«Большая семерка»

Над ОКБ «Гидропресс» нависли тучи. Из-за той же секретности.

Специалисты днем и ночью работали над «агрегатом № 7» – тяжеловодным уран-графитовым реактором. Его называли в ОКБ «Большой семеркой». Был создан специальный стенд, на котором моделировалась загрузка и выгрузка урановых блочков. Это делалось в то время, когда реактор работал на полной мощности. Понятно, что технически задача эта необычайно сложная. Однако специалисты ОКБ успешно ее решили, и в это время вдруг рождается идея передать их и проект в Горький на завод № 92, мол, там подальше от сторонних глаз (кстати, имелось в виду ЦРУ и другие подобные организации).

Приказ есть приказ, и сотрудники «Гидропресса» отправились в Горький. Им обещали разные блага – хорошие подъемные, оклады, квартиры и должности. Но все гидропрессовцы отказались от всех заманчивых предложений. А в Москве их главный конструктор Б. М. Шолкович доказал, что передача проекта в Горький ошибочна. Его поддержали «на самом верху». ОКБ «Гидропресс» продолжало работать в Атомном проекте, а город Подольск был сделан «закрытым» для иностранцев. Так удалось соединить дело и секретность.

Из истории предприятия:

«Часть работ по промышленному реактору (агрегату № 7) или реактору ОК-180 (по индексации ОКБ Горьковского завода), в том числе проектирование основного и вспомогательного теплообменников, регенерационной и дистилляционной установок, возлагались на ОКБ „Гидропресс“. Они монтировались на промплощадке Челябинска-40, доставляя много хлопот, а порой и неприятностей. Так, выявилась ошибка в конструкции теплообменника продуктового реактора, где на входе потока в трубный пучок из-за отсутствия отбойного листа при больших скоростях возникала значительная вибрация труб, что вызывало их частичное разрушение. За два месяца круглосуточной работы была проведена на месте реконструкция теплообменников. Промышленный тяжеловодный реактор ОК-180 в 1951 году был выведен на мощность. Главным инженером объекта был назначен И. Д. Дмитриев, работавший до этого заместителем главного конструктора ОКБ „Гидропресс“».

У тяжеловодных реакторов биография, конечно же, весьма славная, но не столь громкая и эффектная, как у их уран-графитовых собратьев, именуемых «Иванами». Плутоний для первых атомных бомб был получен на «Иванах», которые неутомимо работали рядом с ОК-180. Но тем не менее в создании тяжеловодных реакторов принимали участие выдающиеся ученые и специалисты страны, а потому и судьбу их следует знать.

К концу 1947 года проект опытного реактора был завершен.

В течение 1948 года построено здание реактора и завершился монтаж оборудования.

В апреле 1949 года реактор был введен в строй.

Для его работы требовалось всего около 10 тонн урана. Напоминаю: для графитового котла – 150 тонн.

Но работать с тяжелой водой было очень трудно. Во-первых, образовывалась горючая смесь, и она, к сожалению, взрывалась. И, во-вторых, реактор не допускал протечек, требовались особые условия по герметичности всей аппаратуры. Добиться этого было нелегко.

«Он напоминает мне очень капризную и очень красивую девушку, – шутил, по своему обыкновению, Александров, – овладеть ей очень хочется, но никак не удается!»

Первый промышленный реактор на тяжелой воде был построен на комбинате «Маяк».

17 октября 1951 года был начат подъем мощности, и через несколько дней реактор был выведен на мощность до 100 МВт.

Из официального заключения:

«Реактор работал в различных режимах. Сначала при загрузке природного урана на нем в основном нарабатывался плутоний, затем с 1954 г. в активную зону загружали торий для наработки урана-233. Отдельные каналы служили на получения других изотопов. Реактор ОК-180 был остановлен в 1965 году. В дальнейшем реактор был демонтирован. В 1953 г. начался монтаж другого тяжеловодного реактора – ОК-190. Ввод его в эксплуатацию состоялся 27 декабря 1955 года. Реактор проработал десять лет. На этом заводе впоследствии были построены реакторы другого типа, обеспечивающие более надежную их эксплуатацию. 16 июня 1979 г. был пущен реактор „Руслан“, а затем в соседнем здании – реактор „Людмила“».

В 1959 году под научным руководством Института теоретической и экспериментальной физики, в который превратилась Лаборатория № 3, и при участии специалистов ОКБ «Гидропресс» были построены реакторы в Китае и Югославии.

