МАЙК ГЕЛПРИН

ДРУГИХ ТАКИХ НЕТ

На исходе третьего раунда Карлосу удался его коронный сайд-кик слева в висок. Противник, звероподобный мулат из Сан-Паулу, на мгновение раскрылся, и Карлос, крутанувшись на месте, провел бэкфист.

— Добей! — взревела публика.

Старый заброшенный склад, временно ставший нелегальным спортзалом, был полон.

Карлос примерился. Удар локтем в затылок в прыжке, и мулата унесут с ринга. Тогда можно будет вернуться домой, к Боните и малышам, и несколько месяцев прожить безбедно.

Он не стал добивать. «Не калечь людей, и люди не покалечат тебя», — учил Карлоса отец, черный верзила и силач, два десятка раз выходивший победителем из поединков вале-тудо — бразильских боев без правил. Отца и вправду не покалечили, а попросту пристрелили в суматохе, когда портовый пакгауз, где проходил очередной бой, накрыла полицейская облава. Полгода спустя вместо отца на ринг вышел Карлос.

Мулат дотянул до конца четвертого раунда, затем из его угла замахали белым полотенцем. Под свист лишенной эффектного зрелища толпы, под оскорбительные выкрики и площадную брань Карлос по проходу двинулся в раздевалку. Наскоро принял душ, растерся. Кривясь от боли, помочился кровью, влез в видавший виды спортивный костюм и пятью минутами позже растворился в душных вечерних сумерках одного с ним цвета.

До дома, ничем не отличающегося от соседних ветхих лачуг, притулившихся к кривым заплеванным тротуарам, Карлос добрался, когда сумерки уже переродились в ночь. Облегченно вздохнул — поход через многокилометровую путаницу форталезских фавел был чреват неприятностями даже для человека неслабого и нетрусливого. В своем квартале, однако, неприятностей Карлос не ждал.

— Эй, парень!

На мгновение Карлос замер, затем обернулся через плечо.

— Чего надо? — грубо спросил он небрежно привалившегося к водосточной трубе долговязого хлыща.

— Я от Акосты.

В форталезских фавелах Акоста считался «большим человеком», его ненавидели и боялись. Поговаривали, что именно Акоста навел полицию на портовый пакгауз, в котором застрелили отца. Карлос подобрался.

— И чего ему надо? — прежним грубым тоном осведомился он.

— В январе ты дерешься с Большим Диего, — долговязый протянул треугольный конверт. — Акоста велел передать: во втором раунде ляжешь. Держи, здесь аванс.

Кровь хлынула Карлосу в лицо, кулаки самопроизвольно сжались.

— Передай Акосте, — медленно, растягивая слова, сказал он, — что может поцеловать меня в задницу. Понял?

Долговязый с минуту молчал, затем сплюнул себе под ноги.

— Мы слыхали, что ты ушибленный на голову, — буркнул он. — Но не думали, что настолько. Пораскинь мозгами с недельку, потом я приду опять.

Карлос презрительно хмыкнул.

— Еще раз придешь — изувечу, — пообещал он.

Эстель пересекла пыльный, с растрескавшимся асфальтом переулок и остановилась перед зданием школы. Бывшей школы, а ныне пустой бетонной коробки с тремя рядами черных слепых глаз в тех местах, где были окна. По ночам здесь отсыпались окрестные клошары. С рассветом они убирались на промысел, и тогда появлялась Эстель. Ежедневно, ровно в половине девятого, как делала все пять лет, что здесь учительствовала.

Школы в парижских предместьях позакрывали сразу после того, как закон об отмене всеобщего образования вступил в силу. От Эстель избавились так же, как от миллионов других школьных учителей. Еще через месяц от Эстель избавился и Жан-Ив, попросту съехав из крошечной мансарды, которую они снимали вдвоем в относительно благополучном районе.

