл шкафчик, забрал купленный вчера подарок и положил его в сумку; сбросил форменную одежду, переоделся в повседневную. Вел я себя безрассудно, привлекал к себе внимание… Но, похоже, это уже не важно. Я не нашел то, что искал, и скоро буду мертв. Что мне терять?
Дэйв ждал снаружи. Лыбился он, как бешеная собака.
— Как круто! Не знаю, что ты там этим двоим сказал, но хари у них были будь здоров говна хлебнувшие. Никогда не смогу смотреть на них, как прежде. — Он рассмеялся и энергично потряс мне руку. — Ты, Пальчик, может и деревенский дурачок, но я рад знакомству. Приходи иногда за бургером.
Он отпустил меня. Я пробормотал вялое прощанье и ушел.
Не успел я отойти и сотни ярдов от ресторана, как кто-то похлопал меня по спине. Я обернулся. Зоэ. На ней была черная рубашка под мешковатым черным свитером, черные сапоги с острыми носами и черные джинсы.
— Тебе на работе разве не надо быть? — спросил я.
— Дала б я тебе уйти без меня, как же.
— Но сейчас обеденный наплыв. С минуты на минуту сотни…
— Не тупи, — перебила она. — Фуфло это, а не место. Не вернусь ни за что.
Мы пошли дальше вместе. Я ощущал ее легкость, потому что чувствовал ее сам: мы два бумажных человечка, нас несет ветром. Еще раз подумал, не раскрыть ли ей свою подлинную сущность, но нет, не время и не место. Не хотелось ее пугать, как напугалась Эми. Нас связывала невидимая бечева, хрупкая связь, которая, несомненно, прервется под нажимом признания. Эта связь была для меня тем же, чем для ходячего мертвеца — любая ценная ему вещь: я хотел, чтобы она оставалась, но не ждал, что так и будет. И все же знал я и то, что, если не проверю ее, эту связь, на прочность, может оказаться, что ее и не было вовсе. И я сказал:
— Я бы хотел показать тебе кое-что очень важное для меня.
Отвел ее на кладбище — туда, где пересекались две дороги, — двинулся вместе с ней по гравийной тропке, мимо дубов, мимо моей старой могилы. Сел на низкую каменную ограду и показал ей участок, где хотел бы оказаться похороненным.
— Это могила моих родителей. Я хожу сюда каждый день и рассказываю им о своей жизни. Они, конечно, никогда не отвечают, но мне утешительно думать, что они слушают. — Я поднял взгляд. Был готов к тому, что она в панике сбежит, но она стояла у холмика и смотрела на надгробие. — Я не знаю, как они умерли. Не знаю когда. Это долгая история, и я не буду тебе ею докучать, но я, когда был моложе, — исчез на многие годы. Когда вернулся, их уже не стало. — Я умолк. Ощутил себя без корней, без цели. — Я бы отдал все, чтобы вновь с ними поговорить, поглядеть им в глаза, обнять их… Пока они были живы, я считал, что так будет вечно. Не дорожил их движениями, дыханиями, словами. Сейчас все иначе, но зато слишком поздно.
День над серым городом висел бледно и хило. Она опустилась рядом со мной на колени, обняла меня за плечи. Руки у нее были теплые и мягкие, как у моей матери, и впервые со смерти я почувствовал себя любимым.
Мы провели на кладбище весь остаток дня. Я мог бы рассказать ей множество историй о моих бывших соседях по почве, но подумал, что она вряд ли готова их слушать. Вместо этого решил показать ей мои любимые места: кустики первоцветов у стены, надписи на могильных камнях, кованые ворота, отделявшие живых от мертвых. Говорили мы мало, нам хватало просто быть. Наконец мы сели вместе на укрытую мхом могилу и стали смотреть, как мимо нас струится пыл мира. Казалось, скоро мы расстанемся.
Зоэ сказала:
— Помнишь, я тебя звала выпить со мной?
— Да.
— Почему ты не пошел?
— Боялся.
— Меня?
— Нет.
— А чего?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Ты расстроишься.
— Мне нравится расстраиваться.
Она расплылась в улыбке. Лицо у нее в сером свете было серебряным. Захотелось потянуться к ней сквозь стеклянный цилиндр.
— Я боялся того, что мог бы тебе сказать, — выговорил я.
Она отвернулась.
— Тогда не говори. Мне-то что? — Волосы у нее были черные, как враново крыло, как у Эми. В конце концов она вновь повернулась ко мне. — Понятно. Ты какой-нибудь псих-рукодельник. Каждые выходные ездишь на какую-нибудь дурацкую оптовку, закупаешь дурацкие инструменты, чтоб сверлить дурацкие дырочки в дурацких стенах. Или носишь парик, или корсет из китового уса, или впитывающие вонь стельки из тартана Черного дозора… Мне насрать. Я похожа на человека, которому не насрать? Нет. Так чего тогда не расскажешь?
Меня заворожила жизнь у нее в глазах.
