Глава 52

 

В мире есть начало,

Можно считать его Матерью вселенной.

Тот, кто постигает мать, чтобы знать ее дитя,

И познает дитя, чтобы держаться за мать,

До конца дней не потерпит ущерба.

 

 

Завали свои дыры, затвори свои ворота —

До конца жизни не будешь знать забот.

Раскрой свои дыры, займи себя делами —

До конца жизни не будет отдохновения.

 

 

Прозреть мельчайшее зовется просветленностью.

Держаться мягкости зовется силой.

Воспользуйся свечением, чтобы вернуться к светочу.

Так сумеешь избегнуть беды:

Вот что значит сподобиться постоянству.

 

В мире, который дан нам в словах, образах и понятиях – а по-другому представлять мир мы и не можем – Путь присутствует лишь как акт сокрытия, движения инволюции, ухода в глубину, «возвращения к истоку». Путь не имеет своих «проявлений» и тем более своей истории. Да, у всякого существования есть своя причина, но для взгляда со стороны она есть нечто предельно неопределенное. Каждый должен искать истину в себе – во внутренней, «вечно отсутствующей», чисто символической глубине опыта, которая несводима к какой-либо «данности», но и не противостоит ей как отдельная сущность. Мудрый умеет соотносить внешние обстоятельства с внутренней полнотой бытия и поэтому не подвергает себя риску. Он «смиряет свой свет»; от света физического восприятия восходит к внутренней просветленности духа. Отношения между внутренним светом и его внешними отсветом подобны отношению матери и ребенка, который, выйдя из материнского чрева, стал самостоятельным, но в известном и даже, скорее, наглядно буквальном смысле, являет собой продолжение материнского тела. Наша мать всегда с нами, но к ней можно только вернуться. Мудрость и состоит в знании того, что все явленное есть дитя своей матери. Дитя происходит от матери, но и мать бесконечно уступает себя ребенку и не имеет самостоятельного бытия. Одно преемственно другому в самоуступлении и в нем сокровенно продолжается. В даосской традиции боевых искусств, в частности, принято возводить нормативные позы и движения, имевшие боевое применение, к их общему истоку – так называемой «материнской фигуре», знаку онтологического состояния. Открытие несказанной глубины «материнства» в жизненном опыте не дает знания и связанной с ним пользы. Вернее, оно приносит только одну пользу: оно дает ясную, как день, уверенность в причастности к подлинному в жизни, каковым может быть только вечнопреемственность в метаморфозах. Это равнозначно пределу духовной чувствительности или сердечного бодрствования как умению различать «мельчайшее», «утонченнейшее» в жизненном опыте – пустоту немыслимо короткой дистанции, вездесущее различие, которым держится все изобилие жизни. Речь идет и о прозрении грани между внутренним светом и внешним отсветом. Мудрый вмещает в себя мир, ясно сознавая свою непричастность к нему.

Глава 53

 

Имей мы хоть толику знания, то, идя Путем,

Боялись бы только сбиться с него.

Великий Путь так ровен, так широк,

Но людям нравятся кружные тропы.

 

 

Палаты царские так чисто прибраны,

Поля же заросли бурьяном, житницы пусты.

Носят узорные шелка, на поясе мечи,

Вкусно едят, дома набиты добром.

 

 

Распутство! Распутство!

А вовсе не Путь!

 

Мудрость приносит довольство. Но жажда чувственного удовольствия губит мудрость, потому что она делает человека бесчувственным к тому, что происходит вокруг него. Вот главный урок для моралистов: неотступное, лишенное всякого пафоса блюдение своей духовной чистоты само по себе способно сделать человека более нравственным, чем самые громкие речи в защиту добродетели. «Для чистого все чисто», ибо он в своей душевной искренности открыт миру и тем… спасается! Чувствительность чистого духа дарит нам живую связь с миром, в которой пребывает вечноживая событийность. И, конечно, не позволяет смотреть на мир хищным взглядом. В литературе древнего Китая едва ли отыщется еще один образец столь же страстного и искреннего обличения аморальности тех, кто использует свою власть в корыстных целях. Людям свойственно отходить от всеобщего ровного пути, потому что они руководствуются субъективным, корыстным расчетом. Но и мириться с этим нельзя. Пафос опрощения у Лао-цзы проистекает не из рациональных соображений и даже не из желания научить людей быть добрее и лучше, а из глубоко вошедшего в сердце, совершенно органичного неприятия всякого излишества и фальши. Только тот, кто умеет довольствоваться необходимым, в полном смысле нравственен. Необходимо же человеку только одно: быть в Пути. Все прочее – излишество, которое развращает и влечет к гибели.

Глава 54

 

Того, кто хорошо стоит, нельзя столкнуть.

