«По блату под купол цирка не полезешь…»

Кирилл Иванович Щелкин – один из главных персонажей Атомного проекта СССР. Он был первым заместителем главного конструктора и научного руководителя создания оружия Ю. Б. Харитона. Вместе с ним, И. В. Курчатовым, Я. Б. Зельдовичем он получал Звезды Героя, Сталинские премии и все остальное, что к ним прилагалось.

Что же произошло потом? Почему выдающийся ученый ХХ века Кирилл Иванович Щелкин так и не стал академиком – он был избран только членом-корреспондентом Академии наук СССР? Почему он ушел из руководителей Уральского ядерного центра, который сам и создавал? Наконец, что стало причиной того, что его юбилеи практически не отмечались? И, наконец, почему он оставил Атомный проект намного раньше, чем это сделали его коллеги академики Я. Б. Зельдович и А. Д. Сахаров?

Много вопросов рождается, когда знакомишься с судьбой и жизнью великого ученого и конструктора…

Уже четыре десятка лет я занимаюсь историей создания нашего ядерного и термоядерного оружия. Очень многие люди рассказывали мне и о Кирилле Ивановиче. Однажды довелось повстречаться и с ним. Это случилось незадолго до его кончины, но разговор наш шел только об учебнике, который он написал тогда. Естественно, ни слова об Атомном проекте! В середине 60-х секретность была столь же беспощадна, как и при Берии. Практически ничего по отношению к тайнам ядерного оружия не изменилось… Впрочем, как и сейчас…

Итак, мне многое было известно о Щелкине. И тем не менее на те вопросы, которые я перечислил чуть ранее, убедительных ответов я не получал.

Но наконец-то пришло время, когда «пелена режимности и тайны» начинает понемногу таять. Тому способствует снятие секретности с ряда документов Атомного проекта СССР, а также, в частности, воспоминания сына Кирилла Ивановича Щелкина, которые он мне подарил. Он назвал их символично: «Апостолы атомного века». Воспоминания изданы тиражом 500 экземпляров – это намного меньше, чем в свое время издавалась литература «для служебного пользования». Времена проходят, но нравы, оказывается, не меняются…

Он никогда не надевал все свои награды. Во-первых, особых поводов для этого не было, а во-вторых, не считал нужным выделяться – интеллигентность была в крови, хотя происхождение у него сугубо крестьянское. Но однажды Звезды все-таки прикрепил к пиджаку. До этого всегда говорил: «Не хочу делать в костюме дырки!» – и этой шуткой прикрывал прирожденную скромность. Но тут случай был особый. Начался съезд партии. Щелкин был избран на него делегатом. Здесь он встретил И. В. Курчатова и Б. Л. Ванникова. Те пришли на открытие съезда со всеми регалиями. Они упрекнули Щелкина, мол, он не уважает съезд – Родина наградила его, а он как будто стыдится этого… На следующий день Щелкин надел свои три Звезды, ну а лауреатские медали все же оставил дома. А Курчатов и Ванников свои награды сняли, и теперь единственным среди делегатов трижды Героем ходил Кирилл Иванович… Впрочем, после перерыва он Звезды снял: не хотел выделяться. Это был его принцип в жизни.

Но не выделяться он не мог: слишком велик был талант, который и привел его на Атомный Олимп.

В истории с наградами «последняя точка» была поставлена сразу же после смерти К. И. Щелкина. Звезды Героя, лауреатские знаки, ордена и медали забрали. Сказали, что не положено оставлять в семье. Одним можно, другим же нельзя? Странно, не правда ли?

Это не единственная странность, связанная с именем Щелкина.

Впрочем, к такого рода событиям сам Кирилл Иванович относился спокойно. Он часто повторял: «По блату под купол цирка не полезешь». А потому, когда выпадал свободный вечер, обязательно бывал в цирке и в Большом театре. К сожалению, за короткую жизнь таких вечеров было очень немного…

Всего 12 человек в стране знали обо всех аспектах создания ядерного оружия. Первым был Сталин, вторым – Берия, далее Курчатов, Харитон, несколько министров и, наконец, Щелкин. Кирилла Ивановича привлек к проекту Курчатов по рекомендации Зельдовича. Оказалось, что в стране лишь один человек – заведующий лабораторией в институте, которым руководил академик Н. Н. Семенов, – все знал о «внутренних механизмах взрыва». В 1932 году он был принят в институт лаборантом, а через шесть лет ученый совет, присуждая ему ученую степень, констатировал: «Работа К. И. Щелкина является крупным шагом вперед в науке о горении и показывает, что диссертант обнаружил не только высокую квалификацию в области горения и большое экспериментальное мастерство, но и, выдвинув оригинальную и весьма обоснованную новую теорию возникновения детонации, показал себя сформировавшимся самостоятельным ученым».

