Глава 12
«Полицейский комиссар (Ie commissaire de police) есть должностное лицо, которому поручено наблюдение за поддержанием порядка и общественной тишины; он подчинен префекту во всем, что касается общей полиции, мэру во всем, что касается муниципальной полиции. Комиссар исполняет свои обязанности на всей территории общины, куда он назначается. Если в одном городе несколько полицейских комиссаров (хотя бы только два), они подчинены одному из них, носящему название „центрального комиссара“ (Commissaire central); этот комиссар отвечает за исполнение полицией своих служебных обязанностей во всех полицейских участках общины и находится в более близких сношениях с высшими властями».
(Административные и полицейские учреждения Франции, Австрии и Пруссии. СПб.: Государственная типография, 1901.)
Гуттентаг выбрал в качестве средства передвижения роскошный средиземноморский экспресс, билеты на который стоили вдвое дороже, чем на обычный курьерский поезд. После того как билетный кассир дал на сдачу со стофранковой купюры только две двадцатки, Кунцевич вспомнил все польские ругательства. Зато приехали быстро – дорога заняла чуть более восьми часов. Устроив попутчика в отеле «Англетер», коллежский секретарь помчался в полицейское управление.
Но лионский Сommissaire central и слушать не хотел Мечислава Николаевича:
– Это невозможно, месье Кунцевич, никак невозможно. В нашей Республике свято чтутся и исполняются принципы демократического судопроизводства. А то, что вы мне предлагаете, этим принципам не соответствует. Это варварство какое-то!
– Вы полагаете, ваше превосходительство, что изобличить убийцу варварство?
– Господи, с чего вы это взяли? Вовсе я так не полагаю.
– Убийца, ваше превосходительство, должен сидеть в тюрьме. И мне абсолютно неважно, как я его туда посажу.
Комиссар встал со стула:
– Ну разумеется, убийца должен сидеть в тюрьме, с этой частью вашего постулата может поспорить либо дурак, либо сам убийца. А вот со второй частью вашего утверждения позвольте не согласиться. Процедуру привлечения к ответственности за преступления человечество усовершенствовало всю свою историю. Великие умы ломали головы над тем, чтобы уголовный процесс, с одной стороны, был надежным механизмом защиты общества от преступников, а с другой – защищал человека от произвола и незаконного осуждения, от судебной ошибки. А вы что предлагаете? Отказаться от этого? Кодекс – в печку? Зачем же тогда его писали? Нет, милостивый государь, для меня, конечно, важно, чтобы вор и убийца сидел в тюрьме, но не менее важно и то, как я его туда посажу. А иначе… чем мы лучше их будем иначе? Вот был у нас такой Робеспьер. Он, как и вы, считал, что цель оправдывает средства. Знаете, как он кончил?
– Знаю, историю в гимназии изучал, – пробурчал коллежский секретарь, на которого речь комиссара, по-видимому, не произвела никакого впечатления. – Но в моем случае ошибки быть не может. Ведь не я же труп в могилу уложу, чтобы Гуттентага в тюрьму посадить! Он сам нам место покажет! Добровольно, без принуждения! Какой же это произвол, какое варварство? Да и оформим мы все в строгом соответствии со всеми вашими уложениями.
– Да, но он же не будет знать!
– Почему не будет? Как только тело откопаем, так сразу ему и расскажем. А если вы не согласитесь, ваше превосходительство, это дело так и останется неоткрытым. Безутешная мать не будет знать, где лежит тело ее сына. Она даже не сможет поплакать на его могилке. Вам что важнее – чувства матери или этот пруссак, который приехал в вашу страну с подложным паспортом и убил здесь человека?
Кунцевич разглагольствовал еще битых полчаса. Все это время француз сидел, сцепив пальцы рук и упершись в них подбородком, бормоча что-то себе под нос. Мечислав Николаевич мог расслышать только «барбар, барбар».
Когда коллежский секретарь закончил, комиссар поднял голову:
– А, черт с вами, в конце концов, это русско-прусское дело, и граждан Республики оно не касается. Я согласен!
Гуттентаг лежал на кровати одетым и безмятежно посапывал. В дверь постучали. Немец вздрогнул, открыл глаза и хриплым спросонья голосом крикнул:
– Входить, я не запираль!
Дверь отворилась, и в номер вошел Кунцевич в сопровождении мужчины, который держал в руках медицинский саквояж.
