Глава 3

Уроки чтения не возобновились. Николай сдержал слово – больше не заговаривал о том, что произошло. Они не оставались наедине, но по-прежнему виделись во время Наташиных завтраков и воскресных обедов.

В остальном Катерина старалась избегать Николая, не попадаться на глаза, кожей ощущая оставшуюся между ними недосказанность. Воспоминания о произошедшем мучили ее, не давали покоя: сама того не желая, Катерина представляла, как губы Николая снова касаются ее губ, а пальцы нежно скользят по позвоночнику, спускаясь все ниже, мечутся, забираясь куда нельзя. Катерину тянуло к нему, и она замечала, что Николай тоже не забыл случившегося, не смирился: в его взгляде, даже брошенном походя, мельком, читались тоска и отчаяние.

На людях Николай притворялся равнодушным. Но, укрытый от любопытных зрителей в кабинете, жадно наблюдал за Катериной из окна, когда она гуляла с Наташей, по воскресеньям сопровождал ее и дочь на литургию, то и дело заглядывал в детскую – будто бы справиться, как дела у Наташи. Даже эти короткие встречи воодушевляли его, словно снимали груз, накопившийся за все несчастливые годы брака с Анной. Много раз Николай порывался поговорить с Катериной, но всякий раз что-то его останавливало – получалось крайне неловко. Не был уверен, что Катерина любит его. Она что-то определенно чувствовала к нему, но что? Если бы точно знать, что она любит, что это не слабость с ее стороны, не сила его положения. Торопить события не хотел, боясь снова все испортить, и довольствовался тем, что есть. Он надеялся, что Катерина сама подаст знак. И тогда его ничто не остановит, все сделает, чтобы быть с ней.

В феврале Анна Ивановна родила мальчика, маленького Вольфа, наследника, которого крестили Никитой.

Младенцу взяли кормилицу из местных баб – Татьяна Васильевна лично отобрала толстую неповоротливую бабу из малинниковских. Убедившись, что ребенок здоров, жадно сосет крестьянскую грудь и ни в чем более не нуждается, Анна сразу же засобиралась. Николай не препятствовал. Чтобы избежать пересудов о слишком поспешном отъезде, объявили: Анна по причине слабого здоровья уедет лечиться в Москву к Пасхе.

В конце зимы тихо, во сне, умерла бабка Марфа. Опасаясь, чтобы Катерина не стала сильно убиваться и не сбежала из усадьбы, Дуська про похороны бабки умолчала. Проговорилась Глашка, когда уже сорок дней прошло. Катерина тихо рыдала по ночам, боясь разбудить Наташу, днем же приходилось делать вид, что ничего не случилось: плакать и носить черный платок Клопиха запретила.

Пасха 1913 года пришлась на середину апреля. Весна потихоньку начала вступать в свои права: дороги покрылись струйками ручьев, робко начали перекликаться первые птицы, провозглашая грядущие теплые дни.

В Чистый четверг Катерина вскочила до рассвета. Обычно просыпалась в семь часов, по деревенским меркам, очень поздно, потому что в четыре часа утра уже принимались за работу. Пока Наташа спала, Катерина побежала в баню – Агафья уже натаскала колодезной воды и положила оставленное на всю ночь во дворе мыло. Катерина быстренько скинула одежду и залезла в корыто, на дне которого лежала хозяйская серебряная ложка. Агафья ухнула ведро студеной, с льдинками, воды – чтобы год не болеть. Катерина тут же обрезала конец своей косы: если в Чистый четверг постричь волосы – вырастут длинными и густыми.

Охнув, ополоснувшись ледяной водой, Агафья вернулась на кухню и, пробормотав: «Кузьма-Демьян, матушка, помоги мне работать!», поставила припорошенное мукой тесто на куличи, а чтобы не «застудить» его, закрыла дверь. А пока принялась за пряники: они выпекались в виде кудлатых барашков, ногастых зайцев, летящих голубков и петушков с гребнями-коронами.

После завтрака Катерина с Наташей принялись красить яйца. Крашенки уже стояли отдельно, сваренные в душистой луковой кожуре, накопленной за зиму. Катерина взяла цыганскую иглу и стала выцарапывать на бордово-оранжевых яйцах узоры: цветы, голубей, веточки или просто ХВ – получались ажурные драпанки. Потом разрисовывали писанки: с помощью тоненьких кисточек и иголочек выводили замысловатые разноцветные завитушки все тех же куполов с крестами, цветов и голубей. Этим премудростям Катерину научила еще бабка Марфа. Наташа помогала – выводила загогулины своими еще неловкими ручками.

Катерина и Наташа бродили ножницами по яркой цветной бумаге – вырезали лепестки и соединяли их в бутоны. В субботу куличи, пасхи, стол, иконы и весь дом предстояло нарядить самодельными цветами.

На секунду мелькнула вечно недовольная голова Клопихи с торчащими из-под чепца космами: удостоверилась, что все идет как надо. Приготовления к Пасхе велись под неукоснительным надзором экономки: выбиваясь в эти дни из сил, не ложась спать, она требовала полного соблюдения всех традиций – с утра во всех комнатах зажигались свечи, лампады и светильники. Клопиха и Кланя, не зная усталости, с рассвета трясли, мыли и скребли, поскольку к вечеру четверга все должно было быть готово, – нельзя даже пол мести до Пасхи.

После того как комнаты наконец были прибраны, Клопиха зажгла заранее принесенные из леса пахучие ветви можжевельника и стала окуривать ароматным дымком все комнаты барского дома, баню, хлев, амбар, чтобы целебный можжевеловый дым защитил человека и «животинку» от нечисти и болезней.

Как условились, на кухню пришел Николай: каждый год в этот день Клопиха с особой торжественностью готовила «четверговую» соль: хозяевам и прислуге нужно было взять по горсти соли и ссыпать в один общий холщовый мешок. Николай с важным видом, рассчитанным на Клопиху, зачерпнул щепоть соли из одного мешка и пересыпал в другой, который экономка деловито отдала Агафье, чтобы та запекла и отнесла освятить в алтаре. Клопиха верила, что приготовленная таким образом соль (вкупе с остальными, не менее действенными проверенными средствами) сохранит семью и прислугу, а также убережет от несчастий дом, скот и огород.

«Христос воскресе!» – громогласно провозглашал отец Ефрем.

«Воистину воскресе!» – радостно отзывались из толпы. Мужские, женские и детские голоса соединялись в одно целое, переливались, поднимались под купол храма и парили там, уподобляясь сонму ангелов небесных. Общее ликование усиливалось ружейными залпами: охотники в ответ на возгласы палили близ церковного порога в воздух, загадывая, чтобы ружья впредь били без промаха.

Разодетые крестьяне со всей округи – Соколова, Иевлева, Корневков, Воропунь, Москвина, Павловского, Курово-Покровского, Подсосенья и Негодяихи, кто не отправился пешком в паломничество в Старицкий монастырь, собрались в Бернове.

Катерина молилась у Тихвинской, вполголоса подхватывая возгласы отца Ефрема. Сегодня не спала: ночью ходила на всенощную и вернулась только под утро помогать Агафье на кухне. А сейчас снова пришла, но уже на литургию, вместе с Наташей.

На душе царило благостное умиротворение – Катерина любила Пасху. Сегодня церковь казалась ей особенно торжественной, даже свечи горели как-то по-особенному. Ни в какой другой день, подумалось Катерине, лица прихожан не светились таким воодушевлением и единением. Потолкавшись у дверей, на улицу вынесли хоругви – начинался крестный ход. Катерина широко перекрестилась на алтарь, не торопясь поклонилась и вышла вслед за толпой, прижимая к себе Наташу. Здесь, на выщербленных ступенях церкви, стоял Александр. Сначала подумала, что показалось, но нет – это действительно был он: вьющиеся волосы, освещенные мягким апрельским солнцем, знакомо отливали медью.

Катерина оробела. Захотелось подойти, поговорить с ним, но не решилась. Молитва вмиг вылетела из головы, время замерло, ликующие пасхальные возгласы теперь слышались будто издалека. И вдруг Александр заметил ее: широкая улыбка появилась на его лице. Нисколько не смущаясь, пробрался сквозь толпу к Катерине, и они трижды похристосовались – Катерину обожгло ощущение его мягких губ на щеке.

– Здравствуй, Катерина. Я же обещал, что вернусь, – и вернулся.

Слова не шли – она не могла поверить, что Александр действительно здесь, рядом с ней, что это не сон. Наташа с любопытством, не отводя хитрых глаз, не смущаясь, разглядывала нового знакомого.

– Ездил на всенощную в Старицкий монастырь, рано утром выехал – хотел сюда на крестный ход попасть, – сказал Александр, будто они расстались только вчера.

– Я теперь в Бернове у Вольфов няней работаю, – пробормотала Катерина, указывая на Наташу.

– Какое совпадение. Не ожидала меня снова встретить? – заметил Александр ее замешательство.

– Ну почему же.

– Я тоже теперь у Вольфа работаю – новым управляющим.

– То есть как? У Николай Иваныча? – растерялась Катерина.

С одной стороны, это значило, что Александр теперь не уедет, что они смогут видеться. Но с другой стороны, он, как и она, станет работать у Николая. Она теперь будет видеть их вместе, а это почему-то показалось ей очень неловким, даже болезненным.

Крестный ход, а следом и служба закончились. Прихожане из Бернова поспешили в свои избы разговляться, а приезжие расположились прямо на возах с лежалой прошлогодней соломой. Катерина, Наташа и Александр решили подняться на колокольню – вся пасхальная неделя считалась «звонильной», и, к радости Наташи, благословлялось сколько угодно трезвонить в колокола.

У входа их встретил Николай, которого Катерина совсем не ожидала сейчас увидеть, – он не собирался приходить на литургию. Николай поздоровался и похристосовался с Наташей, Александром, которого, как оказалось, он сегодня ждал, и наконец, с Катериной. В первый раз после того случая в кабинете он подошел к ней так близко, что она снова ощутила запах его дорогого одеколона. Его поцелуй, да еще в присутствии Александра, совершенно смутил ее. Словно произошло не невинное христосование, а нечто большее, стыдное, на глазах у Александра. Катерине показалось, что губы Николая, едва коснувшись ее щеки, готовы были скользнуть ниже, к ее губам, на глазах у всех, и что Александр обо всем догадался и теперь презирает ее. Более того, она почувствовала, что ее тело откликнулось, заволновалось от близости Николая. Покраснев, она украдкой взглянула на Александра, но тот оставался невозмутимым и улыбался как ни в чем не бывало.

Николай предложил всем вместе подняться по узкой лестнице под купол и первым подал руку Катерине.

На колокольне захватывало дух от открывавшегося вида: внизу, прямо у храма, тонкой темной лентой извивалась разлившаяся после холодной снежной зимы Тьма, а на холме между еще голых деревьев белела усадьба. Как на ладони виднелись ожившая на Пасху деревня, поля, томившиеся в ожидании сева, и ближние леса, поредевшие за зиму.

Николай и Александр стояли плечом к плечу и разговаривали. Николай с высоты колокольни показывал свои владения. Катерина переводила взгляд с одного мужчины на другого. Николай был старше Александра лет на десять: широкий открытый лоб, отмеченный крестом морщин между бровей, и спокойный взгляд. Александр – высокий, по-мальчишески худой, с тонким гордым носом. «Похож на святого Пантелеймона с иконы», – подумала Катерина и испугалась собственной мысли.

Николай сразу же заметил, как Катерина смотрит на Александра, и что она смутилась, когда он подошел, – будто помешал им. Зависть больно ужалила его: «Когда же она успела влюбиться в него?» – и тут же кольнуло предчувствие, что потерял ее.

Спустившись, Николай с Наташей и Катериной отправились на повозке в усадьбу, а Александр верхом зарысил следом, обмениваясь взглядами с Катериной.

Николай с любопытством и горечью рассматривал Катерину: «Вот она какая, когда влюблена» – на губах играла легкая улыбка, которую она не могла скрыть, щеки пылали румянцем, глаза по-особенному щурились. Катерина не замечала, что Николай наблюдал за ней. Все мысли её рвались к Александру. Катерина радовалась, что он приехал, но вместе с тем тревожилась: а вдруг не понравится ему, когда он узнает ее получше?

Вернувшись из церкви, все без исключения домашние под надзором строгой Клопихи приступили к умыванию: в первый день Пасхи в воду клали серебряные и золотые предметы и обязательно красное яйцо. После этого Клопиха, чтобы уберечь от сглаза, перекрестившись, покатала пасхальное яйцо по рукам и лицу Наташи и Никиты. Она радела, чтобы Пасху праздновали как надо, а то как бы чего не вышло. Николай, с детства привыкший соблюдать традиции, не верил в приметы, но и не возражал, а даже радовался, что дети увидят, а может, даже сохранят воспоминания об этом дне.

Отец Ефрем и другие дьяконы в сопровождении алтарников, тяжело ступая, то и дело смахивая пот, принесли иконы: Воскресение Христово и Николая Угодника. Их вышли встречать во двор усадьбы. Иконы «поднимали» по особым случаям: на Пасху, Илью и на Успение – обносили крестным ходом все дома в Бернове и в других деревнях прихода, начиная с усадьбы Вольфов. Огромные иконы не проходили в дверь иной избы, а несли их пять крепких мужиков одновременно.

Как только отслужили молебен, Николай пригласил разговляться. В Берново приехали Татьяна Васильевна, Павел, Фриценька и помещица Юргенева с дочерью Верой и молодым врачом Сергеевым. Наташу, Катерину и Александра позвали за стол вместе со всеми.

