«Реактивный двигатель С»

9 апреля 1946 года было принято совершенно секретное («Особая папка») постановление Совета министров СССР № 805–327сс/оп. В нем говорилось:

«1. Реорганизовать сектор № 6 Лаборатории № 2 АН СССР в конструкторское бюро при Лаборатории № 2 АН СССР по разработке конструкции и изготовлению опытных образцов реактивных двигателей.

2. Указанное бюро впредь именовать Конструкторским бюро № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР.

3. Назначить:

т. Зернова П. М., заместителя министра транспортного машиностроения, начальником КБ-11 с освобождением от текущей работы по министерству;

проф. Харитона Ю. Б. главным конструктором КБ-11 по конструированию и изготовлению опытных реактивных двигателей…»

Спустя три года, четыре месяца и 20 дней первый экземпляр «реактивного двигателя» был не только сконструирован и изготовлен, но и испытан на полигоне, что неподалеку от Семипалатинска.

Это была первая советская атомная бомба РДС-1.

Аббревиатура «РДС» расшифровывалась по-разному.

«Реактивный двигатель С» – официально, так значилось в документах из-за жесточайшей секретности.

«Реактивный двигатель Сталина» – так думали многие…

«Россия делает сама» – такой вариант предложил Кирилл Иванович Щелкин, и это понравилось как испытателям, так и начальству.

События, связанные с испытанием первой атомной бомбы в нашей стране, привлекают свое внимание не только уникальностью самого испытания, но и тем, что вокруг него родилось множество легенд и мифов. Сотни книг издано на Западе, и каждой из них происходящее в те годы в СССР описывается по-разному. И это естественно, так как до недавнего времени все связанное с Атомным проектом было защищено стеной секретности. Она была настолько прочной и надежной, что лишь крохи информации о реальных событиях просачивались сквозь нее, а главное оставалось неизвестным.

И вот только сравнительно недавно начали публиковаться материалы из «Особой папки», появились воспоминания участников тех событий – к сожалению, их осталось уже немного. А потому свидетельство каждого из них – уникальный документ Истории.

Недавно мне довелось познакомиться с воспоминаниями офицеров Советской армии, которые начали работать на ядерном полигоне еще в 40-х годах. Они были участниками и свидетелями взрыва РДС-1 29 августа 1949 года. А потом вся их жизнь была связана с испытаниями ядерного оружия. Они стали полковниками и генералами, командовали специальными частями и подразделениями, но тогда, в 49-м, воинский путь молоденьких лейтенантов (реже это были офицеры более высокого звания) только начинался…

Обычно о событиях Атомного проекта рассказывают ученые и конструкторы, и тем ценнее воспоминания тех, кому армейские уставы и приказы предписывают молчать. К счастью, им теперь разрешили говорить.

Итак, слово ветеранам…

С. Давыдов: На полигоне наша группа сразу же поселилась на опытном поле в одном из подопытных домов – жилья для всех еще построить не успели. Как выглядело в то время опытное поле? В центре, на месте будущей стальной башни, установлена деревянная веха. По двум взаимно перпендикулярным направлениям от вехи, по северо-восточному и юго-восточному радиусам, вытянулись цепочками странные по виду приборные сооружения. Созданные из железа и бетона, эти монолитные глыбы напоминали две стаи гусей, сходящиеся к центру площадки. Массивные треугольные основания (контрфорсы) высотой около десяти метров, над которыми вытягивались в виде «шеи» десятиметровые стальные трубы большого диаметра. На концах труд установлены «клювы» – сигарообразные контейнеры, повернутые к центру. Сооружения, стоявшие далее полутора километров от вехи, имели основание в виде прямоугольной призмы с такой же шеей и таким же клювом, что делало их похожими более на гигантских ящеров или крокодилов, важно вышагивающих по дну пересохшего моря. Около каждого «ящера», несколько впереди, стояли «детеныши» высотой несколько метров – такие же сигарообразные контейнеры, укрепленные на монолитных железобетонных «волнорезах». В сигарообразных контейнерах устанавливались приборы для измерения параметров ударной волны. Сооружения находились на дистанциях 500, 600, 800, 1200, 3000, 5000 и 10 000 метров от центра взрыва. Дистанции выбраны из соображения, что при переходе от одной дистанции к следующей избыточное давление во фронте ударной волны изменяется вдвое. Ближние (до 1200 м) сооружения («гуси») служили только для исследования ударной волны, в «ящерах» же размещались еще и кино- и фотоаппаратура, спектрографы, измерители теплового импульса.

