Глава вторая
Хорошо же мы устроились
* * *
ПРИМЕРНО 13 000 ЛЕТ НАЗАД В КРАЯХ Плодородного полумесяца, которые входили во владения правителей Древней Месопотамии, люди начали вести себя необычно. Случилось то, что можно назвать сменой образа жизни, хотя в данном случае речь шла не только о новой стрижке и покупке абонемента в спортзал. Они впервые изменили привычке добывать пропитание, блуждая по окрестностям, и сделали финт ушами – заставили еду идти к ним в руки. Они начали выращивать культуры.
С развитием земледелия не только стало проще ухватить что-нибудь на обед: оно полностью перевернуло человеческое общество и вызвало глубинные изменения в природе. До появления хозяйственной деятельности группы населения обыкновенно мигрировали со сменой времен года – туда, где можно было найти пищу. Но если вы насажали целое поле риса или пшеницы, вам приходится оставаться поблизости, чтобы присматривать за ним. Так появились постоянные жилища, деревни, а через некоторое время и небольшие города. Ну, и все, что там обычно происходит.
Земледелие было таким прекрасным изобретением со всех точек зрения, что оно зародилось во многих местах совершенно независимо, и очаги земледельческой культуры отстояли друг от друга по времени на тысячи лет и располагались на разных континентах – в Месопотамии, Индии, Китае, в Центральной и Южной Америках, и это по меньшей мере. Между тем существует школа мысли, приверженцы которой утверждают, что в действительности земледелие не было главным нашим скачком вперед. Что оно вообще может быть чудовищной, просто чудовищной ошибкой.
Начать хотя бы с того, что земледелие стоит у истоков такой забавной концепции, как «экономическое неравенство»: именно тогда стали появляться элиты, владевшие бо́льшим количеством ресурсов, чем все остальные, и они стали раздавать распоряжения всем вокруг. Оно также могло положить начало войнам как таковым, ведь если есть деревня, то над ней автоматически повисает опасность: в любой момент на нее могут напасть жители соседней деревни. Кроме того, земледелие принесло новые болезни: совместное проживание на достаточно большой территории создавало условия для распространения эпидемий. Есть также свидетельства, что общества, в которых возделывание земли не было принято, ели больше, работали меньше и могли, таким образом, быть здоровее.
В целом (как следует из этой концепции) огромная доля того, что так портит современную жизнь, случилась, потому что тысячи лет назад кто-то воткнул в землю горсть семян. Земледелие прижилось в древних цивилизациях отнюдь не потому, что оно делало лучше хоть чью-нибудь жизнь, а потому, что оно давало дарвиновское преимущество: древние фермеры могли размножаться быстрее (поля могли прокормить больше людей, и как только отпала необходимость в бесконечных передвижениях, можно было заводить следующего ребенка, не дожидаясь, пока предыдущий встанет на ноги). Более того, земледельцы могли отвоевывать у кочевников все больше и больше земли, постепенно вовсе изгоняя их. Говоря словами Джареда Даймонда, приверженца того мнения, что земледелие было большой ошибкой, «мы вынуждены были выбирать между сокращением популяции или увеличением объема производства продовольствия, и мы выбрали последнее, что в результате привело к голоду, конфликтам и тирании». Об этом говорилось в его статье 1987 года, размещенной в журнале Discover. Словом, предпочли количество качеству. Человек классический, что тут скажешь. И в дополнение ко всему… этому [делает неопределенное объемистое движение рукой, указывающее на состояние мира вокруг] земледелие толкнуло нас на путь, который приведет к более очевидным, более эпичным промахам. На заре земледелия мы начали менять свою среду – в конце концов именно так воплощает себя фраза «вести сельское хозяйство». Вы берете растения и помещаете их туда, где сами он расти не планировали. Вы начинаете менять ландшафт. Вы избавляетесь от того, что не хотите видеть, чтобы разместить побольше того, что вам нужно. Так или иначе выходит, что продумать все это наперед мы совершенно не в состоянии.
