РАССКАЗЫ

Книга: Русская фантастика 2011

Дальше: Сергей Туманов Нет места для живых

Евгений Лукин
Попрыгунья Стрекоза

Звезд в ковше

Медведицы семь.

Осип Мандельштам

Он положил трубку и почувствовал, что сейчас заплачет. Удастся ли позвонить еще раз? Если нет, то маминого голоса ему больше не услышать. Разумеется, он ничего не сказал ей, да и вряд ли бы смог, поскольку любой разговор прослушивался. Стоит заикнуться о главном — связь наверняка прервется. Поэтому беседы приходилось вести исключительно о погоде и самочувствии.

В стеклянную дверь постучали — за ней уже успела скопиться небольшая очередь. Человека четыре. Все гражданские — со смены. Сотики были под запретом (якобы создавали помехи), и комнатенка с телефоном, так называемая переговорная, оставалась здесь единственным местом, откуда простой смертный мог связаться с внешним миром.

С внешним обреченным миром.

Взялся за переносицу, изображая усталость и озабоченность, вышел. Выбравшись на свежий воздух, проморгался, ослабил галстук, потом и вовсе сорвал, сунул в карман.

Может быть, следовало плюнуть на все, в том числе на собственное будущее (какое теперь, к черту, будущее?) и заорать в трубку: прячься, мама! Под землю, в метро… Нет. Во-первых, больше одного слова не проорешь, а во-вторых, от того, что грядет, ни в каком метро не укроешься.

Он с тоской оглядел территорию части: акации защитного цвета, плакаты вдоль асфальтовых дорожек, плац. Двое солдатиков с грабельками, поглядывая искоса на расхлюстанного штатского, доводили газон до совершенства. Они тоже ничего ещё не знали. Не положено рядовым.

Или даже не так: знали, но не знали, что знают…

Воздух шуршал и потрескивал, как наэлектризованный. Стрекозы. Говорят, вылетели они в этом году неслыханно рано и дружно, да и вели себя необычно: вместо того чтобы барражировать парами, роились, собирались в армады, стелились над озерцами.

Зато ни единого комара. Всех выстригли.

Грозное апокалиптическое солнце висело над бетонной стеной, почти касаясь проволочного ограждения на ее гребне. Такое чувство, что время остановилось и вечер никогда не наступит.

Когда бы так…

Он присел на скамеечку перед урной, закурил. Слева розовато поблескивала решетчатая громада радиотелескопа, и смотреть туда не хотелось.

— Разрешите присутствовать, товарищ ученый?

Глеб поднял глаза. Перед ним, благожелательно улыбаясь, возвышался Ефим Богорад. Белая рубашка, галстук, на груди — ламинированная картонка, где каждое слово было заведомой ложью. Разве что за исключением имени и фамилий.

— Скорбим? — задумчиво осведомился он, присаживаясь рядом.

— Да нет, — помолчав, ответил Глеб. — Сижу, завидую…

— Кому?

— Вот ей. — И Глеб указал окурком на стрекозу, украшавшую собой краешек урны.

Богорад с интересом посмотрел на молодого технаря, потом на предмет зависти. Граненые глазищи насекомого отливали бирюзой.

— Вы со стороны затылка взгляните, — посоветовал Глеб.

— А где у нее, простите, затылок?

— А нету. Одни глаза. Под ними, как видите, пусто.

— Это что же вы… безмозглости завидуете?

— Да, — отрывисто сказал Глеб, гася окурок о край уриы, причем в непосредственной близости от стрекозы. Та не шелохнулась. — И дорого бы отдал, чтобы стать безмозглым.

Взгляды их снова встретились. «Да. знаю я, кто ты такой… — устало подумал Глеб. — А уж ты тем более знаешь, что я знаю… Тут жить-то осталось всего ничего, а мы комедию ломаем!»

Такое впечатление, что Богорад прочел его мысли. Дружески улыбнулся («Так ведь и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…») и вновь сосредоточился на стрекозе, пристально изучая то место, где фасетчатые глаза неплотно прилегали к тулову.

— Действительно, пусто, — согласился он. — Тем не менее одно из самых древних существ. Динозавров пережило…

— И нас переживет, — мрачно закончил Глеб.

— Без мозгов?

— Именно поэтому…

Над бетонной стеной вдалеке вздулся гигантский прозрачный купол. Он менял форму, то опадая и становясь византийски покатым, то яйцеобразно вздымаясь на манер итальянского. Затем распался.

— Ни хрена себе стайка! — заметил Богорад. — Как будто предчувствуют, правда?.. А что, интересно, по этому поводу говорит наш общий друг Лавр Трофимович?

— Ничего не говорит. Стрекозы — не его специальность.

— Да? А мне казалось, он и со стрекозиного переводит…

Глеб насупился и не ответил. Видя такое дело, боец невидимого фронта решил сменить тактику.

— Хотите пари? — неожиданно предложил он.

— На что?

— На коньяк, разумеется. Не на шампанское же.

— Нет, я имел в виду: о чем спорим?

— Если с нами ничего не случится, вы ставите мне бутылку «Хеннесси». Дайте руку…

Глеб подал ему вялую руку.

— Разбейте.

Глеб разбил. Пари было заключено.

— Ну-с, молодой человек, — ликующе объявил Богорад, — вот вы и попались. Если планета уцелеет, вы мне ставите коньяк. А если и впрямь взорвется… Кто вам коньяк ставить будет, а?..

Все это было настолько глупо, что Глеб не выдержал и улыбнулся.

— Вот и славно, — сказал контрразведчик. — А то сидит тут… бука такая.

* * *

Собственно, Богораду и ему подобным надвигающийся конец света особых забот не прибавил. Секретная информация имела настолько сенсационный характер, что ее, чуток приукрасив, можно было безбоязненно выкладывать в Интернете. Да и выкладывали все кому не лень. Учиняли ток-шоу, приглашали уфологов, экстрасенсов, прочих проходимцев. Иногда на телепередаче присутствовал отставной космонавт. Сидел со страдальческим видом и откровенно ждал конца представления.

Официальные источники хранили брезгливое молчание, а если какой-либо особо прыткий журналюга, окончательно утратив стыд, прямо просил представителя власти выразить мнение относительно угрозы из Космоса, тот обыкновенно морщился и либо оставлял без ответа, либо срывался: какой Космос? О насущном думать надо! Нефть вон опять дешевеет…

Ученые также вели себя согласно инструкциям. С академическим спокойствием признавали, что да, обнаружен на внешних границах Солнечной системы излучающий объект, движущийся приблизительно в нашем направлении, каковой следует, пользуясь случаем, всесторонне изучать, а не устраивать по этому поводу неподобающей шумихи. Что же касается самочинных попыток расшифровки так называемых радиопередач, то тут затруднительно что-либо сказать наверняка. Это не к астрофизикам. Это к психиатрам.

А что еще оставалось делать? Взять и объявить во всеуслышание, что Земля, скорее всего, просуществует от силы месяц… неделю… день… Привести в полную боевую готовность все имеющиеся вооруженные силы… Зачем? Для борьбы с паникой, которую ты сам и вызвал дурацким своим признанием?

* * *

— Как насчет того, чтобы ящик посмотреть? — полюбопытствовал Богорад. — Вы ведь, насколько я понимаю, смену свою на телескопе сегодня отбыли…

Глеб сделал над собой усилие и разомкнул губы.

— Настроения нет, — безразлично выговорил он.

— А его и не будет, — утешил Богорад. — Вставайте, вставайте! Помните притчу о двух лягушках? В банке со сметаной.

Притчу Глеб помнил, однако смолчал.

— Одна сообразила, что из банки им ни в каком разе не выбраться, сложила лапки и утонула, — напомнил жизнелюбивый собеседник. — А вторая продолжала барахтаться. И сбила из сметаны масло…

Интересно, когда лопнет земная кора, хлынет магма, полыхнут города — он и тогда останется живчиком? Кстати, вполне возможно. Их ведь там наверняка специально школят: что бы ни стряслось, храни спокойствие, внушай уверенность, пошучивай себе…

— Да, господин ученый, — назидательно продолжал контрразведчик, — сбила твердое масло. Оттолкнулась от него и выпрыгнула из банки…

— Так это ж, наверное, деза, — с натужной ухмылкой предположил Глеб.

— Конечно, деза, — бодро согласился Богорад и, оглядевшись, конспиративно понизил голос. — Только между нами: вторая тоже утонула. Зато, пока барахталась, мышцы накачала во-от такенные… Ну вставайте-вставайте, хорош сидеть!

Поднял силком и повел к зданию. Розовое солнце, Проплавив проволочное ограждение, наконец-то коснулось стены. Шуршали стрекозы, шаркали грабли. Мирный летний вечер.

— А кому вы сегодня звонили? — как бы невзначай поинтересовался контрразведчик.

— Маме…

— Понимаю… — Богорад кивнул. — Только галстук все-таки наденьте. Или засуньте поглубже. Как-то он у вас из кармана больно уж по-фрейдистски свешивается…

* * *

В комнате отдыха было прохладно и пусто, под потолком завелось крохотное эхо. Надо полагать, все отбывшие смену толпятся сейчас возле переговорной. Может, пойти да еще раз позвонить? Нет, не стоит… Мама наверняка встревожится. Чтобы ее оболтус и начал вдруг названивать по два раза в день? Значит, что-то и впрямь стряслось. Или вот-вот стрясется.

— Даже здесь! — сказал Богорад, беря пульт. — Сюда-то она, скажите на милость, как попала? Не через кондер же…

На правом верхнем углу плоского телеэкрана всерьез и надолго обосновалась крупная стрекоза.

— Дверь открывали — и влетела. Их же там снаружи — тучи.

— Да уж… Чистый апокалипсис.

— В апокалипсисе саранча была, — хмуро поправил Глеб. — В броне и с копытами…

Они воссели на диванчике, и Ефим нажал кнопку.

На экране возник отставной космонавт. С горестным выражением лица он неспешно наматывал на указательный палец какую-то ниточку. Намотал. Помедлил. Потом так же неспешно принялся разматывать. А вокруг бушевало ток-шоу.

— Ну?! — торжествующе взвизгивал взятый крупным планом кадыкастый подросток с худым костистым лицом. — И каких еще вам доказательств?

Кадр сменился. Объектив охватил аудиторию целиком. Кстати, обнаружилось, что привизгивающий молодой человек сидит в кресле, снабженном парой велосипедных колес.

— А что это вы нам тут показываете? — насмешливо звучало в ответ. — «Звездные войны» Лукаса мы все смотрели!

Действительно, то, что было предъявлено аудитории, сильно смахивало на искусственный планетоид Галактической Империи. Однако бойкого молодого инвалида смутить оказалось трудно. Если вообще возможно.

— Да! Похоже! Очень похоже! И о чем это говорит? Только об одном: Лукас предвидел! В силу своего художественного таланта он предвидел!..

Отставной космонавт отвлекся на секунду, взглянул на изображение планетоида и, вздохнув, вновь принялся размеренно наматывать ниточку на палец.

— Хорошо! Вернемся к первому варианту расшифровки! К тому, что вы имеете дерзость называть расшифровкой!..

Оператор сосредоточился на говорящем. Уверенный в себе мужчина с упрямым подбородком и прекрасно вылепленным черепом. Естественно, бритым наголо. Грешно прятать такое совершенство под шевелюрой. В руке скептика трепыхалась бумажка с текстом.