Эстель поежилась на ветру, плотнее запахнулась в старый штопаный плащ, затем медленно взобралась на школьное крыльцо. Сильные мира сего правы — кому нужно сейчас это образование на пороге всеобщего краха. Экономический, энергетический и социально-демографический кризисы растерзали мир и теперь неспешно, методично его добивали. Земля перенаселена, ресурсы выработаны или истощены, большая часть населения живет впроголодь. Всеобщая нищета, тотальная безработица, разгул преступности, законы не действуют или неэффективны. Локальные войны, восстания, голодные бунты, резня…

Ставка сделана на космические исследования и программы. Эстель мысленно усмехнулась, вспомнив крикливые, пафосные, оскомину набившие лозунги. «Космос — наше будущее». «Прорвемся к звездам». «Марсианские колонии уже через тридцать лет станут рентабельными!» Как же, станут… А если даже станут, Эстель через тридцать лет будет древней старухой, ей и сейчас уже двадцать восемь. «Программа «Прорыв» — единственная надежда человечества». Эстель хмыкнула. Сенсационная новость шестилетней давности на время всколыхнула мир, вызвав взрывы небывалого энтузиазма. Навигаторы межнациональной программы «Прорыв» обнаружили вход в гиперпространственный тоннель между орбитами Юпитера и Марса. Эстель закусила губу, вспомнив, о чем мечтала тогда. Ей казалось — вот-вот. Еще чуть-чуть — и человечество рванется к звездам. Найдет и заселит иные миры, разом решив социальные и экологические проблемы. Романтичная дура! Год спустя энтузиазм поутих, а затем и вовсе сошел на нет. О погрузившихся в тоннель челноках-разведчиках словно забыли. Программа «Прорыв» по-прежнему функционировала и поглощала новые и новые миллиарды в валютах всех стран. Результатов не было.

Эстель вошла в здание школы. Огибая следы ночной клошарской жизнедеятельности, двинулась по коридору с голыми стенами в классную комнату. Дети из окрестных кварталов стали подтягиваться к девяти утра — как и в прежние времена. В четверть десятого в классе собралось двадцать пять человек — мальчиков и девочек всех возрастов.

— Садитесь, дети.

Они уселись прямо на пол, и Эстель сосредоточилась, мобилизовалась. Не учить она не могла: преподавание было тем единственным, что она умела, а французская поэзия — единственным, что знала и ради чего жила.

— Сейчас я познакомлю вас с одним из моих друзей, — сказала Эстель негромко. — Его звали Артюр Рембо.

— Навигатор! Я свяжу вас с господином Ковальски через минуту.

Лицо секретарши на экране видеофона сменилось заставкой. Клим подобрался. Этот день он запомнит на всю жизнь — ему предстоит личный разговор с легендарным Стефаном Ковальски, в прошлом марсианским первопроходцем, а ныне директором программы «Прорыв», первым по значимости человеком планеты. Правда, детям рассказывать о беседе Клим не станет: у него нет и не будет детей, как и у любого пилота-межпланетника с искореженными радиацией хромосомами.

— Соединяю.

Клим вытянулся по стойке «смирно». Вот оно, знакомое каждому узкое костистое лицо с резкими чертами и властным, дерзким взглядом глубоко запавших серых глаз.

— Навигатор Клим Платов!

— Садитесь, навигатор. — Директор программы «Прорыв» глядел на собеседника исподлобья, с прищуром, будто оценивая. — Меня интересует ваше профессиональное мнение. Допустим, космическому кораблю предстоит совершить посадку на планету земного типа. Предположим, управление полностью автоматизировано, но случилась беда: экипаж погиб, на борту — только пассажиры. Какие у них шансы благополучно приземлиться?

От неожиданности Клим сморгнул. Он не знал, зачем понадобился директору программы «Прорыв», и никак не предполагал, что для ответов на гипотетические вопросы.

— Теоретически… — неуверенно начал Клим.

— Теоретические шансы мне прекрасно известны, — прервал Ковальски. — Степень надежности автоматики в моей компетенции. Интересует ваше мнение, навигатор. Ваше личное мнение.

— Зависит от того, куда именно высадка, сэр. Насколько хорошо планета изучена, насколько…

— Это понятно, — вновь прервал директор. — Допустим, общие сведения есть. Размеры планеты, география, напряженность магнитного поля, плотность и состав атмосферы — все известно. Итак?

— Процентов пятьдесят, сэр, — выпалил Клим. — Я думаю, шансы уцелеть у пассажиров снизятся вдвое. Любая внештатная ситуация, и…

— Что ж, — директор энергично кивнул. — Спасибо. Благодарю за службу.

— Служу человечеству, — промямлил Клим уставную фразу в погасший экран.