— Расскажу… Но не здесь. Хочу, чтобы ты оказалась там, где тебе будет безопасно, где ты сможешь выставить меня за дверь и никогда больше мне ее не открывать.
Мы замолчали. День умирал; мир обращался в лед. Чуть погодя она встала и произнесла:
— Где ты сегодня ночуешь?
— Посплю здесь.
Она вздохнула и положила руку поверх моей.
— Слушай… У меня в гостиной есть место… Дай время, я все приготовлю. И тогда ты, может, придешь и расскажешь мне, из-за чего ты такой, бля, особенный.
Она ушла. Я смотрел ей вслед. Не обернулась.
Я лег на холодную могилу, прижался щекой к земле. Здесь мне было безопасно, безопаснее всего на свете. Ни вопросов, ни ответов — мирная, простая тишина. Я нарушил ее лишь раз — обратился к родителям.
— Я скоро вернусь домой, — сказал я.
Дядя с кучей игрушек
Небо потемнело. Погост заполонили тени. Уходить не хотелось, но у меня имелось незаконченное дело. Я поднялся с могильной насыпи, взял сумку и направился к чугунным воротам.
Шел я к Агентству. Дорога близкая, но я устал и, даже прибыв, засомневался, что явился куда надо. Снаружи показалось, что здание заброшено. Ни машин, ни штор на окнах, ни людей или мебели в комнатах. Я осмотрительно поднялся по лестнице и постучал в дверь. Ответили мне не сразу.
— А, это вы, — хмуро произнес Иероним. Волосы у него были мокрые, тело туго обмотано черным пляжным полотенцем. — Еще час — и опоздали бы. Пришли насмехаться надо мной?
— Нет. У меня подарок.
— Тогда, видимо, вас надо впустить.
Он поплелся прочь. Задняя сторона его наряда оказалась интереснее передней: ее украшала стилизованная меловая обводка трупа и слова «Окружное отделение судмедэкспертизы Лос-Анджелеса». Я проследовал за Иеронимом по коридору до конторы, где он уселся за стол и принялся рисовать загогулины.
— Симпатичное полотенце, — сказал я.
— Вам нравится? — Он просиял. — Смерть подарил. Привез из одной своей поездки. — Лицо у него понурилось. — Он тогда еще ценил меня как члена своей команды.
— Где он сам?
— Где-то без меня, — буркнул Иероним обиженно. — Очередное прекращение. Они с Гладом пошли в ресторан — какой-то живец подавился отсеченным пальцем. Смерть велел мне быть здесь.
— А все остальные?
— Глад, Несыт и Сыпь уже в отпуске. Раздор — за рубежом, помогает Дебошу. Мор уехал за бензином. Велел мне принять душ, потому что, мол, я воняю хуже любой болячки из всех, какие он сам изобрел.
Я вспомнил слова Смерти о том, что аренда у Агентства заканчивается сегодня, и заключил, что все собрались переезжать. Однако заявление о бензине списал на причуды Иеронимова мозга, и мой вывод подкрепило произошедшее следом. В одном из ящиков стола он нашел стопку квитанций за превышение скорости и принялся рвать их в клочья.
— У меня были жена и дочь, — жаловался он. — В детстве я видел высадку людей на Луну. Не то чтобы моя жизнь ничего не значила. Каждый достоин уважения.
Его одинокий глаз пусто уставился на изорванные квитанции. Я порылся в сумке, нашел подарок и вручил его Иерониму. Он какое-то время старательно разбирал слова на обложке, а затем на лице его возникла широченная улыбка.
— «Рождественский альбом Пляжных мальчиков»! — воскликнул он восторженно. — Никогда его не слышал. — Он начал зачитывать названия песен: — «Малыш Святой Ник». «Дядя с кучей игрушек». «Борода Санты». «Ледок-снеговичок»…
— Он в распродаже был, — перебил его я.
— Ну, это лучший подарок с тех пор как я… — Он умолк, чеша голову и жуя губу, очевидно, не в силах вспомнить. Встал, неуклюже поковылял по коридору к Столовой, развернулся и приковылял обратно. — Чуть не забыл. Нет, неправда. Я не собирался вам говорить. Смерть сказал, что вы, возможно, явитесь, и, если так, вам надо передать сообщение, но поскольку он не взял меня с собой, я решил, что передавать ничего не буду, но вы оказались очень добры, что, раз так, я все же скажу. — Он поковылял прочь, осознал, что так ничего мне и не передал, вернулся. — Он сказал, что будет ждать вас там, где воскресил.
На сей раз он ушел и не вернулся. Через несколько секунд я услышал бравурную, бодрую, жизнерадостную мелодию «Малыша Святого Ника» — она орала из столовой.
Вопреки годам износа мышц я улыбнулся.