— Итак, вот оно, это выдающееся послание инопланетного разума… — Мужчина сделал паузу и любовно оглядел собравшихся в студии, как бы предлагая насладиться вместе. — «Мы Вас уничтожим, — с удовольствием огласил он. — (Вариант — взорвем вашу планету.) Вы нанесли нам ущерб. Вы стали мельче. (Вариант — выродились.) Вы не сможете нам противостоять…» Из какого космического телесериала, позвольте спросить, выкопали вы эту ахинею, милый юноша?

Половина аудитории протестующе завопила.

— И обратите внимание, — возвысил голос бритоголовый скептик. — «Вас», «Вам» — все с прописной! Так, видимо, и передали из глубин Космоса. Стало быть, агрессивны, вежливы и безграмотны…

— Почему безграмотны?

— Потому что «Вы» с большой буквы употребляется только в эпистолярном жанре при обращении к какому-либо уважаемому лицу! А не к группе лиц!

— Так это же перевод!!!

— Простите, но если переводчик не владеет собственным языком, много ли он поймет в чужом?

— Значит, вы все-таки согласны, что это послание чужих, а не просто импульс?!

Глеб покосился на Богорада. Тот был задумчив и внимателен, словно не телевизор смотрел, а донесение изучал. Работал человек. Не исключено, что кто-то из их агентуры участвует в ток-шоу, мороча голову добрым людям. Который же из двух? Бойкий молодой инвалид или напористый бритоголовый скептик? Или оба разом?

— К черту подробности! За что они собираются нам мстить? Что мы им сделали?

— Мы? Ничего! Но до нас на Земле существовало как минимум четыре сверхцивилизации, чьими выродившимися потомками является современное человечество. — Юноша в инвалидном кресле торжественно загнул первый палец: — Атланты…

Сидящая на краешке экрана стрекоза вспорхнула, затрещала крылышками под потолком. Должно быть, и ее замутило.

Интересно, первый вариант перевода был умышленной утечкой в прессу или просто прошляпили американские богорады?

— Пойду я… — с тоской сказал Глеб. — Курить хочется.

— Сидите-сидите, — машинально отозвался Богорад. — Скоро кончится… А курить вредно. Особенно перед Армагеддоном.

Ну да, скоро… Судя по всему, склока на экране только еще заваривалась. Стрекоза, пометавшись по комнате, уяснила, что выхода нет, и присела на подлокотник.

— Третий вариант расшифровки еще пикантнее! — неумолимо гнул свое бритоголовый. — Вместо «Вы нанесли нам ущерб» следует читать: «Вы уничтожили наш военный корабль». Мне комментировать этот бред или как? Такое впечатление, что уровень дури растет от перевода к переводу… И что это значит: «стали мельче»? Ниже ростом, что ли? А как же акселерация?

— Да?! А кроманьонцы? У них средний рост был под два метра!..

— Так это, выходит, кроманьонцы корабль уничтожили? Чем?! Каменными топорами?..

«Господи, о чем они?.. — мысленно проскулил Глеб. — И почему я должен сидеть здесь и все это слушать?..»

Спасение пришло внезапно. Богорад со скучающим видом заправил мизинец в правое ухо — и замер. Пробыв в таком положении секунд пять, встрепенулся, взглянул на часы.

— Чуть не забыл, — озабоченно сказал он. — Мне ж еще… Извините, Глеб, вынужден вас оставить…

Не иначе пешеходная гарнитура сотика таилась непосредственно в правом ухе контрразведчика. Хорошо устроились! А тут дежурь возле переговорной, жди, когда трубку освободят…

Совпадение, конечно, но, стоило Богораду подняться, вспорхнула и стрекоза. Зависла на миг посреди комнаты, затем метнулась к открывшейся двери и покинула помещение вместе с представителем спецслужб.

Неужто ему и стрекозы стучат?

* * *

Стоило остаться одному, страх навалился вновь. Не за маму, не за человечество — за себя. Потом стало очень стыдно.

— Х-х-х… — сказал Глеб.

Он всегда так говорил, когда ловил себя на нехороших мыслях. Возможно, это было робким подступом к матерному слову, каковых он, кстати сказать, не употреблял никогда. Разве что в письменном виде.

На полпути к переговорной Глеб столкнулся в коридоре с Лавром Трофимовичем. Породистое лицо академика выражало крайнее неудовольствие. Губы и брови — пресмыкались.

— Зря идете, — брюзгливо предупредил он Глеба. — Сдох телефон.

— Отключили? — беспомощно спросил тот.

— Нет… Смею заверить, нет. Сам…

— Вы это точно знаете, Лавр Трофимович?

— Точно… Вообще, насколько я слышал, со всей аппаратурой творится что-то-непонятное.

Глеб вспомнил, как Богорад шерудил мизинцем в правом ухе. Может, и у него тоже связь накрылась? Не зря же он так стремительно откланялся.

— Вы полагаете, Лавр Трофимыч… — Глеб не договорил и несколько боязливо указал глазами на потолок.

— Тоже вряд ли, — буркнул маститый собеседник. — Далеко они еще от нас. Далеконько… Хотя… — Он задумался.

— Что? — сдавленно спросил Глеб.

— А?.. — Академик очнулся. — М-м… Да понимаете, Глеб… Если не ошибаюсь, вояки собирались запустить им навстречу ракеты противокосмической обороны…

— Чьи вояки? Наши?

— А?.. Да. И наши в том числе… Вот я и думаю: может, нам помехи ставят?.. Впрочем, не берите в голову! — решительно прервал он сам себя. — Поскольку вопрос не из моей области, предположений мне лучше не выдвигать. А вам их лучше не слушать…

— А когда собирались?

— Запустить ракеты? Ну, думаю, точного времени вам никто не назовет. Даже те, кому оно известно… Скорее всего, давно уже запустили…

Они вышли из здания — и оказалось, что снаружи вечер. Небо над стеной еще рдело, колючая проволока на розовом фоне чернела особенно выразительно. Чуть выше обозначилась Венера. На плацу мерно рушился строевой шаг, солдатиков вывели на прогулку. Вскоре они рявкнули песню, причем с такой страстью, что показалось, будто кто-то в отдалении оглушительно чихнул. Изначально объект был гражданский, а воинскую часть подселили примерно месяц назад — ради вящей безопасности.

— Странно… — с неожиданной грустью произнес Лавр Трофимович. — Не помню, в каком фильме… А может, во многих фильмах… Словом, кто-то кого-то спрашивал: если завтра конец света, как бы ты провел этот свой последний день?.. — Качнул головой, невесело посмеялся. — И вот выясняется, что точно так же. Ничего особенного…

— А он завтра? Конец света…

— Сегодня в ночь, — все с той же интонацией сообщил Лавр Трофимович — и Глеб обмер.

— Но… вы же сами говорили, что они еще далеко!

— Издалека чем-нибудь и шарахнут, — сказал академик. — Не думаю, чтобы они шли на таран…

— А… откуда вы…

— Откуда знаю? — Академик усмехнулся. — Вообще-то я давал подписку о неразглашении… Ну да какая уж теперь подписка!.. Радиосигналы с планетоида, как вам известно, поступают через равные промежутки времени и ничем друг от друга не отличаются. Кроме заключительного сигнальчика, который раз от разу идет на убыль. Таймер, Глеб. Таким образом они дают знать, сколько еще осталось жить.

— Зачем?

— Понятия не имею. Возможно, подергать нервы напоследок. Но суть-то не в этом, Глеб. Суть в том, что сегодня часа в два ночи сигнальчик станет равен нулю…

— И?!

Вместо ответа академик пожал плечами и поднял породистое свое лицо к темнеющему небу.

— Вон они, кстати…

В вышине проступала Малая Медведица, в которой теперь насчитывалось уже не семь, а восемь звезд. Восьмая — тот самый планетоид, по поводу которого недавно бранились на ток-шоу. На секунду бледные светила затуманились, словно по ночному небосклону прошел порыв пурги. Стрекозы.

— Ну? — скорбно молвил им Лавр Трофимович. — Мечетесь теперь?

Странные эти слова Глеб едва расслышал сквозь нахлынувший ласковый звон в ушах. Часа в два ночи… То есть жить осталось часа четыре…

Академик хмыкнул.

— А уж лягушкам-то, лягушкам раздолье! Слышите, заливаются? Харчатся… напоследок…

* * *

Кое-как справившись с предобморочной слабостью, Глеб обнаружил, что бредет по асфальтовой дорожке за Лавром Трофимовичем по направлению к солдатской курилке. «Так и не позвонил… — бессмысленно кувыркалось в опустевшей от страха голове. — Так и не позвонил…» Над громадой радиотелескопа стояла полная луна, делаясь все ярче и ярче. В зеленоватом полусвете были хорошо различимы и урна, и скамейка, и некто на ней сидящий. Светлая рубашка, ссутуленные широкие плечи…

— Это не приятель ваш там медитирует?

— Вы о ком? — обессиленно выдохнул Глеб. Губы не слушались.

— Ну, кто вас опекает постоянно? Богорад…

— Д-да… кажется, он…

— Обо мне часто спрашивает?

— Кто?..

— Богорад.

— Д-да… иногда…

Услышав шаги, сидящий поднял голову.

— Так и знал, что вы сюда вернетесь, — сказал он Глебу. — Добрый вечер, Лавр Трофимович…

— Скорее, ночь, — заметил академик, присаживаясь с краю. — Не помешаем?

— Напротив… — Богорад достал из-под скамейки наплечную сумку, раздернул замок. — «Хеннесси», простите, не нашлось. Как насчет армянского, Глеб? Примете?

Глеб непонимающе посмотрел на него, потом вспомнил про недавно заключенное пари.

— Вы же вроде зажилить хотели… — процедил он, закуривая.

— Хотел. — Богорад извлек из сумки блеснувшую в лунном свете бутылку и стопку пластиковых стаканчиков. — Потом раздумал. Не люблю оставаться в долгу… Лавр Трофимович, вы как?

— Спасибо, Ефим, не откажусь. Очень кстати.

Шагистика на плацу к тому времени прекратилась, бравые песни смолкли. Отбой.

— За что? — хрипловато спросил Глеб, принимая стаканчик из рук контрразведчика. — За удачу?

— За чудо, — угрюмо поправил тот. — За удачу пить поздно. Теперь только за чудо…

Выпили за чудо. Богорад достал из бумажного пакета пластиковую тарелочку с нарезанным наспех сыром. Закусили.

— То есть, насколько я понимаю, — подал голос академик, — ракеты нам не помогли?

— Прошли мимо, — сипло сообщил контрразведчик. — Хоть бы одна попала! А он, сволочь, даже курса не изменил. Прет и прет по прямой…

Все трое подняли головы. Звезда Полынь. С виду она почти не отличалась от прочих звезд Малой Медведицы. Чуть потусклее Альфы, чуть поярче Беты. Самое забавное, никто до сих пор даже предположить не смог, что за чудовища ведут ее к Земле. Впрочем, почему обязательно чудовища? Вполне вероятно, что такие же милые интеллигентные люди… В конце концов, какая разница, кто именно тебя взорвет!

Темнота трепетала от лягушачьих трелей. На горлышко бутылки с коротким шорохом опустилась стрекоза. Лунный свет просеребрил сеточку крылышек.

