Воспоминания Цыркова

Название «Департамент проектирования и испытания ядерных боеприпасов» в Минатоме России появилось недавно. А раньше – просто «главк Цыркова», по имени его знаменитого руководителя – Георгия Александровича Цыркова. Работал он здесь много-много лет, а потом до своего последнего дня частенько заглядывал в свой бывший кабинет к преемнику и ученику Волошину, так как после ухода на пенсию Георгий Александрович по просьбе министра остался советником – ведь у него поистине бесценный опыт, огромные связи и непререкаемый авторитет.

Мне посчастливилось взять первое и единственное интервью у Георгия Александровича Цыркова.

В канун гашения газового фонтана в Урта-Булаке министр Средмаша Ефим Павлович Славский разрешил мне, тогда корреспонденту «Комсомольской правды», участвовать в этом эксперименте.

«А сейчас я познакомлю тебя, – сказал он, – с нашим главным „издельщиком“, присмотрись к нему – для журналиста это кладезь! Он все знает об оружии, но что-либо говорить о нем не будет… Имей в виду, что разрешаю все, кроме „изделия“ – к нему ты подходить и близко не имеешь права… Впрочем, не беспокойся: тебя и не подпустят…» – Ефим Павлович рассмеялся, видимо, весьма довольный своей шуткой.

Через несколько минут мы познакомились с Георгием Александровичем Цырковым, начальником самого «секретного» главка министерства. Так уж случилось, у нас сложились добрые отношения. Честно говоря, несколько раз я пытался завязать разговор об оружии, но Георгий Александрович всегда говорил «нет», и его можно было понять, так как его оценки тех или иных ученых и конструкторов, событий, успехов и неудач не могли быть «сугубо личными» – слишком высокую должность он занимал в той «атомной пирамиде», которая сложилась не только в нашей стране, но и в мире. Нести ответственность за программу ядерного вооружения – это слишком тяжкая нагрузка, и ему всегда следует быть осмотрительным: все-таки люди есть люди, а слово начальника главка слишком уж весомо…

Однако взять заветное интервью мне все-таки удалось. Для этого был хороший повод: приближался юбилей Юлия Борисовича Харитона – и я этим воспользовался. Георгий Александрович не мог не сказать добрых слов о Харитоне, а потом беседа потекла шире, хотя опять-таки Цырков не стал говорить с той степенью откровенности, которая до конца раскрыла бы многие страницы истории ядерного оружия. И, пожалуй, в этом он вновь был прав – еще не пришло время, когда обо всех секретах и тайнах можно сообщать общественности. Как и в прошлом, так и сегодня разработка, производство и испытания ядерного и термоядерного оружия остаются одной из самых больших тайн любого государства, где они есть. Да и международные договоры предусматривают нераспространение ядерных технологий – мир слишком хрупок и не так безопасен, как это кажется некоторым..

Итак, наш разговор с Цырковым начался с рассказа о Юлии Борисовиче Харитоне. Я спросил Георгия Александровича:

– Когда вы впервые встретились?

– Это было в 1948 году, когда шла интенсивная работа по созданию первого образца нашего ядерного оружия. Видел я его в настоящем деле, и был он энергичным, придирчивым. Он следил буквально за каждым измерением, тщательно анализировал все направления работы. В общем, Харитон был тогда «везде»! По крайней мере, такое складывалось впечатление, и оно было близким к реальности.

– Где это было?

– В Арзамасе-16. Я как раз приехал туда и попал на тот участок, где шла интенсивная разработка заряда, а потому сразу же с Юлием Борисовичем наладился деловой контакт.

– Чем именно вы занимались?

– Отработкой конструкции первого заряда, причем в натуральных размерах. Многие делали какие-то лабораторные модели и так далее, а я попал в группу, которую возглавлял Захаренков, и там мы занимались так называемой «натурной отработкой».

– В знаменитом «зеленом доме»?

– Тогда он был белым…

– Где охрана была особая, по-моему, низший чин – капитан?

– Верно.

– И Харитон там был все время?

– Конечно. Почти безвыездно.

– Ведь он был руководителем, теоретиком?

– Это неверно. Он всегда был очень талантливым экспериментатором, и его интересовала каждая деталь, каждый экспериментальный метод. А потому его советы всегда были полезны. У него были энциклопедические знания, а потому он мог подсказать, посоветовать любому специалисту и в ядерной физике, и по взрывчатым веществам, и в металлургии. Просто удивительно: насколько у него знания были обширны и во всех областях науки! Это не для красного словца говорю, не потому, что у Харитона юбилей, – это действительно так!

– Но ведь сейчас много пишут и на Западе, и у нас, что первая атомная бомба – это не наше достижение. Мол, все данные добыли разведчики, в частности, подробную информацию о бомбе передал Фукс?