Получасом позже он поднялся на лифте на крышу стоэтажной свечи в центре Москвы. Вывел из ангара флаер и взмыл над городом. Флаер был его гордостью — роскошью, доступной очень немногим — на двигательную смесь уходила значительная часть немалой зарплаты навигатора.

Город внизу походил на подбитый исполинский механизм, центральные системы которого еще функционировали, а периферийные устройства уже потеряли мобильность, ороговели и теперь лишь хаотично дергались. Там был дефицит электричества, дефицит продовольствия, там едва ходил транспорт, а люди жили и умирали по своим, трущобным законам, не имеющим ничего общего со справедливостью и гуманизмом.

Клим был оттуда, из самых низов. За счет стальной воли и отчаянного упорства пробившимся, ухватившим шанс, выпадающий раз на миллион. Сейчас, разменяв пятый десяток и превратившись, по сути, в тренированную, волевую, нелюдимую и бесплодную машину, он зачастую жалел, что этот шанс не выпал кому-то другому.

Стефан Ковальски по очереди оглядел членов совета директоров.

— Подытожим, — предложил он. — Итак, из четырехсот вошедших в червоточину разведчиков восемь вернулись. Выводы?

Челноки-разведчики уходили в тоннель поодиночке, попарно и группами в течение шести лет. Челноки с порядковыми номерами 39, 97, 101, 184, 215, 300, 322 и 373 достигли противоположного конца червоточины, локализовали экзопланету с условным названием Надежда и вернулись невредимыми. Следов остальных трехсот девяноста двух на выходе из тоннеля не обнаружилось. Сгинули они, расщепившись на атомы или погибли в тоннельных рукавах — было неизвестно. До сих пор эту информацию держали в секрете. Полностью ею владела лишь управляющая верхушка программы «Прорыв», частично — полудюжина навигаторов.

— Выводы довольно очевидны, директор, — осторожно проговорил первый зам. — Мы собрались здесь, чтобы принять решение, не так ли?

Выводы и в самом деле были очевидными. Тоннель походил на реку с бурным течением. По течению — от Надежды к Земле — беспрепятственно сплавлялись суда. Те же, что пытались преодолеть реку против течения, с вероятностью девяносто восемь процентов гибли. Перемещение в обоих направлениях происходило мгновенно, только на пути туда оно заканчивалось фатально для каждых сорока девяти из пятидесяти стартовавших.

По данным запущенных к поверхности Надежды исследовательских зондов, местные атмосфера и климат идеально подходили для колонизации, а количеством месторождений полезных ископаемых Надежда многократно превосходила Землю. Экспорт металлов и топлива через тоннель мог стать той самой панацеей, которую человечество безуспешно пыталось найти.

— Единственное решение — колонизация, — озвучил общие мысли второй зам. — Только колонизация с шансами в два процента сродни массовому самоубийству.

— В один процент, — резко поправил Ковальски. — В один! При отсутствии профессиональных экипажей на бортах шансы уменьшаются вдвое, я опрашивал навигаторов.

— Дело в добровольцах, сэр, — бросил первый зам. — Весь вопрос, где их взять.

Стефан Ковальски кивнул. Для создания жизнеспособной колонии, скажем, в две тысячи человек пришлось бы послать на смерть двести тысяч других. Да и никакой гарантии, что колонисты станут поддерживать бывшую родину, нет. Особенно в следующих поколениях.

Директор программы «Прорыв» поднялся.

— Принципиальное решение есть, — сказал он. — Через месяц я представлю его проект на утверждение. А пока что… Организуйте мне встречу с психологами. С самыми лучшими.

Большой Диего был тяжелее, на полголовы выше и шире в плечах. Карлос оборонялся — ушел от прямого удара в голову, отразил хук, за ним джеб, отпрянул к канатам.

— Бей его! — ревела, подбадривая фаворита, публика. — Бей черномазого!

