14

В Честерс-Милл пришел субботний вечер. В такой вечер обычно проводили свои заседания женщины, входящие в орден «Восточная звезда» (после заседаний они обычно шли в дом Генриетты Клавар, пили вино и рассказывали самые похабные анекдоты). В такой вечер Питер Рэндолф и его дружки обычно играли в покер (и тоже рассказывали самые похабные анекдоты). В такой вечер Стюарт и Ферн Боуи обычно ехали в Льюистон и снимали пару проституток в борделе на Нижней Лисбон-стрит. В такой вечер преподобный Лестер Коггинс молился с подростками в церкви Святого Искупителя, а Пайпер Либби устраивала танцы для молодежи в подвале церкви Конго. В такой вечер «Дипперс» ревел до часу ночи (и где-то в половине первого пьяная толпа запевала свой гимн, «Грязную воду», песню, которую хорошо знали все бостонские рок-группы). В такой вечер Гови и Бренда Перкинс гуляли, держась за руки, по городской площади, здороваясь с другими прогуливающимися парами, которых они знали. В такой вечер Олден Динсмор, его жена Шелли и двое сыновей перебрасывались мячом при свете полной луны. В Честерс-Милле (как и в большинстве маленьких городков, где все поддерживают свою команду) субботние вечера обычно были лучшими, созданными для танцев, секса и грез.

Но не этот. Этот – мрачен и тянется бесконечно. Ветер давно уже умер. Ядовитый воздух горяч и недвижим. Там, где находилось шоссе номер 119 до того момента, как его выжгло огнем, Олли Динсмор лежит, прижимаясь лицом к расчищенной поверхности Купола, все еще упрямо цепляясь за жизнь, а в полутора футах от него рядовой Клинт Эймс несет бессменную вахту. Какой-то умник захотел направить на Олли свет фонаря. Эймс (поддержанный сержантом Гро, который, как выяснилось, не такой уж жестокий и страшный) этого не допустил, потому что луч фонаря направляют на спящих людей, только если они террористы, но никак не подростки, которые могут умереть еще до рассвета. Но у Эймса тоже есть фонарик, и он то и дело включает его, чтобы убедиться, что мальчишка еще дышит. Он дышит, но всякий раз, когда Эймс включает фонарь, то ожидает увидеть, что грудь Олли больше не поднимается. Какая-то часть Клинта уже смирилась с неизбежным: как бы ни старался выжить Олли Динсмор, как бы героически ни боролся за свою жизнь, будущего у него нет. Но наблюдать за этой борьбой так тяжело. Вскоре после полуночи рядовой Эймс засыпает, сидя с фонариком, который едва не выпадает из его расслабившихся пальцев.

Ты спишь? – спросил Иисус у Петра. Не мог ты бодрствовать один час?

На что Шеф Буши мог добавить: Книга Матфея, Сандерс.

…В самом начале второго Роуз Твитчел трясет Барби за плечо.

– Терстон Маршалл умер, – говорит она. – Расти и мой брат затаскивают тело в «скорую», чтобы маленькая девочка не так расстроилась, когда проснется. – И добавляет: – Если проснется. Элис тоже больна.

– Мы все больны, – отвечает Джулия. – За исключением Сэма и этого наркоманского ребенка.

Расти и Твитч спешат к Куполу от скопления автомобилей, падают перед одним из вентиляторов, шумно втягивают в легкие воздух. Твитч начинает кашлять, и Расти подтаскивает его еще ближе к Куполу. Твитч ударяется о него головой. Они все слышат удар.

Роуз еще не закончила:

– Бенни Дрейк тоже очень плох. – Она понижает голос до шепота: – Джинни думает, он не протянет до восхода солнца. Если бы только мы могли хоть что-то сделать.

Барби не отвечает. Джулия тоже, хотя вновь смотрит в сторону коробочки, площадь которой не больше пятидесяти квадратных дюймов и толщина какой-то дюйм, но сдвинуть с места ее невозможно. Взгляд у Джулии затуманенный, задумчивый.

Красноватая луна наконец-то пробивается сквозь грязь на восточной стороне Купола и заливает все кровавым светом. Стоит конец октября, а в Честерс-Милле октябрь – самый бессердечный месяц, мешающий память с желанием. Нет цветов на этой мертвой земле. Ни цветов, ни деревьев, ни травы. Луна смотрит на полнейшую разруху, поскольку больше смотреть практически не на что.

15

Большой Джим проснулся в темноте, хватаясь за сердце. Оно вновь билось неровно. Он стукнул себя по груди. Потом включился гудок генератора, предупреждая, что в очередном баллоне пропана осталось на донышке: А-А-А-А-А-А-А. Покорми меня, покорми меня.