— Можно подумать, для тебя покупали! — сказал ей Богорад.

— А представляете, — задумчиво произнес Лавр Трофимович, тоже глядя на стрекозу. — Они ведь были когда-то громадные. В карбоновом или в каком там периоде… Метровый размах крыльев, а? М-да… — Окинул горестным взглядом осветлённый луной пейзаж. — И мнили себя царями природы. Как мы сейчас…

Все вновь взглянули на лишнюю восьмую звезду.

— Ну что? За упокой мира сего вроде рановато…

— Лучше заранее. А то можем и не успеть.

— До двух часов ночи? На троих бутылки не хватит.

— У меня там еще одна… — успокоил Богорад. — На всякий счастливый случай… Лавр Трофимович!

— А?.. — рассеянно откликнулся тот.

— Не хотите поделиться кое-какими научными сведениями?

Несколько мгновений ученый и контрразведчик внимательно смотрели друг на друга. Вдалеке над стеной всплыл огромный шарообразный рой, просвеченный луной насквозь, но ни тот, ни другой на него даже не покосились.

— Странно, — изронил наконец Лавр Трофимович. — А я-то полагал, что контрразведка знает все…

— Контрразведка — да, — согласился Богорад. — А отдельно взятый контрразведчик знает только то, что ему положено.

— А вам положено это знать? То, о чем вы спрашиваете.

— Нет.

— Тогда зачем это вам?

— Из любопытства.

— Послушайте! — взмолился Глеб. — Ну что вы тут словеса плетете? Вот же она, вот! — И он воздел к звезде-убийце пустой пластиковый стаканчик. — Нас уничтожать летят… Понимаете? Нас! Людей! Человечество!

Оба собутыльника сочувственно поглядели на Глеба.

— Бедный мальчик, — как бы про себя молвил Лавр Трофимович. — Все еще надеетесь умереть с гордо поднятой головой? Боюсь, нам даже этого не удастся…

После таких слов Глебу стало совсем жутко.

— Что… еще?.. — еле выпершил он.

— Видите ли, — несколько даже виновато сказал академик. — Человечество, Глеб, тут вообще ни при чем. Уничтожать-то летят не людей… Вернее и людей тоже, но… так, за компанию…

Глеб моргал. Окурок обжег пальцы. Выронил. Поднимать не стал.

— Позвольте… А радиосигналы?

— А радиосигналы, которые мы перехватили и частично расшифровали, судя по всему, адресованы совсем другим существам.

— Но на Земле нет других разумных существ!

— Получается, есть…

Глеб очумело огляделся.

— Кто?!

— Вы будете долго смеяться. Стрекозы.

Лягушачьи трели за бетонной стеной, казалось, стали громче. И шорох бесчисленных перепончатых крылышек — тоже.

— Налейте-ка по второй, Ефим, — попросил Лавр Трофимович. — Глебу — побольше…

— Иди-иди отсюда, — пробормотал Богорад, сгоняя стрекозу с горлышка бутылки. — Нечего подслушивать…

Глеб машинально подставил стаканчик и так же машинально его принял. В три глотка. Помогло. Во всяком случае, оглушило.

— Я вас слушаю, — напомнил Богорад академику. — Как вообще раскопали, что это именно стрекозы?

— Видите ли, — сказал тот. — Монстрики наши… Или кто они там?.. — Он мельком бросил взгляд на Малую Медведицу. — Словом, они используют аналитический язык…

— Поясните.

— М-м… Как бы это попроще? Представьте знаковую систему, где каждый знак тоже состоит из знаков. И те, в свою очередь, состоят из знаков. Представили?

Контрразведчик хмыкнул — и задумался.

— Хорошо. Берем знак, соответствующий нашему обращению «вы», разнимаем его на составные. На знаки следующего уровня. Так вот уже на втором уровне становится ясно, что обращаются отнюдь не к людям… Вам в самом деле интересны эти подробности?

— Пожалуй… нет.

— А коли так, извольте поверить на слово.

— Верю, — сказал Богорад. — Но в таком случае возникает масса вопросов.

— Задавайте.

— Как им удалось уничтожить боевой космический корабль? И когда?

— Когда? Да скорее всего в карбоне… Задолго до появления людей. А вот как? Право, не знаю. Но уничтожен он был еще на подлете к Земле…

— Вы что, издеваетесь? — заикаясь от злобы, вмешался Глеб, утративший всякое почтение к возрасту, заслугам и службам государственной безопасности. — Какие стрекозы? Ими вон лягушки харчатся! Детишки сачками ловят!

— Выродились… — тихонько напомнил Богорад. — Мельче стали… Пока все по тексту.

— Ага! Мельче стали… Мозгов-то все равно нету! И не было никогда!

— Есть другое объяснение, — известил Лавр Трофимович, кажется нисколько не обидевшись на вспышку Глеба. — Одна стрекоза вообще ничего не значит. Так же, кстати, как и один отдельно взятый контрразведчик. Пусть ее хоть лягва ест, хоть юннат на булавку накалывает…

— То есть?

— Коллективный разум, возникающий на уровне стаи. Роя.

— Х-х-х… — сказал Глеб и снова полез за сигаретами.

— Что с вами? — спросили его.

— Да кто когда видел эти разумные стрекозиные стаи?!

— Не исключено, что мы с вами как раз это сейчас и наблюдаем, — с академическим спокойствием отозвался Лавр Трофимович. — Взгляните-ка…

Огромный плотный рой в вышине менял очертания. Казалось, чьи-то незримые руки пытаются вылепить из него подобие объемной лежачей восьмерки.

— И это, по-вашему, свидетельство разума?

— Скорее, его остатков. Так сказать, последние судороги. Между прочим, импульс «выродились» можно истолковать именно как «утратили разум».

— Нет, ну а смысл-то, смысл этих их… танцев под луной?!

— Предположим, ставят помехи.

— Кому?

— Ну не нам же! Хотя… Электроника-то — забарахлила. Любопытное совпадение, правда?

— Бред… — пробормотал Глеб, тщетно чиркая зажигалкой. Сдохла. Очень вовремя!

— Ну ладно… — снова вмешался Богорад. — А что за существа сидят в планетоиде?

— Не знаю.

— Нет, позвольте! Если удалось раскодировать импульс «вы», то, стало быть, импульс «мы» тоже, скорее всего, расшифрован…

— Импульсом «мы» занимался не я.

— А кто?

— Точно сказать не могу. Какая-то группа в Швейцарии…

— Давайте лучше выпьем, — угрюмо предложил Глеб, так и не закурив. — Устроили, блин, ток-шоу… напоследок!

Внезапно мелькнула догадка, что ток-шоу в курилке устроено старшими товарищами неспроста. Нарочно злят. А иначе пойдут истерические всхлипы и причитания, что так и не успел позвонить в последний раз… Мама! Боже мой, мама… Глеб задохнулся.

— Два наряда вне очереди! — неистово раздалось в отдалении.

Обернулись, посмотрели. На плацу угадывались три фигуры в камуфле. Две стояли навытяжку, одна жестикулировала.

— Звездочеты, блин! Астероида ни разу не видели? Бегом… марш!

Двое подхватились, кинулись к зданию казармы. Третий помедлил и, хищно оглядевшись, замер. Потом двинулся к курилке.

— Так, — зловеще молвил он, приблизившись. — А вы, орлы, что тут… — осекся, крякнул. Луна тускло высветила звездочки на пятнистых матерчатых погонах. — А-а… — разочарованно протянул старлей. — Товарищи ученые? Доценты с кандидатами… О! Еще и колдыряют! Гауптической вахты на вас нет…

— Выпьешь, лейтенант? — прямо спросил Богорад.

— Так а я к чему веду?.. — оскорбился тот, беря протянутый стаканчик. — Армянский? Хорошо живете… — выпил, закусил сыром. — Ну что? — осведомился он, поглядывая на Малую Медведицу. — Точно говорите, не столкнемся мы с ним?

— Точно…

— Ну я на вас надеюсь. А то ведь мне в отпуск с завтрашнего числа… Так! — перебил он себя, вглядываясь в лунный сумрак. — Еще один звездочёт…

Действительно, на втором этаже казармы открылось окно, и в нем смутно обозначился бледный солдатский торс. Старлей вернул опустевший стаканчик и устремился к зданию. Окно захлопнулось.

— Стрекозы, блин… — донеслось издали. Должно быть, сошелся с насекомым лоб в лоб.

Трое в курилке дождались, пока дверь за офицером закроется, и разлили по последней. Впрочем, Богорад сказал, у него в сумке есть еще одна бутылка. На всякий счастливый случай… На какой, интересно? Неужто он надеется, что на планетоиде тоже что-нибудь откажет?..

— Ну что? — произнес со вздохом Лавр Трофимович. — Хорошая была планета. Давайте помянем…

— Тогда уж не чокаясь, — негромко добавил Богорад.

Трое примолкли, оглядели напоследок подлунный мир, а в следующее мгновение порывисто встали, расплеснув коньяк.

— Что это?!

Шорох стрекозиных крылышек стал пугающе громок. Он заглушил все — даже лягушек в прудах. Луна словно подернулась дымкой. Свет разом иссяк. Над головами вскочивших проносились нескончаемые потоки стрекоз. А вдали, на горизонте, куда, собственно, стремились эти несметные полчища, образовывалось постепенно что-то вроде гигантской призрачной воронки. Ворочаясь, увеличиваясь в размерах, она обретала подобие слегка наклонённой чаши. Если, конечно, слово «слегка» может быть приложимо к этакому диву, достигавшему по меньшей мере нескольких километров в диаметре.

Затем (трое в курилке по-прежнему стояли оцепенев) из центра чашеобразного круговорота, состоявшего, очевидно, из мириад стрекоз, вскинулась наискосок всклокоченная борода молний, сквозь которую скорее угадывался, чем просвечивал некий темный луч, уходящий в звездное небо.

Земля под подошвами прыгнула — и на территорию части обрушился грохот. А через несколько секунд ударил ветер…

* * *

Казалось, страшный этот порыв никогда не кончится. Распластанный на бетонном дне курилки Глеб из последних сил цеплялся за железную опору скамьи, чувствуя, что, отпусти он ее, ветер сковырнет его с бетона и ударит либо о стену, либо о дерево. А вокруг трещало и выло. Примерно так и представлялся ему конец света.

Все прекратилось, когда пальцы почти уже разжались. Сообразив, что остался цел и даже относительно невредим, Глеб в ватной тишине стал на колени, потом, придерживая ушибленную руку, кое-как поднялся на ноги. Судя по тому, что кроны акаций еще бурлили, а на: плацу крутились мусорные смерчи, причиной тишины была временная глухота.

В лунном свете постепенно проступали подробности. С казармы сорвало часть крыши. Ближайшую акацию вывернуло с корнем. Радиотелескоп напоминал (груду металлолома.

Потом рядом возник Богорад. Лоб — рассечен, выражение лица — ошарашенно-восторженное.

— Ни хрена себе выродились!.. — скорее прочел по губам, нежели расслышал Глеб.

Вдвоем они извлекли из-под пластиковых обломков навеса оглушенного Лавра Трофимовича и лишь потом уставились в лунную серую даль.

Горизонт был чист. Куда делись стрекозы, сказать трудно. То ли разлетелись, то ли большей частью сгорели в момент разряда.