Карлос, улучив момент, бросился Большому Диего в ноги, подсек, перебросил через себя и перевел в партер. Провести болевой прием, однако, не удалось: противник вывернулся, из положения лежа нанес раунд-кик в корпус и, вскочив на ноги, принял стойку. Карлос вновь отпрянул к канатам и ушел в оборону. До конца первого раунда он ускользал, закрывался, увертывался и лишь за пару секунд до гонга, растянувшись в шпагате, нанес фронт-кик в голень. Большой Диего шарахнулся, и Карлосу показалось, что выражение жестокого превосходства в глазах противника на миг сменилось растерянностью…

Гонец Акосты приходил к Карлосу еще трижды, предлагал деньги, уговаривал, потом грозил. Увечить его Карлос не стал, но от всех предложений наотрез отказался. «Не гнись, — учил покойный отец, — ни перед кем: стоит один раз согнуться, и уже не выпрямишься». Карлос не гнулся. Во втором раунде он не лег. Не лег и в третьем, а в начале четвертого перешел из обороны в атаку. За полминуты до гонга Большой Диего пропустил сайд-кик слева в висок. Последовавший за ним апперкот отправил Диего в нокаут.

До дома Карлос добрался за час до полуночи. Остановился, врос в землю при виде настежь распахнутой входной двери. Затем метнулся в проем. На пороге упал на колени и, обдирая локти, пополз к тому, что осталось от Бониты и близнецов. Обхватил руками голову и завыл протяжно, по-волчьи. Кровь из насквозь прокушенной нижней губы марала латаный спортивный костюм.

— Эй, красотка!

Эстель, опустив голову, ускорила шаг. Она задержалась в школе и теперь возвращалась в свою убогую комнатушку затемно, в тот час, когда выбиралась из притонов на свет божий окрестная шантрапа.

— А ну постой, тебе говорят!

Эстель метнулась вперед. Побежала, тщась уйти от тяжелого топота за спиной. На перекрестке споткнулась, не удержав равновесия, сунулась лицом в землю. Закричала истошно, отчаянно, понимая, что помощи ждать неоткуда.

Ее схватили за плечи, вздернули, потная заскорузлая ладонь с маху залепила рот. Затем ее тащили куда-то, рвали на ней одежду и по очереди насиловали втроем. Жестоко, в кровь, награждая побоями, прежде чем отвалиться и дать место следующему.

На койке в переполненной палате госпиталя для бедных Эстель пролежала два месяца. Мучительно поднималась и, цепляясь за стены, снова училась переставлять ноги. Приходил Жан-Ив, плакал, истерил, каялся и предлагал деньги. Эстель отказалась. Приходили родители учеников, приносили кто что мог — сухарь-другой, яблоко, головку репчатого лука. Эстель брала.

К пустой бетонной коробке, оставшейся от старой школы, она приковыляла на второй день после того, как покинула госпиталь. В полдевятого взобралась на школьное крыльцо и, огибая следы ночной клошарской жизнедеятельности, захромала в классную комнату.

— Садитесь, дети, — сказала Эстель в девять пятнадцать утра. — Сегодня я познакомлю вас с одним из моих друзей. Его звали Шарль Бодлер.

Клим в который раз пробежал глазами файл со служебной информацией. То, о чем сообщало сотрудникам руководство программы «Прорыв», не укладывалось в голове. Информация рассекречивалась. На выходе из гиперпространственного тоннеля-червоточины обнаружена экзопланета, идеально подходящая для колонизации. Условное название планеты — Надежда. На космодромах Земли стартовало строительство грузовозов, предназначенных для доставки к Надежде техники. Одновременно начата срочная сборка пассажирских клиперов для добровольческих команд.

Клим утер вспотевший лоб и вчитался в последние строки. Вероятность успешного достижения цели для пилотируемых клиперов оценивается в два процента, для непилотируемых — в один.

О каких, интересно знать, добровольцах идет речь? Клим вскочил и нервно зашагал по помещению. Человек должен быть не в своем уме, чтобы согласиться рискнуть жизнью с такими шансами. Или этому человеку должно быть нечего терять — к примеру, если он собирался совершить суицид, а туз такое. Чушь, ожесточенно подумал Клим. Хорошая будет колония: наполовину составленная из суицид-ников, а на другую — из психов.

Есть еще третий вариант — глупцы. Не способные оценить, что это такое — когда шанс выжить один из ста. В глупцах недостатка не будет. Сколькс их предстоит набрать? Сто тысяч, двести, четыреста? Это, пожалуй, вполне возможно. Только колония глупцов немногим лучше, чем психов.

Клим замер. Есть еще одна категория, понял он. Люди, согласные умереть из убеждений. Люди принципа. Люди долга.