Мир, в котором мы живем, до самых глубин отличается от того, где наши предки выращивали первые семена 13 000 лет назад. Земледелие изменило мировой ландшафт и распространило виды по разным континентам, тогда как города, и промышленность, и наше врожденное свойство выбрасывать за окно весь мусор перепачкали почвы, моря и воздух. И хотя мы и не желаем навлечь на себя гнев матушки Природы, мы не всегда понимаем, что все естество вокруг нас не было создано лишь для того, чтобы принять наши отходы. Но именно это и случилось в США в первой половине XX века. Как часто бывает в таких случаях, поначалу все начало процветать. Америка расширяла свои владения на запад, и многим довелось из собственного опыта узнать, что же такое американская мечта. Политика государств побуждала граждан переезжать на новые земли и заниматься сельским хозяйством: переселенцам обещали бесплатные участки земли на Великих равнинах. К сожалению, к началу века большая часть пригодных для земледелия земель – то есть с доступом к достаточному количеству пресной воды – была занята. Энтузиастов, готовых выращивать что бы то ни было на засушливых почвах, было уже не так много, а потому правительство удвоило норму земли, которую смельчак мог получить. «Хм, заманчивое предложение», – рассудили переселенцы. Хотя это намерение приспособить каждый клочок земли в ретроспективе и не выглядит как величайшая идея всех времен, все же нашлось несколько причин, чтобы отправиться туда. Во-первых, романтическое и ностальгическое стремление, присущее нации фермеров-переселенцев, а во-вторых, прагматические соображения – страна все больше нуждалась в продовольствии. Но было и хитроумное научное основание, граничащее с религией: теория, что «дождь последует за плугом» – что нужно только начать обрабатывать землю, и над полем тут же разверзнутся грозовые тучи, обратив пустыню в плодородные земли, покрытые сочной зеленью. Согласно этому предположению, причиной замедлившейся экспансии земледелия в Соединенных Штатах была слабая воля граждан новой страны. Как в фильмах Кэвина Костнера, но с урожаями зерновых вместо призраков, играющих в бейсбол. Если заниматься землей, урожай не заставит себя ждать. Они верили в это, поэтому даже немного кощунственно указывать, что в действительности в середине XIX века, когда предрассудок зарождался, дожди начинались там, где располагались фермеры, исключительно потому что в те годы вообще наблюдалось необычайно много осадков. Но тех дождей, к сожалению, не хватило на вечность.
Однако когда началась Первая мировая война, все американские пашни пришлись очень кстати: в Европе объем производства продуктов питания сильно упал, и США смогли принять эстафету. Цены зашкаливали, дождей выпадало много, и правительство обеспечивало фермеров щедрыми субсидиями, если они выращивали пшеницу. Конечно, они стали выращивать ее и так распахали еще больше прерий.
Впрочем, сразу после войны цены на пшеницу резко упали. И если кому-то довелось быть фермером, выращивающим пшеницу в те времена, он не мог заработать на ней достаточно и рано или поздно приходил к такому – довольно закономерному – решению проблемы: сеял еще больше пшеницы. Фермеры закупали более дорогие механические плуги и сильнее разрушали почвы. А чем больше пшеницы на рынке, тем ниже цены на нее, что… и так далее до бесконечности.
И вот неожиданно дожди прекратились. Почва высохла, и корни трав, которые удерживали верхний плодородный слой на протяжении прошлых засух, не справлялись со своей функцией, поскольку трава также высохла. Почвы обратились в пыль, ветер собирал ее в огромные черные облака, которые носились по пустыне. И эти жуткие вихри – «черные вьюги», как их назвали, – заслоняли солнце, наполняли воздух твердой взвесью и сокращали видимость до нескольких метров. Это стало символом явления, получившего название Пыльный котел, или Пыльная чаша. В самые плохие годы не бывало ни единого летнего дня, когда по местности не прокатилась такая буря, и даже когда ветер стихал, пыль продолжала висеть в воздухе. Иногда местные жители не видели солнца по несколько суток. Масштабы этого природного бедствия были поразительными, многие из бурь проходили тысячи километров и накрывали плотным землистым смогом такие города, как Вашингтон и Нью-Йорк, они оставляли на кораблях в сотнях километрах от Восточного побережья внушительный слой пыли. Засухи и пыльные бури осаждали это регион почти десять лет. Это полностью уничтожило экономику и вынудило несколько миллионов людей покинуть насиженные места. Многие из них никогда больше не вернулись, обосновавшись еще восточнее, многие осели в Калифорнии. В некоторых районах почвы так и не восстановились, даже когда вернулись дожди.