Усаживаясь во главе стола, Николай решил, что сегодня же отошлет управляющего обратно: «Не хочу, не могу потерять Катерину!» Но чем больше он размышлял, слушал Александра, тем больше тот ему нравился. «Нет, это неблагородно, низко. Не имею права вмешиваться. Ничего предложить я не могу, так пусть Катерина сама выберет свою судьбу».

Первое пасхальное яйцо съели, разделив его по числу сидящих за столом. В Страстную пятницу Катерина строго постилась – пила только воду, а в субботу толком и времени на еду не оставалось, поэтому сейчас это яйцо показалось лучшим на свете лакомством.

К праздничному столу Агафья приготовила множество угощений: запекла барашка, окорок, пожарила телятину – все приносилось холодным, горячее и рыбу к пасхальному столу не подавали. Всего заботами Агафьи на столе красовалось сорок восемь различных блюд по числу дней истекшего поста.

Двоюродная сестра Татьяны Васильевны, обедневшая помещица Людмила Александровна Юргенева из Подсосенья, была преувеличенно ласковой, елейной старухой. Из экономии каждый день обедала у разных родственников и соседей. Но как только приходилось гостей у себя принимать, то перед каждой переменой блюд извинялась: «Ох, жаркое сегодня пригорело» или «Ах, грибочки нынче невкусные – закисли» – так постепенно к ней перестали ездить.

Жила вдова Юргенева с дочерью. Вера Юргенева была скромной и приятной девушкой. Без денег и при матери, про которую каждый считал своим долгом рассказывать анекдоты, Вера засиживалась в девках – ей шел двадцать пятый год.

На Пасху Юргеневы привезли к Вольфам молодого врача – Петра Петровича Сергеева. Муж Юргеневой заметил одаренного крестьянского сироту и отправил учиться медицине в Казань. И вот сейчас, получив диплом, Петр Петрович вернулся в Подсосенье.

– Вот, Николай Иваныч, привезла, как обещала, нашего молодого врача, – начала хвастаться старая Юргенева.

Решение отправить сироту в университет принимал ее покойный муж, а она по скаредности противилась, но теперь, когда мужа не стало, с легкостью приписывала лавры меценатства себе.

– Да-да, конечно, помню, Людмила Александровна, – рассеянно отозвался Николай. Сейчас он мог думать только о Катерине и ее вспыхнувшей влюбленности к другому.

– А, этого, который из крестьян, что ли? – встряла Татьяна Васильевна, нисколько не смущаясь тем, что «этот, который из крестьян», сидел за тем же столом.

– Да-да, Петр Петрович – врач. Окончил Казанский университет, – костлявым пальцем указала на молодого человека Юргенева.

– Ах, чудесно, голубчик! Так вот послушай, у моей кухарки на ноге вот такая шишка… – начала было живописать Татьяна Васильевна.

Петр Петрович тут же спас ситуацию:

– Если позволите, сударыня, я приеду к вам на неделе и осмотрю вашу прислугу.

Людмила Александровна продолжила свой монолог, пользуясь ситуацией:

– Вот вы сами давеча говорили, Николай Иваныч, что лекаря в Бернове нет, – дескать, плохо это. Вот и в Малинниках кухарка…

– Дорогая Людмила Александровна, я вам больше скажу: уже справлялся по этому делу в Старицком земстве, – сказал Николай.

– Что вы говорите?

– Да, и мне подтвердили, что найдут кое-какие средства на строительство больницы в Бернове. А часть денег по помещикам в уезде соберем – и построим.

Петр Петрович не мог поверить своему счастью: недавний выпускник, он боялся, что придется возвращаться в город и искать работу. Вера подскочила и стала целовать Николая со словами «милый душка, Николай Иваныч!». Гости зашумели, стали поздравлять Николая.

– А лесу ты где возьмешь, Никола? – осадила общий пыл Татьяна Васильевна.

– В складчину дадим – и я, и Паша, и остальные соседи, да и ты, маменька, не разоришься, поучаствовав.

– Дам-дам, – подтвердил Павел.

– Ну, коли все участвуют, так и я делянку отдам. А ты, Люся?

– Ну какой у меня лес, помилуй? Одна труха.

Все рассмеялись – знали, что Юргенева прибедняется по привычке, а уж леса у нее вокруг Подсосенья найдется.

– Позволь, милый друг, не ты ли чересполосицей собрался заниматься? Когда ж управишься? – не унималась старуха Вольф.

– Ну, во-первых, лес на больницу только зимой валить будем. Вы пока, Петр Петрович, можете принимать пациентов в здании нашего волостного суда – найдем там помещение.

– Премного благодарен, Николай Иванович! – воскликнул Петр Петрович, потирая от волнения руки.

Николай, кивнув ему, продолжил, показывая на Александра:

– Во-вторых, вот мой управляющий, маменька, он и поможет с чересполосицей – Александр Александрович Сандалов.

Сердце у Катерины заколотилось. «Екатерина Федоровна Сандалова – как красиво звучит! Если Бог даст», – поправилась она, удивляясь своей самонадеянности.

– Из каких же ты будешь? – верная свой привычке, начала допрос Татьяна Васильевна.

– Из новгородских купцов, сударыня, – встал из-за стола и поклонился ей Александр. – Выучился в Московском императорском университете.

– Каков аршинник… А что ж ты в торговлю батюшке своему подсоблять не пошел?

– Не люблю торговать – не мое это.

– А в говне копаться твое? – резко заметила помещица.

За столом от неожиданности прыснули. Фриценька покраснела. Но открыто смеяться опасались, боясь навлечь на себя гнев старухи.

– Органические удобрения я считаю лучшими, сударыня, – галантно выкрутился Александр.

– Так, а вот про листья мне расскажи: вот говорят, надо по осени из лесу листья на поля завозить, гноить их в ямах и как удобрение развозить. Слыхал про такое?

– Слыхал, но не советую: удобрения получается очень мало, такой метод не оправдывает затраченных трудов. К тому же вредно для леса: почва обнажается и мерзнет, а семена деревьев сгнивают и не всходят. Нет, не советую.

Татьяна Васильевна с интересом посмотрела на нового управляющего. Он определенно начинал ей нравиться.

– Хорош, хорош, хоть и молод совсем. А чем родитель твой в Новгороде владеет?

– Несколькими домами, десятком лавок, винокурней, пекарней, сыроварней, есть отделение нашего Торгового дома в Москве в доме купеческого общества, что на Солянке.

– Чем же торгуете? – поинтересовалась Фриценька.

– Да всем понемногу: швейными машинами, кожевенным товаром, чугунным литьем, чаем, мукой, водкой, маслом – право, неинтересно даже перечислять, сударыня. А также баржами владеем – занимаемся перевозками по Волге.

Катерина рассматривала Александра: модно, по-московски одет, стрижен на городской манер. Знает, как себя вести, и легко поддерживает беседу с помещицей.

Клопиха принесла пирог и прошипела Катерине на ухо:

– Не разевай роток, не для тебя кусок.

Как бы вторя экономке, Татьяна Васильевна удовлетворенно цокнула языком:

– Ты погляди, Люся, на него. Чем не жених для Верочки, хоть и не из наших?

Людмила Александровна, целиком поглощенная холодной бараньей ножкой, с интересом развернулась к Александру, близоруко щурясь и внимательно оценивая его:

– Да как знать, как знать.

– Мама, ну что вы такое говорите, – застыдилась Вера.

– Как Господу будет угодно, – замял неловкость Александр, чем заслужил благодарный взгляд смущенной Веры.

– Ах, не силой же вы ее отдадите, – засмеялась Фриценька. – Действительно, – осеклась она под уничижающим взглядом Павла, – есть же право женщин выбирать себе…

– Милая моя суфражистка, – вмешался Павел. – Пока, слава Богу, права женщин у нас ограничены – обходимся без истерик и слез в Государственной думе.

Наташа беспокойно ерзала на стуле. Она давно уже наелась и с нетерпением ожидала, когда взрослые закончат свои скучные разговоры и начнут наконец христосоваться. Николай, заметив умоляющий взгляд своей капризной любимицы, объявил начало забав.

Затеяли катанье: на отдельный стол водрузили небольшой желобок, под ним раскинули пухлое одеяльце и уложили крашеное яйцо, деловито обрекая его на скорую погибель. Гости по очереди запускали каждый свое пасхальное яйцо в желобок, и если оно, очутившись на одеяльце, умудрялось не завязнуть и сталкивалось с другим яйцом, то побеждало. Николай и Павел с азартом кричали, махали руками, спорили, словом, тешили гостей.

Потом объявили покатушки – у кого пасхальные яйца дальше укатятся. И тут не обошлось без споров. Гости весело смеялись, подшучивая друг над другом. Татьяна Васильевна искренне обижалась, когда ей не удавалось выиграть яйцо. Юргенева и вовсе отказалась участвовать в играх – предпочла остаться за плотно заставленным тарелками столом и наесться впрок.

Наташа подбежала к бабушке:

– Послушай, какую считалочку мне папа рассказал:

 

– Quelle heure est-il?

– Il est midi

– Qui te l’a dit?

– La petite souris

– Où donc est-elle?

– Dans la chapelle

– Qu’y fait-elle?

– De la dentelle

– Pour qui?

– Pour les dames de Paris

qui portent des souliers gris!

 

Так, в объедении, праздных разговорах и играх прошел день. Наконец гости разошлись по комнатам – отсыпаться после пасхальных забот, а Катерина отправилась укладывать Наташу.

Стол оставался накрытым еще неделю, Вольфы с удовольствием угощали соседей и родственников, которые заезжали христосоваться. Клопиха все остатки с пасхального стола, особенно кости, сохраняла: часть из них закапывала в землю на поле, чтобы сберечь посевы от града, а часть намеревалась при летней грозе бросить в огонь, чтобы отвести молнию (редко ограничивались только одним верованием, в ход шли и святая вода, и громничные свечи, и веточки вербы). А одно пасхальное яйцо Клопиха всучила Александру со строгим наказом зарыть в поле в начале сева, для богатого урожая.

Май выдался скупым на дожди, и каждое воскресенье Катерина, Александр и Наташа пешком возвращались с воскресной службы в усадьбу. Николай часто бывал в разъездах и не сопровождал их. За это время Катерина и Александр заметно сблизились, и она не так робела, как в самом начале. Во всем, что он говорил, были легкость и простота. Он декламировал стихи, увлеченно рассказывал об учении Толстого. Александр все больше нравился Катерине.

В начале июня погода стояла хорошая, заканчивали сеять яровые, бороновали проклюнувшийся робкий картофель. На днях, в перерыве между полевыми работами, собирались закладывать фундамент новой больницы. Место Николай выбрал хорошее: на высоком берегу Тьмы, близ переправы, недалеко от дороги на Старицу и Торжок.

Во время обеда обсуждали готовый проект сельской больницы, который удалось раздобыть Николаю, и поправки, которые просил внести Петр Петрович, также присутствовавший за обедом.

Александр между делом спросил:

– Кстати, Николай Иванович, можно я покажу Катерине, где будет новая больница?

Николай нахмурился. Явных причин отказать у него не имелось – Агафья могла присмотреть за Наташей, но как же не хотелось отпускать Катерину, давать им с Александром возможность побыть наедине:

– Отличная идея! А мы с Петром Петровичем поедем с вами, – нашелся Николай.

– Позвольте, но ведь сегодня вас ждут в Кожевникове на разбирательство? – возразил Александр.

«Ну что ты будешь делать? И что за малодушие, в конце концов? Нельзя же замуровать ее в четырех стенах. Чему быть – того не миновать!»

– Да… хм… езжайте, конечно. Но Петра Петровича захватите. Петр Петрович, обязательно поезжайте – на месте поправки легче обсудить. «И меньше возможностей для романтических бесед», – добавил про себя Николай.

– Непременно поеду, – отозвался Петр. – Вот и Вера Михайловна обещалась присутствовать, внести, так сказать, свой женский взгляд на прожект.

На том и порешили. Александр и Катерина приехали на место строительства будущей больницы на двуколке. Петр, прискакав верхом, уже вымерял шаги между колышками, снова и снова сверяясь с чертежами.

Катерина подошла к берегу Тьмы. Вид отсюда открывался живописный: поблескивая темными илистыми водами, река стремительно неслась у подножия холма, пенилась на камнях и скрывалась за поворотом. На противоположный берег, прямо в лес, вела шаткая бревенчатая переправа.

Катерина обернулась: на лужайке, где вскоре должна была появиться больница, стояли Александр и Вера и оживленно беседовали. Вера прекрасно выглядела в своей новой летней шляпке, румянец светился на ее лице… Катерина подошла ближе. Вера задавала вопросы по поводу персонала больницы, количества пациентов, хвалила Александра за выгодный заказ камня. Было заметно, что она вовлечена в строительство и разбиралась в нем. Александр любезно отвечал и улыбался Вере той же широкой, мальчишеской улыбкой, какой улыбался Катерине.

«Они станут прекрасной парой», – думала Катерина, спускаясь с пригорка. Александр догнал ее:

– Катя, прости, что покинул тебя, – это неучтиво.

– Ничего, все равно я в этом не понимаю.

– В чем? В неучтивости или в строительстве?

Катерина засмеялась. Александр взял ее под руку и подвел к небольшой мельнице, построенной на излучине реки. Это место называли Наташиным омутом.

– Вот посмотри, говорят, что именно здесь от несчастной любви утопилась дочь мельника Наташа.

– Да? Когда же? – испугалась Катерина.

– Ну что ты? Не читала поэму Пушкина «Русалка»? Говорят, Пушкин услышал здесь местную легенду и записал ее.

– Нет, не читала, – вздохнула Катерина.

Не замечая ее настроения, Александр принялся декламировать наизусть.