«Для меня „Альфа“ – это начало…»

В своей жизни Василий Васильевич Стекольников давал интервью лишь однажды. Да и то в Америке. По приезде главный конструктор, естественно, оказался в центре внимания не только коллег, но и газетчиков. Одному из них удалось «разговорить» Стекольникова. На следующий день интервью было опубликовано, и каково же было удивление Стекольникова, когда он прочел в нем то, о чем и не говорил! Вот тогда он дал зарок: «Никаких интервью!» Ну, а так как Василий Васильевич – человек резкий, слов подобающих не подбирает, то он добавил несколько «крепких выражений» и с тех пор в контакт с журналистами не вступал.

На плутониевом заводе.

Разгрузка урановых блоков.

Пульт управления первого промышленного реактора на Урале.

Один из образцов термоядерных блоков, которые устанавливались на межконтинентальные ракетные комплексы.

У нас же сложились иные отношения. Несколько раз мы вместе бывали на атомных станциях, на различных конференциях, разговаривали о житье-бытье, иногда вместе поднимали по чарке водки. Но ни разу я не просил его об интервью, и в конце концов Стекольников не выдержал: «А почему?» Я честно ему признался: мол, не хочу омрачать наши добрые отношения. Он довольно хмыкнул и уже к «проблеме интервью» не возвращался. Но тут случился юбилей «Атомэнергоремонта» – организации, что выполняет, пожалуй, самые сложные и опасные работы на АЭС. Юбилей отмечался на теплоходе, где судьба вновь свела нас со Стекольниковым. Так уж случилось, мы много времени проводили вместе. И Василий Васильевич «раздобрился»: он согласился поговорить откровенно и о любых проблемах, связанных с атомной энергетикой, и о своей работе в ней.

Прошло совсем немного времени, и Василия Васильевича не стало… Таким образом, эта беседа стала единственной…

Я спросил его:

– Кто вы, Василий Васильевич?

– Интересный вопрос… Но я и сам не знаю: то ли русский, то ли вепс… Это те, кого Чингисхан не завоевывал. Предки из-под Пскова, тех мест, которые всегда считались «истинно русской землей». Там наша деревня. Я долго не мог туда поехать, некогда было, а затем все же добрался до тех мест – красивейшие пейзажи!.. Но вас не это интересует, поэтому отвечу прямо: с 1962 года я был главным конструктором «Гидропресса», ну и директором одновременно. За 25 лет я все сделал своими руками, а потому сейчас фирма выглядит весьма представительно – производственных площадей только 48 тысяч квадратных метров, 19 стоквартирных домов, два детских сада… Настоящая была работа!

– Странное название «Гидропресс»… Почему?

– Условное… Точнее – секретное. Такими мы были с 46-го года, когда начали заниматься реакторами. Если говорить о «сухом остатке», без мелочей, то это ряд исследовательских реакторов, первый в мире парогенератор, затем парогенераторы для сибирских комбинатов – в Красноярске и Томске, потом ВВЭРы, ну и три модификации реакторов для военных моряков – американцы называли их «Альфа», в конгрессе у них тогда даже суматоха началась: почему русские их опередили? Кстати, за эти реакторы мне Героя Соцтруда дали.

– За военные реакторы – Героя, а за ВВЭРы нет?

– Лауреатом стал… «Гидропресс» – это первый контур, то есть «ядерный остров». Тут мы хозяева. В общем, там, где радиоактивность работаем, а если ее нет, то нам неинтересно… Там царствуют другие.

– Как вы стали главным конструктором? Только начните с «нуля»…

– Я закончил техникум в Калинине. Меня всегда влекли тепловозы, паровозы. В институт на тепловой факультет я пошел по иной причине: стипендия там была выше, а я к тому времени остался один – мать и отец умерли. Так что по своему образованию я – котельщик. А учился неплохо, почти с отличием закончил… После института направили нас в «Нефтеаппаратуру». Не спрашивали, тогда нужен был керосин для реактивной авиации. Это в Подольске. Начали мы чертежи чертить. Ребята, начальники отделов, попались хорошие. Первое, что сказали: «Забудь о том, чему учили! Голова есть – вот ею и думай!» В отделе мы по два университета закончили… Нет, не преувеличиваю!.. В ноябре 54-го года после двухмесячной проверки меня и перевели в «Гидропресс». Правда, он тогда без названия был – просто предприятие под номером… И назначили сразу старшим инженером. Зарплату положили большую – 180 рублей. Почему-то стал быстро расти – вскоре уже начальником отдела стал.

– А какая была первая работа?