Из разоренной казармы и чудом уцелевшего общежития выбегали в панике люди. А с вышины на весь этот человечий переполох смотрели семь звезд Малой Медведицы. На месте лишней восьмой расплывалось крохотное тускнеющее пятнышко.

Виктор Колюжняк
Букварь Янки

— А если… — начала было Янка.

— Без «если», — прервал Бричиков. — Кстати, если хочешь — кури.

Янка достала из сумочки пачку и закурила, закинув ногу на ногу.

— Все будет хорошо, — сказал Бричиков и улыбнулся.

Естественно, Янка ему ни черта не поверила. В свои шестнадцать она уже научилась не верить. Однако улыбнулась в ответ, затянулась и покорно кивнула.

Банк был маленьким, уютным. Это успокаивало и настораживало одновременно.

Янке захотелось выругаться, и она чертыхнулась. Затем, поддавшись настроению, выругалась еще раз. Сидевшая неподалеку мадам посмотрела на нее, поджала губы, но ничего не сказала. Специально для нее Янка выругалась в третий раз.

Бричиков должен был прийти с минуты на минуту, а она так и не начала действовать. «Твою же ж мать», — вздохнула Янка и пошла к стойке, почти коснувшись по пути охранника. Тот вздрогнул, но в ее сторону так и не посмотрел. Продолжая играть роль богатой испорченной девочки, Янка наклонилась к операционному окну.

Кассир улыбнулся ей, кося глазами в вырез.

— Скажите «а», — попросила она.

— Что?

— Скажите «а».

— А, — улыбнулся кассир. — Это шут…

Глаза его стали круглыми. Безо всяких метафор. Два идеальных белых круга, в каждом из которых горела буква А.

— Молодец, — прошептала Янка, обернулась, поймала взгляд охранника и улыбнулась ему, после чего вновь развернулась к клерку. — Давай, быстро складывай деньги. Еще быстрее! Ну! — торопила она.

Кассир старался изо всех сил. Наконец деньги кончились, и он тщательно завернул их в пакет, передавая Янке.

— Бинго! — сказала она.

Тотчас в глазах кассира «Б» сменило «А». Он развязно посмотрел на нее и подмигнул. «Забавно, — подумала Янка. — Надо запомнить».

Чья-то рука опустилась ей на плечо. Янка повернула голову и увидела перстень с иероглифом.

— Все нормально? — спросил Бричиков.

— У нас все в ажуре, папаша, — ответил кассир и подмигнул.

Бричиков спрятал деньги в карман и показал ему перстень.

— Нормальная печатка, — одобрительно кивнул кассир, и глаза его помутнели.

— Уходим, — сказал Бричиков.

Янка шла и чувствовала взгляд охранника. Он ничего не сказал, а только продолжал пялиться на ее ноги.

Вася нравился всем, а не только Янке. Красивый, добрый, соблазнительный до дрожи в коленках.

— Можешь помочь? — спросила Янка, поймав его рпосле школы.

— Чем?

— Дома надо шкаф переставить. Я одна не справлюсь.

— Конечно.

Предлог был удобный. После смерти матери Янке все приходилось делать самой. Бричиков помогал только с «заработками».

— Сейчас идем?

— Нет, приходи вечером. Часов в пять.

— Хорошо.

Янка купила вино и фрукты. Убралась в квартире и подгадала так, чтобы выйти из душа к приходу Васи.

— Ну, и где шкаф? — спросил он.

— В спальне.

На столике стояла бутылка вина и фрукты. Свет был приглушен. Янка в халатике присела на кровать.

Вася был красивым, добрым, соблазнительным до дрожи в коленках, наивным и ни черта не понимал намеков.

— Куда двигать? — спросил он.

— Никуда. Иди сюда, — попросила Янка.

Вася подошел и встал рядом с кроватью.

— А долго стоять? — спросил он. — Меня дома ждут. Я к ЕГЭ готовлюсь.

Янка встала, обхватила его руками и притянула к себе.

— Бинго! — прошептала она, глядя ему в глаза, и поцеловала.

Сильные руки сжали ее и полезли под халатик.

— Покувыркаемся, детка, — утвердительно сказал Вася.

Они кувыркались часа три, пока Янка не поняла, что уже больше не может. Тело устало и болело, а агрессивный Вася нравился ей все меньше и меньше.

— Хватит, — попросила Янка.

— Еще нет, — он притянул ее к себе.

— Прекрати!

— Только когда захочу!

— Все! — крикнула Янка, всматриваясь в горящую «Б» в безумных глазах.

На миг ей показалось, что там уже «В». Затем Вася их закрыл и упал на кровать.

— Ты чего? — спросила Янка. Вася не отвечал. — Ты спишь? — она подвинулась чуть ближе. — Что случилось?

Пульс не прощупывался. Искусственное дыхание и массаж сердца Янка делать не умела, но честно пыталась. Не помогло. Тогда она набрала номер Бричикова и сказала: «Приезжай!»

Ушла в ванную, включила душ, усердно скоблила себя мочалкой и плакала.

Бричиков выслушал ее, вынес труп на улицу и несколько раз ударил по голове найденной возле мусорки палкой, не забыв очистить карманы.

Гроб стоял на двух табуретках. Янка долго не решалась подойти, а как только сделала шаг, перед ней появилась Васина мать.

— Уйди! — почти прошипела она. — Уйди, гнида! Это к тебе он пошел. Это из-за тебя все!

Янке хотелось плюнуть ей в глаза, но она сдержалась.

— Он ушел. Сказал, что все будет нормально, — она старалась, чтобы голос не дрогнул.

— Уйди! — не сдавалась мать.

Накатила усталость, и Янка почувствовала облегчение. Не надо стоять здесь и мучиться из-за того, что Произошло. Но уйти просто так было слишком.

— Гори в аду, — сказала Янка. Повернулась и вышла.

Через три дня женщина умерла. Каждый день температура повышалась, и сбить ее было невозможно. Медики качали головами, разводили руками и устраивали дискуссии. Янка пыталась вспомнить, слышал ли кто-нибудь разговор. Вроде бы нет. Она позвонила Бричикову и сказала, что хочет переехать. Пускай подсуетится. Опекун как-никак.

— Дом, — сказала Янка. — Мне нужен дом.

— Ну, дом так дом, — пожал плечами Бричиков. — Только сначала надо будет еще одно дельце провернуть.

— Хорошо, — Янка кивнула.

В квартиру она не возвращалась, жила у Бричикова. Школу тоже забросила: считать-писать умеет, а диплом, если понадобится, купит.

— Делишки делать будем. Да, — сказала Янка. — Но сначала мне нужно подстричься.

Она распустила волосы и показала Бричикову, как именно. Он пожал плечами и фыркнул. У него это здорово получалось.

— Еще, — попросила Янка.

Бричиков посмотрел на нее, но все же налил коньяку в стакан. Янка выпила залпом, скривилась и закурила, развалившись в кресле.

Сегодня она убила трех человек.

Простое слово «все» убивало идеально. Главное только — смотреть в глаза. Инкассаторы посмотрели.

Она не хотела их убивать, но Бричиков сказал, что иначе нельзя. Могут вызвать подмогу. «Заставить сказать «А» куда сложнее, — убеждал он. — Их надо убить. Ты же хочешь дом?»

Дом Янка хотела, но не до такой степени. А сейчас ей и вовсе было на него наплевать.

— Я так и не выучила других слов, — сказала она.

— И не надо, — Бричиков махнул рукой. — Этих четырех хватит. Даже двух. Вряд ли нам понадобится, например, «Бинго!».

— Сука.

Бричиков улыбнулся. Янка ненавидела, когда он улыбался.

— Все! — сказала она, глядя ему в глаза.

В ответ ей погрозили пальцем.

— Не забывайся. Ты колдуешь, а я расколдовываю.

— Я могу справиться и без тебя.

— Уже справилась пару раз, — Бричиков опять улыбнулся.

— Сука, — повторила Янка. — Налей еще.

Он налил. И наливал до тех пор, пока она не отключилась. елка стояла посреди комнаты. В мешке с песком, как положено. На ней висели какие-то старые игрушки, которым было больше лет, чем Янке.

А под елкой лежала мама. Узел завязанного сзади халата торчал, и казалось, что мама не умерла, а притворяется подарком.

В тот раз, в прошлом, Янка так и подумала. Сейчас, во сне, она уже знала правду.

Мама умерла. Врачи сказали, что это был сердечный приступ. Оно устало, износилось, и все.

Янка знала, что бывает от слова «все». С этой мыслью она и проснулась.

Голова пульсировала. Хотелось пить, а может, даже выпить.

Янка встала — Бричиков ее так и оставил в кресле, не раздевая и не укладывая, — и прошла в туалет. Посмотрела на себя в зеркало, усмехнулась и почувствовала, что боль усилилась. «Ну тебя», — подумала она.

Бричиков был на кухне. Пил кофе с тостами и читал газету. Он всегда так завтракал. Одинаково до абсолютизма.

— Бричиков, — позвала Янка.

— Что, хреново? — спросил он, не отрываясь от газеты.

— Бричиков, это ты мою маму убил?

В этот раз на нее посмотрели. Целую секунду.

— Дура, — прокомментировал он. — Оно мне надо? Я бы сейчас жил куда спокойней.

Янка кивнула и пошла в душ. Она тоже так думала.

Жизнь налаживалась постепенно. Бричиков купил Янке дом в частном секторе. Она не Ходила в школу, а устроилась на курсы парикмахеров. Как-то встретила на улице бывшего одноклассника. Тот заметил ее, поменялся в лице и поспешил скрыться в ближайшем переулке. Сначала Янке стало смешно, а потом сразу и резко — грустно. Но она сдержалась.

Дни шли, а деньги инкассаторов не кончались. Янке даже начало казаться, что они будут всегда, а значит — больше не понадобится никого убивать. Можно работать в парикмахерской, затем подружиться с кем-нибудь, выйти замуж. Прожить нормальную человеческую жизнь без горящих в глазах букв.

Она думала так три месяца, пока однажды не заявился Бричиков. Растерянный и суетливый. Янка сразу поняла, что сейчас он скажет что-то плохое.

И Бричиков ее не подвел.

— Зачем? — опять спросила она. — Ну, на хрена ты туда поперся, а?

— Я же не знал, — огрызнулся Бричиков. — Я не всемогущ и не всеведущ.

— Зато строишь из себя!

— Ты тоже!

Они сверлили друг друга взглядами. Первым сдался Бричиков.

— Ладно, — сказал он. — Надо сваливать. В другой город или другую страну — неважно. Денег хватит. А там уже придумаем что-нибудь.

— Что-нибудь! — передразнила Янка и почувствовала, как накатывают слезы. — Идиот ты, Бричиков. Идиот, каких мало.

В очередной раз за последний год жизнь рушилась. Приходилось сгребать обломки в кучу и надеяться, что ничего не потерялось.

Идиотизм Бричикова заключался в том, что его позвали на ток-шоу и он пошел. Видный специалист по НЛП и гипнозу все-таки.

В какой-то момент, устав слушать байки и домыслы, он рассказал им, что это все суета сует и томление духа. НЛП и гипноз лишь жалкое подобие древнего человеческого умения управлять людьми. Название его потерянно в веках, но сила порой пробуждается стихийно. И человек может сам не осознавать, что он делает. Но его будут слушаться.