– Там есть такие строки:

 

Вот мельница! Она уж развалилась;

Веселый шум колес ее умолкнул;

Стал жернов – видно, умер и старик.

Дочь бедную оплакал он недолго.

 

«Какой он умный и начитанный – я не ровня ему. О чем только думала? Вера – вот достойная, умная, красивая девушка. Пора перестать мечтать о глупостях», – подумала Катерина.

– Ну что же, наверное, мне пора.

– Как? Я ведь еще не объяснил ничего, где расположится приемный покой, где операционная, а где будут принимать роды, – растерялся Александр.

– В другой раз. Пойду я.

– Катя, позволь же мне отвезти тебя.

– Не надо, я пешком – тут недалече.

Последующие дни и недели Катерина избегала Александра: не встречалась с ним взглядом во время обедов, не гуляла с Наташей вблизи его флигеля. Она говорила себе: «Что ж, лучше уж сейчас. Не видеть его, не думать о нем. Он со всеми обходительный. А уж со мной точно из жалости. Сама себе придумала глупости, а теперь вон как».

Александр чувствовал перемену и пытался заговорить с Катериной, но она под разными предлогами ускользала.

Николай изучил каждую черточку Катерины и знал наизусть каждый ее взгляд, поэтому заметил раньше других, что она как будто охладела к Александру: «Может, еще не все потеряно?»

На Иванов день после заутрени девки и бабы со всей округи отправились собирать лечебные травы: от кашля, грудных болезней и от живота. Искали буквицу, чернобыльник, зверобой, кашку, матренку, мать-и-мачеху, душицу, полынь и трилистник.

Катерина и Кланя с Ермолаем отправились на повозке на луга близ Малинников и Морицына. Встали затемно, в поисках трав находились по лугу и после обеда решили вздремнуть. Кланя и Ермолай уснули, а Катерина решила искупаться в малинниковском омуте.

В этом месте неглубокая по всему своему течению и холодная даже летом Тьма делала поворот, где образовался глубокий омут. За зиму река заботливо приносила желтый чистый песок и ровненько утрамбовывала его среди коряг и камней. На противоположном берегу омута манили тихо склонившиеся ивы и словно нашептывали «к нам, к нам».

Катерина подошла к берегу и тревожно обернулась: Кланя с Ермолаем уже крепко спали, излишне близко прижавшись друг к другу. Поразмыслив, что сейчас сюда никто не придет (местные бабы полют лен или травы собирают, а до ближайшей деревни две версты), Катерина быстренько скинула с себя платье. Оставшись в одной рубашке, она зябко топталась на берегу. Черная вода призывно манила, но Катерина знала: первые мгновения захочется немедленно выскочить вон из пронзающего холода, и только потом, когда тело привыкнет, кожа станет пугающе белой, не захочется выходить. Помедлив, Катерина нырнула и быстро поплыла, пытаясь согреться.

Внезапно у кромки льняного поля послышались мужские голоса, которые неумолимо приближались к омуту, где плавала Катерина. Что делать? Решив, что еще успеет добежать и одеться, Катерина выскочила из воды.

Как на грех ровно перед ней на поляне стояли Александр и Николай и о чем-то беззаботно шутили: проверив, как полют лен, заехали на омут окунуться и стояли, сняв рубашки, как раз между Катериной и ее платьем, скрытым в высокой траве. Мокрая, чуть раскрасневшаяся от холодной воды, в одной прозрачной рубашке, Катерина обхватила себя руками, не в силах спрятать свое еще не привычное ей женское тело:

– Отвернитесь! – закричала она на растерявшихся мужчин и топнула ножкой.

Николай и Александр смутились и, закашлявшись, отвернулись, дав ей время одеться. Николай едва совладал с собой, чтобы не сделать это немного позже необходимого.

– Ты что здесь? – только и смог спросить Александр.

– Травы собирать пришла, – прошептала красная от стыда Катерина, натягивая на себя платье.

– Подвезти тебя? – быстрее всех опомнился Николай и не смог отказать себе в удовольствии представить рядом с собой в повозке еще мокрую после купания Катерину в обтягивающей намокшей одежде.

– Спасибо, барин, после обеда Ермолка-кучер заберет на подводе, – пробормотала Катерина и, не помня себя, побежала к старой липе, у подножия которой расположились Ермолай с Кланей.

– Красивая девушка, – задумчиво проводил ее глазами Александр.

– А ты только заметил? – усмехнулся Николай.

Александр лукаво улыбнулся и развел руками.

Вечером Катерина с Кланей и Агафьей собирались на гулянья – на берновской площади уже раскладывали костры.

Катерина переживала: «Какая же я дура. Выскочила голая. Стыд-то какой! Ах, что бы бабка сказала? Как я покажусь-то теперь? Александр так глянул, будто кто ударил его. А Николай чуть не сожрал глазами своими».

Агафья торопила ее, и Катерина нехотя стала переодеваться и вдруг нащупала в кармане клочок бумаги. Это был тоненький листок, испещренный мелким почерком с завитушками. От кого это? И что в этой записке? Катерина, едва научившаяся читать только печатными буквами по слогам, не могла разобрать ни слова. Что же делать? Из прислуги грамотная только Клопиха, но ее не спросишь – засмеет, а то и вовсе неправду скажет. Николаю тем более не покажешь – вдруг это послание от Александра? В глубине души Катерина надеялась, что записку написал именно он. Но как она могла оказаться у нее в комнате? И самое главное: что в ней написано?

Катерина расспросила Кланю и Агафью, заходил ли кто в комнату, но те божились, что никого не видели.

Делать нечего – спрятав записку в карман, Катерина отправилась на праздник: было любопытно, придет ли Александр и будет ли с кем прыгать через огонь? А может, ее позовет?

Уже стемнело. На площади, недалеко от церкви, развели «живой огонь» – большой костер, зажженный особым способом, с помощью двух кремней и березовых поленьев. Чучела фигуристой русалки и соломенного коня, на котором русалка должна была отправиться к себе домой через очистительный живой огонь, стояли рядом. Конь, украшенный разноцветными лентами, железными и глиняными колокольчиками, походил на собаку. Ждали, когда огонь раззадорится сильнее, чтобы можно было бросать в него чучела. Девушки на выданье стояли поодаль и пели песни, лукаво поглядывая на разгоряченных парней, расположившихся тут же, неподалеку. После пары, весело хохоча, начали прыгать через объевшийся соломой, чуть успокоившийся костер. Если коснулись земли одновременно – примета счастья, а если споткнулись или упали – к несчастливой семейной жизни. А тому, кто прыгал выше всех, по поверью, суждено было стать богатым.

Катерина приблизилась. У костра, с противоположной стороны, стоял Александр и исподлобья сверлил ее взглядом. Катерина улыбнулась и робко кивнула ему. Но он внезапно шарахнулся в сторону и затерялся в толпе.

«Он, наверное, не хочет и знать меня теперь. Голая, среди бела дня… Надо сказать ему, но что?»

Катерина отправилась искать Александра, но, обойдя всю площадь, так и не нашла его.

Праздник продолжался: вдалеке слышались песни, взвизги и жеманный девичий смех. Отчаявшись найти Александра, Катерина решила вернуться домой и стала пробираться вверх по холму по узкой тропинке к спящей усадьбе.

Внезапно кто-то рывком затащил ее в густой куст колючих акаций, которые обрамляли парк.

– Какая встреча… А я давно тебя поджидаю, невестушка, – просипел Митрий.

Катерина набрала в легкие воздух, чтобы закричать, но Митрий зажал ей рот сильной жилистой рукой и обхватил сзади, обдавая кислым запахом лука и самогонки.

– Ты не кричи, не кричи зря.

Свободной рукой он торопливо начал расстегивать пуговицы на ее платье, но они были такими маленькими, что его грубые пальцы с ними не справлялись. Тогда Митрий резко повернул ее лицом к себе и с треском рванул одежду Катерины. В темноте забелела ее грудь. Катерина заплакала от стыда и бессилия, пытаясь укрыть свою наготу. Мысли стремглав проносились у нее в голове: «Что делать? Как спастись?»

Митрий жадно шарил в ошметках платья, повалил Катерину на траву, зажимая ей рот, и начал стаскивать свои штаны.

– Ух, ты какая… не-е-ежная. Не дала – сам теперь возьму. Да ты не бойся – я быстро тебя…

Договорить он не успел, свалившись от удара по голове. Николай, подхватив Катерину, увидел ее разорванное платье и тут же накинул на нее свой пиджак.

– Узнала, кто это?

Катерина кивнула – говорить она не могла. Дрожала.

– Хорошо, пусть отдохнет – завтра с урядниками найду, не уйдет.

Николай обнял обессилевшую Катерину за плечи и повел домой. В окнах усадьбы свет не горел – все, кроме уже спящих детей и няньки Никиты, гуляли на празднике.

Зайдя на кухню, Николай по-хозяйски легко разжег плиту и поставил греться молоко.

– Удивлена, что я, барин, плиту могу разжечь?

Катерина слабо усмехнулась сквозь слезы, которые продолжали литься.

– О, да ты еще многого обо мне не знаешь.

Когда молоко нагрелось, Николай разбил в него свежее яйцо и взболтал серебряной ложечкой:

– Пей – успокоит нервы.

Катерина отхлебнула глоток.

– Вот так, молодец. Да ты дрожишь!

Николай принес плед и укрыл им Катерину.

– Спасибо вам.

– Ох, Катерина…

– Слава Богу, вы там оказались. Не иначе, ангел-хранитель вас ко мне привел.

– Глупость моя меня к тебе привела. Шел я за тобой, весь вечер тебя из виду не выпускал. А тут кусты эти – не заметил вовремя в темноте…

– Стыд-то какой… – Катерина закрыла лицо руками.

– Почему стыд?

– Сватался за меня зимой, а я ему отказала.

– Это твое право, раз не мил он тебе. Силой никто принуждать не может. Кто он такой?

– Малков Митрий из моей деревни.

– А, слышал про такого – давно по нему тюрьма плачет.

– Что же с ним станет?

– Будет выбирать между армейскими сапогами и тюремной баландой.

– Ах, что люди-то скажут? Теперь мне вовек не отмыться!

А про себя подумала: «Что скажет Александр? Еще подумает, что не невинная я…»

– Да про тебя не узнает никто – я ему рот на замок смогу закрыть, положись на меня. За ним и без тебя много грешков числится.

– Спасибо вам, что так вы со мной.

– Глупости. Не надо благодарить. Я бы за любую заступился, тем более за тебя.

Катерина растерянно поднялась. Ей стало не по себе, что именно Николай спас ее, именно он вытащил ее в грязном разорванном платье. Снова было стыдно перед ним, но в то же время она чувствовала себя в безопасности, знала, что он никому не расскажет, и от этого он стал ей еще ближе. Но не ждет ли благодарности?

– Ты сядь, сядь, не бойся, не стану больше – я тебе слово дал, помню.

– Пойду, не могу я.

Катерина подошла к нему и с чувством сказала:

– Спасибо вам, Николай Иваныч.

Сердце Николая бешено заколотилось. Ему захотелось вмиг нарушить все запреты, обещания себе и ей, схватить ее и больше никуда не отпускать. Но он сдержался: «Что же я за зверь такой? Не лучше этого неотесанного крестьянина».

На Петра и Павла Катерина ждала, что Александр, как это уже у них завелось, подойдет к ней после службы, и они вместе с Наташей пешком отправятся на воскресный обед в усадьбу. Александр, наскоро поздоровавшись, вскочил на коня и понесся в усадьбу один, не сказав ни слова.

Катерина растерялась: совсем недавно он во что бы то ни стало добивался ее внимания, а сейчас и подойти не хочет. Конечно, любой бы на его месте…

Приблизившись к усадьбе, Катерина заметила Александра с Верой у флигеля. Вера хохотала и ласково гладила лошадь.

Клопиха, проходя мимо, прошипела:

– Да, хорошая пара. И как подходят друг другу!

За обедом пытка Катерины продолжалась: Александр делал вид, что не замечает ее, и продолжал любезничать с Верой.

Клопиха блаженствовала.

«Вера красивая, грамотная. Дворянка со своим имением, лесами, полями. Одни достоинства. А я – безграмотная бедная крестьянка. Ничего у меня нет. Не ровня ему. На что только надеялась?» – переживала Катерина.

Александр жил в одноэтажном каменном флигельке, примыкающем с левой стороны к усадьбе. Каждый вечер Агафья носила туда ужин. С дворней на кухне он не сидел – все-таки не ровня им, а управляющий. Утром уезжал засветло, наспех перекусив тем, что оставалось от вчерашней трапезы, и вечерним молоком, а обедал где работа застанет. Весь день проводил в полях, на лесопилке, мельнице, спиртзаводе или на строительстве больницы, а вечером при свете керосинки листал сельскохозяйственные справочники, перечитывал университетские конспекты, подчеркивая важные места красным карандашом. Агафья нахваливала управляющего: в еде непритязателен, всегда «спасибо» говорит, сам посуду на поднос составляет, скромен и деревенских девок не щупает.

Как-то вечером Агафья чистила картошку и порезалась. Закручивая тряпицей кровоточащий палец и стеная, попросила Катерину помочь – отнести ужин управляющему.

Катерина отнекивалась. Она боялась, что Александр, оставшись с ней наедине, скажет все то неприятное, что она сама о себе придумала. Ей казалось, что даже лучше, что он молчал, не объяснялся с ней. Была хоть какая-то надежда, что все забудется и снова станет как прежде. Наконец, пристыженная Агафьей, что «не съест он тебя» и что «а я тебе завсегда помогаю», Катерина в отчаянии схватила поднос и отправилась во флигель.