Американский Пыльный котел – один из многих известных примеров того, какими могут быть непреднамеренные последствия бездумного обращения с окружающей средой. Их великое множество: от крупномасштабной геоинженерии до крупинок пластика в морской воде, от обезлесения до капризных и непредсказуемых рек.
Возьмем, к примеру, Аральское море (только чтобы увидеть его, вам придется собираться очень быстро, потому что от него не так уж много осталось). Так вот, Аральское море, хотя в его названии и фигурирует слово «море», – это не море вовсе. Это соленое озеро, хотя и очень-очень большое – 68 000 квадратных километров, некогда одно из самых больших озер в мире. Проблема только в том, что никаких 68 000 квадратных километров больше нет. Теперь его площадь едва превышает 7000 квадратных километров, хотя уровень воды в нем и его границы все время меняются. Когда-то оно было размером с Ирландию, а теперь сжалось почти в 10 раз и потеряло почти 80 % воды. Кроме того, это больше не единое озеро: оно разделилось примерно на четыре маленьких озерца. Примерно, потому что одно из озер уже могло исчезнуть. То, что осталось от Аральского моря, – это мертветчина, в прямом и переносном смысле: призрачный засоленный и безжизненный водоем, на прежних берегах которого – в километрах от берегов нынешних – ржавеют и разрушаются корабли, десятилетия назад поставленные на прикол. Тут возникает вопрос: как вообще можно было прошляпить целое море? (Ну, или большое озеро.)
Ответ очень прост: нужно только изменить русла двух рек, которые впадают в него. Ведь нас посетила гениальная мысль – выращивать хлопок в пустыне. Именно этим и занимались советские землепашцы начиная с 1960-х годов, поскольку стране был необходим хлопок, больше хлопка. И вот они решились на грандиозный проект по отводу воды из Амударьи (которая впадала в Аральское море со стороны Узбекистана) и Сырдарьи (которая приносила воду из Казахстана) для орошения безнадежной пустыни Кызылкум: ее надлежало превратить в плантацию монокультуры, которая будет обеспечивать потребности советской хлопчатобумажной промышленности. Справедливость ради нужно сказать, что план по ирригации потенциальных плантаций в Туркменистане, Казахстане и Узбекистане отчасти удался: хотя он был и очень затратным, поскольку пустыни славятся своей сухостью и сверхспособностью впитывать влагу – примерно 75 % отведенной из русел воды так и не попали на сельскохозяйственные поля. (Также имело место применение химически небезопасных дефолиантов, что привело к росту младенческой смертности и увеличению числа врожденных заболеваний.) Оросительная система пошла на пользу зарождающейся хлопковой промышленности Средней Азии, но она полностью уничтожила Аральское море и его окрестности. Не похоже, что это случалось еще хоть с каким-то водоемом – чтобы из-за ослабевания притока воды в озеро приходилось попрощаться с большей его частью.
Начиная с 1960-х годов озеро начало сокращаться в размерах, а с 1980-х годов – со все увеличивающейся скоростью, и этот процесс идет до сих пор. Вклад дождевой воды в пополнение ресурсов водоема приближался к одной пятой, остальное приходилось на реки. Когда реки перестали играть такую роль, воды оказалось недостаточно, чтобы компенсировать потери от испарения воды. Уровень воды начал падать, появились новые острова и перешейки. На рубеже тысячелетий озеро разделилось на две части: меньшую северную (Северное Аральское море) и большую южную (Южное Аральское море), посреди которой возник крупный остров. Вода продолжила убывать, а потому остров все разрастался, пока наконец между западной и восточной частями озера не осталась тонкая ленточка воды. В конце концов они обособились тоже, а летом 2014 года фотографии со спутника показали, что восточная часть полностью пересохла, обнажив под собой пустыню. Восточная чаша все же иногда заполняется водой – в зависимости от характера погоды.