— Ну и задачку вы нам задали. — Светило прикладной психологии оглянулся — двое коллег за спиной согласно кивнули. — Знаете, изучению человеческой психики я отдал многие годы. В особенности — изучению психических отклонений. Через меня прошло множество, с позволения сказать, материала: от маньяков-растлителей и презирающих жизнь религиозных фанатиков до субъектов с патологическим бесстрашием, неспособных оценить опасность. Людей необходимого вам типажа мне тоже приходилось встречать. Но скажу сразу: такие люди — чрезвычайная редкость.

Стефан Ковальски нахмурился, взглянул на психолога исподлобья, с прищуром, будто оценивая.

— Чрезвычайная редкость меня устраивает, доктор, — бросил он. — Важно, что они есть в принципе.

— Есть. Но их крайне мало. Может быть, один чудак на много миллионов обывателей. Двухсот тысяч добровольцев, отвечающих вашим требованиям, не наберется. Да и к тому же… Понимаете, ведь такие люди — фактически цвет человечества. Его совесть, если угодно. Вы готовы пожертвовать ими?

— Мне не нужно двести тысяч, — отрезал Ковальски. — Сто экипажей по двадцать человек — вот все, о чем я прошу. Не возражайте! — Ковальски протестующе вскинул ладонь. — Остальное — мое дело. Вы можете разработать тесты, чтобы отобрать этих людей?

Светило мировой психологии с минуту молчал.

— Мы постараемся, — сказал он наконец. — Но позвольте все же напомнить: вы наберете экипажи легко и быстро, если предложите вознаграждение. Ради оставшихся на Земле близких множество людей охотно пожертвуют собой.

Ковальски отрицательно покачал головой.

— За вознаграждение такие вещи не делаются, — резко проговорил он. — Нам нужны не просто люди, готовые к самопожертвованию. Нам нужны те, которые сделают это бескорыстно, из убеждений, из принципа. Одинокие. Молодые. Волевые. И убежденные. Вот тогда те из них, кто выживет, не предадут нас, оказавшись в другой Галактике. Они нас не бросят, и дети, которых они вырастят, не бросят тоже.

— Хорошо. В какие сроки нужно провести селекцию?

— В наикратчайшие.

— Ваше имя, возраст, семейное положение, род занятий.

— Карлос Машадо. Двадцать семь лет, бездетный вдовец, без определенных занятий.

Карлос бросил взгляд на свои облепленные датчиками запястья. Отборщик объяснил, что хитрый прибор, называемый детектором лжи, определит, насколько ответы искренни. Карлос мысленно пожал плечами: лгать он не собирался, да толком и не умел.

— Мы ознакомились с вашей анкетой. Вы пишете, что едва не совершили убийство. Пожалуйста, расскажите подробнее.

— Я хотел поквитаться с человеком, который приказал убить мою жену и детей.

— Как вы собирались это проделать?

— Кулаками. Я хотел забить его до смерти.

— Почему вы отказались от своего намерения?

— Я… — Карлос замялся. — Не знаю. Наверное, я его пожалел.

— Вы уверены? Вы на самом деле пожалели этого человека, а не отказались от мести по другим причинам?

— Нет, — Карлос опустил голову. — Я не уверен. Я выследил его, но не смог… Не сумел убить. Не знаю почему. Извините.

Отборщик сверился с показаниями прибора.

— Хорошо, — сказал он. — Вы отдаете себе отчет, что вам предстоит, если пройдете отбор?

— Да. Отдаю.

— Вам не дорога жизнь?

Карлос задумался.

— Не знаю, — сказал он. — Меня не учили таким вещам. Я хочу жить, но я…

Отборщик не торопил, ждал.

— Но я чувствую, что моя жизнь не имеет большого значения, понимаете? Я не могу объяснить почему.

— Попробуйте все же, — мягко попросил отборщик. — Подумайте: у вас очень мало шансов уцелеть, всего один из ста. Но если вы уцелеете, вам долгие годы придется тяжко трудиться. Очень тяжко, без выходных, практически без отдыха. На износ. Поэтому я повторяю вопрос: вам не дорога жизнь? Почему вы готовы рискнуть ею, зная, что даже если выживете, вам солоно придется?

Карлос стиснул могучие кулаки.