Из полей все еще доносились песни усталых косарей, устраивающихся на ночлег. В ложбины лугов уже воровато пробирались первые туманы, принося с собой прохладу после жаркого сенокосного дня.

Катерина робко постучала.

– Да? – Александр распахнул дверь, торопливо застегивая непослушные пуговицы на рубашке.

Катерина, глядя в пол, осторожно поставила поднос на стол и собралась уходить.

– Постой…

– Лучше пойду.

– Все же хотел спросить тебя – неужели у меня нет никакой надежды?

– Надежды?

– Я совсем не нравлюсь тебе?

– Почему же? Нравишься.

– Что же ты тогда не пришла? Получила мою записку?

– Получила.

– Почему же тогда не пришла ко мне в десять часов к пруду? А вместо этого пошла на праздник – я встретил тебя там.

Катерина не отвечала.

– Что я не так сделал? В чем ошибся?

– Ни в чем.

– Так что же? Почему?

– Я не умею читать, – сквозь слезы выдавила Катерина и бросилась к двери.

– И только-то? Я не знал! Ты поэтому не пришла? Да? – обрадовался Александр.

Катерина обернулась и робко кивнула.

– Я хотел сказать тебе… я люблю тебя, – это и написал в письме! Я это понял тогда, у речки! А ты?

– Да.

– Правда? Не могу поверить!

– Да!

– Выйдешь за меня?

Катерина замялась.

– Я не могу.

Александр опешил:

– Отчего же? Катя, родная моя?

– Не могу, – Катерина выбежала из флигеля, еле сдерживая рыдания. «Как ему сказать про поцелуй? А что, если не поверит? Как объяснить, почему после всего осталась в усадьбе? Скажу – и что сделает? Поссорится с Николаем? Уедет и потеряет свое место? За что ему такая любовь?»

Утром Александр бросил камешек в окно детской. Катерина выглянула и, накинув на плечи шаль, вышла на крыльцо. Его волосы были взъерошены, под глазами синело.

– Я должен поговорить с тобой, Катя.

– Но вчера…

– Ты действительно любишь меня, как сказала мне?

– Да.

– И не хочешь выйти за меня?

– Прости меня.

Александр не сдавался:

– Может, это потому, что ты не знаешь меня? Или думаешь, что обманываю и не женюсь на тебе, потому что ты крестьянка? Так послушай: когда мне исполнилось пять лет, мать моя умерла, и отец женился на другой. Мачеха нас сразу возненавидела, меня и брата, а отец колотил всех без разбору. Я только и ждал дня, когда уеду оттуда. И еще решил, что не хочу стать как отец. Не хочу быть купцом. Никогда не вернусь туда. Поэтому я здесь. Все построю заново, всю жизнь. И для этого мне нужна ты, понимаешь?

– Я? Именно я?

– Что же не так? Ты засватана?

– Нет, совсем нет!

– Почему же мучаешь меня?

– Прости меня, прости!

– Ты скучаешь по родителям и хочешь вернуться домой?

– Нет, ни за что не хочу возвращаться, я там чужая.

– Тогда выходи за меня. У нас будет своя семья. Ты никогда больше не почувствуешь себя ни чужой, ни одинокой. Я позабочусь о тебе. Ты согласна?

Катерина помолчала.

– Если ты уверен, что готов любить меня до самой смерти и никогда ни в чем не упрекнешь…

– Да!

– Тогда да – согласна.

– Господи, как я счастлив! Я должен всем рассказать! – Александр поцеловал Катерину в лоб и, чуть помедлив, неловко, бережно прикоснулся к ее губам. Катерина потянулась к нему, прильнула. Его губы были мягкими, нежными, по-мальчишески робкими. Катерина затрепетала в ожидании, но Александр еще раз осторожно, невесомо поцеловал ее и отстранился:

– Как я счастлив, одному Богу известно, – прошептал он.

«Да, это правильно – страстно целоваться до свадьбы грешно», – успокоила себя Катерина. Ее неприятно кольнуло воспоминание о горячих поцелуях Николая.

– Постой, а как же Вера? – опомнилась Катерина.

– Вера?

– Я думала, у вас с ней чувства, ты нравишься ей.

– Что ты! Вера и Петр давно влюблены друг в друга, но не могут в этом сознаться, боятся скандала: она дворянка, а он бывший крестьянин, потомок крепостных. Петр Петрович мне друг и доверил свой секрет. Поэтому Вера так ласково со мной разговаривает.

– Я тоже сохраню этот секрет.

– Ты самая чистая, невинная девушка на всем белом свете!

Николай с Александром стали приятелями. Николай мог запросто вечерком зайти во флигель с бутылкой вина. Оба начитанные, хорошо знали Москву и, несмотря на разницу положений, нередко бывали в одних и тех же местах. Общей у них была и любовь к Катерине, но об этом Александр не догадывался. Николаю же это обстоятельство нисколько не мешало дружить с Александром и даже привязаться к нему.

Этим же утром Александр вместе с Николаем поехал объезжать владения.

Поля стояли серо-желтыми от сухого распластанного по ним сена. Бабы, подоткнув исподние юбки, ворошили прелую траву деревянными граблями. Мужики вдалеке косили, время от времени останавливаясь и смачно поплевывая на мозолистые руки. Сладко пахло сухостоем.

– А я на Кате женюсь! – гордо заявил Александр.

– Быстро же ты, – изумился Николай, не заметив, как съезжает с межи в поле. – Поздравляю.

Николай подумал: «Ведь совсем недавно Катерина и Александр обижались друг на друга. Как же они так быстро все сладили? Когда?»

«Господи, за что ему? Ему, а не мне?» – думал Николай, пряча за улыбкой гримасу отчаяния.

– Счастливчик… И когда же свадьба?

– Я бы прямо сейчас! Но сначала письмо отцу написать надо – благословение получить.

– Да, это правильно.

– Вот хочу земли у вас под хутор купить, десятин тридцать. Я все обдумал – в Крестьянском банке ссуду возьму.

Николай усмехнулся:

– Ты и место уж, наверное, присмотрел?

– А то как же! Между Берновом и Павловским, на высоком берегу, где переправа. Продадите?

– Почему ж не продать? Другому бы подумал. А тебе – бери!

«Черт! Вейте, вейте свое гнездо у меня под носом! Так мне и надо! Хотел благородства, чтобы все было правильно, – и вот!»

Пожали друг другу руки.

– Сюрприз для Кати будет!

– Что же, здесь корни пустишь?

– Мне нравится – места в округе особенные!

– Да, это правда.

В тот же день Александр написал письмо отцу в Новгород о том, что хочет жениться на крестьянской девушке и просит благословения. Уехав из дома, он чувствовал себя отделенным от семьи и не видел причин для отказа. Его будущее с Катериной представлялось исключительно счастливым.

Дни летели незаметно: шел покос, начали уборку озимых хлебов. Влюбленные, хоть и кратко, виделись каждый день: Александр привозил букеты полевых цветов, в сумерках гулял с Катериной по парку.

Николай же засел в кабинете. Ни солнце, ни отменная погода, ни хороший урожай его не радовали. Углубился в чтение и приказал приносить еду в кабинет. По ночам мучила бессонница.

Николай завистливо наблюдал за влюбленными из-за портьеры, и темные мысли обуревали его. Невыносимо было видеть чужое счастье. Порывался идти к Катерине, снова объясняться, убеждать ее, говорить, что он любит сильнее Александра. Но это же смешно. Как измеряется любовь? Как доказать, что чьи-то чувства сильнее? Да и какое право он имеет вставать между ними? Александр женится на ней. А он, Николай, мог только сделать ее любовницей, опозорить перед всеми!

После Ильина дня налетели грозы. Небо сверкало, страшный грохот доносился со всех сторон: Илья-пророк на колеснице едет. Идя вечером по коридору на кухню, Катерина встретила Клопиху. Та возвращалась со двора – страшно боялась грозы и выставляла за порог кочергу, чтобы молния не ударила в дом. Клопиха грозно двинулась на Катерину и зашипела:

– А жених-то твой знает, что ты с барином путалась?

Катерина отшатнулась:

– Неправда это!

– Правда, правда, – сладким дребезжащим голосом продолжила экономка. – Мне ли не знать. И мать его, Татьяна Васильевна, меня просила за тобой присматривать, чтобы лишний раз хвостом не крутила.

– Да что ж это?

– Пустили лису в курятник. Так я и знала – беды не миновать! – грозно махала руками Клопиха.

– Не виновата я ни в чем!

– Ты думаешь, так просто Анна Ивановна уехала? Прознала про ваши шашни и не снесла, голубушка, – Клопиха театрально прослезилась. – Мало ты их семью крепкую разрушила – вон в церкву почем зря ходишь, а там говорят: что Господь сочетал, то человек да не разлучает. Блудница – вот ты кто! А теперь на управляющего нашего нацелилась, все тебе неймется!

– Что я сделала? За что меня? – заплакала Катерина.

– Я все ему расскажу, управляющему, уберегу от тебя, змеи поганой.

Катерина опрометью побежала по коридору обратно в комнату. Вслед ей неслись угрозы экономки: «Я все ему расскажу, все! Благодарить меня будет, в ноги кланяться».

Катерина решила, что лучше ей самой открыться Александру, все без утайки ему рассказать. Она пыталась подобрать правильный момент, когда они оставались наедине, но Александр всегда пребывал в приподнятом настроении, мечтал об их будущей жизни, и Катерина никак не решалась начать этот разговор.

На Успение, в престольный праздник, в Бернове устроили ежегодную ярмарку. Несмотря на самый разгар страды, крестьяне, как давно повелось, гуляли три дня. Широкая «ярманка» расплеснулась прямо в центре села, возы выстроились на площади перед церковью вокруг памятника Александру II. Тут и там кружились привезенные по случаю передвижные карусели, гармонисты заливались, не умолкая, заглушая крики назойливых зазывал и коробейников. Берновские крестьяне в праздничной одежде водили хороводы, пели и танцевали. Босые деревенские дети мусолили выклянченные у родителей баранки и подбирали под возами куски бечевки, бумаги и цветные обертки от конфет. Торговали прямо с обозов: табаком и воском, медом и конопляным маслом, кофе и чаем, пивом, вином и квасом, конфетами и пряниками, сахаром и солью, деревянной посудой, шапками и рукавицами, сапогами и кожами. Здесь же трудился сапожник, починявший прохожим старые сапоги. Чуть поодаль сновали приезжие торговцы вперемешку с крестьянами: продавали, придирчиво осматривали и покупали домашний скот: усталых от летних работ жилистых лошадей, бодливых грустных коров и грязных, заросших навозом овец. Здесь божились, плевались, били по рукам и дрались. Тут и там побирались калеки, невесть как добравшиеся в этот не самый ближний кут Тверской губернии.

Александр и Катерина неспешно прогуливались между рядами и ели только что купленные имбирные пряники.

«Пирожки горячие с солью, перцем и собачьим сердцем!» – доносилось откуда-то.

Катерина заметила, как завистливо смотрят им вслед и цокают языком торговки. А что? Теперь они – пара, пусть и сговора пока не было.

Заметив щуплого татарина, торговца чаем и кофе, Александр сказал:

– Надо бы кофе по случаю прикупить? Как раз запас в усадьбе закончился – Клопиха говорила.

Катерине стало приятно, что он интересуется ее мнением, словно они уже женаты и покупают этот кофе для себя.

Узнав, что молодая пара хочет купить целый мешок, торговец расплылся в широкой белозубой улыбке и стал рассыпаться в любезностях:

– Сразу видно, жених и невеста. Ай-ай-ай! Какая красивая пара! – и наклонился, подмигивая, к Катерине: – Подвезло тебе, девица, хозяйственный у тебя жених!

Татарин тонкими смуглыми пальцами зачерпнул из мешка, на котором сидел, пару зерен, всыпал их в небольшую медную мельницу, ловко закрутил ручкой и вытряхнул ароматный коричневый порошок в ладонь Александра.

– Вкусно, а? – довольно захохотал тоненьким голоском торговец.

– Не поспоришь.

Александр дал вдохнуть кофейный аромат Катерине и ласково притронулся ржаво-коричневой пыльцой к ее носу. Катерина засмеялась, вытираясь платком.

– Какой шутник! – застрекотал татарин. – Ну что, берешь?

– Беру, но сперва развяжи мешок.

Торговец, разведя руками, мол, что еще за недоверие, распутал бечевку и раскрыл мешковину. На волю вырвался знакомый пряный аромат. Но Александр на этом не успокоился: сняв пиджак и засучив рукав рубашки, полез рукой на дно мешка.

– Нет, так нельзя! Не пачкай товар! – засуетился и забегал вокруг щуплый татарин, хватаясь за бритую голову.

Не слушая его причитаний, Александр пошарил по дну и сунул торговцу добытые зерна:

– На, теперь мели!

– Чего молоть-то? Такие же – не видишь, что ли? Хоть ты ему скажи, – беспомощно заморгав глазами, торговец уставился на Катерину.

– Правда, такие же, Саша.

Катерине стало жаль маленького торговца.

– Мели, говорю, – не отступал Александр.

Торговец все еще сопротивлялся:

– Так я на вас, проверяющих, весь свой кофий переведу, а он вона сколько стоит!

Но Александр остался невозмутим:

– Мне урядника позвать?

Татарин весь съежился, как от удара, чуть ли не в два раза уменьшившись в размерах:

– Урядника? Зачем урядника? Не нравится товар – не бери. Иди себе с богом.

Александр выхватил у сопротивляющегося торговца мельницу, решительно прокрутил ручкой и вытряхнул на руку грязно-серый порошок и показал Катерине:

– Ты поняла, кого защищала? – И повернулся к торговцу: – Купил германскую машинку и из муки зерна лепишь да красишь? Ну, кто мы тут по-твоему, идиоты деревенские? Думаешь, не слыхали про таких, как ты?