Большой Джим вздрогнул и вскрикнул. Его бедное, измученное сердце дернулось, пропустило удар, прыгнуло, побежало догонять себя. Он чувствовал себя как старый автомобиль с барахлящим карбюратором, колымагой, которую ты забираешь в счет оплаты нового автомобиля, но потом никак не можешь продать, потому что годится она только для свалки. Большой Джим хватал ртом воздух и колотил по груди. Прихватило его, как и в прошлый раз, когда он попал в больницу. Может, сильнее.

А-А-А-А-А-А-А – словно жужжало какое-то огромное, надоедливое насекомое – цикада, возможно, – соседствующее с ним в темноте. И что, мало ли кто мог пробраться сюда, пока он спал?

Большой Джим поискал фонарик. Другой рукой продолжал бить и массировать грудь, требуя от сердца успокоиться, не вести себя как ёханый капризный ребенок. Он прошел такой долгий путь не для того, чтобы просто умереть в темноте.

Ренни нашел фонарик, с трудом поднялся на ноги, споткнулся о тело своего последнего адъютанта. Вскрикнул и опустился на колени. Фонарик не разбился, но выпал из руки, откатился, отбрасывая движущийся луч на самую нижнюю полку слева, заставленную коробками со спагетти и банками с томатной пастой.

Большой Джим пополз за ним. И тут же открытые глаза Картера сдвинулись.

– Картер? – Пот струился по лицу Большого Джима; щеки, казалось, покрывала тонкая пленка какого-то вонючего жира. Он чувствовал, как рубашка липнет к телу. Его сердце проделало еще несколько кульбитов, а потом, вот чудо, застучало в нормальном ритме. Хотя нет. Не совсем. Но по крайней мере более близком к нормальному. – Картер? Ты жив?

Нелепо, конечно. Большой Джим вспорол ему брюхо, как пойманной рыбе на берегу реки, потом еще и выстрелил в затылок. Он мертв, как Адольф Гитлер. И при этом Большой Джим мог поклясться… почти мог… что глаза мальчика…

Ему пришлось отгонять мысль, что Картер собирается вытянуть руки и схватить его за горло. Пришлось сказать себе, что это нормально – немного (ужасаться) нервничать, потому что, в конце концов, мальчик едва не убил его. И все-таки он ждал, что сейчас Картер сядет. Подтянет его к себе и вонзит голодные зубы ему в глотку.

Большой Джим надавил на шею Картера под подбородком. Холодная, липкая от крови кожа, никакого пульса. Естественно, никакого. Парень мертв. Мертв уже двенадцать часов, а то и дольше.

– Ты обедаешь с твоим Спасителем, сынок, – прошептал Большой Джим. – Ростбиф и картофельное пюре. Яблочный пирог на десерт.

От этих слов ему стало спокойнее. Он пополз за фонариком, а когда услышал за спиной какой-то звук – возможно, движение руки, скользящей по бетонному полу, не оглянулся. Ему нужно покормить генератор. Заглушить это А-А-А-А-А-А-А.

Когда Большой Джим доставал из хранилища один из пяти оставшихся баллонов, его сердце вновь сбилось с ритма. Он сидел у открытого люка, ловя ртом воздух, пытаясь кашлем заставить сердце забиться ровно и молясь, не отдавая себе отчета, что молитва его – череда требований и оправданий: заставь его успокоиться, это не моя вина, вытащи меня отсюда, я делал все, что мог, старался вернуть все на круги своя, меня подвели неумехи, излечи мое сердце.

– Ради Иисуса, аминь, – закончил он. Но звук этих слов только нагнал страху, вместо того чтобы успокоить. Слова дребезжали, словно кости в могильном склепе.

К тому времени, когда его сердце немного успокоилось, смолк и напоминающий стрекотание цикады гудок тревоги. Закончился пропан в баллоне, подсоединенном к генератору. Если бы не луч фонаря, в спальной комнате атомного убежища царила бы такая же темнота, что и в большой: последняя лампа аварийного освещения давно погасла. Снимая пустой баллон и ставя полный на металлическую платформу позади генератора, Большой Джим смутно вспомнил, как поставил резолюцию «ДЕНЕГ НЕ ВЫДЕЛЯТЬ» на заявке о поддержании работоспособности систем жизнеобеспечения атомного убежища, которая легла на его стол годом или двумя раньше. Вероятно, в этой заявке упоминалась и замена аккумуляторных батарей для ламп аварийного освещения. Но он не мог себя в этом винить. Городской бюджет располагал ограниченными средствами, а люди всегда тянули руки: покорми меня, покорми меня.

Элу Тиммонсу следовало сделать это по собственной инициативе, сказал себе Большой Джим. Господи, неужели это так много – проявить инициативу? Разве не за это получают деньги люди, отвечающие за техническое состояние здания, где работают? Эл мог бы пойти к лягушатнику Берпи и попросить его, ради всего святого, пожертвовать аккумуляторные батареи для города. Я бы поступил именно так.

Он подсоединил полный баллон к генератору. Тут его сердце снова забарахлило. Рука дернулась, и фонарик полетел вниз, в хранилище, где ударился об один из остававшихся там баллонов. Стекло разбилось, и Большой Джим вновь оказался в кромешной тьме.

– Нет! – проревел он. – Нет, черт побери, НЕТ! – Тишина и темнота давили на Большого Джима, сердце сжималось и трепыхалось. Предавало его. – Ничего страшного. В другой комнате есть еще фонарик. И спички. Мне только нужно их найти. Если Картер сложил все в одном месте, я их сразу разыщу.

А он, Большой Джим, переоценил мальчика. Думал, что Картер подает надежды, но в конце оказалось, что это отработанный материал. Ренни рассмеялся, тут же заставил себя замолчать. В темноте смех только пугал.

Ладно, теперь запусти генератор.

Да. Правильно. Генератор – забота номер один. Он проверит надежность соединения с баллоном, как только генератор заработает и начнется очистка воздуха. А уж потом найдет еще один ручной фонарик, а может, и лампу Коулмана. Тогда ему хватит света, когда подойдет срок очередной замены баллона.

– Это главное. В нашем мире, если хочешь, чтобы что-то было сделано правильно, берись за дело сам. Спросите Коггинса. Спросите эту смутьянку Перкинс. Они знают. – Ренни рассмеялся. Ничего не мог поделать, слишком уж эти воспоминания грели душу. – Они выяснили. Нельзя дразнить большую собаку, если у тебя маленькая палка. Нет, сэр. Ни-ког-да.

Он ощупал генератор в поисках кнопки-стартера, нашел, нажал. Ничего не изменилось. И внезапно воздух в комнате загустел.

Я нажал не на ту кнопку, ничего больше.

Он знал, что это не так, но верил в обратное, потому что очень хотелось верить. Подул на пальцы, как делают некоторые игроки в надежде разогреть холодную пару костей. Потом вновь принялся ощупывать генератор, снова нашел кнопку-стартер.

– Господи, это Твой слуга, Джеймс Ренни. Пожалуйста, позволь этой трехнутой рухляди завестись. Я прошу во имя Твоего Сына, Иисуса Христа.

Он нажал на кнопку-стартер.

Ничего.

Ренни сидел в темноте, опустив ноги в хранилище баллонов, стараясь подавить панику, которая готовилась наброситься на него и сожрать живьем. Следовало хорошенько подумать. Другого способа выжить не было. Но так трудно собраться с мыслями, когда вокруг темень, а сердце готово отказать в любую минуту.

А что самое худшее? Все, что он сделал, все, ради чего работал тридцать лет, казалось теперь чем-то совершенно нереальным. Как и люди по другую сторону Купола. Они ходили, разговаривали, ездили на автомобилях, даже летали на самолетах и вертолетах. Но все это к реальной жизни, жизни под Куполом, не имело никакого отношения.

Возьми себя в руки. Раз Бог не помогает тебе, помоги себе сам.

Ладно. Первая задача – свет. Подойдут и спички. Что-то обязательно найдется на полках в соседней комнате. Он будет все ощупывать – медленно, методично, – пока не найдет. А потом он отыщет аккумуляторную батарею для генератора. Батареи есть, он в этом уверен, потому что ему нужен генератор. Без генератора он умрет.

Допустим, ты запустишь генератор? Что произойдет после того, как закончится пропан?

Да ладно, что-нибудь переменится. Он не собирался здесь умирать. Ростбиф с Иисусом? Эту трапезу он мог и пропустить. Если его не посадят во главу стола, ему там вообще нечего делать.

Эта мысль вызвала у него смех. Медленно и осторожно он двинулся к двери, которая вела в большую комнату. Вытянул руки перед собой, как слепец. Через несколько шагов добрался до стены. Пошел направо, касаясь стены кончиками пальцев, и… ага! Пустота. Дверной проем. Хорошо.

Он миновал его, двигаясь более уверенно, несмотря на темноту. Эту комнату Ренни помнил хорошо: полки с каждой стороны, диван впереди…

Он споткнулся об этого ёханого мальчишку и упал. Ударился лбом об пол и закричал – больше от удивления и ярости, чем от боли, потому что ковер смягчил удар. Но, Господи, между ногами оказалась рука мертвеца. И она вроде бы ухватила его за яйца.

Большой Джим поднялся на колени. Пополз вперед, вновь ударился головой, на этот раз о диван. Снова вскрикнул, залез на диван, подтянул ноги, как человек, сидя на плоту, вытаскивает ноги из воды, осознав, что вокруг полно акул.