Его докторская диссертация открыла путь для создания мощных реактивных и ракетных двигателей, а также оказалась необходимой для разработки ядерного оружия.

Но между кандидатской и докторской диссертациями пролегла война.

Кирилл Щелкин ушел на фронт добровольцем. Он отказался от «брони». Воевал под Курском, потом защищал Москву. Кандидат наук был рядовым во взводе разведки. Но уже в начале 1942 года Щелкин был отозван в свой институт, который находился в Казани. Авиации были необходимы реактивные двигатели, и без специалиста по теории горения и детонации обойтись было нельзя.

Как только Атомный проект начал набирать обороты, выяснилось, что без Щелкина создать бомбу не удастся. И заведующий лабораторией института сразу стал первым заместителем главного конструктора.

Курчатов с великим уважением относился к боевому прошлому своего товарища. Иногда шутил: «Наше дело солдатское, сказал генералу „кругом“ – он и побежал». Поистине, в Атомном проекте они были маршалами.

Жаль, что «ракетные дела» Щелкина чаще всего остаются «безымянными» – на его работы не принято было ссылаться. Да и к чему считаться с человеком, у которого в пропуске было записано, что он является «агентом по снабжению Волжского речного пароходства»?! Правда, по такому пропуску можно было пройти везде – даже в ЦК партии и на Лубянку. Но об этом знали только его хозяин и несколько «посвященных», чего, впрочем, было вполне достаточно, чтобы молниеносно решать любые вопросы по «снабжению Волжского пароходства» или «Приволжской конторы», как официально именовался тогда Арзамас-16.

Для ракетчиков работы Щелкина оставались безымянными. Все-таки это огорчало ученого. Его сын свидетельствует:

«Я никогда не слышал от отца никаких претензий к разработчикам реактивных и ракетных двигателей, которые, пользуясь результатами его научных исследований, очень редко делали ссылки на его работы. Только однажды, уже в начале 60-х годов, был такой эпизод. Целый день отец сосредоточенно о чем-то размышлял, прогуливаясь, не садясь за письменный стол, что было необычно. Наконец он обратился ко мне: „Сделал исключительно красивую работу. Знаю, она очень нужна разработчикам ракетных двигателей. Они никогда до этого не додумаются. Рука не поднимается публиковать ее. Опять используют и не сошлются на автора“. Это был единственный случай, когда прорвалась, видимо, накопившаяся за многие годы обида…»

К сожалению, даже С. П. Королеву не удалось сообщить о «ракетном» авторстве Щелкина. Я имею в виду «Ивана».

Это было «изделие 202». Мощнейшая термоядерная супербомба – весом 26 тонн, длиной восемь метров, диаметром два метра. Специально для нее была создана парашютная система. Ясно, что она была повышенной надежности. Щелкин «принял ее для своих изделий» – это была лучшая рекомендация для Сергея Павловича Королева. Он взял ее для своих космических аппаратов, которые возвращали с орбит пилотируемые корабли.

А знакомство двух великих конструкторов началось с конфликта.

К. И. Щелкин еще при создании первого образца атомной бомбы поставил перед своими сотрудниками необычайно сложную задачу, сформулировав ее предельно просто: «при любой ситуации, при любом отказе любого узла система управления подрывом должна сработать!» Было придумана так называемая «двухканальная система управления». По требованию Щелкина испытатели на стендах включали ее миллион раз. И ни единого отказа!

Надежность системы подрыва в конце концов обеспечивала безопасность ядерных «изделий». Ю. Б. Харитон и К. И. Щелкин считали, что это одно из главный условий при создании оружия. Да, их требования подчас были жесткими, казались, излишне усложненными и «мелочными», но в Атомном проекте слово конструктора было законом, который неукоснительно соблюдался. Благодаря этому за всю историю нашего атомного оружия с ним не случалось катастроф.

С. П. Королев и К. И. Щелкин вместе работали над созданием ракетно-ядерного оружия, способного достигать территории США. На ракету Королева устанавливалась водородная боеголовка. Но Кирилл Иванович узнал, что система управления ракеты одноканальная, и тут же заявил Сергею Павловичу: «Я заряд на твою ракету не поставлю, пока не сделаешь систему управления двухканальной, как у заряда. Твоя ракета не обеспечивает ни безопасности, ни надежности».