– На то щука в море, чтобы карась не дремал, – попытался отшутиться торговец.

– Собирай свой так называемый товар и проваливай отсюда, покуда я урядника не позвал!

– Дай же торговлю довести – дорого ехать сюда к вам. А я тебе вот хороший мешок даром дам. Клянусь, что настоящий, барин!

– Не барин я тебе! Ты людей обманываешь! Тут ни у кого лишней копейки нет, все потом и кровью добыто. Ты – вор!

Вокруг стали собираться любопытные. Татарин взмолился:

– Не шуми ты так, прости меня, в честь праздника святого прости!

– Что ты про праздник наш знаешь, нехристь? Ты обманул меня, а обмана я никогда не прощаю, запомни! Человек, который меня обманул, – для меня умер!

Торговец с обиженным видом, молча, исподлобья поглядывая на Александра, стал поспешно собирать товар, завязывая и укрывая, утрамбовывая свои многочисленные тюки, припасенные на три дня бойкой торговли.

Александр, не проронив ни слова, с каменным лицом следил за его сборами.

Вскоре, растолкав зевак, татарин запряг, так и не успев напоить, свою лошадь, и, ведя ее под уздцы, не без труда, распихивая прохожих, смог наконец выбраться прочь с ярмарки. Въезжая на пригорок дороги на Торжок, татарин остановил лошадь, спрыгнул с воза и долго грозил пальцем в сторону ярмарки, приговаривая неслышные на непонятном языке проклятья.

Катерина, пораженная, смотрела на Александра. Ее потрясло его хладнокровие, в голове эхом раздавались слова: «Обмана я никогда не прощаю, запомни! Человек, который меня обманул, – для меня умер!»

После обеда Катерина постучалась в кабинет Николая. С трудом решилась на этот шаг: не бывала здесь с зимы, с тех пор, как прервался ее последний урок грамоты. В кабинете все осталось прежним – те же портьеры и кресла, те же книги на полках. И сейчас ей это напомнило былое, их уроки, жар камина: вот здесь, на этом кресле она сидела, когда он поцеловал ее.

Катерина испугалась, что воспоминания снова поглотят ее, и она поддастся соблазнам, поэтому выпалила:

– Я скажу ему.

Николай сразу все понял.

– Да что, что ты ему скажешь?

– Что мы…

– Что я поцеловал тебя? И что? Это случайность. Я за день до того упал с лошади, чуть не погиб.

– Я не знала, – растерялась Катерина.

– Да, это правда: упал, ударился головой, помешался и поцеловал тебя – несчастный случай.

– Но я ведь тоже… целовала…

– Что ты хочешь, Катерина? Зачем пришла?

– Я…

– Скажи! Скажи! Но сперва подумай!

– Я хочу выйти за него, – решительно сказала Катерина.

– Тогда не говори ему.

– Я промолчу – Клопиха донесет, если уже не донесла.

Николай нервно зашагал по кабинету:

– Что? Клопиха? Эта старая шпионка? Ах вот оно что! Ничего она не сделает: знает, что в тот же день я прогоню ее из усадьбы.

– А правда, что Анна Ивановна из-за меня уехала?

– Глупости! Да Анна Ивановна в Москву больше всего на свете хотела, вот и уехала – от меня подальше.

– Но все же так неправильно, – все еще сомневалась Катерина.

Николай подошел к ней и взял за руки. Катерина отшатнулась.

– Милая моя, милая, чистая, невинная девочка, человеку свойственно ошибаться. Перестань мучиться. Это страшный сон. Забудь его. Ступай и будь счастлива.

– А может, и доложил кто ему, вот он со сговором тянет, – чуть слышно прошептала Катерина.

Когда она вышла, Николай по-прежнему сидел на месте и повторял: будь счастлива… Будь счастлива… Хватит ли у меня сил отдать тебя ему? Не разрушить, не разметать все между вами? Самому сказать ему. Он из-за своей гордости тут же оставит ее, уедет. И тогда она точно станет моей… Да что со мной такое? Уехать, что ли, к чертовой матери? Бросить все…

Николай верхом примчался в поле к Александру. Тот следил, как бабы в поле теребили лен, стараясь успеть до дождей.

Николай сразу приступил к делу:

– Что ты со сговором тянешь? Успенский пост закончился, ты про свадьбу давно говорил. Катерина бледная ходит. Бабы за спиной шепчутся – нехорошо.

Александр не привык хитрить, признался:

– Отец прислал письмо: сядет в долговую яму, если не женюсь на дочери Свешникова. Отец не выполнил договор с ним, а денег возместить нет. Тот простит долг, только если породнимся. Та давно за меня замуж хотела. Теперь не успокоится, пока не получит меня. Вот, не знаю, как сказать Катерине.

– Ты же сам от него бежал, не хотел у него работать.

– Отец учебу оплатил – я ему должен. Он старик уже. Да и брата жалко.

– И что же, ты вот так просто откажешься от Катерины? Не поборовшись?

– Как бороться? С кем? С отцом? Это долг мой. Не могу подвести семью, которой всем обязан.

– Неужели нельзя найти другой способ рассчитаться? – недоумевал Николай.

Александр развел руками:

– Другого Свешников не хочет. Знать, судьба моя такая, с нелюбимой жить.

Николай разозлился:

– Судьба, судьба. Обещал – женись, чего бы ни стоило!

– Разорю всю семью. Отец слово свое купеческое дал – в тюрьму сядет. Что с ними со всеми будет? Младшие, сводные, еще дети совсем.

– А с Катериной что станет, ты подумал?

– Она поймет меня и поддержит – я уверен. Катерина знает, что такое честность и благородство. К тому же она свободна – сговора еще не было.

– Ы-ы-ых, не борешься ты! Знала бы Катерина, за кого выйти хочет! Стыдись – недостоин ты ее! – Николай, резко развернув коня, ускакал с поля.

Вечером, уложив Наташу, Катерина принесла ужин во флигель. После того, как они объявили о своей помолвке в усадьбе, Агафья молча ставила поднос с едой и кивала Катерине – мол, уж неси своему сама. Пора стояла жаркая – Александр уходил до рассвета и возвращался домой затемно – ужин во флигеле стал единственной возможностью для них увидеться.

Александр умывался, стесняясь Катерины и не снимая рубахи. Катерина тоже робела. Она страшилась прикасаться к нему. Пока он мылся, она с удивлением и нежностью рассматривала его загорелые, в веснушках уши с круглыми пухлыми мочками, вьющиеся завитушки темно-русых волос на шее, мокрой от воды, и там же белую отметину от рубашки, куда не смогло забраться солнце. Совсем скоро он станет ее мужем. Как это будет? Она сможет прикоснуться к нему, дотронуться до его ямочки на шее, рассмотреть все его родинки, пощекотать его пальцы на ногах. Охваченная мечтаниями, она аккуратно вылила ему остаток теплой воды из кувшина на подставленные руки и подала заранее приготовленное чистое накрахмаленное полотенце.

Александр, умывшись, набросился на еду. В последние дни, после того как он получил от отца письмо со словами «женишься на крестьянской девке – прокляну» вперемешку с просьбами спасти его, Александр не находил себе места. Былая доверчивая нежность между ним и Катериной пропала. Оба это чувствовали.

Катерина первой решилась заговорить:

– Что-то ты сам не свой, Саша, в последнее время.

– Послушай, я вот что хотел сказать тебе, Катя…

Александр замолчал.

– Скажи.

– Вот что я хотел сказать тебе. Нынче на ярмарке я зря так с тем татарином.

– И ты поэтому такой? – с облегчением выдохнула Катерина.

– Какой такой?

– Смурной какой-то.

– Ну да, – неумело соврал Александр, проклиная себя за малодушие.

Но что-то все же не давало ей покоя. «Нет, тут что-то еще»:

– И все?

– Конечно, – опять соврал Александр, мысленно упрекая себя: «Господи, что же я так обманываю ее? Дай мне сил побороть это малодушие!»

– Может, ты письмо от отца получил?

– Понимаешь…

– Скажи уж как есть. Благословляет он нас? – все еще цеплялась за надежду Катерина, уже понимая, что все потеряно.

– Катя.

Александр резко встал, отвернулся от Катерины и заплакал, укрываясь руками:

– Катя, я подвел тебя.

– Саша, что? Что?

– Не могу я на тебе жениться, Катя. Отца в тюрьму сажают – просит меня вызволить.

– Как же ты его вызволишь?

– Жениться мне придется на дочери купца.

– На другой? Как? Ты любишь ее? – обомлела Катерина.

– Что ты! Нет!

– Так как же тогда?

– Ты должна понять меня: отец старик, я всем ему обязан, это мой долг, как же я его подведу? Никто ему руки не подаст. Что же ему после этого, жизнь самовольно кончать? – Руки и губы Александра предательски дрожали, но голос его был решителен.

Катерина почувствовала, что судьба ее предопределена:

– Да, конечно, так правильно. Но ты же говорил, что любишь меня, уговаривал. А теперь оставляешь? Что люди-то скажут? – заплакала Катерина.

– Как же я виноват перед тобой! Простишь ли ты меня? – Александр встал перед ней на колени.

– Простить? Бог простит! Пойду я. – Катерина словно окаменела и на ватных ногах вышла из флигеля. Она хотела кричать от негодования, с трудом сдерживала себя.

Александр рванулся за ней, побежал, крикнул вслед:

– Катя! Что же я наделал? Как же мне быть?

Вечером Николай решил заехать посмотреть на будущую больницу и поразмыслить немного в одиночестве. Ему не давал покоя последний разговор с Александром.

Больницу пока не рубили – лес собирались вывезти только по установившемуся зимнику. Да и не до того было сейчас – страда. Здесь, на левом берегу Тьмы, было хорошо и спокойно. Вдалеке протяжно мычали коровы из деревенского стада, которое, покрикивая, разводили по домам пастушки. Солнце, небрежно осветив верхушки деревьев на правом берегу, протяжно садилось за горизонт.

На берегу, возле мельницы, у самого омута Николай встретил Катерину.

– Что ты здесь?

– На закат посмотреть пришла…

– Да, закаты здесь красивые, – согласился Николай. – Ты нездорова? – Он с тревогой стал всматриваться в лицо Катерины и заметил, что она плакала.

– Здорова, барин, спасибо.

– Бледна, плакала. Что случилось, Катерина?

– Нет, ничего, барин. – Катерина начала всхлипывать.

– Не выношу слез. Никогда не знаю, что делать в таких случаях, утешать или нет. Что случилось, объясни толком?

– Не могу, – зашлась пуще прежнего Катерина.

– Ладно, – согласился Николай. – Ты присядь.

Они сели рядом на берегу прямо на траву, уже слегка прихваченную росой. Солнце все еще катилось по небосклону, завершая жаркий день. Низины уже заволокло белесым туманом.

– Красиво здесь как – душа аж заходится.

– Да, правда, нет мне милее этих мест. Много я их повидал, а лучше не нашел.

– Барин, а про русалочку правду говорят? – тихо спросила Катерина. – Вы верите?

– Про то, что здесь утопилась девушка и стала русалкой? Да вполне могло такое быть, что утопилась, много вас таких, чувствительных, чуть что – топиться, но чтоб русалкой? Чушь.

– А мне кажется, правда.

– Что за глупости? Уж не вздумала ли ты топиться? – насторожился Николай.

Катерина молчала. Николай разозлился:

– Не ожидал я от тебя! Думал, у тебя характер.

– Нету у меня характера!

– Нет, есть! Знаю, что есть! – воскликнул Николай, и тихо, ласково добавил: – Я тебя лучше тебя самой знаю, дура ты бестолковая! Ну, что случилось? Говори, наконец!

– Александр сказал, что женится на другой. Да и кто я такая? Безграмотная крестьянка. А он купец, университет кончил. На что я надеялась?

– И что же теперь, из-за каждого дурака топиться? Пусть женится на этой купчихе!

– Так вы все знали? Знали? – Катерина вскочила. – И радовались моему горю!

– Не радовался я, Катерина.

– Теперь без него мне не жизнь!

Николай тоже вскочил:

– Да таких, как он, знаешь сколько у тебя будет? Только выбирай!

– Не хочу никого другого! Он лучший на всем белом свете!

– Ты не будешь с ним счастлива, поверь мне. Я старше, многое повидал.

Она плакала:

– Вы так говорите, чтобы обидеть. Он благородный. Все ради семьи.

– Говорю так, чтобы спасти тебя. Александр не тот человек. Он не любит тебя, предает. Неужели не видишь этого? Зачем оправдываешь его?

– Что же мне делать, коли я люблю его?

– Если бы я мог – сегодня женился бы на тебе!

Катерина молчала. Страсть к Николаю поселилась в ней с того самого вечера в кабинете, но, как и прежде, пугала ее. Хорошо ли жить страстью? Это плотское, грешное чувство. Совсем другое у нее было к Александру. Он был словно ангел, хороший, нежный. Так красиво говорил и мечтал, рассказывал, как хорошо они будут жить. С ним было хорошо и легко, она чувствовала себя лучше, чище. Только Николай знал, какая она: грешная. Именно такой она быть не хотела.

– Я не люблю вас, – сказала наконец Катерина.

Николай дрожащими руками достал портсигар, зачиркал непослушной спичкой.

– Лучший, говоришь? Ну ладно. Домой иди, поняла?

– Поняла.

– Топиться не вздумай, а то я тебя с того света достану. Женится он на тебе, обещаю. Слышишь?

– Да.

– Обещаю тебе – женится, – повторил Николай – Иди. Только будь счастлива с ним, – прошептал он вслед уходящей Катерине.