Это складывается из жестов, интонации, тембра, визуального контакта — из всего. Человек думает, что ведет себя естественно, а между тем заставляет других выполнять свои приказы. И неосторожно брошенное им слово способно даже убить.

— И такие люди появляются до сих пор, — сказал он, присаживаясь.

Но тут же пришлось встать. Аудитория принялась задавать вопросы, перекрикивая друг друга. Бричиков получил свою минуту славы.

А после передачи неприметный молодой человек подошел и пригласил Бричикова прийти завтра и пообщаться. «Об одном нашем общем знакомом», — как он выразился.

И Бричиков сразу все понял. И, что еще хуже, молодой человек тоже понял, что Бричиков понял. Улыбнулся и сказал, что будет ждать встречи.

Телезвезда запаниковал, собрал вещи, долго петлял цо городу и приехал в итоге к Янке, чтобы вместе с ней убежать еще дальше.

Йошкар-Ола Янке не понравилась. Совсем. Город красивый, чистый, но вместе с тем какой-то вялый.

Бричиков снял квартиру для себя и дом для Янки. Но это было уже не то. Настолько не то, что хотелось плакать.

Она и плакала.

Костя появился в жизни Янки настолько естественно, что не вызвал никакого удивления.

Однажды она осознала, что идет домой, а пакеты несет незнакомый парень. Короткая стрижка, чуть худощавый, смеющиеся глаза. Потом он приготовил ужин На двоих, сделал расслабляющий массаж и ушел.

Это оказалось полной неожиданностью для Янки. Она понимала, к чему идет вечер, и даже внутренне была готова, но Костя ушел.

Янка ходила по дому и пыталась придумать причину, которая бы его оправдывала, но ничего не получалось. У него просто не было повода уходить.

— Что-то с тобой не то, — сказала Янка непонятно в чей адрес.

Два дня спустя она обнаружила Костю возле дома. Он сидел на лавочке и листал журнал. Янка заставила себя пройти мимо, поминутно ожидая оклика, но его не последовало.

Когда она вернулась через несколько часов, стопка журналов увеличилась. Янка поставила пакеты на землю и села рядом. Еще минут двадцать она ждала, когда он обернется.

— Что там? — спросил Костя, указывая на пакет.

— Картошка, лук, свекла, мясо, зелень, колбаса, сыр… — начала перечислять Янка.

— Борщ? — перебил Костя.

— Борщ.

Он встал и опять ушел, а Янка пошла готовить борщ.

Когда Костя пришел с вещами, она как раз накрывала на стол.

— Люблю, — сказала Янка. — Просто люблю.

Костя улыбнулся.

— А ты мне не говоришь, что любишь, — обиделась Янка.

— Я не знаю.

— Ну вот!

Янка вылезла из-под одеяла и, ступая на цыпочках, подошла к окну.

— Не обижайся. И не усложняй. Нам хорошо, так есть ли разница, как это называть — любовь или что-то еще?

— Демагог, — сказала Янка.

— Еще какой, — согласился Костя.

— Самовлюбленный эгоист?

— Возможно.

— Боишься признаться самому себе?

— Боюсь впасть в зависимость.

Янка обернулась и медленно прошла назад, присела на кровать. Внимательно посмотрела на Костю. Тот продолжал улыбаться.

— Тогда ладно, — сказала она наконец. — Хватит того, что я впала в зависимость от тебя. Но если ты вдруг захочешь сказать мне «люблю», я с удовольствием это выслушаю.

— Хорошо, — ответил Костя, перестав улыбаться. — Обещаю.

Он протянул руку и попытался дотронуться пальцем до носа Янки. Девушка поймала палец губами и чуть прикусила. Костя несколько секунд любовался получившейся картиной.

— Дурочка, — наконец сказал он и тихо засмеялся. — Ай! Янка, мне же больно!

— Сейчас я тебе покажу, что такое боль! — пообещала она.

И обманула.

Мама оставила Янке квартиру, сиротство и Бричикова в качестве опекуна. Он приехал, пахнущий чем-то противно-приторным, и замелькал «по делам». Организовал похороны, поминки, уладил все «бумажные вопросы», со всеми обо всем договорился и лишь тогда нашел время поговорить с Янкой.

— Привет, — сказал он.

— Ага, — кивнула Янка.

— Я вроде как теперь твой опекун. Не в смысле по бумажкам, а так. Лезть к тебе в жизнь — не собираюсь. Доживешь до восемнадцати, и помашем друг другу ручкой. А пока буду помогать, если попросишь.

— А если не попрошу?

— Значит, не буду. Я и без того занятой человек. Просто когда-то я знал твою мать и был ей кое-чем обязан, потому и приехал.

— Чем обязан?

— Может, когда-нибудь расскажу.

— Точно не будешь лезть?

— Обещаю.

— Тогда договорились.

Они пожали друг другу руки, и Янка впервые со смерти матери вздохнула чуть свободней.

— Нам он только помешает! — убеждал Бричиков.

— Мне не мешает.

— Это пока. А как ты ему объяснишь, откуда у тебя деньги?

— Он не спрашивает!

Янка сложила руки на груди и отвернулась.

— Пойми, сейчас не то время. Нам остался всего один рывок. Последний. Большой куш, и разбегаемся в разные стороны.

— Так чем Костя нам в этом мешает?

— Он поедет за тобой куда угодно, не задавая вопросов? — Бричиков испытующе посмотрел на Янку. Она промолчала. — Не знаешь? Рекомендую узнать.

— Посмотрим, — буркнула Янка. — И вообще: это не твое дело.

— Мое! — жестко отрезал Бричиков. — Сейчас это наше общее дело. Мы с тобой пока еще в связке. Хочешь ты того или нет.

Янка хотела сказать, что не хочет, но не смогла. Бричиков в свое время изменил ее жизнь, и сейчас она уже не представляла ее другой.

Осень на целую неделю решила сделать перерыв, неожиданно подарив ноябрьское потепление. Костя и Янка гуляли по парку, а под ногами шуршала опавшая листва.

— Ты можешь ответить мне на один вопрос? — спросила Янка чуть отстраненно.

— Могу.

— Тогда ответь честно: если бы я тебе предложила убежать вместе со мной неизвестно куда и, самое главное, ни о чем не спрашивать и делать все, что я скажу… Что бы ты тогда сказал?

— Не знаю. Ты же не спрашиваешь.

— Считай, что спросила.

Она остановилась и развернула Костю лицом к себе. Он улыбался, как обычно. Янка нахмурилась и требовательно посмотрела ему в глаза.

— Я жду.

— Такие вопросы так сразу не решаются.

— Дурак! — Янка отвернулась.

— Ну вот, опять ты все усложняешь.

— Да, усложняю! Потому что у тебя все выходит как-то слишком просто. Ты вообще хоть раз сделал что-нибудь, чтобы усложнить?

— Я переехал к тебе, — сказал Костя.

— О, да! Это, наверное, было суперски сложно! Костя промолчал, и Янка поняла, что он не пойдет за ней. Слишком много сложностей. Куда больше, чем просто переехать к одинокой девчонке, которую он смог заинтересовать. Косте хотелось просто жить вместе и чтоб было хорошо, а Янке хотелось большего.

— Иди-ка ты на хрен! — сказала она.

— Что?

— Что слышал! Иди. На. Хрен… Хотя нет. Я сама дойду. Вещи как-нибудь зайди забрать.

Янка высвободила руку и пошла. «Ну, давай же! — Думала она. — Догони, останови, скажи все, что хотел Сказать! Ну!»

А Костя не догонял. Янка знала, что он все еще стоит и смотрит ей вслед. Это ведь так просто.

Приехавший Бричиков застал ее погруженной в меланхолию. Янка сидела возле телевизора и таращилась в экран. Там рассказывали про пауков.

— Познаешь мир?

— Бричиков, ты паук, — сказала Янка, не отрываясь от экрана.

— На чем основан вывод?

— Ты заманил меня в свои сети и теперь высасываешь кровь. Но не сразу, а потихоньку, чтобы я подольше помучилась.

— Я смотрю, телевизор прививает тебе образность мышления.

Бричиков поставил стул напротив Янки и уселся, загородив экран. Снял очки, протер, вернул на место. Стекла сверкнули, отразив свет люстры. Янке почудилось в этом что-то зловещее.

— Мне не видно!

— Посмотришь в другой раз. Надо поговорить.

— О чем?

— О деле. Я так понимаю, твой драгоценный возлюбленный с нами не едет? — Бричиков обвел комнату рукой.

— А вдруг он просто вышел?

— Ага. И ты в ожидании его смотришь телевизор с таким видом, будто из тебя действительно что-то высосали.

Янка попыталась улыбнуться, но, судя по реакции Бричикова, получилось не очень.

— Мы расстались.

— Отлично! Ой, прости, я не это хотел сказать.

Девушка устало посмотрела на него. Это подразумевало: «Слушай, ну мне-то можешь не врать. Ты сказал именно то, что хотел».

Бричиков поспешил перевести разговор в другую плоскость:

— Так вот. О деле. Рискованно, но если все пройдет так, как надо, то больше нам ничего не понадобится. И можно будет зажить спокойно. Правда, сначала придется уехать куда-нибудь подальше.

— Это я с радостью, — сказала Янка. — С превеликим удовольствием свалю.

Рана была не опасной, но болезненной. Бричиков хромал, а Янка шла рядом, придерживала и изображала не то дочку, не то молодую жену. Рану обмотали Янкиной блузкой, а кровь на черных джинсах почти не выделялась. Зато было видно дырку от пули.

А началось все неплохо. Они вошли в банк, попросили отвести их к управляющему, сказав, что собираются открыть счет. Бричиков продемонстрировал деньги, которые у них оставались. Этого хватило, чтобы клерк осознал серьезность клиентов и их намерений.

Управляющий подробно рассказывал им об истории банка, о знаменитых вкладчиках, о перспективах и о том, конечно же, что здесь деньги будут в сохранности. В этом Янка серьезно сомневалась и все косилась на Бричикова, ожидая, когда он подаст сигнал.

Наконец Бричиков улыбнулся и поднял руки вверх, показывая, что сдается и принимает предложение.

— Скажите «а», — попросила Янка.

Управляющий посмотрел на нее и улыбнулся.

— Зачем тебе?

— Просто, интересно.

— Ну а.

— Без «ну», пожалуйста.

Управляющий посмотрел на Бричикова. Тот развел руками: мол, вот такая она у меня.

— А.

И в его глазах зажглась «А», от которой Янка уже успела отвыкнуть.

— А сейчас ты проведешь нас внутрь хранилища, — сказала она.

Управляющий кивнул, встал и пошел, а они пошли, за ним, пытаясь выглядеть естественно. Глупое слово. Никогда не нравилось Янке.

— Сука! — выкрикнула Янка, когда охранник выстрелил в ногу Бричикову.

Откуда им было знать, что Отправляющий не имеет права никого сюда водить?

— Сука! — еще раз повторила Янка, смакуя. Охранение навел на нее автомат.

— Не то, — прошипел Бричиков сквозь зубы. — Не то говоришь!

И тогда Янка сказала: «Все!» И говорила на обратном пути, если кто-нибудь только смел взглянуть в их сторону. Ее трясло от злости и запоздалого страха.