Королев «разбушевался»: мол, не дело атомщиков учить ракетчиков! Его «гнев» был объясним: он обещал Н. С. Хрущеву сделать ракету в этом году, а теперь сроки приходилось передвигать минимум на полгода.

Конечно же, Щелкин настоял на своем – на него ничьи эмоции не действовали…

Он рассказывал сыну:

«И знаешь, как Королев благодарил меня потом. Он был поражен, что ракеты стали летать не только надежнее, чем ожидалось, но и точнее. Оказывается, всегда работал именно тот из двух каналов управления, который точнее нацеливал ракету. И главное, рассказывал Королев, что американцы в то время до этого не доперли. Их ракеты стали чаще падать, чем королёвские…»

Но вернемся в весну 47-го, когда на двух ученых – Ю. Б. Харитона и К. И. Щелкина – была возложена ответственность за создание атомной бомбы. Все остальные в КБ-11 подчинялись им. Первый заместитель главного конструктора К. И. Щелкин был одновременно начальником научно-исследовательского сектора, в который входило 10 лабораторий, теоретический отдел, возглавляемый Я. Б. Зельдовичем, и все полигоны КБ-11.

Феликс Щелкин в своих «Воспоминаниях» так описывает начало работ в Арзамасе-16, куда он приехал вместе с отцом. Позже он станет специалистом по ядерному оружию, а потому его описания событий не только верны, но и профессионально точны:

«В схеме атомной бомбы можно выделить пять блоков вопросов, которые предстояло решить „с нуля“. Были только вопросы, ответов не было.

Разработка теории атомной бомбы, включая несуществующую пока теорию сходящейся сферической детонации. Руководитель Яков Борисович Зельдович.

Решение задачи по сферически симметричному сжатию плутония до критической массы. Руководитель Кирилл Иванович Щелкин.

Определение критической массы плутония. Руководитель Георгий Николаевич Флеров.

Разработка нейтронного запала. Этой разработкой захотели заниматься все. Было предложено 20 вариантов. После экспериментальной проверки был выбран вариант, предложенный Харитоном и Щелкиным. Он и вошел в конструкцию… Не могу не отметить интересного совпадения. В этом устройстве использованы три великих открытия. В 1911 году открыто атомное ядро, в 1932 году открыт нейтрон, в 1938 году открыто деления атомного ядра урана нейтроном. В 1911 году родился Щелкин, в 1932 году Щелкин принял решение посвятить себя науке физике, в 1938 году, защитив кандидатскую диссертацию, Щелкин стал дипломированным ученым, готовым „включиться“ в атомную проблему…

Разработка конструкции узлов и атомной бомбы в целом. Руководители Николай Леонидович Духов и Владимир Иванович Алферов…

…Полную информацию о работе всех коллективов имели Щелкин и Харитон, которые и обеспечили выполнение задания Родины в кратчайшие сроки. Хотя Харитон и Щелкин работали „по всему диапазону проблем“, Юлий Борисович больше тяготел к теории, а Кирилл Иванович – к эксперименту».

Теперь понятно, почему Щелкин последним покидал вышку, на которой была установлена первая атомная бомба.

Характер у Щелкина был крутой, а потому Лаврентию Берии с ним было нелегко. Конечно, всемогущий министр знал о каждом шаге Кирилла Ивановича. В Арзамасе-16 у него были осведомители, которые напрямую докладывали «шефу» обо всем. Причем делали это гораздо быстрее, чем службы самого КБ-11. Бывало, что Берия звонил о каком-то происшествии, случившем в КБ, директору П. М. Зернову раньше, чем он о нем узнавал от своих подчиненных. Ну а Щелкин это «всевидящее око Берии» почувствовал на себе, когда однажды вернулся из командировки и ехал домой на троллейбусе. Случилась авария, Кирилл Иванович получил множество ушибов. Берия сразу же узнал о случившемся и приказал, чтобы отныне Щелкина возил на машине лично один из его заместителей. Некоторое время на вокзале Щелкина встречал сам Кобулов – «правая рука» Берии.

Шеф Атомного проекта относился Щелкину с великим уважением. В частности, и за то, что Кирилл Иванович в глаза говорил, что думал, и всегда защищал своих сотрудников.

Два полковника МГБ охраняли Щелкина днем и ночью…

Казалось бы, великое доверие оказано было тем, кто создавал ядерное оружие. Но тем не менее у каждого был «дублер». Это на тот случай, если испытания первой атомной бомбы оказались бы неудачными. Судьба руководителей КБ-11, и в первую очередь Харитона и Щелкина, наверняка оказалась бы трагичной.