Лежал, дрожа всем телом, говоря себе, что надо успокоиться, он должен успокоиться, а то допрыгается до инфаркта.

«Когда вы чувствуете аритмию, вам нужно сосредоточиться на себе и делать долгие, глубокие вдохи», – сказал ему хипповый доктор. Тогда Большой Джим подумал, что это муть, но теперь – раз уж верапамила нет – не оставалось ничего другого, как попробовать.

И вроде бы сработало. Через двадцать глубоких вдохов и медленных, долгих выдохов он почувствовал, как сердце успокаивается. Медный привкус уходил изо рта. К сожалению, какая-то тяжесть начала придавливать грудь. Боль поползла по левой руке. Ренни знал, что это признаки инфаркта, но подумал, что причиной может быть и изжога после сардин, которых он съел слишком уж много. Скорее всего. Потому что долгие, медленные вдохи и выдохи привели сердце в порядок (но ему все равно следует обратиться к специалистам после того, как закончится эта передряга, может, даже смириться и сделать шунтирование). Жара создавала дополнительные проблемы. Жара и сгущающийся воздух. Ему надо найти фонарь и запустить этот генератор. Он полежит еще минутку, может, две…

Кто-то здесь дышал.

Да, конечно. Я здесь дышу.

И однако у него сложилось ощущение, что он слышал еще чье-то дыхание. Причем не одного человека. Нескольких. И вроде бы Ренни знал, что они за люди.

Это нелепо.

Да, но один из дышавших стоял за диваном. Второй – в углу. Третий – в трех футах перед диваном.

Нет! Прекрати немедленно!

Бренда Перкинс за диваном. Лестер Коггинс в углу, со сломанной, отвисшей челюстью.

А перед диваном…

– Нет! – вырвалось у Большого Джима. – Это ерунда. Это чушь!

Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на долгих вдохах и выдохах.

«У тебя здесь хорошо пахнет, папа, – обратился к нему стоящий перед диваном Младший. – Совсем как в кладовой. Пахнет моими подружками».

Большой Джим закричал.

«Помоги мне, брат, – заговорил лежащий на полу Картер. – Он сильно порезал меня. И застрелил».

– Хватит, – прошептал Большой Джим. – Я ничего этого не слышу, так что хватит. Я считаю вдохи. Я успокаиваю свое сердце.

«Бумаги все еще у меня, – заверила его Бренда Перкинс. – И множество копий. Скоро они будут развешаны по всем телеграфным столбам города, как Джулия сделала с последним номером газеты. Будь уверен, испытаешь ты наказание за грех твой, которое настигнет тебя. Книга „Числа“, глава тридцать вторая».

– Тебя здесь нет!

Но что-то – по ощущениям, палец – прошлось по его щеке.

Большой Джим закричал снова. Атомное убежище заполняли мертвецы, которые без труда дышали спертым воздухом и легко двигались. Даже в темноте он мог разглядеть их бледные лица. Мог видеть глаза своего умершего сына.

Большой Джим вскочил с дивана, принялся молотить черный воздух кулаками:

– Пошли прочь! Все пошли от меня прочь!

Он бросился к лестнице, споткнулся о нижнюю ступеньку. На этот раз ковер удар не смягчил. В глаза закапала кровь. Мертвая рука погладила его по затылку.

«Ты меня убил». – Только со сломанной челюстью у Лестера Коггинса получилось: Ы-ы-ы ме-е-е у-у-у.

Большой Джим взбежал по лестнице и навалился на дверь своим немалым весом. Она открылась, отталкивая обгоревшие доски и свалившиеся кирпичи. Открылась достаточно широко, чтобы Большой Джим смог в нее протиснуться.

– Нет! – проревел Большой Джим. – Нет, не трогайте меня! Не смейте прикасаться ко мне!

Темнота среди руин муниципалитета не слишком отличалась от темноты атомного убежища, но одно различие было, и существенное: здесь воздух не годился для дыхания.

Большой Джим это осознал на третьем вдохе. Его сердце, и так перегруженное последними резкими телодвижениями, подпрыгнуло к горлу. И на этот раз там и осталось.

Большой Джим внезапно почувствовал, что его ударили в грудь чем-то тяжелым, вроде как мешком, наполненным камнями. Он попытался вернуться к двери, пошатываясь, словно человек, идущий по глубокой жидкой грязи. Он попытался протиснуться в щель, но на этот раз застрял. Ужасный звук вырывался из его раззявленного рта:

– А-А-А-А-А-А-А, покорми меня, покорми меня.

Он покачнулся, второй раз, третий: вытянул руку в последней надежде на спасение.

В темноте его руку погладила чья-то рука.

– Па-а-апа, – проворковал голос.