После бессонной ночи, хорошенько окутав кабинет табаком, Николай отправился в Старицу к купцу Солодовникову. Тот владел несколькими из целой сотни каменоломен известняка, испещрявших берег Волги, и имел договор с фарфоровыми заводами Кузнецова на поставку опоки. С Солодовниковым Николай приятельствовал – не раз общался с ним как мировой судья и знал как человека делового, но исключительно порядочного и честного. Поэтому тот, не раздумывая, согласился по просьбе Николая поручить старому Сандалову доставку баржами своей опоки на фарфоровые заводы. Сандалов был спасен.

Выехав из Старицы уже после обеда, Николай то и дело подгонял хлыстом лошадь, чтобы попасть в Берново дотемна: оставаться ночевать у матери в Малинниках не хотелось – запилит расспросами и причитаниями. Татьяна Васильевна осталась очень недовольна тем, что Николай отпустил от себя Анну: «Это ты зря, Никола. Жена должна при муже сидеть. А вдруг история какая с Левитиным? Est-ce que tu me comprends? Я старику Боброву не доверяю – упустит ее и глазом не моргнет! А нам всем позор».

Но сейчас Николаю меньше всего хотелось думать об Анне и Левитине. «Да мне все равно!» – ответил он про себя матери. Все его мысли занимали Катерина и Александр.

«Черт его подери!» – возмущался Николай. – Что она в нем нашла? Слизняк мягкотелый! Романтик! А увидела – и с первого раза полюбила. Что в нем особенного? То, что он называет чувством долга? Тьфу на него! Такая женщина раз в жизни встречается. Не понимает он, не понимает. Молодой еще! С другой стороны, жертвует своим счастьем ради благополучия семьи – разве это не достойно уважения? Знает ведь, на что идет? А смог бы я сам проявить такое благородство и пожертвовать личным ради других? Как знать. Но и девушку ведь губит. Обещал, но не женится. Ее же заклюют в деревне! Кто знает – может, действительно руки на себя наложит? Если бы не это – ни за что бы не помогал! Ведь получается, я своими руками ее под венец толкаю. Пусть бы сам нашел выход, если любит. Пусть бы доказал, какой он благородный! Нет – и не попытался даже. Ну что же, Катерина сказала, что не любит меня, значит, нужно, нужно отпустить ее – она сделала свой выбор».

Усталый, изможденный после долгой поездки в Старицу, Николай забарабанил в дверь флигеля.

У Александра на столе лежал раскрытый томик «Капитала» Маркса с испещренными красным карандашом страницами. Николай, заметив книгу, с горечью усмехнулся:

– Не знал, что ты коммунист…

– Да, мне нравится эта идея: общая собственность. От каждого по способностям и каждому по потребностям. Это, черт возьми, справедливо! Коммунизм – как учение Христа, – горячо заговорил Александр, впустив Николая, – не будет ни бедных, ни богатых, никто не будет стремиться к богатству, потому что в этом не будет смысла!

– А, так ты не коммунист, а романтик! Это многое объясняет. Ну что же, слушай: отец твой получит подряд на доставку старицкого известняка на заводы Кузнецова сроком на год. Это должно помочь – пиши письмо.

– Не знаю, что и сказать! Николай Иваныч, как вас благодарить?

Николай с досадой отмахнулся:

– Никак не надо меня благодарить. Женись, ради Бога! И поскорее!

– Да! Женюсь! Конечно, женюсь! – радостно воскликнул Александр.

– Пиши отцу, романтик.

Николай с негодованием выскочил из флигеля. Он чувствовал, что поступил правильно, благородно, но сердце все равно саднило: «Как я мог ее отдать?»

Заканчивался сентябрь. Александр уговорил Катерину простить его. Она поплакала, поупорствовала, но согласилась. Со дня на день ждали письмо от старика Сандалова с благословением. Но оно все задерживалось.

В крестьянских дворах и в усадьбе с утра до ночи слышался стук сечек о корыта – бабы заготавливали на зиму квашеную капусту.

На барской кухне стояло длинное капустное корыто, выдолбленное из цельного дубового бревна. В былые времена десять баб стояли в ряд над ним, но сейчас времена были другими – лишь Агафья, Катерина и Кланя рубили капусту. Готовили ее трех видов: серую из зеленых листьев, полубелую из остальных листьев вилка и белую из сердцевин. Нарубленную душистую капустную стружку месили руками, налегая всем телом, щедро солили, трамбовали в ушата и спускали в подвал кваситься.

Мерный стук сечек о корыто тревожно отдавался в сердце Катерины. Она была счастлива, что объяснение наконец состоялось, но и несчастна одновременно: вдруг отец не благословит и Александр снова откажется от нее? Что скажет Дуська? И как же обрадуется Клопиха! И все в родной деревне, и Митрий в остроге, получив известие от родителей о ее позоре, тоже наверняка посмеются над ней.

Александр по-прежнему с утра до вечера пропадал в полях: крестьяне молотили хлеба и вывозили на остывающие поля навоз.

К Наташе приехал из Москвы учитель Григорий Иванович, и теперь во время уроков Катерина приходила помогать Агафье.

Послышался шум, и на кухню, не вытирая от уличной грязи сапоги, ворвался запыхавшийся Александр:

– Сядь, Катюша.

Агафья и Кланя, переглянулись и, поставив сечки, вышли из кухни.

– Скажи сразу. – Катерина по-прежнему стояла у корыта, не в силах шелохнуться.

– Брат прислал сегодня письмо, что женитьбу отец не благословляет, жену мою не примет и наследства меня лишит. Но и в тюрьму его не посадят.

– Я так и думала. – Катерина села на лавку.

Она давно готовилась к худшему, что никакой заказ не переубедит старика Сандалова благословить брак с крестьянкой. Она заранее смирилась со своей участью. Но Александр добавил:

– Готова выйти замуж без благословения? Я тебя ни на какое наследство не променяю.

– Да! Да!

– Не побоишься пойти за меня против родительской воли?

– С тобой мне ничего не страшно!

Александр продолжал воодушевленно:

– Теперь, когда отец спасен, я ничего ему не должен. Мы заживем просто, своим трудом. У нас появятся дом, земля, дети. Мы ни от кого не примем милости. Мы станем работать, воспитывать наших детей. Знаешь, мне как-то нагадали, что у меня их будет десять! Я стану много работать, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

– Я труда не боюсь.

– Вот и славно!

– Вот еще хотела сказать тебе… Может, мне учиться грамоте, я ведь только по слогам печатными, а так хочется книги читать. Настоящие, – сказала Катерина и тут же испугалась своего впервые озвученного вслух признания.

– Учиться? Катя, зачем? Ты думаешь, что я, выучившись в университете, стал хоть немного счастливее? Конечно, нет! Я узнал мое счастье, лишь встретив тебя! Ты – самое лучшее, что случилось в моей жизни!

– Да, да, ты для меня тоже!

– Тогда даже не думай об этой глупости! Мы будем счастливы вместе, у нас родятся дети. Только в этом счастье – в семье. Неужели ты думаешь, что для тебя этого не будет достаточно?

– Ну конечно, нет. Ты – это все, что мне нужно.

«И действительно, чего мне еще нужно?» – думала позже Катерина. Она радовалась, что выходит замуж за лучшего человека на свете, которого любит, будет просыпаться с ним рядом, прикасаться к нему, готовить для него еду, рожать ему детей – это и есть ее предназначение.

На ручниках, постельном белье и платках Катерина красной гладью выводила «ЕС» (Екатерина Сандалова), мысленно, не без гордости, привыкая к новой фамилии.

Сандалова… Эта фамилия ей нравилась куда больше, чем простая Бочкова. Чудились в ней какие-то завитушки, переливы, замысловатости. Сандалова…

Готовить приданое и дары было приятно – дни проносились быстро. Не дожидаясь больше приезда родственников из Новгорода, в октябре на Покров устроили сговор. В этот день незамужние девушки бежали в церковь ставить свечку: кто раньше поставит – раньше и замуж выйдет. А ее, Катерину, эта участь больше не волновала: в этот день Бочковы ожидали Александра. Детей с утра облили через решето на пороге избы, чтобы зиму не болели, а потом принялись печь пироги. Дуська заранее заготовила бражки и растрезвонила о сговоре на все Дмитрово.

Когда Катерина и Александр обменялись кольцами и образами, ей расплели тугую, заждавшуюся косу, закрыли лицо и надели траурное, «печальное» платье, которое предстояло носить до свадьбы.

Вспоминая сговор, то, как волновался Александр, прося ее руки, Катерина вышивала, любовалась кольцом и думала о своем будущем доме. Еще в конце октября Александр опахал купленную у Николая землю под будущий хутор: целых тридцать десятин раскинулись между Берновом и Павловским на правом берегу Тьмы, на пригорке близ переправы. Как раз напротив больницы, где они провожали в тот день солнце, – вспоминала она последнюю встречу наедине с Николаем. Больше они ни разу не разговаривали – он как будто избегал ее. После сговора до свадьбы Катерина осталась жить у родителей и готовить приданое.

Николай мчался галопом из Старицы, где навещал настоятеля монастыря. Случилось то, что могло навсегда изменить его жизнь. Он получил от Анны письмо, где она призналась, что уходит к Левитину, и просила отпустить ее. Настоятель подтвердил, что прелюбодеяние жены является поводом для развода и что Николай сможет венчаться во второй раз.

Когда Николай проехал Братково, ему вдруг прямо под ноги бросился заяц. «Плохая примета», – подумал Николай. Вспомнилась ему прошлогодняя охота, как он тропил зайца и как устремился к Катерине, боясь потерять ее. Их поцелуй, на который она страстно ответила тогда.

Николай въехал в Дмитрово, влетел в избу Бочковых и, запыхавшись, сел на конке. Отца дома не было – уехал в лес за дровами. Катерина, которая вышивала приданое у окна, испуганно вскочила. Глашка и девушки, помогавшие причитать и готовить дары, замолчали. Вмешалась Дуська и выгнала всех:

– Чего уши греете?

Катерина робела, сидела молча, снова склонившись над вышиванием. Ждала. Сердце занималось от страха: что-то будет? Неспроста он приехал.

Николай, морской офицер в отставке, воспитанный утонченным гувернером-французом, выписанным из Парижа, никогда до этого не пел на людях, уверенный в отсутствии слуха, вдруг вполголоса затянул песню, потому что именно она, где-то подслушанная им, сейчас наиболее точно отражала то, что творилось у него на душе:

 

Уж как ретиво сердце

Да истомилося во мне.

Доставалась моя любушка

Другому, а не мне.

 

Иголка замерла в пальцах. Катерина покраснела: «Что ж он мучает меня? Я ведь невеста».

Николай встал и, тяжело дыша, подошел к Катерине, рухнул на колени у ее ног и порывисто взял за руку.

Набравшись решимости, Николай торопливо, сбивчиво заговорил:

– Ты нужна мне, Катерина. Я скажу ему сам, не бойся. Ты ни в чем не виновата – все я. Разведусь – это решено: только что был у игумена – он благословляет на повторный брак. Я свободен. Ты станешь моей женой, мы будем вместе воспитывать детей. Обещаю: я сделаю тебя самой счастливой на свете! Соглашайся! Да?

Катерина затрепетала. Он, барин, стоял перед ней на коленях в бедной убогой избе, умоляя стать его женой, носить дворянскую фамилию Вольф, воспитывать его детей как своих. Он, от чьих прикосновений ее обдавало жаром. В его глазах она видела мольбу, но и напор, влечение, перед которым стало трудно сдерживать себя.

– Мы уедем отсюда. Уедем сегодня же. Никто не подумает о тебе плохого, – продолжал уговаривать Николай, прижимая к себе ее ладони.

– Вы хотите владеть мной, вы не любите меня.

– Нет, нет! Клянусь тебе! Никого дороже у меня нет!

Катерина помолчала, потупившись.

– Прошу вас, не надо!

– Но ты ведь тоже что-то чувствуешь ко мне, я знаю. И теперь, когда я свободен, когда нет никаких препятствий…

Николай сжимал пальцы Катерины. «Это его одеколон, тот самый», – догадалась Катерина, вдыхая знакомый запах. Дурман, морок. Что же мне сказать ему? Какая мука!

Катерина думала: «Александр говорил, что я для него идеал. Вижу, чувствую, что для Николая я плоть, которой он хочет владеть».

Послышалось, как скрипнула калитка, и вот донеслись торопливые шаги в коридоре. Приехал Александр. Катерина вздрогнула и попыталась вырвать пальцы из рук Николая.

Николай больно сжал ее руку:

– Скажи мне! Да? Да?

Катерина встала:

– Оставьте меня. Все решено.

Николай мигом встал и отошел в дальний угол дома, подальше от Катерины.

Сейчас он ему все скажет. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную! Что будет?

Мужчины поздоровались. Николай выглядел подавленным, но кое-как взял себя в руки и выпалил оправдание своего внезапного появления в доме Катерины:

– Вот, Саша, заехал посмотреть, как приготовления к свадьбе идут, не требуется ли чего.

Александр, пребывающий в радостном настроении от приближающейся свадьбы, не заметил напряжения Николая и того, что Катерина покраснела:

– Хорошо, что встретил вас, я как раз хотел пригласить стать моим дружкой на свадьбе. Никого более близкого у меня здесь нет. Вы так много для нас сделали – не откажите и в этот раз.

Катерина онемела. Неужто согласится? Будет у нее на свадьбе после всего? Откажись! Откажись!

Николай замялся.

– Да разве я могу? Никогда не был и не знаю, что и как. Лучше выбрать кого-то более опытного, – он с тоской развел руками, глядя на Катерину.

