Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
– На, распишись!
Не отрываясь от телевизора – шла аэробика, – капитан Ходаковский придвинул к Нечаеву прошитый толстой капроновой ниткой журнал.
Утреннее солнце уже пробралось в караулку сквозь голубые занавески на зарешеченных окнах. Сквознячок из форточки пытался справиться с густыми слоями табачного дыма. На кухне исходил паром огромный чайник.
Нечаев, невысокий круглолицый ефрейтор в белесой гимнастерке, прислонил автомат к стене и склонился над столом. Медленно и старательно, закусив верхнюю губу, вывел подпись. Прищурившись, оглядел результат, пощелкал кнопкой авторучки и пририсовал к подписи хвостик с длинным крючком.
Начкар скосил глаза. Ухмыльнулся и вновь уставился в телевизор.
– Вот смотрю я, Нечаев, и думаю, отчего так: чем у человека фамилия проще, тем чаще он ее на полстраницы раскатывает. Как же мне тогда прикажешь расписываться? – Капитан взял дымящуюся сигарету на манер ручки и принялся размашисто чертить в воздухе: – Хо-да-ко-в-ск-и-й! На километр, что ли, получается?
Нечаев молчал, переминаясь и поглядывая на длинноногих девок, резво скачущих под бодрую музыку. Солнечное пятно добралось до экрана, изображение потускнело.
Ходаковский неожиданно рассердился:
– Что уставился? Баб не видел, что ли? Стоит, пыхтит. Насмотришься – поллюции замучают! Потеря боеспособности, моральное разложение, опять же… Хотел бы, небось, такой вставить? Вон как раскорячилась!
Ходаковский кивнул на экран.
Стоя на четвереньках, блондинка в ярком трико энергично отводила в сторону ногу.
Нечаев невнятно мыкнул.
Начкар стряхнул пепел на пол. Подмигнул ефрейтору:
– Хотел бы, хотел. Я ж вижу. Одни бабы на уме. А служить кто должен? Я пепельницу долго ждать буду?
Нечаев шагнул к окну. Взял с подоконника банку из-под кофе, поставил на подлокотник кресла начкара.
– В общем, так. – Ходаковский сделал несколько сильных затяжек и сунул окурок в банку. – Забираешь сейчас из второй Черкасова и доставляешь урода на подсобку. Объем работ там укажут. До обеда чтобы управились. И чтоб не сачковал, а как папа Карло въябывал! Без перекуров и отдыха! Мне доложат потом, как и что. Смотри у меня, а то сам к нему пойдешь! Понял?
Нечаев нахмурился. Кивнул, глядя в сторону:
– Да понял, чего там…
Ходаковский, не вставая, попытался пнуть его начищенным носком сапога:
– Не «понял», а «так точно!»
– Так точно…
– «Товарищ капитан!»
– Так точно, товарищ капитан.
Начкар протяжно вздохнул и томно посмотрел в потолок:
– Ты, Нечаев, откуда у нас будешь?
Нечаев широко, во все круглое лицо, улыбнулся:
– С Вешек я, товарищ капитан. То есть Вешки называется. Село такое. Как на Ливны с Орла ехать, там и будет.
Ходаковский хмыкнул. Опершись о подлокотники, поднялся из кресла. Вытянул вверх руки и с хрустом потянулся. Поправив кобуру, почесал пах, подошел к сейфу и зазвенел ключами.
– В Рэмбо не играть, к автомату не присоединять. Конвоировать только с примкнутым штык-ножом. Понял, нет?
– Да понял я, – ответил Нечаев. Получил тычок в грудь от начкара, исправился: – Так точно!
– Товарищ…
– Капитан.
– Не «капитан», а…
– Товарищ капитан.
– То-то же!
Укладывая потертые магазины в промасленный подсумок, Нечаев пробубнил себе под нос:
– Зачем тогда выдавать-то их?
– Попизди у меня! – кратко объяснил Ходаковский, запирая сейф. – Чтоб не расслаблялся, для того и выдают тебе боевое оружие. Между прочим, в караулах все сутки с подсумком быть полагается. И жрать, и срать, и спать с ним на пузе. Это у нас тут детский сад развели. На устав насрать всем. Бардак в стране и армии. В Светловке, говорят, без всего – штык-нож один только, на ГСМ заступают. А вот мы вам оружие доверяем. Чтоб служба медом не казалась. Бдил чтобы – для тупых разъясняю. Хлебалом не щелкал. Отберет Черкасов автомат, вставит тебе в очко, да и…
Начкар задумался на секунду.
– И, кстати, правильно сделает. Родина, она, Нечаев, в твоем лице ничего не потеряет. Разве что мамоньке взгрустнется чуток. «В углу-у запла-ачет мать-стару-у-ушка-а!..» – фальшиво прогундосил капитан, помахивая связкой ключей.
Нечаев засопел, моргая бесцветными ресницами, махнул рукой:
– Да ну, скажете тоже…
Ходаковский выкатил глаза:
– Ты не ручками махать должен, воин, а уже пять минут как с губы отбыть и арестованного вести на работы. Или неясно что?