— Послушайте, сеньор, — сказал он с досадой. — Я, наверное, не очень хороший человек и не очень умный. Кроме драки, я ни на что не гожусь. Но я чувствую, понимаете, я знаю: это дело — мое. Будь я проклят, если понимаю почему. Но оно мое, сеньор! Мое — нравится вам это или нет!

— Ваше имя, возраст, семейное положение, род занятий.

— Эстель Кампан. Двадцать девять лет, разведена, бездетна, бывшая преподавательница словесности.

— Мы ознакомились с вашей анкетой, мадемуазель Кампан. Вы пишете, что два года назад потеряли работу, затем вас оставил муж. Еще через полгода вы подверглись групповому изнасилованию. Скажите: вам после этого стала не дорога жизнь?

Эстель пожала плечами.

— Что значит «не дорога»? — устало переспросила она. — Жизнь дорога любому. Хорошо, пускай почти любому. Но есть вещи, которые гораздо важнее жизни.

— Даже «гораздо»? Например?

Эстель смутилась.

— Например, французская поэзия.

— Вы отдаете себе отчет, что вам предстоит, если пройдете отбор? Призрачные шансы уцелеть, и даже если они оправдаются, на новом месте вам будет не до французской поэзии.

— Ошибаетесь. — Эстель внезапно улыбнулась, весело и задорно. — Таких мест, где мне будет не до поэзии, не существует, месье. Есть только места, где поэзии затруднительно обучать детей. К примеру, то место, где я живу. Но затруднительно не означает невозможно.

Отборщик бросил взгляд на детектор.

— Другими словами, вы хотите рискнуть жизнью ради поэзии? Признаться, не слишком понятная позиция.

— Точно, — Эстель кивнула. — Не слишком. Я еще не встречала человека, который сумел бы понять. Но кто знает, вдруг я встречу такого там, в другой галактике? И он вдруг возьмет и поймет, ради чего готова сдохнуть тощая французская дура. Возможно, даже поймет, что поэзия тут особо и ни при чем.

— Вы не очень-то последовательны, мадемуазель, вам не кажется?

— Кажется, — Эстель вздохнула. — Я не очень последовательна, не очень самодостаточна и не очень умна, зато донельзя романтична. Я знаю, что пришла не по адресу, я не подхожу вам. Но у меня есть мечта, это вы тоже навряд ли поймете. Мечта, что все будет как надо, и не спрашивайте меня, что это значит. Спасибо за потраченное время, месье. Я пойду.

Отборщик поднялся, протянул Эстель руку.

— Не спешите, мадемуазель, — сказал он. — За последние месяцы через меня прошло около пятисот человек. Я отказал всем. Но вы… Я думаю, вы пришли по адресу.

— Ваше имя, возраст, семейное положение, род занятий.

— Клим Платов. Сорок восемь лет, холост, бездетен, пилот межпланетных космических судов.

Селекционер программы «Прорыв» укоризненно покачал головой.

— Ваш поступок заслуживает всяческого уважения, навигатор. Но и удивления тоже. Именно по этой причине мы решили пригласить вас на собеседование. У вас неприятности? Вы чувствуете себя нездоровым? Возможно, вам нужна помощь?

Клим скривил губы.

— Я в порядке и абсолютно здоров, в том числе ментально.

— Тогда по какой причине вы решили записаться в самоубийцы?

— Я счел это своим долгом. Со мной у добровольцев будет больше шансов.

Селекционер поднялся.

— Полноте, навигатор, — сказал он. — Пилотов вашего класса считаные единицы, вы понадобитесь при доставке колонистских клиперов к входу в тоннель, и вам об этом известно. Не стоит рваться в герои там, где героизм ни к чему.

— Не надо читать мне морали, коллега, — резко бросил Клим. — Вы отказываете мне?

— Отказываю.

— Могу я узнать, по какой причине?

Лицо селекционера приняло официальное выражение.

— Вы не проходите по возрастному критерию, соискатель. Можете быть свободны.

— Еще полчаса…

Карлос обернулся к миниатюрной кареглазой шатенке в соседнем кресле.

— Что вы сказали?

— Нам осталось жить всего полчаса.

Карлос вгляделся. Эстель Кампан, вспомнил он имя соседки. Он еще удивлялся, как такую бледную, тонкую в кости, прихрамывающую замухрышку зачислили в добровольцы. Она выделялась в их двадцатке, словно утица с перебитым крылом в стае гордых и сильных птиц.