Ситуация не из простых. Но все осложняется еще и тем, что когда исчезает озеро, никуда не девается все то, что было растворено в воде. Особенно соль. Когда Аральское море стало пересыхать, концентрация соли в оставшихся водах возрастала, что делало их совершенно непригодными для жизни. Соли на единицу объема стало примерно в 10 раз больше, и это убило всех живых существ и уничтожило рыболовный промысел в регионе, который обеспечивал 60 000 рабочих мест. И не только это: промышленные и сельскохозяйственные загрязнители также стали более концентрированными и плотным слоем укрыли возникшие из-под воды новые земли. Пустыни есть пустыни: ветер подхватил тонны токсичной пыли и соли с открывшихся просторов и бросил их на деревни и города, построенные по берегам бывшего озера. А там жили миллионы людей. Тут же подскочил уровень респираторных и раковых заболеваний.
Но это не приговор для Аральского моря. Недавние (и очень дорогостоящие) попытки вернуть часть воды в русла рек благотворно сказались на Северном Аральском море, туда даже пожелали вернуться некоторые виды рыб. Однако Южное Аральское море – это, как кажется, отрезанный ломоть. Но оно остается свидетельством нашей слепой уверенности в том, что мы можем инициировать широкомасштабные изменения среды нашего обитания без каких-либо последствий для себя.
Как ни странно, это был не первый раз, когда нечто подобное случилось с одной из рек-участниц описанной выше экологической катастрофы. Не уверен, что существует речная книга рекордов и номинация за наибольшее число случаев изменения русла, но Амударья точно попала бы в короткий список. На протяжении веков и сама природа, и череда политических режимов попеременно меняли течение реки: она впадала то в Аральское, то в Каспийское море, то в оба одновременно. Считается, что во II веке н. э. она упиралась прямо в пустыню, где испарялась. Пока наконец она не направилась в Аральское море. В начале XIII века она пережила наиболее кардинальное вмешательство со стороны Монгольской империи (подробнее об этом вы прочтете в последней главе): добрая половина ее вод была перенаправлена в Каспийское море. Однако река снова вернулась в Аральское море незадолго до начала XVII века. В 1870-е, задолго до появления Советского Союза, Российская империя всерьез рассматривала план по переброске вод Амударьи снова в Каспий: тогда сочли, что пресная речная вода, смешивающаяся с солеными водами озера, расходуется зря. Но… так это не работает, друзья мои.
Именно земледелие заставило нас радикально менять природу, и часто мы не могли предвидеть последствий. Но теперь мы поступаем так же не только во имя урожаев. Сельское хозяйство было в значительной мере вытеснено промышленностью и необоримым и бездумным стремлением человечества зарыть в землю то, что ему больше не нужно. Примером неожиданности, которая может последовать за тем – пожар на реке Кайяхога теплым летним днем 1969 года, около полудня. Как вы понимаете, реки не должны себя так вести. Для тех читателей, кто слабо знаком с теорией рек, поясню: реки – это большие естественные каналы для находящейся в движении воды, а воду, как правило, не причисляют к воспламеняющимся веществам. Реки выполняют целую массу работы: они переносят воду с возвышенностей к низменностям, с их помощью метафорически описывают ход времени, они оставляют на своем месте высохшие русла, чтобы дети могли припомнить хоть что-то из своих уроков географии. Но вдруг покрыться языками пламени… это совершенно не о них.
Так вот, реке Кайахога этот трюк удался. Более того, это был уже не первый подобный случай в ее биографии. Совсем не первый. Сказать по правде, Кайахога, которая медленно петляет по северным промышленным районам Огайо, делит Кливленд на две части и после впадает в озеро Эри и которую один из кливлендских градоначальников XIX века описал как «сточную канаву в центре города», была такой грязной, что пожары на ней случались не меньше 13 раз за последний 101 год. Она горела в 1868, 1883, 1887, 1912 (от последовавшего за пожаром взрыва погибли пять человек), 1922 и 1930 годах. В 1936-м пожар был таким крупным, что его не могли потушить пять дней кряду. И это, я настаиваю, нетипично для рек. Она снова загорелась в 1941 году, и в 1948-м, и после – с наиболее печальными последствиями – в 1952-м, когда вспыхнуло масляное пятно толщиной в три сантиметра, спровоцировав серьезное возгорание, от которого пострадали мост и корабельный док и убытки от которого оцениваются в 1,5 млн долларов.