Ефрейтор закинул автомат за плечо.
– Разрешите идти? – тронул кончиками пальцев пилотку.
– Пиздуй, – разрешил начкар и вернулся в кресло.
Телеспортсменки, растянувшись на маленьких ковриках, восстанавливали пульс и дыхание. Мячики грудей под яркими футболками размеренно поднимались и опускались.
– Ишь, бляди, – добродушно проворчал капитан. – Самохина с Котовым подними, на пост пора, – бросил в спину Нечаеву. Ткнул пальцем в экран. Прищурился:
– Вон та-то, с повязкой, хороша, а? Нечаев? В этих… как там… Сошках твоих, небось, таких не водится? Всё Клавки да Люськи одни, да? Доярки-ударницы?
Нечаев, глядя в пол, прошел по короткому коридору, толкнул тяжелую дверь и шагнул на залитый солнцем асфальт караульного двора.
Проходя мимо комнаты отдыха смены, ефрейтор побарабанил пальцами по стеклу и пошел дальше – к высокому забору и массивным воротам со встроенной калиткой.
Утро было душное, сухое и тихое. Верхушки осинок за забором, обычно чуткие к малейшему дуновению ветра, замерли в накалявшемся воздухе.
«Жара будет, – сбросив с плеча автомат и ухватив его за цевье, уныло подумал Нечаев. – И Черкасов еще этот…»
Вздохнув, ефрейтор стукнул прикладом в крашеные доски ворот.
Минуту постоял, вслушиваясь. Стукнул еще пару раз, добавил сапогом.
За воротами лязгнуло и заскрипело железо. Послышались шаркающие шаги.
«Демин», – догадался Нечаев. Закинул автомат за спину и крикнул, задрав голову к вьющейся над воротами «колючке»:
– Спишь, что ли? Открывай давай!
Распахнулось обзорное окошко. Показалось опухшее со сна лицо Демина. На голове – колтун светлых волос. Тупо моргая, Демин разглядывал ефрейтора.
– Нечай, ты-ы, што-о-о ль? – растягивая в кривом зевке рот, поинтересовался наконец Демин. – Хода че делает?
– Аэробику смотрит. Открывай, за Черкасовым я.
Калитка приоткрылась. Нечаев перешагнул высокий порог и оказался на внутреннем дворе гауптвахты.
Здесь было прохладней – солнце не успело прогреть плац и бетонный арестантский блок, сплошной стеной идущий с северной стороны. Узкие, в частую решетку окошки были прикрыты «ресничками». С крыши, над дверью, свешивал круглую и выпуклую морду прожектор.
Цокая подковками, Нечаев направился через плац. Демин, ковыряя в носу, плелся сзади.
– Нечай, слышь, Нечай! – забубнил он, разглядывая и разминая пальцами вытащенную козявку. – Вот ты парень умный, наверное. Так ты скажи. Как, по-твоему, правую ногу отличить от левой?
Нечаев, подойдя к двери, обернулся.
– Делать тебе нечего? Правая нога – она и есть правая. Чего мозги пудришь?
Демин хитро улыбнулся:
– Так это на первый взгляд она правая. А приглядишься внимательней, она, хуяк – и левая. Че тогда делать будешь? А?
Нечаев, хмыкнув, дернул за ручку. Из темного коридора потянуло застоявшимся табачным дымом и сыростью.
Гауптвахта была «своя», внутренняя, имела всего пять камер. Три общие – на шесть человек каждая, и две одиночки.
Сегодня единственным постояльцем губы был Черкасов.
Демин, быстро глянув в глазок, всунул длинный ключ в скважину и распахнул дверь в камеру:
– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!
Черкасов – рослый, плечистый – медленно поднялся с корточек. Не спеша подошел к двери и встал в проеме. Руки сунул в карманы.
Нечаев невольно засмотрелся на него.
Волосы темные, на висках и затылке под ноль. Короткая косая челка на высоком лбу. Лицо загорелое и уверенное. На лбу и подбородке два тонких белых шрамика. Глаза зеленые, насмешливые. Увидел Нечаева и широко, открыто улыбнулся. Вынул руку из кармана, протянул:
– A-а! Старый друг! Ну, здорово, зема!
На секунду замешкавшись, Нечаев смущенно улыбнулся и пожал руку Черкасова. Лестно было услышать от Черкасова «зема».
– Пошли, что ли?
Черкасов, улыбаясь, заложил руки за спину.
– Ну, веди на расстрел, красная сволочь!
Нечаев искренне удивился:
– Чего это я сволочь?
Демин захихикал:
– У Нечая с юмором туго! При наличии отсутствия, как говорится…
Покинув внутренний двор, прошли к главным воротам. Демин распахнул калитку.
Перешагивая вслед за Черкасовым порог, Нечаев обернулся:
– Ну и как отличить-то?
– Кого? – испуганно спросил Демин.
– Ну, ногу?.. Правую от левой?
Демин заулыбался, подмигивая Черкасову:
– Это я, Сань, ефрейтора нашего развиваю. Интеллект повышаем!