В. Алексеев: В книге Г. Д. Смита был приведен единственный в то время снимок светящейся области первого американского ядерного взрыва, когда изделие взрывалось на стальной башне. На этом снимке на границе соприкосновения с поверхностью земли светящаяся область оказалась искривлена. М. А. Садовский, Г. Л. Шнирман и другие специалисты на основе этого снимка предположили, что так же может быть искривлен и фронт ударной волны. «Гуси» и «ящеры» предназначались для проверки этой гипотезы.

С. Давыдов: По обоим радиусам на дистанции 1200 м были сооружены громадные подземные казематы. В них устанавливались приборы для регистрации мгновенных потоков гамма- и нейтронного излучений. Это были подземные «дворцы», великолепно отделанные, просторные, с вентиляцией, санузлами, хорошим освещением, с массивной железобетонной дверью на роликах, с засыпанным песком аварийным выходом-колодцем. Предполагалось, что в момент взрыва в них будут находиться люди, которые в случае неблагоприятной обстановки с точки зрения радиоактивного загрязнения окружающей местности должны были прожить в них несколько суток. Были определены офицеры, которым надлежало оставаться в сооружениях. Непосредственно перед взрывом от такого эксперимента отказались… У шлагбаума нашей площадки в качестве контролеров появились капитан и старший лейтенант, как говорили – бывшие тюремщики. Не был обойден вниманием и командный пункт – сюда в качестве надзирателя за работой приставили генерал-лейтенанта внутренних войск Бабкина. Мне было лестно, что нас контролирует человек в столь высоком звании, сам-то я был в звании инженер-майора.

Б. Малютов: Опытное поле представляло собой сравнительно ровную площадку около 400 кв. км. В центре площадки была построена металлическая башня высотой 30 м, на которой устанавливалось «изделие». Опытное поле было обнесено проволочным заграждением радиусом 10 км и постоянно охранялось по периметру. Все поле было разделено на сектора, в которых размещалась боевая техника, вооружение и различные инженерные сооружения… По северо-восточному радиусу выставлялась открыто на местности основная группа животных – лошадей, овец, поросят, собак, морских свинок, белых мышей. Большая группа животных находилась в боевой технике и инженерных сооружениях: в танках, траншеях, на артиллерийских позициях, в ДОТах, а также в двух трехэтажных домах и промцехе, построенных на дистанциях 800, 1200 и 1500 м по северо-восточному радиусу.

В. Алексеев: В то лето, как я помню, Курчатова при посещении им лабораторий можно было очень часто видеть с книгой Г. Д. Смита, которую он носил под мышкой. В этой книге-отчете о разработке атомной бомбы в США его не могли не интересовать и сведения по методам наблюдения быстрых частиц при ядерных реакциях, и данные о запаздывающих нейтронах, образующихся при делении урана. По-видимому, представляла интерес и информация об организации подготовки взрыва, описание физической картины самого взрыва, а также наблюдения за его последствиями.

С. Давыдов: Игорь Васильевич почти ежедневно проводил совещания ученых и руководящих работников. Совещания проводились чаще всего в гостинице, в рабочем кабинете Курчатова. На нескольких совещаниях присутствовал и я – Курчатова интересовала подготовка командного пункта. Обсуждались вопросы постановки измерений. У ученых почти каждый день возникали новые идеи и предложения, заставлявшие офицеров перемонтировать приборные сооружения. В конце концов бесконечные переделки стали угрожать срывом сроков подготовки опытного поля. Лучшее становилось врагом хорошего. Курчатов с радостью принял предложение М. А. Садовского, рекомендовавшего с такого-то числа все новые идеи «топить в батальонном сортире». Иначе от натиска ученых никак не удавалось избавиться. Теперь, когда недогадливый ученый выступал с новым проектом, Игорь Васильевич, хитро улыбнувшись и оглядев присутствующих, после короткой паузы вопросительно произносил: «Топить?..» На полигон прибыл член Политбюро ЦК ВКП(б) министр внутренних дел СССР Л. П. Берия. Генерал Мешик назвал его «вторым человеком государства», первым считался И. В. Сталин. Министр познакомился с полигоном и посетил командный пункт. Берии очевидно понравился АП, и он заявил, что во время взрыва будет находиться в аппаратной. Такое решение меня сильно расстроило; и без его присутствия обстановка в аппаратной обещала быть напряженной. Щелкин согласился со мной. Но как заставить министра изменить свое решение? Посоветовались с генералом Бабкиным и решили написать еще одну инструкцию, по которой в аппаратной во время сеанса не должно быть никого, кто не занят непосредственно работой, и что аппаратная изнутри запирается на крючок. Инструкцию утвердил И. В. Курчатов. Забегая вперед, скажу, что мы действовали по инструкции, и Берия и не пытался проникнуть в аппаратную.