Кстати, «дублер» Щелкина приехал на полигон в августе 1949 года. Во время испытаний он был не нужен, а потому Щелкин распорядился отправить «дублера» назад в Арзамас-16. Кириллу Ивановичу намекнули, что так распорядился сам Берия. Но Щелкин был непреклонен: «лишние люди здесь не нужны!» Его приказы во время испытаний все обязаны были выполнять немедленно.

Зернов, Щелкин, два фотографа и дозиметрист на легковой открытой машине поехали в эпицентр взрыва. Им нужно было подготовить подробный отчет, а потому они должны были увидеть все собственными глазами.

«После душа все сели за обильно уставленный едой стол, – рассказывал много лет спустя сыну Кирилл Иванович. – Перед каждым стояла бутылка водки. Задача одна – выпить как можно больше. Врач следил за теми, кто мало пил, и подливал. Водкой пытались снизить самую большую опасность пребывания людей в зараженной местности. Участники „поездки“ знали обо всех опасностях, подстерегавших их, и постарались их избежать».

Но радиация все-таки настигла практически всех, кто слишком тесно был связан с оружием. И. В. Курчатов, П. М. Зернов, К. И. Щелкин и многие другие ушли из жизни, хотя им не было и 60 лет…

За создание первой атомной бомбы К. И. Щелкин был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Это случилось в 1949 году. В 1951-м и 1953 годах ему еще дважды даются Звезды Героя. В 1953 году он избирается членом-корреспондентом Академии наук. Через два года он становится научным руководителем и главным конструктором второго ядерного центра, который создается на Урале. В 1958 году за создание новейших образцов термоядерного оружия ему присуждается Ленинская премия. Казалось бы, жизнь складывается прекрасно… Но между руководством страны и некоторыми ядерщиками возникает конфликт. К сожалению, о нем почти ничего не известно. И сегодня государственные архивы тщательно хранят его детали. Тем более что главные фигуры в этом противостоянии – Игорь Васильевич Курчатов и Кирилл Иванович Щелкин с одной стороны, а с другой – Никита Сергеевич Хрущев.

Первым масштабы ядерного безумия, захватившего США и СССР, понял и оценил Игорь Васильевич Курчатов. Он был потрясен последствиями взрыва водородной бомбы. Они, физики, выпустили на волю ядерного дьявола, и Курчатов почувствовал, насколько опасно это для цивилизации. Он последовательно и настойчиво говорил о ядерном разоружении. Он выступал против новых испытаний, доказывал, что создавать супербомбы нет необходимости. Его активно поддерживал Щелкин. В Челябинске-70 он ориентировал всех на создание миниатюрного и компактного ядерного оружия. Именно таким оно поможет сдерживать любого агрессора, да и не потребует огромных средств.

Но Хрущев хотел показать американцам «кузькину мать», и среди сторонников этого было немало выдающихся физиков. В том числе и А. Д. Сахаров. По его мнению, создание сверхбомбы поможет политикам понять гибельность атомной гонки. Частично размышления Андрея Дмитриевича оказались верными: после большого взрыва на Новой Земле было подписано соглашение о запрещении испытаний в атмосфере, на воде и под водой. Однако ядерная гонка не прекратилась: она ушла «под землю»… Так что в конце концов правыми оказались Курчатов и Щелкин. Оба они «впали в немилость» у Хрущева.

Больной Курчатов полетел в Крым, где отдыхал Хрущев, чтобы доказать: нельзя продолжать ядерную гонку, оружия вполне достаточно для обороны страны, необходимо силы физиков переключить на решение других, гражданских проблем. Однако Никите Сергеевичу казалось, что его авторитет в мире повысится только в том случае, если военная мощь страны будет возрастать. Согласиться с Курчатовым он не мог, тем более что вокруг него слишком много было «ястребов». Именно ядерная и ракетная программы загоняли экономику в тупик, но пока этого не было видно. Триумф в космосе кружил голову, и не только Хрущеву.

Он уже не воспринимал разумные возражения ученых. И одним из первых это ощутил на себе Щелкин.

Его утверждали научным руководителем и главным конструктором будущего ядерного центра на Урале на заседании Совета министров СССР. Н. С. Хрущев сказал, что недавно говорил с первым секретарем Челябинского обкома и обо всем договорился. Мол, ядерному центру выделяют новый цех большого завода и квартиры для сотрудников в новых кварталах города. Никита Сергеевич был доволен собой: он уже обо всем позаботился, да и средства будут сэкономлены. И каково же было его удивление, когда только что назначенный Щелкин резко возразил: если такое предложение пройдет, то он просит освободить его от должности немедленно! Хрущев вскипел, обругал министра Славского за «плохие кадры, которые считают себя умнее всех», и ушел с заседания. Вместо себя он оставил А. И. Микояна, бросив ему всего лишь одну фразу: «Дай ему все, что он просит, через год я поеду на Урал, специально заеду на объект, и тогда он мне ответит за срыв специального правительственного задания».