– Каналы для расхолаживания на подводных лодках. Я кое-что придумал новое, и мне сразу премию дали. Хотя, честно говоря, меня эта тематика особо не интересовала… Однако существовало понятие «надо», а потому делали все, что требовалось. Тем более что я был начальником отдела водяных реакторов, а другие ребята командовали судовыми установками. Но меня бросили на лодки, и что любопытно – получилось! Изобрел я тогда компактную установочку, по-моему, до сегодняшнего дня она используется… А вообще-то первая моя конструкция – колонна высотой 28 метров, весом около 800 тонн. Это для нефтеперегонки. Там нужно было устойчивость ее рассчитать, кольца жесткости и так далее. Я все по формулам рассчитал, а потом смотрю – что-то не так, ну и кое-что добавил от себя. И прав оказался!.. Нет, не перестраховка это, а инженерная интуиция. В нашем деле без нее не обойдешься… В те времена мы «хулиганили». Трубу для нефтеперегонного завода сделали, метров сорок высоты. Мы новую развертку ей придумали, экономия металла большая получилась… А все почему? Мало получали, вот на рацпредложениях, то есть премиях, и держались в молодости. Потом это очень пригодилось в настоящей конструкторской работе – стереотипов не было в голове, все время хотелось новое придумать. Это была, так сказать, подготовка к супернастоящей работе.

– И это время пришло?

– Конечно. Атомная подводная лодка. Семнадцать лет жизни. Представляете, сколько начальников прошло?! А неприятностей?! То вибрации, то перевес… Но все-таки добились! Когда в Кремле на заседании военно-промышленной комиссии меня спросили: «Ну как лодка?» – я ответил: «Будет сделана! Верю, что получится первоклассная субмарина!» Кровью и потом она нам досталась. Когда спускали ее, плакали. Не я один – многие. То ли от счастья, то ли от пережитого, но плакали… Снег шел, ночь – это чтобы враги не засекли! – а мы эту лодку спускаем на воду и плачем, потому что семнадцать лет отдано ей… Я никогда раньше об этом не рассказывал, никому – даже жене, а вам это говорю, чтобы вы поняли, как тяжко достается Звезда Героя. Это только негодяи могут утверждать, что звезды направо и налево раздавали. Может быть, кому-то и доставались они даром, а нам, конструкторам и ученым, каждая из них стоили многих лет пота и крови, и инфарктов, и боли, и бессонных ночей, и всего, чего мы сами себя лишали в жизни, чтобы сделать нужное стране, народу.

– А почему так трудно было эту лодку делать?

– Конкуренция была большая. Н. А. Доллежаль работал, другие главные конструкторы. Они уже академиками стали, Героями. Авторитет у них был большой. К их мнению очень прислушивались, а тут какой-то Стекольников… Надо было доказать, что мы придумали лучше.

– Это было нечто принципиально новое?

– Конечно. Одно дело вода, а у нас совсем новое – металл. И тут же компактность установки, бесшумность и мощность большая. Совсем иной реактор. И лодка получилась «чистая», ее в любом порту принять могут.

– Аварии были?

– Ну как без них… Но если сегодня авария, то завтра я туда лез сам: что случилось? Но это только в нашем реакторе возможно, а у тех – конкурентов – внутрь не сунешься. Альфа-активность у нас: газетой накроешь, и уже безопасно. Гамма-излучения нет…

– Гражданскими реакторами занимались как бы «по совместительству»?

– На свой «личный счет» я записываю – кипящий реактор БОР-60, натриевый – целиком наш отдел делал. Компактный реактор получился… Лодочный – «120-й заказ»… Парогенераторы для Шевченко, и теплообменники тоже… Парогенераторы для БН-600 в Белоярке… ВВЭР-440, ВВЭР-1000 и еще кое-что… И всем этим я горжусь, не зря все-таки сорок лет оттрубил в атомной промышленности.

– Чем отличается конструирование реактора, к примеру, от создания автомобиля?

– Фактически ничем. Законы физики, механики – одни. Единственная особенность именно ядерной части – это остаточное тепловыделение, то есть после остановки реактор продолжает еще очень мощно выделять тепло. Обычную печку остановил, через час-другой она станет холодной, а реактор еще сто лет будет «теплым». А во-вторых, остаточное количество энергии чрезвычайно велико, и ею надо управлять.

– Я думал – радиация?