В. Алексеев: К раннему утру 29 августа стало известно, что ожидается ухудшение погоды, резкое усиление ветра, возможно появление грозовых облаков. Руководителей испытания беспокоила возможность грозовых разрядов вблизи башни, на которой было установлено и подготовлено к взрыву изделие. Несмотря на устроенную вокруг башни грозозащиту, возникло опасение, не приведут ли грозовые разряды к несанкционированному подрыву изделия. Поэтому ранним утром 29 августа 1949 года с учетом ожидаемой метеообстановки было принято решение перенести взрыв на один час раньше намеченного срока, то есть на 7:00 утра.

С. Давыдов: За минуту до взрыва, получив согласие Курчатова, нажимаю главную кнопку. Светофоры вспыхнули красными огнями. АП мне больше не подчинялся. Оставалось только напряженно следить за выдачей и прохождением команд. Нервы взвинчены до предела, я уже не замечал, что делалось вокруг. Денисов рассказывал, что Щелкин лихорадочно часто пил валерьянку. За двадцать секунд до взрыва пришли в движение щетки главных шаговых переключателей… Я едва успевал докладывать о выдаче и прохождении команд. На доклады руководство не отвечало… Наступила пауза… Все молчат… Произошел ли взрыв?.. Но вот за дверью раздался шум вбегающих людей… Возня у запираемой двери… Радостные крики «ура!»… И вот два мощных шлепка по крыше каземата… Нарастает боль в ушах… Ударная волна прошла… Через сорок секунд АП выключился, и, наведя порядок в аппаратной, я вышел наружу. Над опытным полем стояла стена пыли высотой несколько километров и столь же протяженная. Нельзя ничего было рассмотреть, кроме нескольких наиболее близких к нам сооружений. Увиденное поражало не красотой, а громадными масштабами явления.

Б. Малютов: Первыми на поле выехали два танка, борта которых были усилены свинцовыми листами. Одним танком руководил генерал-майор А. М. Сыч, другим – полковник С. В. Форстен. Танки пересекли эпицентр взрыва, замерили по пути активность на поле и возвратились, «измазанные до чертиков» активным шлаком. Вслед за танками на поле выехали группы разведчиков службы безопасности, которые, замерив степень активности на поле, в первую очередь оградили флажками границы опасной зоны. За отрядами разведки на поле отправились группы специалистов для снятия индикаторов, фотопленок и животных, подвергшихся воздействию взрыва, а также для предварительной оценки результатов воздействия взрыва на технику, вооружение и инженерные сооружения. Вместе с последними на поле буквально вырвались руководители эксперимента А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. М. Зернов и другие. У них было величайшее нетерпение попасть поближе к эпицентру. Пришлось сдерживать их…

А. Хованович: Помню и сейчас одну трагикомичную историю. После взрыва солдаты эвакуировали животных с опытного поля. И один из них, увидев плитку шоколада, потихоньку съел ее. На пункте дезактивации обнаружили, что солдат «фонит». Сняли с него спецодежду. То же самое. Не могли понять, где же источник излучения. Поднесли радиометр к животу, и прибор застрекотал, как пулемет. Солдат признался, что съел шоколад. Его немедленно отвезли в госпиталь, сделали многократное промывание желудка и кишечника. Как известно, в шоколаде содержится поваренная соль, то есть хлористый натрий. Именно радиоактивный натрий определил гамма- и бета-активность шоколада. Активность натрия быстро убывает со временем. Солдат пролежал несколько дней в госпитале, где врачи помучили его изрядно. Как будто все обошлось благополучно…

В. Алексеев: Вскоре после взрыва к начальнику полигона прибыл майор Шамраев, командир батальона охраны опытного поля, и доложил о том, что недалеко от периметра поля обнаружена лежащая на земле оболочка аэростата и, что самое главное, на этой оболочке находятся металлические вкрапления в виде дробинок. Я был вызван С. Г. Колесниковым и по его указанию вместе с майором и дозиметристом срочно выехал к месту нахождения аэростата. К нам с большим желанием присоединился Ю. Б. Харитон… Действительно, оболочка аэростата была усыпана крупными частицами в виде дробинок, образовавшимися при испарении стальной башни. Такие же частички находились на земле и вокруг оболочки аэростата. Конечно, они были достаточно радиоактивны. Ю. Б. Харитон попросил у кого-то спичечный коробок и сам собрал в него несколько дробинок для анализа. Кстати, с тех пор подобные крупные образования стали называться «харитонками»…

…Потом было множество «пусков» разных «Реактивных двигателей С», и не только на Семипалатинском полигоне, но и на Новой Земле. Правда, через некоторое время их перестали называть РДС, в обиход вошло новое название – «изделие».