Хрущев в Челябинск-70 не приезжал. Но конфликт с Щелкиным разгорелся по иному поводу – о судьбе оружия. А Микоян хорошо запомнил то заседание и поведение на нем Щелкина. Через пять лет он «припомнил» это Кириллу Ивановичу. На заседании правительства утверждалась персональная пенсия К. И. Щелкину. Предлагалась 400 рублей в месяц. Но выступил Микоян. Он сказал: «Мне гораздо больше лет, я работаю на гораздо более ответственной работе и на пенсию не прошусь, поэтому предлагаю утвердить пенсию в размере 200 рублей». Естественно, с ним все согласились. К сожалению, мелочность была присуща тем, кто старался оставаться ближе к власти. И мстительность. Микоян был прекрасно осведомлен о конфликте между Щелкиным и Хрущевым.

По сути дела, научный руководитель и главный конструктор Челябинска-70 «отказался» работать над новым сверхмощным оружием, которое так было необходимо Хрущеву. Он активно поддерживал Курчатова, который центр своих интересов перенес на термоядерные исследования. Для руководства новой программой в Институт атомной энергии он пригласил Щелкина. Тот с радостью согласился. Однако Хрущев не разрешил Кириллу Ивановичу покинуть Челябинск-70.

Смерть Курчатова оставила Щелкина в одиночестве. Конфликт с Хрущевым, с руководством министерства нарастает. И Кирилл Иванович решает «уйти», так как оставаться на своем посту значит поставить под удар весь коллектив Челябинска-70.

Он ложится в больницу, оформляет инвалидность и уходит на пенсию. Ему было в этот момент 49 лет.

Чиновники «вычеркивают» его из Атомного проекта. Юбилеи Щелкина – 50, 60, 70 и 80 лет со дня рождения – не отмечаются ни в министерстве, ни в Академии наук. Каждому дважды Герою, а тем более – трижды Герою, положено на родине устанавливать бюст. Это делалось всегда помпезно, с широким размахом. Но два человека были лишены такой привилегии – И. В. Сталин и К. И. Щелкин. Если в отношении первого все понятно, то почему великий русский ученый и конструктор оказался среди «изгоев»?!

Бюст Кириллу Ивановичу все-таки был открыт в Тбилиси в 1982 году. По какому-то чудовищному совпадению, в это же время был установлен бюст И. В. Сталину в Гори. Оказывается, их имена оказались вместе в одном постановлении Совета министров СССР.

Судьба непостижимым образом соединяет добро и зло, гениев и злодеев, величие и подлость. А может быть, это и называется «жизнь»?!

Кирилл Иванович иногда рассказывал сыну о своей юности. В частности, о том, как он работал в Крыму летом в одном из хозяйств, где выращивали яблоки. Их поставляли ко двору одного из монархов Европы еще с ХIХ века. Было обязательное условие: если хотя бы одно яблоко будет порченое, то вся партия не оплачивается. За качеством товара следил один человек. Перед отправкой ящиков с яблоками он медленно проходил между ними. Он принюхивался к яблокам. Иногда тросточкой указывал на ящик, где начинало гнить яблоко. Ящик удаляли. Такой контроль был весьма эффективен: много лет не было ни единой рекламации! При новой власти ради «экономии» старика уволили, мол, работает всего лишь один день в году, а получает много денег. Первый же отправленный на Запад заказ был там забракован, а следовательно, и не оплачен. Затем договор вообще был прерван, и валюта перестала приходить в страну.

В истории Атомного проекта Кирилл Иванович Щелкин напоминает мне того «контролера яблок», который был незаменим в своем деле. Без сомнения, если бы великий ученый и конструктор в 1960 году не ушел из Челябинска-70 и вообще из этой области, порченных «атомных яблок» было бы гораздо меньше!

Никогда не соглашусь, что незаменимых людей нет. Эту ложь придумали те люди, которые пытались превратить страну в гигантскую бездушную машину, где каждый из нас был бы только «винтиком» или «гайкой». К счастью, такие люди, как К. И. Щелкин, примером своей жизни и борьбы показывают, что подобное невозможно. По крайней мере, в России…