Карлоса внезапно заколотило, ему стало страшно. Что за черт, ошеломленно подумал он. Последние недели он упорно готовил себя к тому, что им предстоит, и был уверен, что страх в себе изжил. Усилием воли Карлос унял дрожь. За нее, понял вдруг он. Ему страшно не за себя, а за эту едва знакомую малахольную замухрышку с тонкими пальцами, длинным носом с горбинкой и беззащитными карими глазами. Губы ее беззвучно зашевелились, и Карлос сообразил, что она, по всей видимости, молится перед смертью.

— Не бойтесь, — Карлос поспешно накрыл лопатообразной черной ладонью узкое запястье соседки. — Все будет хорошо, вот увидите. Жаль, что я ни в бога, ни в черта не верю, а то тоже помолился бы с вами.

— Что вы, я не молилась, — девушка вдруг улыбнулась уголками губ. — Я читала стихи. Хотите, и вам почитаю?

— Стихи? — Карлос опешил. За исключением рифмованных детских считалок, никаких стихов ему слышать не доводилось. — Да-да, конечно, хочу, — выпалил он. — Почитайте, пожа…

— Внимание! — не дал закончить фразу зычный голос из динамиков. — Говорит первый пилот Клим Платов. Через двадцать пять минут клипер начнет погружение в тоннель.

Шатенка подалась к Карлосу, тот облапил ее за плечи, притянул к себе и, неуклюже перебирая толстыми пальцами каштановые пряди, забормотал что-то успокаивающее и бессвязное. Он не слушал, о чем говорит первый пилот, это стало уже не важно, а важно стало приласкать, успокоить, передать этой пигалице свою силу, свое бесстрашие, и важнее этого ничего сейчас для Карлоса не было, включая собственную скорую смерть.

— Все, — второй пилот расстегнул ремни и принялся выбираться из кресла. — У нас есть пятнадцать минут. Надо торопиться. Уходим.

Клим, уперев взгляд в панель управления, молчал. Пятнадцать минут. Пять, чтобы добраться от рубки до пришвартованного к левому борту катера. И еще десять — отдалиться на безопасное расстояние.

— Навигатор, — затряс за плечо штурман.

Клим повернул голову.

— Уходите, — глухо сказал он. — Я остаюсь.

— Что-о-о?!

— Я остаюсь! — с ожесточением повторил Клим. — Уходите, оба! Быстро, ну! Это приказ.

Меня зовут Бонита Машадо, мне восемь лет. У меня есть шесть мам, четырнадцать пап и дедушка Клим. Еще у меня есть восемьсот двадцать девять старших братьев и сестер, а я очень счастливая, потому что особенная. Моих братьев и сестер родил большой черный ящик, который называется генетический сейф, а меня родила мама Эстель через два года после того, как сюда прилетела.

Мы живем на большущей поляне у реки, а вокруг нас лес, в который ходить нельзя, пока мы не станем взрослыми. Это потому, что в лесу живут звери, и некоторые из них опасны, но на поляну они выходить из леса боятся.

Мои мамы, папы и дедушка очень устают, потому что нас восемьсот тридцать, а их всего двадцать один. Но скоро мы подрастем и станем им помогать, и они уставать перестанут.

Наш мир называется Надежда, потому что на нас надеются люди, оставшиеся жить в другом мире под названием Земля. Они надеются, что мы подрастем и выручим их, потому что в мире Земля много зла, а у нас наоборот. Поэтому они присылают всякую всячину, которая сваливается к нам с неба и которая нужна, чтобы мы выучились всему и начали их выручать.

Как мы будем выручать, я не знаю, и мои братья и сестры не знают тоже, зато знает папа Карлос, большой, сильный и очень умный.

Вчера папа Карлос и мама Эстель стали спорить, почему лететь сюда выбрали их, а не других людей. Потом пришли дедушка Клим, папа Хафиз и папа Альберт и тоже начали спорить. Я слушала, и мне было очень смешно, потому что взрослые иногда бывают глупее детей, даже папа Карлос. Я-то знаю, почему выбрали их, а не кого-то еще, об этом написано в книжках, которые я читаю.

Люди бывают злые и добрые. Злых людей много, а добрых очень-очень мало. Мои мамы, папы и дедушка Клим — они все добрые. Понимаете, добрые! Других таких нет!