– Это не важно, я именно вас хочу дружкой! – уговаривал Александр.

Сил сопротивляться у Николая не было. Отказ Катерины ошеломил его.

Николай в глубине души надеялся, что она любит его, и отказывала лишь потому, что он был женат. Николай неестественно, излишне радостно воскликнул:

– Ну что же, тогда конечно! С большим удовольствием!

– А полудружьем позову Петра Петровича, – добавил Александр, – он вам все подскажет, что делать, – свадьбу сыграем самую настоящую крестьянскую – купеческого я ничего более не желаю.

– Понимаю.

Александр поклонился:

– Я… Мы с Катей очень рады – для нас такая честь!

Александр взял за руку Катерину и подвел к Николаю. Катерина снова покраснела: никогда эта мука не кончится! Не отпускает он меня!

Мужчины ударили по рукам.

Николай, уходя, сунул Дуське сто рублей и шепнул:

– Приберите мне Катерину, чтоб все бабы спать не могли от зависти!

Дуська расплылась в улыбке:

– Вы заезжайте, Николай Иваныч!

За неделю до свадьбы Бочковы решились на радостях зарезать поросенка: все-таки управляющий на Катьке женится. Земля как раз подернулась заморозком, выпал ранний снег.

Катерина с детства не любила смотреть, когда свинью закалывали: еще долго после этого не могла есть мясо – воротило. Никак не могла забыть черные кровавые лужи на снегу и тошнотворный запах свежеопаленной щетины. Мать считала это придурью. Но сегодня, к счастью, помогать было нельзя – невесте не полагалось.

Катерина осталась с девушками в избе: вышивать и причитать. В печи уютно грелась вода, чтобы мыть поросенка.

Кольщиком пригласили соседа – Ивана Комаркова, деда хитрого и сметливого. Каждый год, зная, что не заметят, во время пахоты прирезал себе по одной борозде от пашни Бочковых: Федор был бесхозяйственным. Так, незаметно, за много лет Комарковым отошла вся бочковская земля аж до старой яблони.

Дед Комар колол поросят всему Дмитрову: сам хозяин свою скотину не забивал – жалко. Всякий знал: если звать в помощь молодых неопытных кольщиков, то свинью можно напугать, а если быстро не заколоть, придется бегать за ней с ножом по двору, пока не устанет и пока не попадешь ножом куда надо. Свинья, десять пудов весу, – животное опасное, может и покалечить.

Дед Комар действовал уверенно и рассудительно. Пока поросенок, выведенный во двор с надетым на голову ушатом, не успел опомниться и сбежать, Комар, поплевав на руки и наскоро перекрестившись, с силой двинул ему кувалдой промеж глаз, а потом одним незаметным ударом ножа проколол артерию, сразу же под рану подставляя большую кружку, чтобы выпить свежей, исходящей паром, горячей крови. Остальную кровь тут же собрали в ведро на колбасу.

Потом поросенка заботливо уложили на кучу соломы в центре двора и подожгли, а чтобы туша засмолилась равномерно и не сгорела, время от времени переворачивали. Готового подкопченного поросенка, шустро сменившего цвет кожи на черный, бабы стали скоблить ножами и обмывать горячей водой. Мужики деловито взялись разделывать тушу: для еды использовалось все, включая мочевой пузырь.

От сильного запаха паленой щетины кошка в доме будто взбесилась – чуя свежую кровь, она бегала возле двери, мяукала, просовывала лапу в щель под дверью и безуспешно пыталась дотянуться до чего-то, как ей казалось, близкого, но на самом деле происходящего далеко на заднем дворе.

Когда Катерина накинула тулуп и вышла во двор, вся семья уже выбирала внутренности из белого, только что вымытого гладкого тела поросенка.

«Точно жертву приносят», – пронеслось в голове Катерины.

Как раз достали сероватую неровную косу – она оказалась длинной, к долгой зиме.

Снег по центру двора-жертвенника был красным от крови. Особенно насыщенным, черным он казался возле самой туши. А далее от нее отделялись цепочки красных, переходящих в розовое, следов до дома и до бани.

Голова, окаймленная красным воротником, возлежала в сугробе и хитро щурилась. Проходя мимо, дети, наклоняясь, прикладывались к голове и жадно грызли хрящ в том месте, где еще только что находились мохнатые уши. Тут же, в ведре, стояла процеженная через решето кровь, которую слили из горла зарезанного поросенка.

Работали спешно и проворно, перебрасываясь шутками, мелькали ножи, которые разделывали тушу. Ловкие натруженные руки Дуськи метко и уверенно раскладывали парные куски по корытам и мискам: вот это – на жарёнку, то – на колбасу, а это – коптить.

Мать отправила Катерину вынести загодя припрятанную бутыль мутного белесого самогона.

Дед Комар сдобрил солью подкопченное черное свиное ухо и склонился над рюмкой:

– Ох, кости болят, кости выпить хотят!

Дуська отдала Глашке кусок мяса:

– На-ка, поди пожарь да на стол намечи.

Работа на сегодня почти закончилась: мясо и сало должны остыть – сегодня их уже трогать было без пользы.

На следующий день делали колбасу. Это умение, не типичное для тверской деревни, из родных белорусских краев принесла Дуська.

Катерина сидела рядом, до свадьбы готовить было нельзя, а Дуська тупым ножом скоблила на столе длинные скользкие поросячьи кишки, выделяя их коричневато-зеленоватое содержимое в ведро. Поросенка нарочно не кормили до забоя день, а то и несколько, чтобы мясо не пропахло. Сейчас предстояло действовать аккуратно, чтобы не порвать тонкие кишки, иначе приходилось отрезать продырявленный участок, а колбаса потом могла получиться слишком короткой. Затем эти уже готовые, розоватые полупрозрачные ленточки нужно было долго полоскать в корыте в студеной колодезной воде.

Федор принес тонкую лозу, на которую мать неспешно стала натягивать, как чулок, кишки и запихивать начинку – мясо и сало, еще с вечера накрошенные, посоленные и оставленные в сенях, чтоб застыли.

Катерина долго собиралась завести разговор, все выбирала подходящий момент и, когда отец вышел в сени покурить, наконец решилась:

– Мам, а что как счастья мне с ним не будет?

Мать раздраженно покачала головой:

– Да какое счастье твое женское? Замуж выйти, детей нарожать – вот тебе и счастье.

Дуська, и так не слишком любившая разговоры по душам, не хотела продолжать, но Катерина, помявшись, решила спросить о главном, что так тревожило ее в последнее время:

– А муж как же?

– А что муж? Нелегкая доля у меня – сама знаешь, я терпела от мужа, мать моя терпела, и ты терпеть будешь. Бабья долюшка наша такая.

– Александр не такой, как папка, он образованный, – удивилась Катерина.

– Поживешь с мое – увидишь, такой или не такой, – резко оборвала ее Дуська. – Все одинаковые. А мы терпеть должны.

Катерина удивилась: неужели это и есть вековая мудрость, тот секрет, который передается женщинами из поколения в поколение? Не может такого быть! Неужели и она, как все, как ее мать, непременно должна стать несчастливой?

– А что, как не захочу терпеть?

Мать зло махнула рукой:

– Да куды ты денисси? Дети пойдут. Не до рассуждений тебе станет, Катька, – будешь думать, как бы лучче мужа покормить, детей. Чтоб муж сытый и довольный ходил и дети ладные. Ну, и родителей старых своих не забывай, – всхлипнула мать, размягчилась, подобрела. – И сразу тебе говорю, – спохватилась она, – ко мне, чуть что, не приходи – тут и так ртов много! И для семьи срам!

Катерина замолчала. Сестра отца, Антонина, божатка, что жила в соседней деревне, однажды отправила детей к бабке Марфе и в тот же вечер зарубила топором своего пившего и бившего ее мужа. А потом сожгла дом и себя вместе с ним. Об этом в семье никогда не говорили, а соседские бабы осуждали – ну что, не могла, как все, потерпеть? Не иначе как помешалась Антонина.

Еще до того случая многие говорили, что Катерина на свою крестную характером похожа. «Глупости, – думала потом Катерина, – я не помешанная. А мужа моего любить стану, и он меня». Жалела тетку – ходила к ней на могилу недалеко от деревенского погоста – отпевать ее батюшка не стал и хоронить со всеми не разрешил. Очень правила соблюдал, хотя сам с прихожанкой своей сожительствовал.

Катерина маялась. Настал главный день ее жизни, день, к которому мать начала готовить еще с детства. Именно сегодня жизнь должна была перемениться – из отцовского дома она навсегда перейдет в дом мужа. Но не только это тревожило Катерину: все станут смотреть, оценивать – красивая невеста или нет, достойная жениху или нет. А она точно знала, что нет – не достойная… Куда там? Безграмотная крестьянка без кола и двора и купец… От волнения тошнота подобралась совсем близко. «А вдруг меня в церкви начнет тошнить? Вся деревня вовек не забудет, да и вся волость. Да еще скажут, что беременная». Мысли кружились, цеплялись одна за другую и не давали заснуть до утра.

Но главное, что мучило: вчера во время исповеди так и не смогла признаться отцу Ефрему в чувствах к Николаю, которые она не могла объяснить и которые ее терзали, и теперь этот невысказанный секрет томил ее душу.

Катерина не спала всю ночь. Еще вчера ее водили в баню, снова причитали. А Александр прислал жениховую шкатулку с белоснежной ажурной, как рыболовецкая сеть, фатой, сверкающими обручальными кольцами, стройными венчальными свечами, набором костяных гребенок, булавками и сладкими до головокружения духами. Рано утром Глаша новыми гребнями причесала волосы невесты. Пришла Мотя, снарядиха, и с причитаниями стала одевать Катерину к венцу.

Катерину нарядили в глазетовое белое платье, заказанное Александром в Старице, в подол воткнули булавки от сглаза, на голову Катерине надели фату, украшенную красными бумажными цветами. Приготовили пушистую беличью шубку, которая должна была оберегать от сглаза, когда невеста поедет в церковь.

Дуська, прослезившись, благословила Катерину и не поскупилась – отдала небольшую ладанку своей матери: носила как оберег со дня своей свадьбы с Федором.

В усадьбе тем временем шли торопливые сборы – готовились ехать за невестой. Александр нервничал и все никак не мог повязать себе шейный платок – пальцы не слушались, ему казалось, что он как-то неподобающе одет, поэтому невпопад спрашивал совета и помощи Николая, а Николай, не спавший всю ночь, молчал, пил кофе и курил одну сигарету за другой, игнорируя все происходящее. Только Петр Петрович оставался рассудительным и собранным – с утра сбегал на кухню и убедился, что свадебный обед готовят как полагается, а сейчас командовал во дворе кучерами и указывал бабам, как украшать подводы. Наконец, помолясь на иконы, троица села в свадебный поезд с традиционно нечетным числом подвод и покатила в Дмитрово.

Приехав в деревню, Николай-дружка и Петр-полудружье отправились выкупать невесту, оставив волнующегося Александра дожидаться у подводы. Как полагалось, ворота оказались заперты. Под веселое улюлюканье ребятишек и под присмотром деревенских зевак началась «торговля».

Николай дурным голосом, притворяясь деревенским мужиком, начинал:

– Мы приехали не за лисицей, не за куницей, а за красной девицей, есть тут у нас девушка сговорена, подарочком одарена.

Ему отвечал Тимофей Бочков:

– Я пустил бы, да выросла у меня среди двора береза – ни пешему пройти, ни конному проехать.

На что Николай, войдя в раж, отвечал:

– Нам твоя береза не помеха, мы приехали не одни: нас приехало семеро саней, по семеро на санях, по двое на запятках, по трое на загрядках.

– Так продолжалось около получаса. Николай, по научению Петра, бойко препирался с Тимофеем, припоминая шутки и прибаутки до тех пор, пока им не сказали: «Просим милости» – и не отперли ворота.

Николай скрепя сердце, понимая, что вот оно, неизбежное, что надо перенести эту боль, прочувствовать ее до конца, и только тогда возможно исцеление, вернулся за Александром и за руку ввел его в бочковский дом. Невеста с подневестницами, Глашей и Полей, стояла за перегородкой у печи.

В белом подвенечном платье Катерина казалась такой трогательной и красивой, какой он никогда ее еще не видел, и Николаю на мгновенье почудилось, что это его она ждет, что это он, а не Александр, женится на ней сегодня. Перед его глазами пронеслась вся их будущая жизнь, которая невозможна, представились дети, которым не суждено родиться.

Николай, рассеянно заплатив девушкам по рублю, дрожащей рукой вывел Катерину к жениху. Совершенно забыл, что нужно делать дальше. Ему со смехом подсказали, и он, как полагается, обвел молодых три раза вокруг обеденного стола.

Федор с Дуськой кое-как благословили жениха и невесту иконами и караваем: Федор так набрался с утра, что Дуське пришлось держать мужа и молиться, чтобы он чего-нибудь не устроил в самый ответственный момент. Счастливых Катерину и Александра вывели во двор и усадили порознь на подводы. Николай, куражась напоказ, балагурил и щедро осыпал свадебный поезд хмелем и рожью, а Петр как заведенный щелкал вокруг кнутом, отгоняя нечистую силу. Наконец отправились в церковь.

Перед венчанием отец Ефрем посадил растерянную Катерину на скамью, строго велев никому к ней не подходить. Она слышала, как у алтаря разговаривают Александр, Николай и отец Ефрем, шутят, но ей вдруг показалось, что сегодня любимая Тихвинская смотрит строго, с осуждением. Знак, дай мне знак! Какая будет моя доля? Помоги мне, спаси меня! Прости мне грехи мои, Матерь Божья! От волнения и от терпкого запаха ладана Катерине стало нехорошо, она заплакала. Слезы полились сами собой, обжигая щеки: ей стало жалко свою никчемную разнесчастную дозамужнюю жизнь, родителей, а прежде всего самою себя. Вспомнился Николай, как он плакал тогда, когда отвозил ее в санях к родителям, его бледное и несчастное лицо, когда он сегодня ее увидел. Ох, что станется со мной теперь? Что меня ждет?

Катерина, так сильно желавшая этой свадьбы, радовавшаяся ей, вдруг обо всем пожалела: что встретила и полюбила Александра и что согласилась выйти за него. Жил бы он счастливый со своей ровней, грамотной, благословленный отцом, а она жизнь ему всю, змея, перекрутила, от родни отбила. Грешница, пусть сама того не желая, влюбила в себя женатого Николая. До этого мгновения ей казалось возможным передумать, все вернуть обратно, а теперь, сидя в подвенечном платье на скамье под иконами, она почувствовала неотвратимость того, что происходит. Захотелось скрыться, убежать, но что люди-то скажут? Мать? Как дальше жить? А с ним что будет, с Александром?

Мысли путались, сомнения обуревали Катерину. Каким он станет для нее мужем? Внезапно откуда-то взялся страх, что он, ее Александр, такой нежный и мечтательный, который на одну минутку приезжал с полей, лишь бы только пожелать ей доброго утра, станет ее бить. Откуда-то взялась дурная мысль: вот Любку муж забил – одна рука вдоль тела висит, нерабочая. А он загулял с бабой из Подсосенья. И вся деревня про это знает.

Катерина не заметила, как Николай и Глаша под руки вывели ее к алтарю и началось венчание. Певчие, специально приглашенные по этому случаю из Старицкого монастыря, запели псалом «… жена твоя, яко лоза, плодовита в странах дому твоего…»

Венчальная корона, надетая Николаем, больно сдавливала голову Катерины. «Как терновый венец. Не на радость я замуж выхожу. Это знак, знак! Не будет мне с ним легко. Не свою корону надеваю, ой, не свою».

Вот постелили белый накрахмаленный рушник. Катерина вспомнила, что люди говорили – кто первый на рушник ступит, тому и хозяином в доме быть. Подождала, пока Александр занесет свою ногу, и только потом наступила сама: не хватало еще, чтобы худое говорили, что управляющий под пятой у бабы своей.

Не понимала ни слова, что говорил отец Ефрем. Покорно, не вдумываясь, повторяла слова молитвы и крестилась.

«…а жена да боится своего мужа…

Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, Слава тебе, Боже!»

Отец Ефрем крепко обвязал рушником руки молодых. Как оковы надел – подумала Катерина. Она смотрела, как волнуются их венчальные свечи, как медленно стекает по ним воск. Молитва не шла. «Как свеча горит – такой и жизнь будет, – говаривала мать, – быстро прогорит – на жизнь недолгую, смерть придет». «Ах, какая же ждет меня? Долгая или короткая? Счастливая или нет?»

Священник начал неспешно обводить молодых вокруг аналоя. Длинное свадебное платье волочилось за Катериной, на каждом круге рискуя уцепиться за аналой и прервать процессию. Николай, не отрывавший взгляда от Катерины, заметил ее волнение, наклонился и незаметно для окружающих распутал шлейф, не дав ему остановить таинство.

Венчание закончилось. Вот и все. Отец Ефрем давал молодым напутствие, говорил что-то хорошее и правильное, про Божью благодать, про ангела, которого Господь дает каждой семье во время венчания. Катерина ощутила облегчение и радость: «Как я могла думать всякие глупости, сомневаться? Вот он, Александр, – теперь муж мой, родной!» Будущая жизнь представилась ей: большая счастливая семья, смеющийся Александр. Безграничное блаженство завладело ею, захотелось кричать: как же все-тки-то хорошо-о-о! Александр улыбался своей доброй, широкой улыбкой, и в жизни Катерины не случалось мгновения прекраснее.

Глаша и Поля заплели Катерине замужние косы, и новобрачные вышли к людям, дожидавшимся на паперти. Собралась толпа: все село и даже окрестные пришли посмотреть, как венчается управляющий. «Какая же, Катька, ты счастливая!» – шепнула Глаша.

Свадебный поезд тронулся в усадьбу. На первых, щедро украшенных разноцветными бумажными цветами, санях сидели Александр и Катерина, правил Александр. Снега к тому времени навалило много, и новоиспеченный муж не гнал лошадей, боясь перевернуться. Но Катерине было неуемно радостно, сердце бешено колотилось в груди – эй, выпустите меня! – она встала в санях в полный рост и что есть силы погнала лошадей в гору, прытко стегнув вожжами:

– Э-э-эх, а ну пошли-и-и-и!

Гости, ехавшие в свадебном поезде позади, смеялись:

– Ну дает, Катька! Лихая жена досталась Александру Александровичу!

Столы во флигеле, перегруженные заплаканной с холода снедью, уже томились в ожидании. Николай предлагал для свадьбы всю усадьбу: гуляй, раз такое дело! Но Александр, посоветовавшись с Катериной, отказался – она не на шутку испугалась и даже расплакалась: только не там, прошу тебя! Посаженые родители – Ермолай и Агафья – встречали молодых рыжим глазурованным караваем и строгими потускневшими иконами, которые достались молодожену от родителей.

У дверей молодым постелили белый холст и налили две хрустальные рюмки водки. Александр и Катерина, как положено, пригубили, вылили остатки за правое плечо и бросили хрусталь под ноги. Рюмка Александра жалобно зазвенела, не разбилась, завертелась волчком у его ног, и тогда он со всей силы придавил ее своим каблуком, крутанул – и она с треском рассыпалась на мелкие кусочки.

«Вот так же он и меня растопчет, как и эту рюмку», – подумалось вдруг Катерине, и она сама испугалась этого непонятно откуда взявшегося предчувствия.

Александр с улыбкой подхватил Катерину и легко перенес через порог. Молодых снова три раза обвели вокруг праздничного стола и усадили во главе.

Агафья затянула жалостливую песню:

 

Ах, жарко в тереме свечи горят…

 

Остальные бабы подхватили:

 

Горят свечи воску ярого;

Ах, жалко плакала свет Хавроньюшка.

Унимал ее родной батюшка,

Уговаривала родна матушка:

Не плачь, не плачь, мое дитятко!

Уж я тебя не в полон даю,

Не в полон даю, не полонить хочу;

Уж я тебя замуж отдаю,

За умного, за разумного,

За белого, за румяного,

Ведь я тебя не одну пущу,

Не одну пущу, поезжан пошлю,

Поезжан пошлю, сваху снаряжу.

Государыня моя матушка!

Я сама знаю, про то ведаю,

По домам гости все разъедутся, И сватьюшки все разойдутся,

Одна я, младешенька, остануся

На чужой дальней на сторонушке,

У чужого отца, матери,

У чужого роду-племени.

 

Эта песня и все последующие казались такими безотрадными, что Катерина, забыв про радость, только что владевшую ей, плакала, не переставая, – бабы знали свое дело. Она оплакивала и себя, и свою судьбу, и молодость, и красу, и родителей – все то, о чем пелось весь вечер.

Тем временем гости веселились от души: вину, водке, браге не было видно конца. Родственники Катерины удивлялись обилию: щи с мутной жирной поволокой, лоснящийся окорок, словно лакированный молочный медовый поросенок, очевидно, подавившийся яблоком, ароматные куриные потроха. На десерт Агафья расстаралась: соорудила большой яблочный пирог со взбитыми сливками.

Николай весь вечер казался неестественно веселым. Гости остались в восторге – сам барин дружкой их развлекал, байки рассказывал, бражки подливал – такого чуда еще не видали. Наконец он выдохся – притворяться больше не осталось сил.

Николай подозвал Дуську и попросил выслать на минуту Катерину:

– Слово мне сказать ей нужно.

– Нехорошо это, Николай Иваныч, – засомневалась Дуська.

– Ничего, всего лишь слово сказать – и только. Посмотри – все пьяные уже.

И правда, гости частью спали, опустив головы прямо на стол, частью пели задушевные песни, попивая бражку.

Дуська, заметив, что Глашка с подружками куда-то убежала, а Александр горячо спорит с Петром Петровичем, отправила Катерину:

– Иди-тка, Катька, во двор, в амбар – там Глашка тебя дожидается, плохо что-то ей.

Николай ждал Катерину в темноте, вдыхая пыльный запах сена и смолоченного зерна. За стеной, в хлеву, возились сонные поросята. Дверь заскрипела, по стенам пробежали тени, и в амбар вошла Катерина. Николай тронул ее за плечо:

– Не бойся, это я.

– Да отпустите вы меня! – Она выскользнула, вырвав у него из рук край фаты, собираясь убежать.

– Катерина, постой. – Николай протянул ей руку, в которой что-то блестело. – Подарок – прабабкино кольцо. Пригодится тебе однажды.

– Нет, – прижав руки к груди, она еще дальше отступила к двери.

Николай подошел к Катерине вплотную, сжал ее ладони и вложил в них кольцо:

– Возьми – в трудную минуту оно выручит тебя.

Катерина заупрямилась:

– У меня не будет трудных минут!

– Эх, Катя, тебе не миновать с ним горя. Впереди тяжелые времена – я точно знаю. Кольцо спасет твою жизнь. Возьми!

– Подарок дорогой. Я спрошу Сашу.

– Катя, живи своим умом.

– Почему же? Я теперь должна слушаться мужа. – Она попыталась высвободить ладони, но Николай крепко держал их.

Он почувствовал, как нечеловечески устал за сегодняшний день. Капельки холодного пота побежали у него по спине. Николай выдохнул:

– Наступит день, и ты поймешь, что больше не любишь его. Ты прозреешь. Тебе будет страшно и одиноко. Но знай: я всегда буду думать о тебе и разделю твое горе, где бы я ни был. Ты пройдешь тот же путь, что и я: семья, дети, но при этом одиночество, бескрайнее одиночество. Мы встретимся и будем наконец вместе. Я точно это знаю. А пока будь счастлива, пусть этот миг продлится как можно дольше. Я дождусь. – Николай крепче сжал ее пальцы. – Возьми.

Он притянул ее к себе и обнял. Катерина почти не дышала. Ему казалось, что она мистически близка ему. Их секрет, их чувства навеки сроднили его с нею, они никогда отныне не станут чужими, что бы ни произошло в жизни каждого.

– Катерина, – не сдержавшись, прошептал Николай, взяв ее за подбородок. Позже ругал себя, что страстно целовал ее, такую нежную и беззащитную в тот момент, пока не почувствовал слезы щеке.

– Это в последний раз, обещайте!

– Хорошо. Я знаю, – сказал Николай, пытаясь запомнить запах ее волос.

Хлопнув дверью, он вышел.

Александр встретил Катерину на крыльце флигеля. Она грустно улыбнулась ему.

– Где ты была?

– Да так, жарко вдруг стало, – соврала Катерина. Она первый раз солгала ему, в чем тут же упрекнула себя.

Удивляясь сам себе, играя в этой странной пьесе свою последнюю сцену, впереди процессии, сопровождающей молодых на их первую брачную ночь, брел изрядно выпивший Николай и нес икону. Следом семенила Глаша, светилка, указывая молодым путь большой восковой свечой.

Как будто отгоняя нечистую силу, Николай трижды ударил кнутом по постели, приготовленной из мешков с мукой, ржаных снопов и положенных поверх матрасов, с отчаянием взглянул на Катерину и вылетел из комнаты, захлопнув за собой дверь. «Ну вот и все. Закончилось. Мне не в чем себя упрекнуть».

Молодым, которые не имели права есть весь этот день, оставили хлеб и холодную курицу: съедая мясо курицы, новобрачные приобщаются к ее плодовитости.

Оставшись одни, Катерина и Александр набросились на еду. От волнения Катерина подавилась и закашлялась.

– Ты боишься? – догадался Александр.

– Да, – покраснела Катерина.

– Мать тебе ничего не говорила? Или еще кто-нибудь?

– Нет, – еще больше смутилась Катерина.

– Милая моя! В Евангелие написано «муж и жена одна плоть». Все естественно.

Катерина молчала. Кусок не лез ей в горло.

Александр подошел к ней, подал руку и, глядя ей в глаза, стал осторожно снимать ее подвенечное платье.

– Не бойся, – шепнул он.

Катерина, прикрывая наготу руками, заплакала от стыда. Она понимала, что происходит что-то важное, доселе неизвестное, ей стало страшно ошибиться, сделать что-то не так, что не понравится Александру, и разочаровать его.

Он поцеловал ее, сначала осторожно, потом все более настойчиво. Раздел и осторожно положил ее, обнаженную, на постель.

В комнате было холодно – у молодых в первую ночь не топили с расчетом на то, что холод вынудит сблизиться неопытных мужа и жену.

– Я согрею тебя.

Александр, сняв с себя батистовую рубашку, лег рядом с ней и накрыл их обоих пуховым одеялом.

– Ты вся дрожишь.

Стащив под одеялом брюки, он обнял Катерину, прижал к себе и снова стал целовать. Его тело было горячим, но Катерина все еще дрожала. Вдруг Катерина угадала, почувствовала, что Александр улыбнулся ей. Это произошло так неожиданно, что она рассмеялась – страх наконец отпустил ее: «Мой родной! Все теперь будет хорошо».

Она обхватила его плечи и с силой, с отчаянием прижалась к нему. Александр не торопился и был очень нежным. Катерина заплакала: она стала женой и теперь принадлежала Александру. Но ждала, что произойдет что-то необыкновенное: закружится голова, обдаст жаром, как тогда, с Николаем, онемеют ноги, что она забудется. Но ничего этого не случилось.