Уходя, я не стал его отвлекать, но мне было интересно, по-прежнему ли изрезанный труп сидит в старом Архиве. Когда я открыл дверь, ответ оказался очевиден: она нахохлилась в углу, спиной ко мне. Гардеробы, ковер, плинтусы, подоконник и большую часть пола вывезли. Я пробрался по нескольким оставшимся доскам и положил руку ей на плечо.
— Здрасьте.
— Оставьте меня в покое.
— Оставлю. Хотел проверить, как вы.
— Они забрали мое убежище. Они его уничтожат.
— Мне жаль. — Сочувствие мое пользы не принесло, но меня навестила мысль. — Я сегодня возвращаюсь в гроб. Вы могли бы пойти со мной.
Она покачала головой. Волосы слиплись от запекшейся бурой крови.
— Мне здесь нравится. Все равно безопаснее, чем где-либо еще. И пусть я лучше буду страдать, чем стану мертвой и погребенной.
Я вздохнул. Чуял, что с ней случится что-то ужасное, — так же, как она чувствовала, что опасность грозит и мне; но она твердо решила остаться. Я пожалел, что не нашлось слов уговорить ее.
— Хотел показать вам кое-что.
Она выпрямила тело и повернулась. Лицо у нее отекло, глаза — два черных камешка среди разбухшей массы плоти. Я раскрыл ладонь.
— Смотрите. С ними все в порядке. Вообще никаких отметин.
— Нет, — отозвалась она. — По-прежнему горят.
Я ушел из Агентства. До встречи со Смертью нужно было сдержать еще одно слово, однако ступни у меня устали от ходьбы. Словно тяжелели с каждым шагом. Я осознавал приказы, которые мозг отдавал мышцам, отдельные решение, нужные, чтобы поднять пятку, согнуть колено, двинуть ногу вперед, опустить ее, блюдя равновесие. Это созерцание оказалось для меня чрезмерным: я утратил координацию и замедлился, остановился. И ощутил бремя своего скелета. Я едва верил, что он столько лет оставался единым целым. Мысль о том, что он носил на себе еще и плоть, жир, мышцы, жилы, кровь, ногти и волосы, показалась нелепой фантазией, не более, и я, поняв это, осел на землю. Лежа на асфальте, я постиг собственный пульс. Мозг повелевал моему сердцу расширяться и сокращаться. Чудо, что этот процесс продолжался без моего вмешательства. Пресечь эти указы — усилие малое: прекратить биение, закупорить вены и артерии… Я задержал дыхание. Ощутил, как легкие силятся надуться, ждут воздуха, а тот не приходит. Далось легко. Всего-то и надо — не дышать и не думать о дыхании, не чувствовать давления, набрякающего в груди…
До меня донесся звяк, и что-то маленькое стукнулось мне в живот. Я отвлекся — и задышал. Легкие наполнились сладким холодным воздухом. Кровь, сгустившаяся в сердце, хлынула в тело. Голова сделалась легкой, как пчелиные соты. На асфальте передо мной лежала серебряная монетка. Я глянул вверх. Люди шагали вокруг меня, через меня, мимо. Я возблагодарил их за небрежение. Когда-то я был, как они, — перемещался из одного места в другое, не думая, не останавливаясь. Моя жизнь была комнатой, где мне позволялось перемещаться без усилий, без преград, но я использовал эту свободу, слепо блуждая от одной голой стены до другой. Остановись я хоть на миг посередине…
Медленно я сел на корточки. Как же я запутался. Подумал: таким я был не всегда, когда-то я был жив, я жил.
Я встал и пошел к дому Зоэ.
Откровения
Дверь — черную, глянцевую — украшала медная колотушка в форме черепа. Совершенно обыкновенная во всех смыслах дверь, кроме одного: за ней был мой единственный живой друг.
— Выглядишь ужасно, — сказала она.
Пригласила меня зайти. Я замер на пороге, не далее, оставил место, чтобы можно было закрыть ее у меня перед носом. Увидел длинный темный коридор, потертый бордовый ковер, оголенную лампочку.
— На ночь остаться не могу. Мне надо вернуться на кладбище.
— Отлично. Ты, значит, пытаешься быть готичнее меня.
— Прости.
— Да ничего. Я и не думала, что ты явишься.
— Будь у меня другие обстоятельства…
— Ага, ага… Сумку тут оставишь?
Я поглядел в ее ясные карие глаза. Последние несколько дней я чувствовал, что между нами что-то начинается, а теперь собирался с этим покончить. Но в ее предложении был смысл. Забирать свои земные пожитки в могилу причин не нашлось, и мне показалось уместным, что они останутся у нее. Вынул свое гробовое одеяло, вручил ей сумку и поблагодарил.
— Пустяки. Завтра утром заберешь.
— Толком и не знаю, где окажусь завтра утром.
— Ну, когда выяснишь…
Он не договорила. Мы молча смотрели друг на друга. Я размышлял, последний ли раз вижу ее. Меня подмывало проглотить все, что я успел сказать, переступить порог и забыть о встрече со Смертью. Но толку-то. Не мог я дальше вести эту несчастную полужизнь.