По сравнению с пожаром 1952 года пожар 1969-го был детским лепетом. Тогда можно было стать свидетелем впечатляющего зрелища: загорелись загустевшая масляная смесь, промышленные отходы и мусор. Вся эта груда пылающего хлама (языки пламени достигали высоты пятого этажа) постепенно опускалась на дно реки. Пожарным всего за полчаса удалось установить контроль над пламенем – очевидно, кливлендская пожарная команда успела набраться опыта в тушении речных пожаров. Горожане, судя по всему, так привыкли к происшествиям такого рода, к чертовым пожарам на этой дурацкой реке, что этот случай удостоился заметки длиной в пять небольших абзацев в глубине местной газеты.
Но если отношение многострадальных жителей Кливленда к речным пожарам можно описать фразой «ох, опять», этого совсем нельзя сказать об остальных американцах. Многое изменилось с тех пор, как Кайахога горела в последний раз. В конце концов, это было в шестидесятых, а тогда общество уже пережило шок от совершенно новых идей: «вести меньше войн», «перестать быть такими расистами» и «может быть, уже хватит насиловать нашу планету». А потому журнал Time, обратившийся к пожару несколькими неделями позже, вписал его в контекст пространной статьи о состоянии американских рек – она вышла под заголовком «Американская канализационная система и цена оптимизма». В ней помещалось, в частности, такое памятное описание событий в Кливленде: «Шоколадного цвета, маслянистая, бурлящая от выходящих наружу газов, она скорее сочится, чем течет… открытая канализация, приносящая в озеро Эри пенистые грязные волны». Эта журнальная статья захватила внимание нации, и люди по всей стране стали требовать перемен в известной степени благодаря потрясающей воображение фотографии, сопровождавшей текст, – на ней пожарные отчаянно стараются потушить лодку, объятую пламенем, поднимающимся от воды. Вообще говоря, та лодка была снята не в 1969-м: это была архивная фотография 1952 года, потому что пожар 1969-го потушили так быстро, что на место не успел прибыть ни один фотограф и ни одна съемочная группа. Кадр не произвел впечатления на страну в 1950-е, но теперь пришелся как нельзя кстати. Иногда правильно выбранный момент решает все.
С 1800-х годов промышленные предприятия Огайо радостно сливали отходы да и продукты производства в Кайахогу. По этому поводу случались регулярные, но вялые протесты. Так, СМИ, политики и общественность время от времени выступали с заявлением: «Ммможет, нужно что-то уже сделать с этим?» Но никто ничего не делал. Несколько полумер приняли после войны, но они в основном были нацелены на то, чтобы сделать реку безопасной для кораблей, но не побороть склонность этих вод к спорадическим возгораниям.
И все же немного несправедливо, что именно Кайахога стала национальным символом человеческого бездействия перед лицом уничтожения природы: за год до пожара городские власти Кливленда таки приняли пару законов, чтобы в конце концов очистить реку. Некоторые городские чиновники весьма оскорбились тем фактом, что река в их ведении стала визитной карточкой удручающего состояния американской водной системы (до такой степени, что об этом даже стали слагать песни). «Мы тут кое-что уже предприняли, чтобы кое-что здесь почистить, а потом начался пожар», – сказал один из них в свое оправдание.