Когда они вышли из банка, в живых там мало кто остался. Орала сирена, а они продолжали идти. Прохожие уступали дорогу, стараясь не смотреть в глаза.

«Это вы правильно, — думала Янка. — А не то я вам тоже все скажу. Скажу «все», и вас не станет». Она не видела себя со стороны, но чувствовала, что левая часть лица живет своей жизнью. Дергается и щерится в усмешке. Правую Янка контролировала и держала спокойной.

— Бесполезно, — сказал вдруг Бричиков. — Беги, я их задержу.

— С чего это?

— Там были камеры. Они с легкостью поймут, кто это был. Беги. Одна, может, спасешься.

— Я ни хрена не представляю, что дальше делать, — произнесла она медленно. — Понимаешь? Ни хрена! Так что если хочешь, чтобы я спаслась, — будь добр, думай.

Бричиков усмехнулся, и Янка поняла, что он почти сдался.

Три минуты спустя они зашли в какой-то торговый центр, чтобы раздобыть новую одежду. Пока Бричиков переодевался, Янка успела купить им обоим черные очки. Он вернулся в ярко-красном спортивном костюме и желтых кроссовках. По мнению Янки, это был верх безвкусия.

— Зато вряд ли кто будет разглядывать лицо, — сказал Бричиков в ответ на ее критический взгляд. — И тебе советую подобрать что-нибудь в таком духе. — Он повертел в руках темные очки. — В ноябре месяце, когда на улице пасмурно?

— Судя по одежде, мы с тобой два придурка, которым как-то параллельна погода и все прочее.

Бричиков пожал плечами, надел очки и забрал у нее сумку с деньгами.

— Я поищу аптеку, — сказал он и захромал куда-то в сторону.

Янка поняла, что он держится из последних сил. Еще немного, и Бричиков даже не сможет никуда идти.

«Ничего. Отсюда мы поедем на такси. Деньги есть», — подумала она, рассматривая нечто кислотно-зеленое, что в итоге оказалось осенней курткой. Вскоре нашлись и фиолетовые зауженные штаны, и оранжевые кеды. Янка накинула капюшон куртки, надела очки и не узнала себя в зеркале. «Это хорошо», — подумала она. Расплатилась и пошла искать Бричикова.

Он сидел за столиком местного кафе и о чем-то говорил по телефону.

— Я наглотался лекарств и теперь вообще ничего не чувствую, — сказал Бричиков.

— Хорошо. Я вызываю такси.

— Не волнуйся, я вызвал, — он кивнул на телефон и спрятал его в карман. — А сейчас я хочу тебе кое-что рассказать.

Янке это не понравилось. Бричиков словно готовился к чему-то плохому, а потому спешил выговориться.

«Мы еще повоюем», — подумала она со странной нежностью.

— У меня, как ты помнишь, были кое-какие дела с твоей матерью.

— Помню. Надеюсь, ты сейчас не станешь изображать Дарта Вейдера и утверждать, что ты мой отец?

— Нет. Хотя я знал его, но он умер.

— Мне так жаль.

— Не паясничай, — Бричиков поморщился.

— Ладно. Так что у вас с ней было за дело?

— Она работала медсестрой в психушке и позволяла мне ставить кое-какие эксперименты над больными. За хорошие деньги, разумеется. Мой папаня вовремя подсуетился при перестройке, и я себе вполне мог это позволить.

— Понятно. И зачем мне это знать? — Янка действительно не понимала.

— Меня что-то в последнее время напрягает, что я использовал и дочь, и мать.

— Совесть проснулась?

— Не знаю.

— Забудь. Оно того не стоит. Ты мне помог, так как считал нужным. У меня был выбор, принимать помощь или нет. Как и у матери. Разве не так?

— Так.

Янка кивнула.

— Вот видишь, так что не стоит волноваться из-за ерунды.

В этот момент зазвонил телефон. Бричиков выслушал, кивнул, словно его могли видеть, и сказал: «Выходим».

Фары старенькой «Мазды» подсвечивали падающий снег. Бричиков открыл дверь, помог Янке сесть, а сам пошел к водителю. Что-то тихо ему сказал, и машина резко рванула с места.

В первую секунду Янка ничего не поняла, зато во вторую поняла все и очень отчетливо.

«Тоже мне герой», — подумал она.

— Остановите! — приказала Янка водителю. Тот и не подумал тормозить, наоборот, прибавил скорость. — Остановите, я сказала!

Она пыталась поймать взгляд водителя, но с заднего сиденья это было трудно. Вдобавок он предпочитал не смотреть в зеркало заднего вида.

Тогда Янка вцепилась ему ногтями в шею. Водитель не отреагировал. Она надавила изо всех сил, стараясь задушить, и по хриплому дыханию поняла, что у нее это получается.

Ее руки все сжимались и сжимались. На шее стали видны следы от ногтей, и вскоре водитель остановился. Янка тут же дернула дверь — заперто.

— Выпусти! — крикнула она.

Водитель промолчал, а машина вновь тронулась с места. Янка нашла какую-то железку, валяющуюся под ногами, и принялась бить в стекло, которое покрылось сеткой трещин. На светофоре водитель все же притормозил, и тогда Янка ударила его. Он вскрикнул, схватился рукой за голову, и она ударила второй раз, открыла дверь и вылезла на улицу.

Машина уже почти выехала из города.

Хозяин «жигуленка», который остановился ее подвезти, почему-то заволновался, выслушав адрес.

— Тебе зачем туда?

— Просто. Встреча назначена, — осторожно сказала Янка.

— Там сейчас от ментов не протолкнешься. Какого-то грабителя схватили. Так он такое там устроил, что его прямо на месте и положили. И денег до сих пор не нашли. Не надо туда ехать.

— Хорошо, — покорно согласилась Янка. — Тогда высадите где-нибудь у автовокзала.

Она купила билет на первый же автобус, даже не задумываясь, куда он идет. Села и молчала всю дорогу.

А когда приехали, Янка встала и пошла. Куда-то. Теперь было все равно. Для нее наступило свое персональное: «Все!» И можно было даже ничего не говорить.

«Целым мир не будет никогда» — мысль, мелькнувшая в краткий миг возвращения сознания. Янка прогнала непрошеного гостя, и все опять стало никак.

Человек, который принес ей деньги, был какой-то бесцветный. Он сам нашел ее, серой тенью скользнув рядом. Передал чемодан и сказал, что в нем все. Что именно «все» — не уточнял. Только добавил, что это от Бричикова.

— Его похоронили там, в Йошкар-Оле, — добавил он. — Было бы хорошо, если бы вы его навестили.

По голосу нельзя было понять — хочется ли этому человеку, чтобы Янка навестила Бричикова, или нет. Он просто сказал и ушел.

А Янка решила, что лично ей как раз хочется.

…Штакетник покосился, хотя прошло всего лишь несколько месяцев. Янка очистила от снега памятник и с удивлением узнала, что Бричикова звали Иван. Нет, на самом деле когда-то она это знала, но привыкла называть его по фамилии и забыла.

— Дурацкое у тебя было имя, Бричиков, — сказала она.

Янка положила на снег одинокую белую лилию. Бричиков никогда не говорил, какие любит цветы, но его одеколон, по мнению Янки, пах именно лилиями.

Щеки мерзли. Стянув перчатку, она провела по ним пальцами и нащупала корочку льда. «Я плакала, — подумала Янка. — Наконец-то».

Знак был твердый, сделанный из железа. Надпись на нем сообщала, что до ближайшей остановки пятьсот метров. Янка ударялась в знак головой и твердила: «Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!»

Три месяца ее жизни куда-то делись. Пропали и растворились. Раньше ей было все равно, но сейчас она решила вспомнить. Ради Бричикова.

— Ы-ы-ы-ы-ы, — говорит Янка, пытаясь вдохнуть. — Ы-ы — ы — ы — ыа-а-а-ау-у-у-у.

— Крепко дерет, да? — спрашивает грязный мужик, забирая у нее кружку. — Но зато согрелась. А сейчас еще больше согреешься.

Он начинает расстегивать штаны, но торопится и никак не может справиться. Янке смешно, и она себя не сдерживает.

— Заткнись! — злится мужик.

— Пошел ты…

Резкий удар по щеке. Что-то соленое во рту. Внутри просыпается злость.

Янка резко хватает мужика за грудки и смотрит ему в глаза. «Все!» — выдыхает она.

И все.

Мягкие знаки она вставляет практически в каждый глагол, не утруждая себя проверкой.

— Голубушка, — говорит доктор, забирая у нее бумагу. — Голубушка, если у вас проблемы с орфографией, это не значит, что вам нужна помощь врача.

Доктор смеется, и Янка смеется вместе с ним.

— А вы клевый, — доверительно говорит она.

— Знаю, — отвечает доктор. — А теперь можно я вернусь к работе? Насколько я понял, с вами все нормально.

— Хорошо, — говорит Янка. — Просто люди вокруг твердили, что я больная.

— Завидовали, — усмехается доктор. — Здоровье у вас — дай бог каждому.

Янка выходит из больницы и идет дальше. Просто так. Надо же что-то делать.

Эклер она берет в тот момент, когда продавщица отворачивается. Люди подсознательно хотят, чтобы у них что-то украли, и сами создают возможность. Надо только разглядеть и воспользоваться.

Янка и пользуется.

Она бредет, откусывая по чуть-чуть, и размышляет, где сегодня переночует. Вариантов много. Все квартиры города. Нужно только попросить сказать «А». Вот только расколдовывать назад Янка не умеет, а потому, уходя, говорит — живите, как обычно. Хотя многие и без этого так живут.

Неожиданно из пустоты выныривает серый человек и останавливается рядом с ней. И Янка не помнит, куда она идет и зачем ей эклеры. Зато вспоминает, что Бричиков мертв.

Пакостно.

«Юность окончена», — подумала Янка. Она не знала, какой вывод должен последовать за этой фразой. Может, и никакого. Сидела на остановке, мерзла и ждала автобус. Вокруг мерзли другие люди, но Янке не было до них никакого дела.

Юность окончилась, и автобус, который ждала Янка, должен был отвезти ее во взрослую жизнь.

«Если красный — все будет хорошо. А если синий — плохо», — загадала Янка.

Автобус оказался серым, и она этому не удивилась.

Янка старательно рисовала последнюю букву. Окончив, критически ее осмотрела, но осталась довольна. Рядом она изобразила штакетник, табличку и лилию на снегу.

Сидя на кровати, в гостинице, Янка меланхолично перелистывала страницы и смотрела.

Напротив «А» — пустые глаза. Напротив «Б» — обнаженная девушка. «В» — могила с крестом…

Дойдя до последней страницы, Янка заплакала. Неожиданно осознание всего того, что она сделала, вся ее недолгая история, уместившаяся в тонкой тетради, ударила с силой, сломав какую-то внутреннюю преграду.

Это был очень долгий урок, ценой во множество жизней. И теперь надо было сделать правильные выводы.

«Главное, чтоб не зря. Чтобы Бричиков и другие не зря…»

Майк Гелприн
Человеко-глухарский

По времени корабля радиограмма категории «безотлагательно» пришла за полночь, когда оба члена экипажа уже спали. Сопутствующий радиограмме код, однако, инициировал зуммер общей тревоги, так что через минуту Марат Гуляев, чертыхаясь спросонья, приступил к расшифровке.