Я снял цепочку.
— Может, и это надо тебе оставить.
Она скривилась и оттолкнула мою руку.
— Оставь себе. Я тебе подарила это, потому что ты мне нравишься, хотя теперь уже всерьез раздумываю, с чего бы. Сначала говоришь, что не останешься, дальше намекаешь, что тебя какое-то время тут не будет, а теперь еще и подарок хочешь вернуть. Что ты за друг тогда?
— Плохой.
— Похоже. А что в сумке? Я, может, продам содержимое, если ты через полгода не явишься. А следом и сумку.
Я пожал плечами.
— Кое-какая одежда, еда и вода, стакан, зубная щетка. — Я примолк, не желая открывать первую свою тайну. — Косметика моя.
Она улыбнулась.
— Твой макияж — не секрет.
— Правда?
— Все в ресторане знали.
— Правда?
Она кивнула.
— Даже младший управляющий.
— У меня очень бледная кожа, — пояснил я. — И некоторые уродства.
— Я знаю. Видела шрамы… Что случилось?
В груди стало тесно, подо мной холодная плита, рядом демон с иззубренным кинжалом.
— Я бы предпочел рассказать об этом в другой раз.
— Угу. — Она закатала левый рукав. — У меня тоже шрамы. Много мелких — смотри. — Ряд тонких белых черточек неровно взбирался от запястья к плечу. — Помню каждый надрез. Ненавидела их когда-то, но теперь прям люблю. Я из-за них неповторимая — они мне как опознавательный знак.
— Понимаю.
Последовало еще одно долгое молчание. Не неловкое, но безнадежное. Где-то в темном болоте, заполнявшем мне голову, тщетность этих отношений всегда была очевидна, но эти несколько мгновений выволокли тщету на свет. Зоэ — единственный среди живущих человек, которому я мог доверять, и все-таки открытие ей даже самых невинных моих тайн — испытание, не говоря уже о моей смерти. Обстояло бы с этим как-то иначе, останься я в живых? Влюбился бы я в нее? Влюбилась бы она в меня? Создали бы мы вместе дом? Заполнили бы его предметами, что напоминали бы нам о нашем общем прошлом? Брали бы мы напрокат фильмы, покупали бы еду на вынос, занимались сексом раз в неделю, читали бы новейшие книги, сидели бы на новейших диетах, не отставали бы от новейших технологий? Были бы у нас дети — или один ребенок? Или ни одного? Были бы мы счастливы?
— Мне пора, — сказал я.
— Так запросто ты не уйдешь.
Я посмотрел на нее непонимающе.
— Ты обещал выложить мне свою большую тайну, — сказала она.
Я сделал шаг назад, но доводов больше не осталось. Я оттянул ворот толстовки в сторону и показал на отметины у себя на шее.
— Видишь номер?
Она приблизилась, ее голова оказалась в нескольких дюймах от моей. Я ощутил тепло и влажность ее дыхания у себя на коже.
— 721891112… — Она сдала назад, принюхалась и скривилась. — Остаток под гримом не читается. Классная татуировка вообще-то. Выиграл в лотерею?
Я покачал головой.
— Это мой опознавательный знак.
— Не понимаю.
— Это означает, что я от тебя отличаюсь.
— Скажи что-нибудь, чего я не знаю.
— Я сплю в гробу.
На миг я решил, что ей станет дурно от страха и отвращения, но губы у нее расплылись в любопытной улыбке.
— Как круто! Я всегда хотела попробовать.
— Нет. Ты не понимаешь. Я сплю в гробу, потому что мне так безопасно. Потому что меня в нем похоронили. Потому что он напоминает мне о спокойных днях до воскрешения. — Я силился найти слова, что отразятся у нее в глазах, и наконец нашел простейшие — определение меня: — Я ходячий мертвец!
Лицо Зоэ не явило ничего: я не понимал, сочла она меня вруном, или постигла мое признание во всей полноте, или же попросту приняла все это за метафору, которую теперь пыталась разобрать. И я был зачарован. Не мог двинуться с места. Хотел лететь отсюда на кладбище, где смогу благодарно, очертя голову, нырнуть в разверстую могилу, но хотел я и посмотреть, как подействует на нее мое признание, — и, в конце концов, между моими словами и ее повис лишь миг.
— А мы все кто? — сказала она.
Гробокопатели
Я ушел, не оборачиваясь. Я тосковал по живому человеку, каким когда-то был, по биению его теплого сердца и дыханью, что наполняли его легкие светом, — но тот человек умер давным-давно.
Опустил голову, спрятал лицо. Вся моя отвага увяла. Я не сомневался, что меня перехватят прежде, чем я доберусь до кладбища. Вцепился ради утешения в свое гробовое одеяло — и в анкх, висевший у меня на шее, надеясь, что он отвадит незнакомцев и защитит от их взглядов.
Смерть меня ждал. Возник он из-за дуба и учтиво склонил голову. На нем были «док-мартензы», синие джинсы и фланелевая рубашка в клетку, расстегнутая у горла; имелись при нем и две лопаты — он опер их о дерево, когда я подошел.
— Полагаю, это ваше, — сказал он.
Полез в карман рубашки и вручил мне нечто маленькое, мягкое и немного липкое. Кончик пальца, который я себе сегодня отсек.
— Как ваше прекращение? — спросил я.
— Решил оставить ей жизнь. Таков приятнейший пункт моего нового договора. Раз в неделю мне разрешается пощадить одного из моих клиентов, по своему усмотрению. Работа от этого делается не такой предсказуемой. — Тон у него был глубоко профессиональный: расслабленный, но отстраненный, словно мы прежде не знались. — Оказалось, этот маленький кусочек плоти застрял у нее в горле. Когда я решил спасти ее, она уже была довольно синей. К счастью, пальцы у Глада гораздо ловчее моих — он извлек его менее чем за минуту. — Смерть улыбнулся воспоминанию. — Держите это где-нибудь в сохранности. Оно вам упростит ситуацию на Судном Дне.
Я положил кончик пальца в карман спортивной куртки, рядом со сложенным договором на Воссоединение, застегнул молнию.
— Я не нашел, что искал, — сказал я.
— Знаю. Думал, из услышанных историй вам удастся уразуметь, чего вы хотите, но я вас переоценил. Простите.
Я пожал плечами.
— Мне не нужны ни деньги, ни власть, ни любовь. Я не способен к значимым достижениям. Я не верю, что завтра будет лучше, чем сегодня. Пялясь в землю, я не вижу радуг. У меня уже есть чувство долга — оно меня определяет — и единственное главное воспоминание, за которое можно держаться; но ничто из этого не наполняет внутреннюю пустоту. Если б я мог соединить эти качества в одну всеобъемлющую мысль, она могла бы стать частью сути, которой, как мне сообщили, у меня нет; но поскольку даже эта простая задача мне не по силам, прекращение — мой единственный выбор.
Он, казалось, растерялся, но сказал:
— Как пожелаете.
— Однако в начале недели вы намекнули, что меня за мои услуги вознаградят. Я сознаю, что безупречен не был…
— Ваши усилия высоко оценены, — перебил он. — И, если позволите предложить… Вследствие переезда Агентства я вскоре займу гораздо больший кабинет, и вы могли бы обдумать включение ваших кожи и волос в мой новый ковер. Когда вас разнимут на части, сшивка относительно безболезненна. Мы могли бы все устроить прямо сейчас. — Он тепло улыбнулся. — Но, разумеется, выбор за вами.
Желаний у меня было множество. Я мог бы попросить его отмотать назад мое посещение Эми, чтобы избавить ее от памяти о том, что она вновь меня видела. Я мог бы попросить, чтобы он устранил любые следы моего бытия, чтобы мне исчезнуть полностью. За годы я даже ощутил растущее желание отомстить человеку, который меня убил, и уж Смерти это подвластно… Но по-настоящему мне хотелось лишь одного подарка.
— Я бы хотел поговорить со своими родителями, лицом к лицу, — сказал я. — Затем я желаю быть похороненным с ними.
Он вручил мне лопату. Мы пошли к могильной насыпи у низкой каменной ограды и принялись копать. Земля была твердая и промерзшая, получалось у меня плохо, а вот Смерть скоро вошел в ритм и кидал здоровенные комья тугой, как камень, почвы в окружавшую траву. Чуть погодя он принялся насвистывать веселую мелодийку. Я смутно узнал ее и спросил, что это.
— «Ледок-снеговичок», — сказал он. — Иероним ее слушал, когда я вернулся за инструментами. Мне начинает нравиться его музыкальный вкус. Может, это нас даже сблизит.
Он продолжил насвистывать. Я символически потыкал в насыпь, но, когда мы раскопали пару футов, я уже не смог пробивать поверхность. Внимание витало. Что я скажу своим родителям, когда мы откроем их гробы? Столько всего хотелось им сообщить: о подробностях моей смерти и воскрешения, о своей жизни ходячим мертвецом, где я жил и работал, о людях, которых узнал, а также что это значит — видеть, дышать вновь, заново ощущать на коже дождь, ветер и снег, — о нескончаемом круге тьмы и света, о невыносимой яркости солнца — и о медленном, удручающем превращении всех этих чудес в обыденность…
— Устали? — спросил Смерть.
— Неделя выдалась трудная.
— Не беспокойтесь. Скоро она закончится.
Я оперся на черенок лопаты и смотрел, как Смерть вгрызается в шмат почвы размером с мою голову. Он небрежно метнул его за ограду, где тот заскакал по дороге и замер у бровки.
— У Стикса сильный запах, — сказал он. — Он впитывается. Все мертвые будут вам завидовать.
Я не ответил. Он перестал копать, а мне не терпелось, чтобы он копал дальше, но ему, похоже, хотелось поговорить.