– Радиационная опасность, безусловно, существует. Это реальность, с которой надо считаться и обязательно учитывать. Однако законы физики, повторяю, действуют, значит, мы обязаны их не бояться, а знать и учитывать. Для этого наука и существует. Надо создавать надежные конструкции. Вот, к сожалению, сейчас я пришел к выводу, что мы не можем видеть деградацию материала во времени. Нет такой науки. Я назвал бы такую отрасль «жизнью материалов». Почему графит только сорок лет работает? И больше никак не получается… В общем, материалы, как и человек, стареют и выходят из строя. Семьдесят лет живем, а двести не получается. Почему? Нет ответа пока на этот вопрос. И для человека, и для материала.

– Вы забыли о Чернобыле. Разве не безопасность главное в атомной энергетике?

– Моей вины в Чернобыле нет… Беда большая случилась в Чернобыле, очень большая, но нельзя спекулировать на трагедии, нельзя!

– Вы говорите о последствиях, а я имею в виду причины аварии!

– Это было хулиганство… То же самое, что ехать на автомобиле без тормозов. Один раз вам все-таки удается добраться до дома, но на следующий вы обязательно попадете в катастрофу. К сожалению, атомщики частенько ездили без тормозов, надеясь, что все обойдется… Для меня ясно: виновны те, кто управлял реактором в Чернобыле. Тут и спорить не следует. Но и сам реактор, конечно, имел крупные недостатки: он разгонялся, то есть, когда аварийные стержни сбросили, вместо того чтобы «захлопнуться», реактор начал «разгон»… В этом вина конструкторов и ученых. И это тоже нужно признать… Но главное все-таки: нельзя было так небрежно обращаться с реактором. Это ведь динамит.

– С вами такое возможно?

– Нет.

– Как вы думаете, что будет с атомной энергетикой через пятьдесят лет?

– Я думаю, что «быстрые реакторы», которые сами воспроизводят топливо, займут должное место в энергетике. А вот насчет термоядерных установок есть сомнения. Там очень сложно с материалами, не все получается. Плюс к этому, в атомной энергетике сделано очень многое: создана необходимая база – от разведки урана до разнообразных установок. И на мой взгляд, это заслуга Ефима Павловича Славского, который много лет руководил нашей атомной промышленностью и который умел думать о будущем…

– Атомная структура сейчас разрушается?

– Делается большая глупость. Не по-хозяйски живем и работаем… Конечно, вопрос вопросов в атомной энергетике – безопасность. Едете на машине или плывете на пароходе – вы не боитесь, хотя можете попасть в аварию и погибнуть. Если задуматься, то вероятность разбиться или утонуть намного больше, чем пострадать от атомной энергетики. Это люди должны понимать, а потом уже они способны делать верный выбор.

– Будучи главным конструктором, вы часто использовали «дубинку»?

– Бывало… Своего близкого товарища пару раз до слез доводил. Я говорю: сделай то-то и то-то. А он в ответ: не мое, мол, дело, а начальника другого отдела. Я настаиваю, а он не соглашается. Тогда я ему объясняю – а мы друзья! – что не могу работать с человеком, который мне не подчиняется, и потому освобождаю от должности.

– И освободили?

– Конечно. А он заслуженный человек, лауреат и мой друг… Все его защищать, оправдывать. Потом он пришел ко мне, расплакался. Я приказ порвал.

– Что-то плакали вы частенько…

– Нервы на пределе были не годами, а десятилетиями!

– Совесть за друга мучает до сих пор, не так ли?

– Нет его уже в живых… Не мог я поступить иначе, потому что дисциплина в нашем деле необходима. И ответственность тоже, а посему приказы главного конструктора надо выполнять…

– Вы побывали на Западе. Если сравнивать их и нас, кому бы отдали вы предпочтение?

– Мы начинали проектировать реакторы буквально с «нуля». Ну, по крайней мере, я. Человека четыре знали, что нужно делать, – Курчатов и его ближайшие соратники. Они как ученые все подсчитали, а нам надлежало делать конкретные конструкции. Со временем пришел опыт и более глубокое понимание тех процессов, что идут в реакторе… А сегодня мне представляется, что наши ученые и конструкторы ни в чем не уступают западным, которые прошли тот же путь, что и мы. В чем-то они добились успехов, опередили нас, но есть немало областей, где им приходится учиться у нас. Так что преклоняться перед Западом я не могу и не хочу. Сотрудничать на равных мы с ними будем, от этого польза всем, ну а если кто-то доказывает, что они «лучше» или мы, то такие люди никакого отношения к науке и технике не имеют. Чаще всего так рассуждают политики. Причем плохие… Я знаю точно: в истории развития атомной энергетики за десятилетия мы никому и никогда не уступали. Этим имеем право гордиться, и голову посыпать пеплом нам не следует…