– Да, так говорят, но с этим я согласиться не могу… На своем личном опыте я убедился, что нам приходилось отрабатывать буквально каждую деталь «изделия», причем очень тщательно. Я, естественно, тогда не знал – как и большинство! – что были какие-то материалы от Фукса. Ничего мы не читали, а все делали заново – от «а» до «я». Наверное, Харитон и Щелкин что-то читали… Если Фукс и передал, то голую схему, а ведь вся технология, детали – невероятно сложные. Методы проверок, физические параметры, технология сложнейших измерений и так далее – ничего этого Фукс не передал, да и не мог передать… Иное дело голая схема устройства первой американской атомной бомбы. Значение этих данных, конечно, важное, особенно для того времени, но для того, чтобы сделать первый наш образец, потребовалось развить целый комплекс наук и производств, нужно было оснаститься аппаратурой и многим-многим другим… В то время мы, непосредственные исполнители, считали, что все делаем с самого начала. У нас не было никаких подсказок…

– Как случилось, что вы попали в эту особую группу Захаренкова?

– Я работал в Инженерной академии сухопутных войск, где заведовал кафедрой и лабораторией профессор Покровский. Это был очень талантливый исследователь в области газодинамики и взрывных дел…

– …плюс к этому талантливый художник!

– Верно… И очень интеллигентный симпатичный человек, и я, к счастью, у него работал после окончания МВТУ. Занимался боеприпасами. Когда начали подбирать специалистов в Арзамас-16, то меня пригласили туда. Очевидно, определило то, что я уже был специалистом, а потому сразу попал в группу Захаренкова.

– Все происходящее казалось вам необычным, не так ли?

– Безусловно. Мы понимали, какая огромная задача стоит перед страной – ведь нужно было ликвидировать монополию американцев на ядерное оружие, а потому все работали с полной отдачей. Все – без исключений! Работали до двух, до четырех часов утра, не считаясь с собственными интересами: было лишь одно желание – как можно быстрее сделать эту самую атомную бомбу… О которой, впрочем, никогда не упоминали, может быть, говорили только шепотом, хотя, конечно, все понимали, чем занимаемся… Необычность была в такой работе… Ну, и нам помогала вся страна. Если в лаборатории Покровского все-таки приходилось с трудом добывать аппаратуру, разные материалы, то здесь была «зеленая улица». Работать было интересно и приятно…

– Вы один из немногих, кто был на испытании первой атомной бомбы. Что вы там делали?

– Я был назначен генералом Павлом Михайловичем Зерновым в оперативную группу, которая состояла из трех человек – Егорова, Маслова и меня. Мы в соответствии с графиком обеспечивали подготовку к первому испытанию. На мне лежала ответственность за «научные аспекты подготовки», то есть физические измерения, аппаратуру, подготовку «изделия»… Маслов занимался конструированием, Егоров – опытным производством… Павел Михайлович, очевидно, разглядел во мне неплохого организатора, и в конце концов этот путь и привел меня в начальники Главка Средмаша и Минатома России, который занимается созданием ядерного оружия… Когда я приехал тогда на полигон, то так случилось, что я стал помощником Игоря Васильевича Курчатова по всем делам, связанным с увязкой работы всех подразделений и так далее. Но кроме организаторской работы я еще участвовал в группе Жучихина по подготовке линий подрыва «изделия» на башне. А нами руководил Кирилл Иванович Щелкин.

– Хорошие были времена? Так вы о них вспоминаете?

– Я считаю, что исключительно необычные были годы! Интересно, ответственно, приятно было работать. Мы сознавали, что делаем очень важное и нужное для страны…

– Кто более всего запомнился вам? Знаю, что Зернова вы считаете своим учителем, а другие?

– На испытаниях – Игорь Васильевич Курчатов. Он поражал своей энергией, знаниями, устремленностью… Смотришь в его глаза и чувствуешь, будто какое-то излучение из них идет. Он зажигающе воздействовал на людей… Пожалуй, от Игоря Васильевича в то время осталось самое сильное впечатление.

– Вы встречались и работали с очень многими выдающимися людьми. Расскажите, к примеру, о Кирилле Ивановиче Щелкине. К сожалению, о нем известно мало…

– Глубокий ученый. Он занимался не только теоретическими исследованиями по газовой динамике и ядерной физике, но и умел «перекинуть мостик» к практическим делам. Великолепный экспериментатор, организатор, Он был первым помощником Юлия Борисовича Харитона по разработке ядерного оружия. К сожалению, он заболел, отошел от наших дел и рано умер. Говорят, «сгорел на работе» – это в полной мере относится к Кириллу Ивановичу Щелкину.

– Что с вами было после первого испытания бомбы?

– Я ушел из группы Захаренкова. Был приглашен в исследовательский отдел заместителем к Екатерине Алексеевне Феоктистовой. Это очень известный ученый, специалист по взрывным веществам. В те времена я занимался первыми исследованиями магнитной аккумуляции, которую предложил Андрей Дмитриевич Сахаров. Это прямое преобразование энергии взрыва в магнитную… Проводим первый опыт, но никаких приборов не было, и как убедиться, что мы на верном пути? Действительно ли возможно преобразовать энергию взрывчатки непосредственно в электричество? И тогда я предложил ставить неоновые лампочки… В апреле 1952 года был проведен первый опыт, и он оказался очень удачным – лампочки зажглись. Идея Сахарова подтвердилась. Тогда это все было внове, а сейчас эта область развита, проводятся новые эксперименты, и вот совсем недавно два ядерных центра – Арзамас-16 и Лос-Аламос – начали работать вместе.