– Месье Гесслер, разрешите представить вам месье Пинеля – это доктор, который любезно согласился осмотреть тело и дать нужное нам заключение. – Мечислав Николаевич подмигнул. – У доктора своя лечебница, в которой есть прозекторская, куда мы и поместим труп, чтобы на него не смотрели лишние глаза. – Кунцевич подмигнул еще раз. – Не так ли, доктор?
Врач молча поклонился.
– А теперь прошу вас поторопиться, мы будем ожидать внизу, у экипажа, – сказав это, коллежский секретарь вышел из номера. Доктор последовал за ним.
Когда Гуттентаг спустился на улицу, то увидел у отеля четырехместную карету. Кунцевич и доктор уже были внутри. Рядом с ними сидел какой-то просто одетый малый, еще один примостился рядом с кучером.
– А это кто? – спросил немец, устраиваясь поудобнее на сиденье.
– Вы копать не собираетесь, а мы с доктором уж и подавно. Эти господа любезно согласились нам помочь, – ответил Мечислав Николаевич. – Да вы не переживайте, люди абсолютно надежные. Ну-с, господа, в путь! Показывайте дорогу, милостивый государь.
Ехали больше часа. Карета покинула пределы города и покатила по шоссейной дороге, идущей в сторону Вьена. Километра через три Гуттентаг приказал свернуть на грунтовку, ведущую в лес. Не успели лошади пройти и пятисот метров, как немец потребовал остановиться.
– Дальше пешком, господа, – сказал он дрожащим голосом.
Все вылезли из кареты, один из копателей достал из багажного отделения заступ и лопату, вручил заступ своему товарищу, и небольшая компания углубилась в лес. Шли недолго. Немец, лицо которого было белее писчей бумаги, остановился, покрутил головой и указал на одиноко стоявшую елку.
– Там, под этим деревом. – Гуттентаг достал из кармана мятый носовой платок и вытер обильно выступившую на лбу испарину.
После осмотра трупа Пинель попросил кучера достать из кареты бутыль с водой и полить ему на руки. Мыл руки он долго и тщательно, вытер их услужливо поданным возницей полотенцем, достал из портсигара папиросу, закурил и сказал:
– После внешнего осмотра трупа можно сделать вывод, что смерть несчастного последовала от удара твердым тупым предметом в затылочную область головы, от которого произошел перелом свода и основания черепа, сопровождавшийся повреждением оболочки головного мозга. Произошло это, судя по гнилостным изменениям трупа, никак не меньше месяца назад. Ну а более точно – после вскрытия, господа.
Гуттентаг, стоявший все это время в стороне, подошел к Кунцевичу:
– Што он говорит? Ви же мне сказаль, что врач будет говорит про смерть от болезн?
– Я вас обманул. – Мечислав Николаевич уставился на немца немигающим взглядом.
– То есть как обманул?
– А вот так. Кстати, я так и не представил вам всех членов нашей небольшой, но дружной компании. Два господина, помогавшие нам извлечь из земли тело убитого вами Ильи Давыдова, – обыкновенные лионские обыватели, пользующиеся безупречной репутацией, рассказ которых не вызовет ни капли сомнения ни у кого – ни у прокурора, ни у судебного следователя, ни у присяжных заседателей. Кучер – вовсе не кучер, а инспектор лионской полиции месье Гаранже, к словам которого присяжные заседатели также отнесутся со всем вниманием. Ну а что касается врача, это действительно доктор Пинель, полицейский врач лионской префектуры. У него такой обширный опыт исследования трупов, что в правильности его выводов не усомнится и генеральный прокурор Республики. Одним словом, вы арестованы, герр Гуттентаг!
Немец бросился было в сторону, но не спускавший с него все это время глаз Гаранже подставил ему подножку, и убийца растянулся на земле.
– Не усложняйте своего положения, герр Гуттентаг. Только что вы в присутствии пятерых свидетелей показали место, где был зарыт труп Ильи Давыдова, а это место мог знать только его убийца. Получается, что вы явились с повинной, герр Гуттентаг, а это должно смягчить ваше наказание. Подумайте, стоит ли после чистосердечного признания начинать отпираться?
«Сообщение об обнаружении трупа Ильи Давыдова немедленно было препровождено к прокурору Республики г-ну Дескуфэ. Последний передал это заявление для производства следствия судебному следователю по важнейшим делам г-ну Буккару, который сейчас же допросил меня, как производившего дознание по этому делу в Петербурге, и дал комиссару Бенуа распоряжение об аресте и формальном допросе Георга Гуттентага и производстве необходимых по этому делу обысков, где надобность укажет. На следующий день об обнаружении трупа Ильи Давыдова сообщили все центральные французские газеты».