Черкасов заложил руки за спину и бросил через плечо Нечаеву:
– Пошли, ефрейтор. Хули ты с этим козлом базаришь.
Демин с минуту еще постоял в проеме, глядя на удаляющуюся пару, плюнул вслед, тихо выругался и захлопнул калитку.
От караулки дорожка уходила вправо и вела на другую, широкую, с красно-белым бордюром. С правой стороны выстроилась шеренга одинаковых, точно солдаты в камуфляже, тополей с подпиленными кронами. Слева тянулись серые стены складов с плоскими крышами. Солнце нагревало затылок и спину.
Какое-то время шли молча. Нечаев, скользя взглядом по складским стенам, прислушивался к цокоту своих победитовых подковок. Сапоги Черкасова с подвернутыми голенищами ступали по-медвежьи мягко и уверенно.
Когда отошли от караулки метров на двести, Нечаев поравнялся с Черкасовым и, смущаясь, зашагал рядом.
– А я уж думал, по уставу, на дистанции, пойдем. Думал, за опасного рецидивиста меня держишь! – широко улыбнулся Черкасов и хлопнул конвоира по плечу: – Как звать-то тебя, зема?
– Сашкой. Александр то есть… – отчего-то чувствуя себя виноватым, промямлил Нечаев.
– Да ты что?! В натуре? Тезка, значит?! – Черкасов даже остановился и сунул ему руку: – Держи пять, тезка! Хороший ты чувак, не то что этот стручок гнилой! Демин, он ведь всю духанку с полов не слезал. Вот так-то…
Пожимая твердую и сухую ладонь, Нечаев вдруг представил, как тянет его Черкасов к себе, бьет – сильно, резко и швыряет на землю, придавливая коленом…
Но Черкасов отпустил руку, хлопнул по плечу еще раз, и они двинулись дальше.
– А про ногу неужели не знаешь? Старая ведь подъёбка!.. – тряхнул челкой губарь.
Ефрейтор пожал плечами.
– Прикол, короче, в том, что на правой ноге большой палец находится слева. И наоборот, соответственно.
Нечаев озадаченно вскинул брови.
– Чего, не въехал? Да ну, тезка, не парься. Забудь…
За деревьями показался свежевыкрашенный охровый фасад штаба.
– Меня к бате по новой, что ли? – поинтересовался Черкасов. – Ведь водили вчера уже. Замполит приперся, как же без него, мудака! «Дизелем» опять пугал. Все мозги проебал, козел старый!
Нечаев помотал головой:
– Не, на подсобку приказали.
Черкасов просиял:
– Так это, зема, совсем другое дело! Молочка попьем, хавчик знатный заделаем! Ты как насчет?.. – Черкасов ткнул себе пальцем под челюсть. – По паре капель организуем? Мы же тезки, а?
Нечаев, усмехнувшись, покачал головой.
Вышли на центральную дорогу, идущую от КПП через всю часть, мимо плаца, столовой и штаба, к артскладу.
– Да не ссы, тезка, все нормально будет, – подмигнул Черкасов и вдруг заорал: – О, бля! Духи! Духов ведут!
Впереди, на плацу, колыхалась болотного цвета масса. Духи выбегали из карантинной казармы и строились в колонну по трое. Тищенко, здоровенный сержант, одного с Черкасовым призыва, лениво разглядывал подчиненных.
– Зема! – вновь заорал Черкасов.
Сержант повернул голову. Расплылся в улыбке:
– Какие люди! И под конвоем!
Загоготал, довольный остротой. Неожиданно замолчал и рявкнул на строй:
– Смирно!!! Шо за смехуёчки в строю?! – вновь повернулся и приглашающе махнул рукой.
Черкасов, даже не взглянув на Нечаева, направился к плацу. Ефрейтор, потея и поводя лопатками, нехотя поплелся следом.
От духовских новеньких гимнастерок и сапог в воздухе плыл сладковато-терпкий запах. Бледные пятна не успевших еще почернеть и задубеть под солнцем лиц с интересом и опаской разглядывали губаря и конвоира с «калашом» за спиной.
Нечаев приосанился и вдруг отчетливо вспомнил себя самого, стоящего здесь же. Голодного, измотанного и запуганного. И сержант Тищенко, тогда еще младший, сам только из учебки, не отъевшийся еще, не матерый, вышагивает перед их учебной ротой. Год прошел, а ничего и не изменилось. Тот же плац, тот же Тищенко. Да и сам Нечаев… Та же тоска, та же тягота, да и дембель хоть и ближе стал, а все равно – не видать отсюда. Время сделало круг, а в его, нечаевской, жизни ничего не изменилось. Только лето прошлое было дождливое и холодное. Болел постоянно, а если в санчасть попросишься – так пожалеешь, почему не помер сразу…
Черкасов, будто мысли прочитав, хохотнул:
– А ведь и мы когда-то тут парились и шуршали, верно, тезка?