В конце концов, их река была в стране не единственной, которая горела. Река Баффало вспыхнула в 1968 году, за год до пожара на Кайахоге. А река Руж в штате Мичиган загорелась всего через несколько месяцев после Кайахоги, в 1969-м. («Если у вас есть река, которая горит, у вас есть проблема – и причина разразиться плачем», – с горечью писала газета Detroit Free Press после этого инцидента.) Кайахога также не единственная река в США, которая горела несколько раз. В XIX веке река Чикаго периодически вспыхивала, причем каждый раз жители собирались у берегов, чтобы поглазеть на это, будто на торжества по случаю Дня независимости. Ей, несомненно, стоит присудить победу в номинации «Река в Америне, горящая регулярнее других».
И все же история о полыхающей реке сделала свое дело – нация начала действовать. Зарождающееся движение в защиту окружающей среды, уже подготовленное литературой по теме, например книгой Рейчел Карсон 1962 года «Безмолвная весна», стало конденсироваться. (Первый День Земли был объявлен уже в следующем году.) Конгресс заставили действовать, и в 1972 году он проголосовал за Закон о чистой воде. Постепенно состояние водных артерий США улучшилось, и теперь о пожарах на реках ничего не слышно. Это история с хорошим концом – редкость для этой книги, – люди в кои-то веки сделали то, что должны были, чтобы дела пошли в гору. И абсолютно исключено, что администрация Трампа когда-нибудь попытается отменить стандарты чистой воды, вдруг обеспокоившись тем, что промышленным предприятиям запрещено в должной мере загрязнять реки. Ха-ха. [Закрывает руками уши] О, мне только что сказали, что как раз это они только что сделали.
Огромные массы речной воды, объятые пламенем, – одно из самых драматических доказательств того, что едва природа оказывается в руках человека, над ней тут же нависает опасность. Но отнюдь не единственное. В мире полно таких примеров: куда бы мы ни отправились, на том месте тут же возникал жуткий кавардак. Знаете ли вы, что в Мексиканском заливе есть обширная мертвая зона? Это огромная полоса с разрушенной экосистемой, простирающаяся от мест, куда сходит вода с сельскохозяйственных полей на юге США, щедро разбавленная удобрениями. Из-за этого здесь буйным цветом цветут водоросли, забирая из воды кислород и убивая все живое, отличное от них самих. Отличная работа, ребята!
Или как насчет нашей безответственной любви к разбрасыванию мусора повсюду? Мало кто задумывается, что все это придется куда-то сложить. Из-за нее образовались гигантские свалки электрохлама в китайском Гуйю. Это печально известные просторы площадью более 30 квадратных километров, рельеф которых образуют горы нежеланных устройств со всего мира – морально устаревших ноутбуков и прошлогодних моделей смартфонов. С технической точки зрения в городе занимаются переработкой, что неплохо! К несчастью, до недавнего времени это был ад на земле, облака густого черного дыма застилали небо, в воздухе пахло жженой пластмассой, а токсичные тяжелые металлы напитывали и землю, и организмы местных жителей, когда лом промывали в соляной кислоте. (Так продолжалось до тех пор, пока – несколько лет назад – за ситуацию не взялось китайское правительство. Были приняты более высокие стандарты здравоохранения и безопасности, и после этого один из горожан признался газете South China Morning Post, что качество воздуха значительно улучшилось. «В воздухе слышно только, как горит металл, и то если вы находитесь очень близко».)
Возможно, наше самое впечатляющее произведение – Большой тихоокеанский мусороворот. Это почти что поэтично, что посреди океана расположилась огромная, вращающаяся мусорная свалка, получившаяся из всего того, что мы бездумно выбросили. По площади она примерно равна штату Техас, и Северо-Тихоокеанское течение постоянно раскручивает ее, разнося отходы по окрестностям. В основном она состоит из микроскопических частиц пластика и фрагментов рыболовных снастей и невидима невооруженным глазом, но морские жители остро ощущают ее присутствие. Ученые не так давно подсчитали, что мы произвели примерно 8300 миллионов тонн пластика с тех пор, как мы начали широко использовать его, то есть с 1950-х годов. И из этого количества мы выбросили около 6300 миллионов тонн, который теперь болтается по поверхности планеты. Ура человеку.
Но если вам нужен действительно ядовитый пример по неосторожности причиненных человеком разрушений, нужно внимательнее присмотреться к острову, покрытому огромными каменными головами.