(Из рапорта чиновника для поручений СПб столичной сыскной полиции кол. секретаря Кунцевича.)
Лицо у Чулицкого было темно-зеленого цвета, когда он прикуривал. Кунцевич заметил, как трясутся его руки. Начальник говорил тихо и даже немного пристанывал:
– Нет, надо было Мищука отправлять! Ведь он просился! Съездил бы Евгений Францевич в Париж, прокутил бы командировочные, вернулся бы несолоно хлебавши, и не было бы у меня проблем. Подумаешь, одной неоткрытой кражей больше! А теперь! Что мне теперь прикажете делать?
– Как что? – сделал удивленное лицо Кунцевич. – Арестовывать Давыдова и передавать дело следователю.
– Давыдова? Шталмейстера? Генерал-лейтенанта?
– Убийца должен сидеть в тюрьме, ваше высокородие.
– Господи боже мой! Кунцевич, вы же не первый год в полиции! Вы о чем?
– Я понимаю, доказательств, конечно, маловато, но если приналечь…
– Какие, к чертям, доказательства? Да будь их хоть воз и маленькая тележка! Это же шталмейстер! Штал-мей-стер! Особа, приближенная к императору!
– Согласно статье 129 Уложения, вина учинившего преступление увеличивается по мере того, чем выше были его состояние, звание и степень образованности…
– Чего? – зашипел Чулицкий. – Уложение? Да к дьяволу ваше Уложение! – Начальник сыскной полиции бросил едва раскуренную папиросу в пепельницу. – Мечислав Николаевич, хватит из себя дурака строить.
– И что же прикажете делать? Забыть?
Чулицкий вздохнул:
– Убийство во Франции произошло, вот пусть у французов голова о нем и болит. Пусть шлют официальные запросы через МИД, а мы их будем исполнять, коли нам прикажут. Но инициативы проявлять не надо! Не надо, я вас очень прошу.
Постоянное сопереживание чужому горю весьма пагубно сказывается на душевном здоровье. Поэтому у всякого человека, изо дня в день сталкивающегося с мерзостью жизни по долгу службы, есть два пути: либо переменить место и заняться более спокойным делом, либо перестать переживать и сопереживать. Отсюда и внешняя черствость у бывалых врачей, стражей порядка, гробовщиков и дантистов. Но человек сделан не из железа, и даже патологоанатом с тридцатилетним стажем иногда среди ночи вскакивает с постели, вспоминая о причинах смерти недавно вскрытого трупа.
Мечислав Николаевич понял, что не всякое преступление обязательно открывается и не всякий злодей обязательно получает по заслугам, примерно через месяц сыскной службы, а перестал пропускать через свою нервную систему чужую боль примерно через год. Но в особо тяжелых случаях защитная реакция организма не имела надлежащей силы. Выражалось это в общем раздражении и многодневной бессоннице.
Нет, Кунцевич не вспоминал ежеминутно о подробностях нераскрытого дела, в его голове не всплывали ужасные картины места происшествия, все это он давно научился прятать в самую глубину подсознания. Но оттуда, из этой глубины, черные тени проникали в сердце и мозг, вгоняя чиновника для поручений в неврастению.
Поэтому, когда в семь утра воскресного дня у дверей его квартиры раздался звонок, коллежский секретарь не разозлился, а вздохнул с облегчением: звонить могли только по делам службы, рабочие хлопоты приносили усталость, а с ней – долгожданное успокоение. Он накинул халат и, не дожидаясь горничной, сам пошел открывать.
Однако на пороге Мечислав Николаевич увидел не прикомандированного к сыскному отделению городового, а человека с флигель-адъютантскими вензелями на полковничьих погонах шинели.
– Господин Кунцевич? – спросил полковник.
– Да… – растерянно согласился чиновник.
– Штаб-офицер для поручений Главной квартиры его величества полковник князь Таланов. У его высокопревосходительства господина командующего есть к вам несколько вопросов относительно дела шталмейстера Давыдова. Не изволите ли проехать со мной?
Когда через несколько часов Мечислав Николаевич вышел из особняка на Захарьевской, от депрессии не осталось и следа – он был бодр и полон сил.