Закончив, Марат помянул непотребную мать и взглянул на напарника.

Поль Бушар, остролицый, черноволосый, с длинным хрящеватым носом над тонкими щегольскими усиками, ожесточенно протирал глаза и невнятно бранился. По его виду можно было смело определить, какого Поль мнения о полуночных радиограммах и в особенности о тех, кто их посылает.

— Можешь радоваться, дружище, — с кривой усмешкой сказал Марат, — нам тут счастье привалило. Не было печали, глухонемые накачали. Приказано сменить курс и гнать в сопредельный квадрат на помощь — там у них какая-то заварушка.

Поль в ответ разразился бурной бранью на родном французском. Марат, хотя разобрал из пространной речи лишь слово «дерьмо», сочувственно покивал. Глухонемыми, а чаще глухарями, называли гуманоидов со Свана, четвертой планеты в системе беты Лебедя. Официально у Земли со Сваном был мир, взаимопонимание и теплые дружественные отношения. На практике же о взаимопонимании и дружбе не было и речи. А вот конфликтов в пограничных зонах и на периферийных планетах как раз хватало. Дипломаты с обеих сторон из кожи вон лезли, чтобы не допустить перерастания конфликтов в нечто большее. И приходилось дипломатам нелегко — несмотря на внешнее сходство, расы разнились едва ли не во всем остальном, и разнились кардинально. Упрямство, вздорность и спесивость глухарей вошли у землян в пословицу. Об их этических и поведенческих нормах травили анекдоты.

— Что за заварушка? — Поль перешел наконец на английский. — И при чем здесь мы?

— Да похоже, на базе сами ни черта не знают, — Марат пробежал глазами расшифровку. — Какая-то планета на расстоянии полупрыжка, координаты уточняются. То ли глухари терпят там бедствие, то ли бедствие терпит их. Возможно, понадобится спасательная операция. А возможно, надо понимать, и не понадобится.

— Ясно, — Поль обреченно вздохнул. — Ладно, пойду сварю кофе. Авось успеем позавтракать.

Позавтракать, однако, не удалось. Повторная радиограмма не заставила себя ждать.

— Час от часу не легче, — сказал Марат, закончив расшифровку. — Координаты поступили вместе с приказом двигать туда незамедлительно. Планета необитаема. У глухарей там что-то типа лаборатории или экологической станции. Насколько я понял, там наводнение, то ли все уже затопило, то ли скоро затопит. В общем, нам предписывается локализовать здание станции по сигналу радиомаяка, персонал эвакуировать и принять на борт, дальше они полетят с нами. Ну а самое интересное в конце.

— Мне отгадать с трех раз или так скажешь?

— Скажу, скажу. Нам сообщают, что персонал станции состоит из двух особей. Обе — женского пола.

— Этого только не хватало! — Поль в сердцах саданул кулаком по столу. — Вот же невезуха! Ладно, следи за кофе, я пошел прокладывать курс.

Насчет невезухи Марат был согласен. «Антей», грузовоз-тысячетонник класса гамма, совершал плановый шестимесячный рейс на базу с аграрной планеты, где несколько сотен землян-квартирьеров боролись со строптивой флорой и агрессивной фауной. После рейса экипажу полагался отпуск, и Марат с Полем давно уже сговорились закатиться на Эрос и просадить там премиальные в игорных заведениях, если, конечно, не удастся раньше истратить их на девочек. Каждый новый день это событие неукоснительно приближал. Теперь же фешенебельные казино со сговорчивыми хостессами откладывались, и предстояло тащиться бог весть куда выручать чертовых глухарей. Которые к тому же оказались глухарками, существами, по слухам, злобными, сварливыми и стервозными. Не говоря уже о том, что асоциальными.

Посадочный модуль отделился от борта «Антея» и вошел в стратосферу. Трясло немилосердно, через динамики шлемофона Марат явственно слышал, как у Поля стучали зубы.

— Интересно, глухари нам выплатят премиальные? — проговорил Марат, когда тряска несколько улеглась. — От наших деятелей награды точно не дождешься.

— Да, как же, — буркнул Поль. — Получишь в награду собачьи уши. Как хотя бы называется эта планета?

— А пес ее знает, — Марат пожал плечами, — г Не успел посмотреть.

— Болван.

— Согласен.

— Хоть что-то ты посмотреть успел?

Марат, потративший полчаса на изучение справочников, пока Поль готовил корабль к прыжку, с важностью кивнул.

— Успел, — сказал он. — Выяснил, что нам нужен АЦП.

— Чего нужно?

— Для не отягощенных излишками интеллекта повторяю: АЦП — аналого-цифровой преобразователь. И к нему акустический ресивер. Будь у нас эти приборы, мы могли бы услышать, как токуют глухари. Они, оказывается, болтают между собой почище нашего. И, соответственно, прекрасно друг друга слышат. Только голоса у них лежат в ультразвуковом диапазоне. Поэтому мы не слышим их. А они, соответственно, нас.

— И что с твоей информации толку? — завелся Поль. — Ресивер, спесивер! У нас этого добра все равно нет. Ты бы лучше подумал, чем мы будем глухарок кормить. Не говоря уж о том, где содержать.

— Ну, содержать — это просто. Освободим для них твою каюту. Ты вполне можешь пожить в трюме.

— Остряк хренов.

— Согласен.

— Ладно, где этот чертов маяк? — Поль вгляделся в экран сканера. — Ага, вот сигнал. Запускай локашку.

Марат задействовал локатор, подключил его к сканеру, и на экране появились координаты.

— Минут сорок лету, — Поль ввел координаты в автопилот. — Так что ты там говорил насчёт глухарского языка?

— Насчет языка я ничего не говорил. А говорил лишь о том, что без ресивера и АЦП мы глухарок попросту не услышим. А они нас — без акустического трансмиттера и ЦАПа. Для невежд — это тоже преобразователь, только обратный, цифрово-аналоговый.

— Умник хренов.

— Согласен.

— Похоже, приплыли, — Марат подался вперед и глядел теперь через смотровое стекло. — Причем заметь, в буквальном смысле. Два вопроса, дружище. Где мы их будем искать, во-первых. И если найдем, то как сядем, во-вторых.

— Н-да. — Поль присвистнул. — Их запросто может не оказаться в живых, лабораторию наверняка затопило.

Внизу, насколько хватал глаз, была вода, из которой поплавками выглядывали, покачиваясь на ветру, верхушки деревьев.

— Радиомаяк прямо под нами, — Марат сверился с показаниями локатора. — Тоже затоплен. Что будем делать?

— Придется летать на малой высоте по спирали, пока не обнаружим их или не выработаем запас топлива. На сутки лету его хватит. Однако если не найдем их в ближайшие два-три часа, то не найдем вообще.

На третьем часу лету Марат устало вздохнул и сказал:

— Знаешь, Поль, не дает мне покоя одна мысль.

— Не сомневаюсь, что только одна. Сообразно количеству извилин.

— Само собой, — Марат покивал. — Так вот, в извилине у меня бродит мысль. О том, почему послали сюда именно нас.

— Обдумай ее как следует. Может, придет в голову, что мы оказались к этой планетенке ближе всех прочих.

— А мне вот сдается, не поэтому. Дедо в том, дружище, что двух других таких ослов, как мы, в ближайшем (космосе попросту нет. Ослов, которые вместо того, чтобы немедленно навострить отсюда лыжи, будут искать иголку в стогу сена, и все для того, чтобы, если найдут, основательно осложнить себе жизнь. Не говоря уже о том, что глухари наших точно бы спасать не стали.

— Проклятье, а ведь похоже, — Поль Бушар скривился. — Действительно, нормальные парни уже давно бы отсюда снялись. Н-да… Эй, а ну-ка посмотри вон туда. Километра полтора к северо-северо-западу.

Марат посмотрел. Вгляделся. И поспешно навел оптику. Размытое белесое пятно на сине-зеленом фоне превратилось в прилипшую к верхушке ствола и размахивающую белым полотнищем фигуру. В полуметре ниже по стволу обнаружилась еще одна.

Через минуту посадочный модуль дал над затопленным деревом круг. Оттуда не переставая размахивали белой тряпкой, и Марат определил, что раньше тряпка была, по всему видать, чем-то вроде балахона.

— Ну что там? — напряженно спросил поглощенный управлением Поль.

— Да ничего. Девки как девки, — Марат вгляделся пристальней. — Вполне себе не уродливые, длинноволосые. Иллюстрация для «Плейбоя» — брюнетка и блондинка. Можно сказать, даже смазливые. Не знал бы — никогда б не подумал, что другой расы. Впрочем, они в какой-то робе, возможно, под ней у них вовсе не так, так у людей. Хотя… — Марат вновь вгляделся. — Сиськи вроде на месте. Если это, конечно, сиськи.

— Ладно. Садиться придется вон на тот прыщ на юго-востоке, — Поль махнул рукой туда, где на горизонте выпирал из воды одинокий пригорок. — Это километров пять будет. Надуем спасательный плот и подплывем, другого выхода не вижу.

— Мы можем надуть его здесь и сбросить им.

— Угу. И как ты объяснишь им, что с плотом делать?

— Догадаются, чай, не обезьяны.

— Это, во-первых, неизвестно. Во-вторых, им там внизу просто не увидеть, куда именно мы сядем. В-третьих, еще неясно, какая дрянь водится в местной водичке.

Вполне возможно, что такая, которая возьмет и прокусил плот местах этак в сорока, соответственно количеству зубов.

— Знаешь, дружище, — Марат усмехнулся, — прокусить оно может и когда на плоту окажемся мы с тобой, а не эти девицы.

Поль, пожав плечами, отвечать не стал.

Посадочный модуль набрал высоту и пошел на юго-восток.

— Я, кажется, понимаю, как несладко жилось древним гребцам на галерах, — Марат, отдуваясь, взмахнул очередной раз веслами. Плот мотало, он рыскал по водной поверхности и упорно не желал плыть прямо. — Спроси этих леди, не хочет ли одна из них меня сменить.

Поль, которому по жребию выпало грести первым, на обратном пути расслаблялся. В сбитых до кровавых мозолей ладонях он сжимал ствол импульсного разрядника и бдительно всматривался в воду в поисках объекта для его применения.

Глухарки ютились на корме, прижавшись друг к дружке и ощутимо дрожа то ли от холода, то ли от страха. Пакеты с сухим пайком были ими осмотрены и отвергнуты, а содержимое бесцеремонно выброшено за борт.

Выглядят как обычные земные женщины, думал Марат. Лет по тридцать, блондинке, может быть, чуть меньше. Серые глаза, прямой нос, длинные светлые волосы на пробор. Не красавица, но весьма и весьма. Такая вполне могла уродиться где-нибудь в Рязани или во Владимире. Брюнетка выглядит более экзотично — смуглая кожа, большие черные глаза, вороная челка на лоб, острый подбородок, пухлые губы. Однако пройдись такая по улицам Афин или Иерусалима, никто бы не удивился. Только вот ведут себя… Марат сплюнул за борт. Тоже мне королевы.

— Мой недалекий друг спрашивает, не желаете ли вы поработать веслом, сударыни? — Поль для наглядности совершил возвратно-круговое движение стволом разрядника. — Понятно, я почему-то так и знал, что никакого желания у вас нет.

