Михаил Брудный
Ночной полет
В районе индейского поселка Мусони́, провинция Онтарио. Зима 2003 года
Луна где-то сзади – ее не видно, но волшебный синеватый свет заливает замерзшие болота и островки чахлых деревьев. Вымерзло все: и черная вода залива, и безразличная ко всему седая тундра, и даже черный воздух, который режут на куски лопасти вертолета. Есть только одна теплая точка на всей земле – это моя кабина. Здесь все замерло в зыбком равновесии, и это действует на меня как гипноз. Не хочется шевелиться, говорить, слушать, кажется, любое действие может спугнуть замершие стрелки и ровный гул двигателей, который воспринимается как тишина. Я сижу ссутулившись, слегка придерживая ручку двумя пальцами, автоматически сохраняя в этой приятной глазу неподвижности стрелки вариометра и высотомера и не давая машине уйти с курса. Мне тепло и лениво, и приходит в голову мысль, что и в летчики-то я пошел, потому что можно вот так сидеть в тепле неподвижно и при этом еще и работать. Но эта шутка стара и отлетает, не задержавшись более чем на секунду. Я уже отработал с сонным ночным диспетчером, набрал свои удобные две тысячи, стабилизировал полет и теперь могу просто сидеть и думать, автоматически отмечая все происходящее вокруг. Мои мысли сегодня так же холодны, как и лежащая под вертолетом тундра, и немного отдают грустью. Что-то в жизни происходит не так, как раньше. Видимо, я просто старею. Мне уже сорок, и двадцать из них я провел в кабине. Это основное, все, что происходило вовне, как бы прикладывается к этому ощущению. Но сейчас все не так, и я ловлю себя на мысли, что не могу понять, что же изменилось. Я пытаюсь ощутить себя так же, как двадцать лет назад, но у меня не получается. Мне страшно произносить эту цифру, двадцать, ведь для кого-то это целая жизнь, а для меня только короткий промежуток между вчера и сегодня. Те, кому двадцать сегодня, тоже примеряют на себя то, что я ношу уже давно. Но они не такие, как я, они другие. Не лучше и не хуже, просто другие. Они больше считают, чем я это делал тогда. Может, это правильно, но я так не мог. Передо мной был барьер. Они обсуждают вопрос, а стоит ли вообще быть пилотом или лучше все-таки бизнесменом. Для меня этот вопрос не стоял, вероятно, потому, что я не знал слова «бизнес», и я не могу их осуждать. Те из них, кто уже стал пилотом, обсуждают, на чем больше платят, а не на чем интереснее летать. Они не рвутся после выпуска работать на Север, они, скорее, сменят кабину на офис, но останутся в Москве. Для них слово «тундра» означает лишь отсутствие коммунальных удобств, а «полярное сияние» – это всего лишь коктейль. Для них слова «летчик-испытатель» означают лишь дополнительную возможность сломать себе шею. «Аннушка» для них всего лишь женское имя. Но ведь это же правильно: человек должен жить комфортно и безопасно! Они правы во всем, и, скорее всего, они умнее меня. Ну почему же я чувствую дискомфорт, думая об этом?! Потому, что у них не замирает что-то внутри, когда звучит песня «Туман» из «Хроники пикирующего бомбардировщика», потому, что для них самый красивый самолет – это «Боинг-747», а не МиГ-3 или «Спитфайр»? Но ведь они в этом не виноваты, другое время – другие герои! И все-таки мне немного грустно. Они хорошие ребята, и дай им Всевышний того, что дал мне… Ночные огни поселка говорят мне о том, что, кроме кабины вертолета, есть еще места во Вселенной, где присутствует жизнь. Луч посадочной фары отражается от конусов вертолетной площадки. Пора нарушать неподвижный покой ночного полета и начинать работать…
Зарисовки
198… год, аэропорт в глубинке. Работники КГБ совместно с погранзаставой проводят учения по действиям в случае попытки захвата воздушного судна бандитами. Пригнали наш МИ-8, попросили экипаж просто смирно сидеть в кабине и изображать захваченных. Начальства вокруг – как в спецраспределителе: все важные и прониклись ответственностью, смотрят вокруг строго. Солдат согнали не меньше роты, все суетятся, командуют, старшие офицеры ходят с мегафонами и орут в них. Не, ну весело. Наконец, всех расставили по местам: экипаж в кабине, «угонщики» в штатском в салоне вертолета, солдаты кругом с автоматами на изготовку залегли. За их спинами гусями ходят начальники в форме и штатском, какие-то люди из местного райкома – руководят и контролируют. Мы сидим как мыши тихо и смотрим этот бесплатный спектакль. «Переговорщик» пытается уговорить «угонщиков» сдаться, те упорствуют. Пограничный офицер дает команду, солдаты-пограничники поднимаются и бегут на штурм вертолета. И вдруг, видимо в порыве боевого запала, какой-то погранец срочной службы спускает с поводка рвущуюся на штурм овчарку…
Лето. Жара. Блистеры (окна) у вертолета открыты. Овчарка в огромном прыжке влетает в блистер второго пилота. Пять секунд. Нет, вру, прошло скорее три секунды – и вертолет пуст: ни «угонщиков», ни экипажа, ни «пассажиров». И только овчарка сидит в кабине и преданно смотрит через открытое окно на своего хозяина. Учения сорваны… Все возвращаются на исходные позиции.
…В полете у командира по-взрослому прихватило живот. Не беда, мы не на Ан-2, дело житейское, на вертолете можно сесть где угодно. Пожилой, нам так тогда казалось, весь седой капитан сажает вертолет на опушке какой-то рощицы, дает строгий наказ второму пилоту крепко держать ручку управления и ничего не трогать, а сам быстрым шагом бежит в рощу решать желудочную проблему, прихватив в качестве подручных средств пару скомканных штурманских бортжурналов. Мой сосед и бортмеханик какое-то время мирно сидят в работающем вертолете, ждут. Капитана все нет. Время идет, беспокойство нарастает. Когда тревога за капитана переходит некий предел, после короткого совещания принимается решение – несмотря на строжайший запрет трогать что-либо, зависнуть и переместить вертолет поближе к опушке рощи, дабы ускорить посадку командира в машину или отправить бортмеханика на поиски. Сказано – сделано. Вертолет зависает на полметра от земли и плавно едет в сторону кустов-деревьев. Дальше случается неожиданное: из кустов на корточках, со спущенными до щиколоток аэрофлотовскими штанами, перекошенным в диком крике лицом и грозящим понятно кому кулаком, быстрым-быстрым и очень мелким шагом (широко шагать не дают сидящие на щиколотках брюки) вылетает красный от напряжения капитан и несется по полю в непонятном направлении. Секунды спустя из тех же кустов в том же направлении галопом вылетает табун до безумия напуганных подлетевшим слишком близко вертолетом коров и не разбирая дороги несется за капитаном…
Итог был относительно мирным, без человеческих жертв. Капитану удалось изменить траекторию своего движения и каким-то чудом уйти с пути приближающейся рогатой, почти кавалерийской, лавы. Остаток полета был посвящен разбору едва не произошедшей трагедии. Соседу были обещаны все возможные кары, вплоть до расстрела на месте, как только появится из чего. Романтика…