Тот, кто хорошо хранит, ничего не потеряет.

Того потомки не перестанут чтить вовек.

 

 

У того, кто это пестует в себе, совершенство будет подлинным.

У того, кто это пестует в семье, совершенство будет преизобильным.

У того, кто это пестует в селении, совершенство будет вечным.

У того, кто это пестует в царстве, совершенство будет безбрежным.

У того, кто это пестует в мире, совершенство будет всеобъемлющим.

А потому в человеке прозревай всех людей.

В семье прозревай все семьи,

В селении прозревай все селения.

В царстве прозревай все царства.

В мире прозревай все, что есть мир.

 

 

Откуда я знаю, что мир так устроен?

Благодаря этому.

 

Все мы почти инстинктивно ищем незыблемую опору в нашей жизни. Многие одержимы стремлением обеспечить свою безопасность, для чего всеми способами накапливают богатства, строят себе дома-крепости и даже, будучи президентом государства, принимают закон о своей пожизненной неподсудности. Еще при жизни они покупают себе место на престижных кладбищах, заказывают помпезные памятники. Удается ли им приобрести прочное основание в жизни и благодарную память потомков? Конечно, нет. Их деньги растаскивают, их дома переходят в чужие руки, их памятники стоят заброшенными. А все потому, что они жили только для себя.

«Совершенствование узрения» – так определена тема этой главы в даосской традиции. Узрения чего? Ответ не приходит сразу, хотя угадывается мгновенно: совершенствуя свое духовное видение, мы прозреваем свое совершенство. Звучит почти как тавтология, но в ней есть глубокий смысл. Начальные афоризмы главы хорошо демонстрируют «утонченность» писательской стратегии даосского патриарха. Они исходят из здравого смысла и житейской мудрости, полагающей, что величие человека отмерено его посмертной славой и благодарностью потомков. Переходя к рефлексии, мы понимаем, что речь идет не о предметах физического мира, ибо любой из них можно столкнуть или перенести при наличии точки опоры и достаточной массы. Потом мы догадываемся, что абсолютное укоренение не означает укорененности, а абсолютно надежное хранение не требует замков и сейфов. Как раз наоборот: только тот, кто оставит себя, приобретет не только себя, но и весь мир и, следовательно, пребудет вечно.

Вообще-то мудрец Лао-цзы видит мир в момент его творения, когда все еще только начинает начинаться… Когда еще нет ни письма, т. е. установленных смыслов, ни дорог, ни законов, ни даже привычек. В таком случае люди могут жить только чистой актуальностью происходящего и, значит, вольно наслаждаться жизнью. Вот тут-то выясняется, что люди имеют самую прочную опору в жизни и самую тесную связь между собой и даже разными поколениями именно тогда, когда не имеют ни образов прошлого, ни «видов на будущее». Что же связывает здесь людей? Не что иное, как единичность начала, взаимная открытость конечных существ в зиянии бытия как самоотсутствия. Всего прочнее люди связаны как раз тем, чего у них нет. Вот так мудрый обретает одну «незыблемую опору», одну меру познания вещей в мире, каковая есть чистая сообщительность всего сущего, всеобщее самоуподобление в «таковости» бытия. Мы говорим: «зазрение совести». Прекрасное выражение. Этическая точка зрения и есть такое запредельное зрение, зрение из-за горизонтов видимого. Оно требует метанойи, превосхождения ума. Давая всему быть тем, что оно (не)есть, мудрый сам не перестает быть в мире и быть (не)собой. Есть истина жизни, в которой все люди равноценны и достойны друг друга. Даосское «недеяние» – подлинное условие реального, т. е. живого, непосредственного общения. Не будем забывать, что именно ритуальная практика, преемствование опыта в поколениях – опыта родового самоосознания в конечном счете! – были главным источником вдохновения и стимулом духовного совершенствования для основоположников китайской традиции. Последовательное расширение предмета знания от своего жизненного опыта до жизни мировой на этом пути самоосознания напоминает процесс совершенствования мудрого, описанный в конфуцианском каноне «Великое Учение», отчего некоторые исследователи усматривают здесь влияние конфуцианской мысли. Правда, в конфуцианстве различные ступени предполагают и разные перспективы видения мира, тогда как Лао-цзы говорит об универсальной этической мере, и это, конечно, «таковость» бытия. Эта абсолютная мера морали сама по себе… безмерна. Назвать ее можно только безликим словом это, которое у даосского автора служит ничего в сущности не обозначающим знаком предельной конкретности. Таков ответ Лао-цзы на главный вопрос этики, произнесенный Гельдерлином: «Есть ли мера на Земле?» Лао-цзы – оптимист. Он считает, что можно быть нравственным и не формулируя свои нормы, свою меру нравственности. Для него все решает искреннее доверие к жизни.