— А еще он сообщает вам некоторую неуязвимость. Этот нюанс убеждает меня в вашей роли — в более масштабной картине. — Он поднял взгляд. Глаза — два черных кратера на бледной луне его лица. — Всю картину я не вижу — Шеф редко делится своей властью вот так запросто, — однако есть мелочи, они приводят к подсказкам, а те — к ответам, а ответы могут быть правдой, а могут и не быть… Вероятно, вы помните, как некоторое время назад одолели меня в шахматы?
Я кивнул. Та победа — единственная причина, почему я сейчас стоял рядом с ним. Проиграй я — уже давно лежал бы в земле.
— Мне велели вам проиграть, — поведал он. — Есть и другие признаки вмешательства, которые вы, несомненно, уже осознаете. Ваше изгнание из квартиры, потеря работы, воспоминания о вашем Отделении, соблазнительное обещание избавить вас от мук и многие другие мотивы, помельче, — все искушали вас встать на путь, уготованный вам. — Он вздохнул. — В той же мере и ваш наем в Агентстве на этой неделе неслучаен. Обычно нас сопровождают наши помощники — и все они гораздо способнее вас, — но вас брать с собой нам приказали. И лишь Мору достало смелости воспротивиться, и его дерзость привела к отмене его последней разработки — вируса, смертельного штамма, созданного специально против мировых вождей. Он все еще несколько зол из-за этого… — Смерть продолжил копать, и я ему за это был благодарен. — Впрочем, точная цель ваших поездок неясна, а зная любовь Шефа к интриге, предположу, что есть особенности и следствия, истинное значение которых нам явят позднее.
Я сел на корточки на краю могилы и уставился в яму. Хотелось к родителям. Подозрения, что мною помыкают, оказались обоснованными, но я не был уверен, полезное ли признание предложил мне Смерть, или же это всего лишь продолжение власти надо мной. С чего бы ему выкладывать мне все это сейчас, прямо перед повторным погребением? Не оба ли мы мало что ведаем?
Но мне стало все равно. Я тупо смотрел, как он пробивает последний слой почвы и добирается к доскам.
Он смахнул остатки почвы, и мы увидели два сосновых гроба, рядом, на дне ямы. В плачевном состоянии, грязные.
— Хотите сами открыть или лучше я? — спросил Смерть.
— Вы, — сказал я попросту.
Он встал рядом с правым гробом и сунул лопату между крышкой и ящиком. Гроб открылся на удивление легко. Смерть взялся за левый гроб и проделал все то же самое. И вновь ящик распахнулся без усилий. Смерть опер обе крышки о стенку могилы, глянул на меня и сочувственно улыбнулся.
В гробах было пусто.
Я спрыгнул в яму и бросился наземь между гробами, завертелся то к одному, то к другому, надеясь, что тела вернутся по волшебству, желая, чтобы Смерть вернул их. Принялся извиваться. Услышал свой крик. Сколько-то я вот так корчился и кричал.
Смерть ждал, когда я закончу.
— В этом случае вам не разрешено выбирать способ прекращения, — сказал он. — Вместе с тем, в порядке снисхождения, я объясню вам свой метод. У меня есть новая способность, называется Прикосновение Смерти — оно и безболезненно, и быстро. Я просто нажму пальцами вам на загривок…
Он навис надо мной, протянул правую руку к моему лицу, но я отказался поворачиваться. Протест затопил мне вены. Я сделался его орудием. Ощущал, как тысячи ножей пронзают воздух.
Сделался маленьким и слабым.
— Почему вы мне не сказали? — спросил я.
— Вам нужно было выяснить это самому.
— Но я не хочу здесь умирать — не хочу сейчас!
Я утратил выдержку. Я лупил по гробам кулаком. Хотел выцарапать себе глаза, хотел вырвать собственное сердце… И тут мной завладело воспоминание, и слова из него потоком выплеснулись у меня изо рта:
— Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым! Хочу опять быть живым!
Смерть улыбнулся и убрал руку.
— Вот ответ, которого вы искали, — сказал он.
Шеф
Я бережно сложил одеяло и поместил его между гробами. Показалось, что так сделать правильно.
Смерть смахнул с моей одежды приставшую глину и поднял меня из могилы. Его помощь едва ли была мне нужна. Я был таким легким, что мог бы взлететь, и удержаться сумел, лишь поглядев на звезды. Ответ оказался таким простым, но таким неуловимым — и он подействовал мгновенно и сильно. Я слышал, как рвется нить. Я пал на колени и ждал, когда меня сокрушит. Но камень, висевший надо мной, не рухнул. Он поплыл вверх, сквозь деревья, все выше и выше, пока не исчез в ночном небе.
Смерть выбрался сам и принялся кидать землю обратно в яму.
— На последнем этапе вашего странствия сопровождать вас я не смогу, — сказал он. — Должен завершить здешние дела, а затем забрать Иеронима из Агентства. Обоняние у него не дотягивает, и он не осознаёт, что под ним уже горит огонь. Впрочем, я отправил вам сообщение сегодня утром, смысл которого вам теперь должно быть ясен.
— Я получил договор на Воссоединение. Думал, это был намек, что мое бытие будет прекращено.
Он нахмурился.
— Вы не прочитали записку на обороте?
Я покачал головой. Показался себе тупым, как камень.
— Тогда прочтите, когда покинете это место.
Я бестолково кивнул.
— Телефон все еще при вас?
— Я утратил его в Нижнем хранилище.
— Можно понять — модель дешевая. — Он выдал мне тонкий черный аппарат-«раскладушку», украшенный гербом Агентства. — Возьмите мой. Водонепроницаемый, огнеупорный, меньше, изящнее и ловит гораздо лучше, чем ваш. Пользуйтесь по своему разумению. Большего сказать не могу.
Я поблагодарил его. Он крепко взялся за мою руку, и я на миг подумал, что он ее пожмет. Он же повернул ее ладонью кверху и нежно погладил мои пальцы и культи. Посмотрел мне в лицо и печально улыбнулся.
— Сожалею, — сказал он.
Как только я миновал кладбищенские ворота — вынул из кармана договор на Воссоединение. Взволнованно развернул его. В свете уличного фонаря бумага казалась желтой, а надпись на обороте, набранная «Фальшивой кровью», почти незримой. Тем не менее я разобрал: «Идите туда, где воспоминания о жизни для вас сильнее всего. Оставайтесь там, пока не найдете то, что ищете».
Выбор был прост. Мы с Эми часто гуляли там, пока я был жив. Первые недели своей свободы ходячего мертвеца я там спал. Единственное место, которое мне снилось.
Пошел задворками города, миновав по дороге квартиру Зоэ. В окне горел свет. Я подождал, надеясь, что она выглянет, и тогда я смог бы еще один разок на нее посмотреть, но она не появилась, а мне не терпелось завершить свой путь. Пообещал себе, что, когда мне вернут жизнь, я навещу Зоэ и все ей объясню, и терпеливо приму ее недоверие, и, кто знает, начало, которое мы заложили, пустит корни, вырастет и попробует себя во всем живом.
Приблизившись к Агентству, я откинул крышку телефона. Клавиатура была та же, что и на утраченном аппарате. Я нажал на кнопку, помеченную семиоким агнцем, и стал ждать ответа. Он прозвучал быстро.
— Да?
— Я…
— Я знаю, кто вы, знаю, чего вы хотите, но в таких вещах мне нужно следовать правилам, и потому задавайте уже свой вопрос.
Тон у говорившего был взвинченный, словно бы очень озабоченный. На заднем плане слышалось что-то вроде грохота молота по металлу и рева громадного горнила.
— Забудьте о молоте. Не обращайте внимания на горнило. Вечность — время напряженное; спрашивайте.
— Хочу знать…
— Как именно заполучить обратно свою жизнь — и разницу между ходячим мертвецом и живцом. Ответ на первый вопрос: совершайте мену, когда предложат. Ответ на второй: суть. Так, я очень занят. Все ждут от меня, что я буду везде сразу. До свиданья.
Связь оборвалась.
Меня так потрясло, что я наконец дозвонился Шефу, что я не заметил происходившего прямо передо мной. Агентство пылало.
На мостовой через дорогу собралась толпа. Я встал в сторонке и наблюдал это угрюмое зрелище издалека. Погреб полностью поглотило пламя, языки сверкающего желтого огня рвались вверх и жадно облизывали цоколь. Парадная дверь уже полыхала, окна повело, они лопались от жара, на фасаде образовалась глубокая вертикальная трещина. Вся конструкция, казалось, кренится и будто того и гляди рухнет.
Я знал, что Иероним будет цел, и мои мысли обратились к трупу в старом Архиве. Я задумался, застряла ли она внутри. Хотелось ринуться в здание и героически вынести ее из огненной бури… Но я не герой. Так или иначе, жест подобной смелости привлечет внимание, а я даже не был уверен, забрали ее оттуда или нет. Просто стоял, завороженный, смотрел, как раздувается эта преисподняя, слушал рев и треск пламени — и внутри этого кошмарного грохота различил более знакомый звук, слабый, но до странного бодрящий.
«Пляжные мальчики» пели «Санта-Клаус едет в город».
Темная река
Я перешел канал и железнодорожные мосты и оказался на широком сером лугу. Направился к реке на горизонте — полоске серебра в лунном свете.
Оставил город позади, и жар и шум огня утихли, и вот я — один в тишине и тьме. Я сжимал сережку Эми и кулон Зоэ — мои защитные талисманы, замаранные глиной из могилы моих родителей. Боялся, но нестерпимое томление волокло меня вперед.
Хрусткую землю полосовали колеи, я часто спотыкался, но каждый раз прибавлял шагу, и цель придвигалась. Полоска ширилась, темнела и стала наконец просторным черным руслом, в котором отражался свет полной луны, сиявшей безликим богом. Я встал на берегу и вперился в густую маслянистую воду. Все равно что смотреть в Стикс.
Я ждал и ни о чем не думал.
Ко мне брела темная фигура. Казалось, она меняет очертания: поначалу была человеческой, затем поскакала на четвереньках, как зверь, следом разбухла, отряхнула с себя кожу и преобразилась в гротескный кошмар. Я учуял его желание, его злую волю, его решимость… И наконец осознал истинную цель своего пути. То, что я считал своим поиском полноты, оказалось лишь случайной главой в истории этой твари. Я — второстепенный персонаж, а сказ продолжится и после того, как меня не станет.
Зверь перескочил воду и приземлился на берегу рядом со мной, и земля содрогнулась. Он высился надо мной, сопел и пускал слюни — и был страшнее всего, что я когда-либо себе воображал. Мне было невыносимо на него смотреть. Я закрыл глаза и пал от ужаса на колени, но его мерзкий образ уже впечатался мне в мозг. Он стоял на двух крепких косматых ногах, оканчивавшихся ступнями-крючьями, толстое ящерное тулово светилось, как исполинский янтарь, из него росло два громадных черных крыла, многочисленные мускулистые руки и свирепо изогнутые лапы могли порвать меня в клочки в один миг, но самыми жуткими показались десять витых черных рогов, торчавших из семи яростных голов… Пусть бы это оказалось галлюцинацией. Пусть бы земля поглотила меня. Хоть бы проснуться. Но, когда я вновь глянул вверх, семь пар безжалостных черных глаз всматривались в меня пристально, а семь здоровенных ртов плевались огнем и кислотой сквозь зазубренные клыки.
— Вот мы и встретились, полуживец. У меня есть то, что ты ищешь, у тебя есть то, что мне надо. Моя судьба — совершить эту мену.
От ужаса я не мог говорить.
— Ты, может, думаешь, что неуязвим, — но воды Стикса не защитят тебя от меня… Поторопись, я теряю терпение.
Я вспомнил свою грезу. У меня был лишь ответ, лишь эта надежда, за которую я мог уцепиться, и все же она казалась такой нелепой. И впрямь ли эта тварь не желает ничего больше, кроме этой сережки? Во сне я вырвал ее из уха и швырнул демону под ноги, но мой дар оказался невознагражденным, и потому, вероятно…
— Отдай мне ключ! — взревел зверь.
Я послушался. Не думая. Сорвал с шеи цепочку с кулоном Зоэ, намотал на кулак и вскинул руку. Когтистая длань потянулась вниз, схватила меня за пальцы. Она была чешуйчатой и теплой, но быстро сделалась горячей, а следом — испепеляющей. Я закричал. Почувствовал, как плоть течет с костей. Зверь усилил хватку. Я попытался вырвать горящую руку другой, но и ее втянуло в тигель. Я посмотрел зверю в холодные черные глаза, надеясь отыскать милость.
— Мучаешься небось, — хохотнул он.
Отпустил. Руки у меня обнимало пламя. Медленно разжал он мои обугленные пальцы, вынул анкх и покачал добычей перед каждым из семи лиц. Рты пускали слюни удовлетворения.
Я оглядел свои истлевшие руки. Кости и суставы скрутило. Кожа почернела и сморщилась.
Я потерял сознание.
Когда я очнулся, демона уже не было.
Я лежал на берегу темной реки. Рядом с собой заметил полированную деревянную коробочку, частично втоптанную в глину. Я подгреб ее к себе — каждое движение несло судороги боли. Коробочка оказалась инкрустирована слоновой костью и драгоценными камнями, но очевидного способа открыть ее, похоже, не было. Я крепко прижал ее к животу и встал.
Я намеревался отнести ее обратно в город, но добрался лишь до кромки луга. Посмотрел в сторону Агентства — теперь громадного столпа пламени, исторгавшего густой черный дым в ночное небо, — и споткнулся в колее. Выронил коробочку. Она неловко упала и распахнулась. Почти немедленно захлопнулась, не оставив ни намека на стык или петли, но в тот краткий миг я прозрел предмет своего желания. Это была прозрачная мерцавшая штука, такая бледная и слабая, что, казалось, была едва ли плотной, однако единственный взгляд на нее заполнил пустоту у меня внутри. Меня затрясло от потока чувств, ринувшихся мне по венам, затопивших меня восторгом ощущений, воспоминаний и грез. Голову мне залил свет. Сердце стало океаном.
Я наконец и по-настоящему был живым.
Я подобрал коробочку. В ней содержалась моя душа, мой дух, суть того, что когда-то делало меня человеком. Прижал ее к груди, задумавшись, как мог я так долго существовать без нее, обещая себе, что больше никогда с ней не расстанусь… Но я устал, и вес коробочки сделался невыносимым. Она вынудила меня опуститься на колени, а затем — на холодную землю.
И там я свернулся клубком, подумал о родителях и заплакал.
