4

Генриетта Клавар только ушибла зад, не сломала, но болело ужасно. Впрочем, она уже знала, что в восемьдесят четыре года если что-то болит, то обязательно ужасно. И поначалу Генриетта решила, что именно боль в заду разбудила ее на рассвете этого четверга. Но таблетка тайленола, которую она приняла в три утра, вроде бы еще действовала. Кроме того, Генриетта нашла специальное кольцо покойного мужа (Джон Клавар страдал от геморроя), и оно очень даже помогло. Нет, причина пробуждения заключалась в другом, и вскоре она поняла, в чем дело.

Выл Бадди, ирландский сеттер Фрименов. Самая воспитанная собака на Бэтл-стрит, короткой улочке, отходящей от Кэтрин-Рассел-драйв, Бадди никогда раньше не выл. Опять же стих генератор Фрименов. Генриетта подумала, что проснулась именно поэтому, а не от собачьего воя. Конечно же, именно урчание генератора убаюкало ее вчера вечером. Генератор Фрименов не грохотал, не ревел, не выбрасывал в воздух облака сизого дыма. Его монотонное, не такое уж громкое урчание успокаивало. Генриетта полагала, что такой генератор стоил больших денег, но Фримены могли себе его позволить. Уиллу принадлежал салон «Тойоты», который в свое время хотел заполучить Большой Джим Ренни, и, хотя для продавцов автомобилей времена наступили тяжелые, Уилл являл собой исключение из общего правила. Только в прошлом году он и Лу добавили к дому симпатичную пристройку.

Но этот вой. Собаку, похоже, мучила боль. И такие милые люди, как Фримены, должны были сразу откликнуться на жалобы их любимца… так почему не откликались?

Генриетта выбралась из кровати (чуть поморщилась, когда зад расставался с уютной серединой поролонового пончика) и подошла к окну. Двухуровневый дом Фрименов лежал как на ладони, пусть и в серо-тусклом свете, а не ярком и чистом, обычном для раннего утра в конце октября. У окна Бадди она слышала еще лучше, но не увидела, чтобы у Фрименов кто-нибудь двигался. Дом стоял совершенно темный, ни в одном окне не горела даже лампа Коулмана. Она могла бы предположить, что хозяева куда-то уехали, но оба автомобиля стояли на подъездной дорожке. Да и куда они могли поехать?

Бадди продолжал выть.

Генриетта надела халат и шлепанцы, вышла из дому. Уже добралась до тротуара, когда рядом остановилась машина. Дуглас Твитчел, несомненно, по пути в больницу. От недосыпания у него припухли глаза, а в руке, вылезая из кабины, он держал вощеный стакан с логотипом «Эглантерии»: чтобы не терять времени, кофе захватил с собой.

– Вы в порядке, миссис Клавар?

– Что-то не так у Фрименов. Ты слышишь?

– Да.

– Вот и они должны. Их автомобили на месте, так почему Фримены это не прекратят?

– Я посмотрю. – Твитч глотнул кофе, потом поставил стакан на капот своей машины. – Вы оставайтесь здесь.

– Чушь! – отмахнулась Генриетта.

Они прошли по тротуару ярдов двадцать, свернули на подъездную дорожку Фрименов. Собака выла и выла. От этого звука по коже Генриетты побежали холодные мурашки, хотя утро выдалось теплым.

– Воздух очень плохой, – пожаловалась она. – Так он пах в Рамфорде, когда я только вышла замуж и бумажные комбинаты еще работали. Для людей он вреден.

Твитч что-то пробурчал и нажал на кнопку звонка Фрименов. Не вызвав ответной реакции, постучал в дверь, потом забарабанил.

– Посмотри: может, не заперто, – предложила Генриетта.

– Не знаю, удобно ли, миссис…

– Да перестань. – Генриетта протолкнулась мимо него и взялась за ручку. Она повернулась. Генриетта открыла дверь. В доме царила тишина. Комната пряталась в густых утренних тенях. – Уилл?! Лу?! Вы здесь?

Никто не ответил, только собака продолжала выть.

– Собака, похоже, во дворе, – сказал Твитч.

Короткий путь туда лежал через дом, но у них не возникло желания им воспользоваться, поэтому они вернулись на подъездную дорожку, а потом прошли по выложенной плитками тропе между домом и гаражом, где Уилл держал не автомобили, а свои игрушки: два снегохода, квадроцикл, внедорожный мотоцикл «ямаха», хондовский мотоцикл «голд уинг».

Двор Фрименов окружал высокий, глухой забор. Мощеная тропка упиралась в калитку. Твитч открыл ее, и тут же в него врезались семьдесят фунтов испуганного ирландского сеттера. Твитч вскрикнул от неожиданности, поднял руки, но собака и не пыталась укусить его: Бадди радовался спасению. Поставив передние лапы на последнюю чистую блузу Твитча и вымазав ее грязью, он принялся лизать лицо медбрата.

– Прекрати! – закричал Твитч. Оттолкнул Бадди, который приземлился на все четыре лапы, но тут же поднялся на задние, передними оставил новые отметины на блузе, а розовый язык вновь прошелся по щекам Твитча.

– Бадди, сидеть! – скомандовала Генриетта, и сеттер тут же сел, переводя взгляд с нее на Твитча и обратно, продолжая выть. Под ним начала растекаться лужа мочи.

– Миссис Клавар, это не к добру.

– Не к добру.

– Может, вам лучше остаться с со…

Генриетта фыркнула и решительно прошла во двор Фрименов, так что Твитчу пришлось ее догонять. Бадди плелся за ними, опустив голову, поджав хвост и подвывая.

Они вышли на вымощенный каменными плитами внутренний дворик, где стояла жаровня, аккуратно накрытая куском зеленого брезента с надписью: «КУХНЯ ЗАКРЫТА». За жаровней, на границе лужайки, стояла платформа из красного дерева. На ней было установлено джакузи. Твитч предположил, что высокий глухой забор служил для одной цели: чтобы Фримены могли купаться голыми, возможно, даже перепихнуться в джакузи, если возникало такое желание.

Уилл и Лу и сейчас сидели в ванне, да только дни, когда они могли перепихнуться, остались в прошлом. На головы у них были надеты полиэтиленовые мешки, завязанные на шее то ли шпагатом, то ли резинками. Мешки изнутри запотели, но не настолько, чтобы Твитч не увидел полиловевшие лица Фрименов. Рядом с бренными останками Уилла и Лу, на столике из красного дерева, стояли бутылка виски и маленький пузырек из-под таблеток.

– Стоп! – вырвалось у Твитча. Он не знал, говорит ли это себе или миссис Клавар, а может, Бадди, который опять тоскливо взвыл. К кому он точно не мог обратиться, так это к Фрименам.

Генриетта не остановилась. Подошла к платформе, поднялась по двум ступенькам с прямой, как у солдата, спиной, посмотрела на изменившиеся лица ее милых соседей (и совершенно нормальных людей), на бутылку виски (увидела, что это «Гленливет», то есть вкус не изменил им до самого конца), потом взяла пузырек с этикеткой «Городского аптечного магазина Сандерса».

– Амбиен или лунеста? – спросил Твитч осипшим голосом.

– Амбиен. – Голос Генриетты, пусть во рту и горле пересохло, звучал почти нормально. – Ее. Хотя, как я понимаю, в последнюю ночь снотворным она поделилась.

– Записка?

– Здесь нет. Может, в доме.

Но записки не нашлось, во всяком случае, на виду она не лежала, и они не могли придумать причину, по которой кому-то могло прийти в голову спрятать предсмертную записку. Бадди следовал за ними из комнаты в комнату, теперь уже не выл, а тихонько подвывал глубоко в горле.

– Пожалуй, возьму его к себе, – решила Генриетта.

– Вам придется. В больницу я его отвезти не могу. Я позвоню Стюарту Боуи, чтобы он приехал и забрал… их. – Он ткнул большим пальцем куда-то за плечо. Желудок у него ходил ходуном, но самое плохое заключалось в другом: накатила депрессия, бросив густую тень на его обычно солнечную душу.

– Не понимаю, почему они это сделали. – Генриетта покачала головой. – Если бы мы прожили под Куполом год… или даже месяц… да, возможно. Но меньше чем за неделю? Нет, психически здоровые люди так на беду не реагируют.

Твитч подумал, что он понимает мотивы Фрименов, но Генриетте говорить не стал: они могли прожить под Куполом месяц. Могли прожить год. Может, и дольше. Без дождя, с истощающимися ресурсами, со становящимся все более грязным воздухом. Если страна – лидер мирового научно-технического прогресса – за прошедшее время не смогла понять, что происходит с Честерс-Миллом, не говоря уж о том, чтобы подступиться к решению проблемы, скорого освобождения не случится. Уилл Фримен, вероятно, это понял. А может, идея принадлежала Лу. Может, когда генератор сдох, она сказала: «Дорогой, давай сделаем это, пока в джакузи не остыла вода. Давай выберемся из-под Купола, пока у нас полные желудки. Что скажешь? Еще разок купнемся и пропустим несколько стаканчиков на дорожку».

– Может, самолет стал последней каплей, – предположил Твитч. – «Эр Айленд», который вчера врезался в Купол.

Генриетта ответила не словами. Отхаркнулась и выплюнула харкотину в кухонную раковину. Таким шокирующим способом выказала свое осуждение. Потом они вышли из дома.

– Многие поступят так же, да? – предположила она, когда они подошли к концу подъездной дорожки. – Потому что вирус самоубийства иногда попадает в воздух. Как простуда.

– Некоторые уже поступили. – Твитч не знал: безболезненно ли самоубийство, как говорилось в одной песне, но при определенных обстоятельствах оно становилось заразным. И возможно, очень заразным, если ситуация оставалась неопределенной, а воздух пах так отвратительно, как в это безветренное, неестественно теплое утро.

– Самоубийцы – трусы, – уверенно заявила Генриетта. – Это правило без исключений, Дуглас.

Твитч, отец которого долго и мучительно умирал от рака желудка, сомневался в правоте данного утверждения, но ничего не сказал.

Генриетта наклонилась к Бадди, уперев руки в костлявые колени. Сеттер поднял голову, чтобы обнюхать ее.

– Пошли в соседний дом, мой пушистый друг. У меня есть три яйца. Может, ты их съешь, пока они не испортились. – Она зашагала к своему дому, потом обернулась, посмотрела на Твитча и отчеканила: – Они – трусы.