– А дальше?

– Создавался новый «Объект». На Урале…

– Стоп! А разве к водородному оружию вы не имели отношения?

– У вас информация хорошо поставлена… Действительно, я занимался и подготовкой первой водородной бомбы, участвовал в испытаниях.

– Страшно было во время взрыва?

– Нет. Я находился в каземате, откуда шло управление взрывом. Это в десяти километрах от эпицентра… Все эффекты известны, и мы их ощутили. Но все-таки главное впечатление – мы вышли после прохода ударной волны и увидели огромное красное облако. Оно висело над нами, страшное, необычное… Мы сели в машины и уехали, там нельзя было оставаться…

– Вы принимали участие практически во всех испытаниях?

– Я попытался как-то подсчитать, но так и не получилось… Сто или сто пятьдесят, а может быть, и триста – не помню… Надо как-нибудь обратиться к «режиму», там есть списки участников каждого эксперимента… Впрочем, зачем их загружать ненужной работой?!

– Как вы попали на Урал, в Челябинск-70?

– Можно считать, случайно. Приезжаю в Москву, захожу в министерство – тут у нас свои дела были по новой аппаратуре – и встречаю Щелкина. Он и говорит сразу, мол, хочу предложить тебе должность первого заместителя… «Согласен?» – спрашивает. «С вами хоть на край света!» – отвечаю. Так и состоялся мой перевод на Урал.

– А зачем потребовалось создание второго ядерного центра?

– Тогда первым секретарем ЦК партии был Никита Сергеевич Хрущев. И он посчитал, что Арзамасу-16 нужен дублер. Тогда в мире не все было гладко. 55-й год… Разгар «холодной войны», и была реальная опасность, что она перейдет в «горячую»… В этом случае «Объект», то есть Арзамас-16, может быть уничтожен, и страна останется без создателей ядерного оружия, и некому будет его обслуживать, осуществлять авторский надзор и так далее. Мне кажется, именно потому и было принято решение о Челябинске-70. И второе: любая монополия вредна, без соревнования можно завести ту или иную отрасль в тупик. И научные разработки и конструкторские работы идут гораздо медленнее, чем при конкуренции или соревновании, как мы тогда говорили. И действительно, когда появилось два института, то началось творческое соревнование идей, способов решения тех или иных конструкций, методик… Я считаю, что появление центра на Урале принесло огромную пользу развитию ядерного оружейного комплекса.

– Георгий Александрович, чем современное ядерное оружие отличается от того, что вы создавали в начале пятидесятых?

– Разница огромная, прогресс очень большой. Я не буду вдаваться в какие-то конструктивные особенности, могу только сказать, что вес и объем при равной мощности отличаются в десятки раз… Автоматика, которая обеспечивает подрыв, резко, неузнаваемо изменилась… К примеру, блок автоматики, который обеспечивал выдачу сигналов на заряд, весил раньше триста килограммов, а теперь полтора… Вот такой прогресс! Ведь изменилась элементная база, и в развитие этой области науки и техники сделали огромный вклад наши ученые и конструкторы. Не только в ядерной технике, но и в целой отрасли… Так что отличие очень большое. Я уж не говорю о широком выборе «изделий», выполняющих строго определенные функции… Прогресс виден не только в цифрах, достаточно побывать в музее ядерного оружия в Арзамасе-16 и Челябинске-70 и сравнить с теми блоками, которые иногда показывают по телевидению, – тут уж не надо быть специалистом…

– Логичен следующий вопрос: что такое, с вашей точки зрения, ядерное разоружение?

– Если по-настоящему его проводить, то нужно не только разобрать ядерную боеголовку, но и перевести плутоний и уран в такое состояние, чтобы их нельзя было использовать в оружии вновь. Тогда можно говорить о полном разоружении. Но я считаю, что на это мы пока пойти не можем, так как обстановка в мире сложная и опасная. Есть много так называемых «пороговых стран», которые могут выйти на испытания и создание ядерного оружия. Эти страны хорошо известны. Может быть, совершенные «изделия» они и не смогут сделать, но «примитивные» им вполне по силам… Я считаю, что ядерное оружие должно существовать. Впрочем, так оно и будет – система самозащиты государства требует сохранения определенного количества «изделий».

– Думали ли вы, что когда-то ядерное оружие может быть использовано?

– Мы всегда считали, что оно у нас предназначено только для ответного удара. Никто из нас и не помышлял, что мы «агрессоры», этакие «ядерные монстры», которые способны нанести удар первыми. Ничего подобного! И работали так, и многого лишили себя в жизни только потому, что понимали – оборона страны, нашей Родины зависит от нас. Такая политика нам была понятна…