— Те еще цацы, — шлепнув в сердцах лопастью весла по воде, сердито сказал Марат. — Знаешь что, давай не будем мы их кормить. Доберемся до «Антея», покажем, как работает пищевой процессор, а там пускай сами кашеварят. И сами ищут, где спать, что мы, в конце концов, няньки?

— Согласен, — без лишних раздумий буркнул Поль. — Все, мадемуазели, полное самообслуживание на ближайшие несколько месяцев. Жалобы и упреки не принимаются. Что, молчим? Воспринимаю как знак согласия.

Утром по корабельному времени Марат проснулся не оттого, что пора, а оттого, что замерз. В трюме было холодно, даже портативный фотонный обогреватель вырабатывал недостаточно тепла.

— С добрым утром, — приветствовал из своего спального мешка Поль. — Знаешь, я думаю, ты ошибся, когда сказал, что во всем ближнем космосе двоих таких ослов, как мы, больше нет. Их и в дальнем тоже нет, мы единственные. На чемпионате по ослизму заняли бы уверенное первое место.

— Да уж, — сказал Марат, — уступить каюты этим фифам было не слишком удачной идеей.

Слово «уступить», впрочем, к ситуации подходило мало. Экскурсия по жилому пространству корабля завершилась демонстрацией крошечных кают членов экипажа. Отчаянно жестикулируя, Марат пытался втолковать пассажиркам, что пользоваться каютами отныне следует посменно, так же, как расположенными в каждой из них санузлами. Удалось втолковать или нет, осталось неизвестным. Часа три Марат и Поль попеременно колотили в запертые изнутри двери кулаками, а потом и рогами. Затем, умаявшись, посмотрели друг на друга, и Поль покрутил указательным пальцем у виска. Марат сказал, что согласен, и оба отправились ночевать в трюм.

— Одна надежда, что они околеют с голода, — сказал Поль. — В твоем справочнике не написано, сколько глухари могут прожить без пищи?

— Увы.

Статья, посвященная обитателям планеты Сван, нашлась в электронном «Справочнике космолетчика». Было в ней страниц сорок, половину из которых занимали чертежи и диаграммы. Оставшуюся половину Марат добросовестно проштудировал. Теперь, вдобавок к подробностям о кодировке и раскодировке ультразвуковых волн, он обладал знаниями об экономической, геополитической и социальной структурах планеты. Никаких бытовых подробностей статья не предоставляла. И, в частности, причины категорического отказа глухарок от приема пищи не объясняла.

Накануне, прежде, чем неосмотрительно расстаться с каютами, экипаж «Антея» попытался пассажирок накормить. Пищевой процессор одно за другим извлекал из себя вполне съедобные и даже деликатесные блюда. Поль с Маратом по очереди таскали их в кают-компанию и плюхали на стол. Инопланетные девицы не притронулись ни к чему.

— Отправлю запрос на базу, — сказал Марат. — Авось ответят раньше, чем они тут у нас загнутся.

— Мне почему-то кажется, что раньше загнемся мы.

— Не каркай. В общем, так или иначе, с глухарками нам надо как-то общаться. Вот же незадача — мало того, что говорим на разных языках, так еще эти языки не слышим. Можно, конечно, попробовать рисовать. Самые азы, видимо, удастся изобразить на бумаге и идентифицировать. Только дальше азов дело не пойдет, слишком мала скорость обмена информацией. Ну что, у тебя есть хоть какие-нибудь идеи?

— Есть. Вернуть их откуда взяли.

— Остроумно. — Марат, кряхтя, вылез из спального мешка наружу. — Значит, так: вербально мы до них не достучимся. На бумаге тоже вряд ли получится. На пальцах тем более. Нужно что-то общее. Какой-то промежуточный, доступный и достаточно наглядный предмет.

— Вот что, красавицы, так дальше дело не пойдет, — Ьбъявил Марат строго. В крошечной кают-компании вчетвером они едва помещались, поэтому Поль примостился в дверях. — Вот ты, — ткнул Марат пальцем в блондинку. — Кстати, надо тебя как-нибудь назвать, со: гласна? Раз молчишь, выходит, согласна. Значит, ты будешь у нас Бло. А она, — Марат повернулся к брюнетке, — Брю. Поздравляю с крещением. Теперь скажи-ка мне, Бло, какого черта ты ни хрена не жрешь? Вот это называется бифштекс. С картофелем фри, капустой и зеленым горошком, объедение. Прекрасное натуральное мясо, размороженное, никаких бактерий или там, боже упаси, глистов. Ну, давай, давай, будь хорошей девочкой.

Быть хорошей девочкой Бло не желала. Она, пряча глаза, индифферентно глядела в пол.

— Ты, конечно, тоже не любишь бифштексы? — повернулся Марат к брюнетке. — Не любишь? Ну и дура. Я после двух суток голодовки не отказался бы и от маринованных гвоздей. Ладно, как знаете.

Марат подвинул тарелку с бифштексом к себе и, вооружившись ножом и вилкой, живо его ополовинил. Поднял голову и вдруг увидел покатившуюся по щеке у блондинки слезу. Марат поперхнулся мясом. Обернулся к брюнетке — та мгновенно отвела взгляд, но Марат мог бы поклясться, что она смотрела на полупустую тарелку едва ли не с вожделением.

— Ты и вправду дура, Брю, — сказал Марат проникновенно. Он растерянно посмотрел на вторую тарелку, стоявшую между Брю и блондинкой. — Вижу ведь, что хочешь. Может, ты думаешь, что у нас жратвы мало и мы того и гляди оголодаем? Даже не надейся. Я могу умять столько бифштексов, сколько захочу. Вот, смотри.

Марат пододвинул к себе вторую тарелку и оттолкнул первую. Она заскользила по столу к блондинке. В следующий момент Марат опешил — Бло набросилась на еду, и остатки бифштекса были сметены за считаные секунды.

— Ты что-нибудь понимаешь? — обернулся Марат к Полю.

— Понимаю, что ты осел. А ну-ка, вставай.

Усевшись на место Марата, Поль аккуратно расправился с половиной оставшейся порции и двинул тарелку по столу к брюнетке. Секунд через двадцать тарелка была пуста.

— Похоже, придется нам поработать, — вздохнул Поль. — Челюстями. Ну, чего стоишь! — прикрикнул он на напарника. — Тащи сюда пудинг.

— Будем надеяться, обычно они едят как приличные люди, — Марат двинул на поле вперед ферзевую пешку. После завтрака они с Полем играли традиционную партию в шахматы. — Мне кажется, я сейчас лопну.

— Не ты один, — Поль сделал длинную рокировку. — Интересно, что за обычай. Женщине позволяется есть только после того, как насытится мужчина?

— Скорее, хозяину положено делить хлеб с гостем. — Марат рокировал в короткую сторону. — Напополам. И поглощать свою половину первым. Видимо, чтобы гость, не дай бог, не подумал, что его хотят отравить.

— Ладно, неважно. Теперь надо как-то вразумить этих особ, что каюты принадлежат нам. А они в них в лучшем случае постояльцы.

— Боюсь, что это тоже обычай. Шах. Например, хозяину положено отдавать свою спальню гостю. А если забывает отдать, тот ее забирает сам. Ровно как наши гостьи — без всяких там церемоний. Вот, кстати, и они, легки на помине. И кто бы мог сомневаться — вырядились. В мою, между прочим, лучшую рубашку. И, кажется, в твой джемпер. По-моему, он теперь несколько растянут ввиду некоторых выпуклостей на фасаде. Весьма, надо сказать, впечатляющих.

Бло по-прежнему прятала глаза. Брю, обладательница впечатляющих выпуклостей на фасаде, держалась от нее слева и бросала короткие взгляды исподлобья.

— По-моему, она строит тебе глазки. — Марат поднялся. — В общем, девочки, дальше так продолжаться не может. Нам ещё лететь и лететь. Надо учиться понимать друг друга. Например… — Марат задумался, потом решительно смахнул фигуры с доски и выудил из общей кучи белого короля. — Марат, — сказал он и правой рукой заколотил себя в грудь на манер Кинг-Конга, а левой с силой припечатал короля к доске. — Поняли, нет? Белый король — это я. Теперь чёрный, — Марат установил королей на соседних клетках. — Это он. Поль, обозначь себя.

— Какого черта я черный?

— Извини, других нет.

— Н-да, — Поль снял короля с доски и повертел его в руках. — Поль, — отрекомендовался он, коротко поклонился и водрузил короля на место.

— Теперь вы, — Марат нашел ферзей. — Тут все очевидно. Белая королева у нас, разумеется, Бло. На, держи, — он протянул ферзя блондинке. — Тебе, Брю, остается черная. Теперь ставьте их на места, — Марат постучал костяшками пальцев по доске. — Ну, смелее.

Бло нерешительно ткнула белого ферзя на d8. Секунду спустя на е8 оказался черный.

— Так, — Марат потер руки, — поехали дальше. Поль, а ну-ка пройдись.

— Какого?..

— Пройдись, тебе говорят.

Поль, сердито сопя, зашаркал вдоль стены.

— Ходить, — объяснил Марат и двинул черного короля e1 на е2. — Поль ходит. Теперь пробегись.

Поль ускорился. Марат вернул короля на e1 и стремительно двинул его на е4.

— Поль бежит, — констатировал он. — Теперь полетай.

— Ты явный придурок.

— Согласен. Ты будешь летать или нет?

Поль отчаянно замельтешил руками. Марат описал черным королем дугу с е4 на еб.

— Летает, — объявил он. — Поль летает, поняли?

Теперь вы, — Марат двинул белого ферзя с d8 на d7. — Ну?

Бло робко шагнула раз, затем другой и вопросительно посмотрела на Марата.

— Умница, — похвалил тот и сыграл черным ферзем с е8 на е5.

Брю сделала три быстрых шажка.

— Ну, кто из нас придурок? — торжествующе вопросил Марат. — Так, переходим к более насущным вещам. Изобрази, что ешь.

Поль проворчал нечто невразумительное, но послушно принялся черпать в рот со стола воображаемой ложкой.

— Отлично, отлично. В пищу у нас, несомненно, годятся слоны, — Марат установил белого слона на hl и быстро смахнул его с доски черным королем. — Король е4 бьет слона hl, — объявил он. — Месье Поль отобедал.

— Просыпайся, филолух, — Поль затряс Марата за плечо. — Что толку с твоих упражнений? Девчонки нагло дрыхнут в наших каютах, а мы бедуем тут в трюме.

— Не все сразу, — Марат протер глаза и пригладил растрепавшиеся русые вихры. — Ну и холодина, мать-перемать. Пошли, я тебе кое-что покажу.

Кое-чем оказался лист бумаги, испещренный отпечатанными на нем значками.

— Составил, пока ты храпел, — гордо сказал Марат. — Распечатал и размножил в четырех экземплярах.

— Что за галиматья? — изумился Поль.

— Это не галиматья, друг мой, а первый человеко-глухарский разговорник. Уникальная вещь.

— Ты псих.

— Согласен.

— Что означает «Ч Кр е8-е8 ур. — сп.»?

— Разве не очевидно? Черного короля уронить на месте — означает, что Поль лег спать. Вчера же проходили, но ты, конечно, по нерадивости забыл. Так вот, это тебе памятка.

— А это «Б Ф d5: С h6, К л — х е?» — что за ахинея?

— Дружище, включи уже извилины, — Марат тяжело вздохнул. — