День второй
Чемоданову было легко.
Они съездили к детям на другой конец города, потом смотались на дачу. Катя была то задумчива, то весела.
В ее глазах Чемоданов то и дело ловил странные огоньки.
Возвращались с грядок вечером, усталые, навозившиеся в земле с луком и редисом, с огурцами в теплице.
— Знаешь, — сказала Катя уже на подъезде к городу, — как-то спокойней.
— Ты про что? — спросил Чемоданов.
— Про честность твою.
— А-а…
— Я вот вспоминаю, как нас, пятерых, родители растили. Тоже как-то без особых денег. И в школу по очереди ходили, и одежды на всех не было. И пил отец иногда так… с кулаками за мамой бегал… Выросли же.
В голосе супруги послышалась грусть.
— Ну Кать, ну что ты! — сказал Чемоданов.
Супруга всхлипнула, уткнулась мужу в плечо.
— Жили-жила, — сквозь слезы произнесла она, — а вроде и не жила будто, как в тумане все: деньги, деньги. Только сейчас…
И она зарыдала в голос, содрогаясь и щекоча Че-моданова собранными в пучок волосами.
— Да я и сам, — сказал Чемоданов, — я и сам.
За квартал до дома не повезло.
Белобрысый сержант дорожно-постовой службы махнул жезлом, приглашая остановиться у притулившейся к тротуару служебной автомашины.
— Здравствуйте, — заглянул он в окно, едва Чемоданов притормозил, — нарушаем?
— Сегодня — нет, — сказал Чемоданов.
— Ну как же, — сержант дохнул перегаром, — у меня… на радаре, вот…
Под нос Чемоданову на короткое время сунулся прибор, мелькнул стеклянный кругляшок.
— Видите?
— Нет.
Сержант нашел взглядом осоловелых глаз сидящую на пассажирском сиденье супругу.
— Ну вы-то хоть, — обратился он к ней, — сказали бы своему, что я не отстану. Мне же много и не нужно, — икнув, он поелозил в окне. — Максимум — триста.
— А совесть? — спросил Чемоданов.
Сержант сдвинул брови.
— Ну-ка, выйдем из машины!
Он попытался открыть дверь, потом сообразил, что это невозможно, когда сам он внутри, и полез наружу.
— Из ма… вот черт!
Сержант исчез. И не появился.
Чемоданов переглянулся с супругой и отщелкнул дверную ручку.
— Извините.
Сержант, скорчившись, лежал на асфальте и не двигался. Но едва Чемоданов спустил ногу, пошевелился и поднял голову.
Они встретились глазами.
— Помочь? — спросил Чемоданов.
— Уезжайте. — Сержант обнял прижатые к животу колени. — Уезжайте, ради бога!
Щека у него была мокрая.
— Вы уверены?
— Валите!
Он сделал попытку ударить в дверь ладонью и промахнулся.
— Извините, — еще раз сказал Чемоданов.
— Что там? — спросила Катя.
— Лежит.
— Убился?
Чемоданов подумал.
— Да нет, просто лежит.
Он завел двигатель и, хоть на душе у него и было пасмурно, медленно покатил прочь. В зеркале заднего вида, отдаляясь, уменьшался человек в темносиней форме, эмбрионом застывший у грязно-белой полосы разметки.
— Митя! — Старший сержант Колымарь чуть не вывалился из служебного авто. — Митя!
— Я, — раздалось глухо спереди.
Как бы не из-под капота.
— Митя. — Колымарь, багровея, выругался. — Где ты там? Нам еще до ларька лететь.
— Здесь. — Голос у поднявшегося Мити был неожиданно трезвый.
— Они тебя ударили, Митя? — всмотрелся Колымарь. — Я же щас на ближайший пост…
Он зашарил вокруг себя в поисках рации, не помня ни номера уехавшего автомобиля, ни даже марки.
Пятно какое-то маячило вроде бы, белоё.
— Не надо.
Сержант дернул дверцу и деревянно сел на заднее сиденье, заставив Колымаря торопливо отпрянуть. Смялась фольга, скакнула вниз пустая бутылка.
Черт знает что примнилось старшему сержанту.
— Митя, они… укусили тебя?
Митя усмехнулся.
Поворот головы — и на Колымаря уставились то ли два глаза, то ли две жутких голубоватых дыры.
— Нет.
— А что? — простонал Колымарь, не понимая.
Напарник вздохнул так, что старшему сержанту показалось, будто над ним смялась в «гармошку» жестяная крыша.
И ответил:
— Совестно. Совестно, Леха, господи…