Подойдя к сержанту, Черкасов обнял дружка, похлопал по спине. Отлепившись, приложил руку к непокрытой голове, выпятил живот на генеральский манер и проорал в сторону строя:
– Здравствуйте, товарищи духи!
Строй ответил молчанием.
Черкасов удивленно глянул на сержанта:
– Не понял… Они у тебя что, Колян, службы не знают? – Черкасов опять приложил руку к голове и, сдвинув брови, прорычал: – Здравствуйте, товарищи духи!
– Здра желаем, тарищ дед! – наконец сообразили духи.
Тищенко с Черкасовым довольно заржали. Чувствуя себя полноправным, послужившим свое черпаком, Нечаев снисходительно усмехнулся.
Воздух расплавленным стеклом плескался над плацем.
– Жара опять, – глянув на небо цвета застиранных армейских трусов, протянул Тищенко. – А тут ебись с ними! Тебя куда ведут-то?
– Коровам хвосты крутить!
– Гы-гы-гы… Смотри не поотрывай! Слухай, я тебе к обеду зашлю кого-нибудь. На полчасика припашешь, если надо будет. А ты на обратку организуй молочка, ладно? Я банку дам. Тихо там! – рявкнул в сторону духов Тищенко. – Кто пиздит в строю? Заскучали? Щас повеселимся! Ну, давай, Сань, – сержант протянул руку, – а то вишь, козлодои застоялись. На спортплощадку погоню.
– Давай, Колян, напряги душков, как нас в свое время! Пирожки домашние повытряхивай из них. – Черкасов весело оскалился. – Насчет молока – замазано!
Попрощавшись за руку и с Нечаевым, Тищенко повернулся к уже взопревшему строю:
– Рановато шо-то мы потеем. Не побегали даже, а уже смотри-ка! А ну-ка, нале! Во!
Шмум-бум – развернулась сотня сапог.
– Правое плечо вперед – бегом! Марш! Побежали, побежали, кони!
Под гулкий дробный топот Нечаев с Черкасовым сошли с плаца и направились к зеленой столовой, возвышающейся на холме, точно эллинский храм. Черкасов вновь шел впереди, картинно держа руки за спиной. Слегка обернув голову, обратился к Нечаеву:
– Вот, тезка, скажи мне – Колян ведь натуральный хохол, аж из Винницы! А я его земой зову. Почему так?
Нечаев пожал плечами:
– Ты и меня земой зовешь. Звал то есть. Сейчас тезкой вот.
– Ты и зема мне, и тезка. Просто тезка круче намного, понял? Ты откуда, кстати?
Нечаев замешкался:
– С Орла я. Город такой.
– У меня по географии пять было. А вот у тебя по русскому, видать, одни колы. Кто ж так говорит – «с Орла!»
«Все говорят», – подумал Нечаев.
Миновали главный плац. Развод закончился с полчаса назад – плац пустовал, лишь в офицерской курилке, прячась под навесом от солнца, толклись литеры и капитохи – штабные офицеры. Им спешить некогда.
Под их взглядами Нечаев почувствовал себя неловко, сжался весь, ноги почему-то начали заплетаться. С ужасом представил, как, гремя автоматом, растягивается на пыльном асфальте… Демин со свету бы сжил…
Нечаев повел плечами. Подмышки, горячие и мокрые, противно слипались.
– О, вылупились! Охуели от бумажек своих… Живого губаря ведут! Пиздец как интересно! – вполголоса весело выругался Черкасов.
Словно расслышав, офицеры как по команде отвернулись и принялись что-то обсуждать.
Нечаев поддернул грязноватый брезентовый ремень автомата. Вдруг захотелось цвыркнуть длинным плевком в сторону штабных, едва удержал себя.
Обогнули столовую и скрылись с офицерских глаз. У хозблока, вяло помахивая хвостом, стояла пегая кобыла Марья, впряженная в цистерну на двух автомобильных колесах. Вокруг морды тучей кружили мухи. Марья фыркала и встряхивала ушами. Два бойца в растянутых майках выливали из ведер в цистерну отходы. Жирный повар-киргиз, стоя в дверях, наблюдал за работой. Завидев проходящую мимо пару, троица разинула рты и замерла. Из распахнутых окон поварской высунулось еще несколько физиономий.
– Че, бля, в цирке, что ли? – озлившись, крикнул в их сторону Черкасов. – Давно не видели? Щас подойду!..
Окна опустели. Повар заругался на бойцов по-чурекски. Ведра с удвоенной быстротой загремели о цистерну. Напустив на себя озабоченный вид, киргиз скрылся в хозблоке.
– Так-то лучше, – проворчал под нос Черкасов. – Арбайтен унд орднунг.
За столовой уходила широкая, в две колеи, тропа на подсобку. Вновь поравнялись и пошли рядом, Нечаев лишь перекинул автомат на другое плечо.
– Боишься, отниму? – со смешком спросил Черкасов.
Нечаев махнул рукой:
– Плечо устало.
Высокие метелки травы по обочинам торчали недвижимо. Припекало. Из-под ног вырывались и оседали на сапогах облачка пыли. Черкасов снял гимнастерку, перекинул через руку. На выпуклом плече его Нечаев увидел наколку – оскаленного барса.
– Нравится? – приподнял плечо Черкасов. – Хочешь такую? Гриня из второй роты за блок «Явы» забацает, только так!
– Да не, не надо… Мамка просила не делать, когда в армию уходил. А то, говорит, как уголовный будешь. У нас полсела – кто сидит, кто вышел тока…
Оглянувшись по сторонам, ефрейтор расстегнул две верхних пуговицы и сунул пилотку за ремень. Взмокшие белобрысые волосы прилипли ко лбу.
Черкасов на ходу нагнулся и вытянул стебелек колосянки. Сунул сочный кончик в уголок рта.
– Это с каких же пор славный город Орел селом у нас стал? Разжаловали, что ли? Как меня из сержантов! – Черкасов хохотнул.
Нечаев растерянно провел ладонью по лбу.
– Да ладно, зема, какие проблемы. Ты думаешь, поверил я, что ты городской? – Черкасов метнул травинку в кусты. – У тебя, ты не обижайся только, слово «колхоз» на лбу написано.
Нечаев машинально потер лоб. Черкасов заржал, согнувшись, хлопнул себя по коленям. Отсмеявшись, потер заблестевшие глаза:
– Ну ты и артист, тезка!.. Ну, блин, ты даешь! Ладно, пойдем, не дуйся. Чего ты, в натуре, как баба, обидчивый такой?!
Ефрейтор сник, будто его окатили помоями из Марьиной цистерны.
«Скорей бы уж дойти», – вдруг подумал Нечаев, бредя в соседней колее и разглядывая синюю голову барса. Плечо шевелилось, и барс, казалось, шире распахивал пасть, грозно глядя на конвоира.
Едва слышно пахнуло навозом. Тропинка взбиралась на холм.
– Ну и почему же? – спросил вдруг Нечаев.
– А? – не понял Черкасов.
– Почему я и Тищенко – земы тебе? Ты же вроде с Ленинграда сам?
Черкасов шутливо замахнулся ладонью.
– Из Питера я! Тезка, бить буду! Учись правильно говорить, чернозем. Да не обижайся, – заметив, что Нечаев замедлил шаг, примирительно поднял руки Черкасов. – Я же так… А земы почему? Земы мне все хорошие люди с планеты Земля. Всего и делов. Усек?
Нечаев кивнул.
Кустарник закончился, они очутились на лысой верхушке холма.
Тропа, стекая в низинку, расползалась и терялась среди выгоревшей желтой травы. С минуту, переводя дух, солдаты разглядывали рассыпанные по низинке убогие строения – подсобное хозяйство. Низкий, с горбатой крышей коровник, загон для свиней и деревянный курятник. Поодаль, у пыльных теплиц, скособочился домик хозобслуги. За теплицами тянулся бетонный забор части с линиями ржавой «колючки» поверху.
– Спину жжет, – Черкасов взглянул, морщась, на солнце и накинул китель на плечи.
Пыля сапогами, начали спускаться с холма. Из домика их заметили: скрипнула дверь, на крохотное крылечко вышел дочерна загорелый солдатик.
– Э-э! Чумаход! Гостей встречай! – закричал Черкасов, покрутив в воздухе обеими руками. – Хорош коров ебать!
Солдатик испуганно юркнул обратно.
– Ефрейтор Нечаев! – Черкасов вытянул руку в направлении домика. – Приказываю открыть огонь на поражение! За неуважение к высокой делегации! Расстрелять эту халупу к ебене матери! За Родину, за Сталина! Тра-та-та-та-та! – вытянув указательные пальцы обеих рук и сложив их наподобие автомата, Черкасов побежал вниз, взбивая клубы пыли. Нечаев припустил следом.
На крылечке вновь показался чумазый солдатик, на этот раз с эмалевой кружкой в руках. С опаской протянул ее подбежавшему Черкасову. Заглянув в кружку, тот сделал несколько глотков и, вытирая губы ладонью, передал ее Нечаеву.
Молоко, желтоватое и густое, отдавало горчинкой. Нечаев допил и, возвращая кружку солдатику, поинтересовался:
– Это «утренник» у тебя?
– Не-е… – протянул подсобник. – Вечерней дойки. А може, и «утренник» туды влили. Не я – Остапчук на коровах…
– А ты на чем? – насмешливо спросил Черкасов.
– Я на курах, – охотно пояснил чумаход. – А Гуськов на свинарнике и кобыле. Тока он в столовке ща, на отходах.
– Ха! Я погляжу, ты лучше всех устроился! – подмигнул ему Черкасов. – Смотри сам. Друзья твои, как их там… Один на дембель на корове поедет, другой – одной ногой на кобыле, второй – на свинье. Как в цирке. А ты – другое дело. Белая кость. Гордость «люфтваффе»! Ас-истребитель! На самой лучшей курице-несушке домой полетишь. И яйцами по штабу и губе отбомбиться не забудь.
– Так они ж не летают! – удивился подсобник.
Черкасов загоготал. Обернулся к Нечаеву:
– Зема, бля буду! Этот похлеще тебя, вам вместе выступать надо. Два сапога пара! Чего ты в карауле делаешь – только страдаешь зря. Иди к ним на подсобку, не пожалеешь.
Черкасов присел на узкую лавочку под навесом. Закинул ногу на ногу и привалился спиной к стене. Зажмурился и, не открывая глаз, позвал:
– Иди, тезка, присаживайся. В теньке-то получше…
Нечаев посмотрел на подсобника:
– Передай Остапчуку своему, чтоб за коровами лучше следил. Они у него подорожников наелись, молоко и горчит. А чтоб две дойки в один бидон сливать… Он вообще дурак, что ли?
– Не, а може, и не сливал. Я не знаю, я ж на курах… – жалобно, по-собачьи, взглянул на него солдатик.
Ефрейтор махнул рукой, снял с плеча автомат и подошел к лавочке. Присел рядом с Черкасовым, потерся лопатками о шершавое дерево стены. Скудная тень навеса не спасала от тяжкого дыхания жары. Нечаев ослабил ремень и сдвинул подсумок на спину.
Казалось, Черкасов так и уснул с запрокинутой головой. Но стоило Нечаеву устроиться поудобнее, губарь со вздохом произнес:
– А дома-то, матушка написала, дожди вторую неделю. И не верится как-то… – Черкасов помолчал. – Город дождей… Мойку, наверное, вспучило опять. Я ж на ней, на Мойке, живу…
Нечаев молчал.
– Ты-то, тезка-зема, небось думаешь, что Мойка – это трактор грязный, и кишка резиновая от колонки идет, чтобы поливать, значит? Нет, братуха, это речечка такая. А Фонтанка… А Нева… Господи ты боже мой! Слова-то, названия какие! Блин, заплачу сейчас… Гостиный, Невский! Какие девки там чумовые! Ты бывал на Невском, хоть раз, а, тезка? Неужели нет?
В курятнике раскудахтались куры, будто затарахтел неисправный двигатель – что-то скрежетало и поскрипывало.
– Раз не бывал, – считай, жизнь прожил зря! – Черкасов открыл глаза и огляделся.
Чумаход выжидательно топтался на месте.
Черкасов изменил позу – вытянул ноги вперед, внимательно рассмотрел пыльные носки сапог и небрежно обронил:
– Чумаход, подь сюда!
Солдатик нерешительно сделал пару шагов.
– Да не ссы ты! – скривился Черкасов. – Солдат ребенка не обидит. Полищук-то ваш где? Куда дели тело убиенного вами прапора? Свиньям скормили, что ли?
Подсобник непонимающе замер.
– Блядь, ты чего тупой такой, воин?! – поразился Черкасов. – Слышь, зема, – повернулся он к Нечаеву, – растолкуй, будь другом, своему брату по разуму, что мы хотим от него, а то он меня выводит.
– Это… – кашлянул Нечаев. – Прапорщик Полищук должен указать объем работ на сегодня для арестованного рядового Черкасова. Вот… По распоряжению начальника караула капитана Ходаковского, – добавил неожиданно довольный собой Нечаев.
– Эка ты навострился! – удивился Черкасов. – Младшего тебе давать пора. Чего в ефрейторах засиделся?..
– Не справлюсь я, – смутился Нечаев. – Командовать – это… Да ну… Напряг один.
– Точно заметил. Я, вон, видишь, покомандовал чуть-чуть да и бросил это дело, – Черкасов показал подбородком на не выгоревшие еще темные полосы на погонах. – А вот Тищенко – тому по кайфу! Сам знаешь – хохол без лычек, что хуй без яичек! Так где Полищук? – вспомнив о чумаходе, спросил Черкасов.
– Пьяный он. Вчера запил. Теперь до среды, не раньше… – Чумаход виновато поглядел на солдат. – Сказал, что вас приведут сегодня навоз убирать. Так я сам убрал уже, чего там… Я ж понимаю…
«Что ж делать тогда?» – задумался Нечаев.
Солнце заливало все вокруг. Даже короткие тени казались едва серыми, расплывчатыми.
– Слушай, тезка! – наклонился Черкасов к самому лицу ефрейтора и заглянул ему в глаза. – Дело на сто рублей!
Лицо его было так близко, что Нечаев мог разглядеть прорастающую на щеках щетину и даже крохотные точки вокруг тонких шрамов на подбородке и лбу. Ефрейтор попытался отстраниться, но уперся спиной в нагретую стену. Словно ожидая прикосновения, спина начала зудеть и покалывать.
С наигранным безразличием Нечаев принялся разглядывать угол коровника. Помедлив, все же спросил:
– Какое дело?
Черкасов указал глазами на бетонные плиты забора.
Нечаев покачал головой.
– Ну как? – словно не поняв, продолжил Черкасов. – Смотаемся на озерцо? До обеда часа три еще, не меньше. Тезка, не дрейфь – никто и не узнает! Полищук в загуле, помдеж Зацепин сюда и носу не покажет. А мы бы с тобой на полчасика – раз! Жарень ведь какая стоит, ты посмотри.
Ефрейтор активнее замотал головой.
– Гляди, тебя от жары паралич разбил, – улыбаясь одними губами, продолжал Черкасов. В зеленых глазах его полыхнули какие-то искорки. – Давай, а?
Нечаев, подхватив автомат, встал с лавочки. Деловито и озабоченно взглянув на часы, повесил оружие на плечо и свободной рукой застегнул пуговицы кителя. Ужасно хотелось пить.
– Раз работы нет – идем назад. Ходаковскому скажу, что управились быстро, – притопнув сапогом, словно проверяя портянку, сказал Нечаев.
– Вот ты как, зема… – Черкасов поднялся, сунул руки в карманы и склонил голову набок. – Что-то рановато ты правильным стал! Мне-то домой через пару месяцев, я почти свободный гражданин. А тебе год еще куковать. Да и потом… – Черкасов сплюнул под ноги. – Вот такие, как ты, правильные особо, и не дают жить нам нормально. По-человечески.
– Кому нам-то? – угрюмо спросил Нечаев.
– Кому-кому! Тому, кого все это уже достало! – Черкасов обвел рукой подсобные строения. – Вся эта канитель! Это нельзя, то не положено, за это в тюрьму, а за это вообще пиздец! Тебе-то что, ты родился в говне. Тебе что в колхозе, что в армии – без разницы. Казарма да коровник. И на гражданке то же самое будет. Для тебя ведь армия вроде турпоездки. Иначе бы всю жизнь и просидел в своем Мухосранске! Не так, что ли? И знаешь, что хуже всего? Сказать? Я скажу! Хуже всего, что таким, как ты, другого и не надо! Шаг в сторону сделать! Человеком побыть! Короче, распинаться перед тобой не буду. Не хочешь – сам пойду. Хочешь – пошли со мной!
Резко развернувшись, арестант, не вынимая рук из карманов, направился в сторону теплиц.
Несколько секунд Нечаев вглядывался в широкую, удаляющуюся спину, затем крикнул, царапая жесткое небо сухим языком:
– Стой!
Нечаев оттянул край подсумка и коснулся теплого ребристого металла.
Черкасов, не оборачиваясь, помахал рукой.
До боли закусив нижнюю губу, Нечаев судорожно огляделся. В окошке домика мелькнуло и скрылось лицо чумахода. У самой стены курятника, в узкой полосе тени, возилось несколько тощих и грязных кур.
– Сука ты… – едва слышно прошептал себе ефрейтор и, закрыв подсумок, торопливо побежал к забору.
Черкасов раздвигал огромные пыльные листья лопухов, открывал треугольный пролом в бетонной плите.
Подняв голову на топот, он посерьезнел лицом и прищурился. Одобрительно кивнул:
– Давно бы так. Ты вообще держись меня рядом, пока я здесь. Жизни научу. Глядишь, человеком станешь. Ну, полезли, что ли?
Черкасов улегся на спину, ухватился руками за неровный край и, подтянувшись, помогая себе ногами, протиснулся в тесную дыру.
– Давай, зема! Суй свое весло и следом лезь! – раздался из-за забора голос.
Нечаев сдвинул подсумок на живот, положил автомат у лаза, лег на землю и по примеру Черкасова вытянул себя за ограждение. Быстро присел на корточки, запустил руку в пролом и рывком вытащил автомат.
От забора начинался пологий спуск к низинке, поросшей березняком. Черкасов уже спускался, оставляя за собой полосу слегка примятой травы. Ефрейтор скорым шагом догнал его, и солдаты молча пошли рядом, отмахиваясь от мошкары. Выгоревшая трава терлась о сапоги. Из-под ног выпрыгивали коричневые кузнечики.
«А, насрать!..» – равнодушно и сонно подумал Нечаев, разглядывая редкие стволы березок.
В рощице было светло и душно. Солнце пробивало жидкие кроны насквозь, и тени практически не было.
Миновали неглубокий овраг, среди расступившихся деревьев блеснула водная гладь.
– Вот оно… – выдохнул Черкасов, стягивая китель. Барс на его плече блаженно зажмурился.
Вскоре солдаты оказались на пологом, чуть размытом у кромки берегу. Там, на другой стороне, метрах в двухстах, начинался густой лес, вплотную подходивший к воде. Здесь же росли мелкие можжевеловые кусты и выступающие по всей отмели заросли камышей.
Черкасов скинул пыльные сапоги, вытряхнул на траву портянки с влажными полосами пота. Снял брюки и «хэбэшку», потянулся, повращал плечами и улыбнулся Нечаеву:
– Раздевайся, чего ты, зема?
Нечаев покачал головой:
– Ты давай только быстро, ладно? Я тут подожду. И пойдем. А то узнают…
– Да брось ты, земель! Не парься зря. Когда еще покупаешься? Небось, не часто лазил сюда?
– Был я здесь, с Котовым. Ну, разводящий который…
– С Котярой? – удивился Черкасов. – С этим жопником ты в самоход лазил? Ну, ты, брат, даешь! Растешь в моих глазах! А с виду тихоня такой… Или придуряешься? Ну, полезли, чего ты…
Черкасов встал на изготовку, как спортсмен-бегун, и, завопив что-то залихватское, стремительно вбежал в воду, подняв огромные веера брызг. Добежал до конца отмели, нырнул, громко фыркнув, появился на поверхности, перевернулся на спину и поплыл – уверенно, быстро.
«Не убежит же в одних трусах…» – подумал Нечаев.
У самого берега в воде колыхались темные листья и мелкие палочки. Потревоженные водомерки резкими перебежками сновали среди мусора.
Ефрейтор опустился на землю, зажав автомат между колен.
На мгновение зависнув над блестящим острием штыка, изумрудным зигзагом промелькнула большая стрекоза.
– Ой, зема! Теряешь много! – раздался крик Черкасова уже с середины озера.
Ефрейтор прикрыл глаза.
Под веками, среди красных всполохов, плавали черные точки и запятые. Соединяясь и разбегаясь, они образовывали причудливые, как в калейдоскопе, картины. Неожиданно Нечаев увидел лицо мамы. Глядя строго и чуть нахмурясь, мама что-то говорила, беззвучно шевелила губами. Потом появился отец, рубящий дрова, сестра Наташка, после восьмого класса уехавшая в город, ребята со школы, станция и пятачок у остановки, где вечерами собирались, Красная площадь, не раз по телевизору виденная, и загадочные чумовые девки, бегущие плотной толпой по не менее загадочному Невскому…
– …Закемарил, что ли, зема?
Нечаев, разлепляя веки, вскинул голову.
В шаге от него, прыгая на одной ноге, вытряхивал воду из уха Черкасов.
Взглянув на часы, ефрейтор понял, что минут десять он проспал, опираясь на автомат.
По обшарпанному, в старых царапинах, прикладу деловито сновали рыжие муравьи.
Стряхнув их осторожными движениями пальцев, Нечаев с трудом поднялся на затекших ногах…
– Пора, – расклеивая пересохшие губы, произнес он.
– Зря не стал купаться! Водичка – песня просто! Эх ты, ефрюга, всю жизнь так и проспишь…
Выждав, когда Черкасов обуется и накинет китель, Нечаев отступил на несколько шагов, перехватил левой рукой автомат за цевье, правой извлек из подсумка магазин и быстро примкнул.
Черкасов замер.
Ефрейтор, держа автомат у бедра, надавил большим пальцем на флажок переводчика.
Трык-трык.
Флажок указал на положение «стрельба одиночными».
– Зема, ты чего… – судорожно и криво улыбнулся Черкасов.
Нечаев, передернув затвор, вскинул автомат к плечу.
– Не зема ты мне, – онемевшими губами прошептал ефрейтор и, мотнув стволом, еле слышно приказал:
– Беги!
Черкасов, медленно поднимая руки, оглянулся на спокойную гладь озера. Повернул серое лицо к Нечаеву:
– Слышь, тезка, остынь… Не дури. Если обиделся…
Нечаев чуть приподнял ствол и потянул спусковой крючок.
Да-дах-х-х!!! – черным облачком вырвался выстрел и разлетелся над озером, повторяясь эхом у дальнего берега.
Черкасов дернулся, но остался на месте.
– Брось оружие! Ты не понял еще?.. Тебе все! Пиздец!!! Щас на выстрел сбегутся все! Брось, я сказал! Скажешь, случайно вышло! Я подтвер…
Ефрейтор повел стволом.
Не договорив, Черкасов бросился к озеру и побежал по отмели, как и в прошлый раз, поднимая брызги.
Нечаев выстрелил, почти не целясь.
Черкасов взмахнул руками и кубарем полетел в воду. Вскочил и побежал опять, но как-то странно, боком, задирая одно плечо выше другого. Правая рука его беспомощно болталась.
Да-дах-х-х!!! – снова раздался выстрел, и на этот раз Нечаев разглядел красную взвесь, вырвавшуюся из бока бегущего арестанта.
Черкасов упал вновь, барахтался на краю отмели.
Нечаев вытер ладонь о полу гимнастерки, сжал и разжал пальцы, опять вскинул автомат.
Черкасову удалось столкнуть себя с мелководья, и он медленно, то и дело исчезая под водой, поплыл вперед, сильно забирая вправо.
Когда его голова в очередной раз показалась на поверхности, Нечаев тщательно прицелился и выстрелил еще раз.
– Закемарил, что ли, зема?
Нечаев, разлепляя веки, вскинул голову.
В шаге от него, прыгая на одной ноге, вытряхивал воду из уха Черкасов.
Взглянув на часы, ефрейтор понял, что минут десять он проспал, опираясь на автомат…
…По обшарпанному, в старых царапинах, прикладу деловито сновали рыжие муравьи…
…Стряхнув их осторожными движениями пальцев, Нечаев с трудом поднялся на затекших ногах…
– Пора, – расклеивая пересохшие губы, произнес он.
Войти с помощью соц. сетей: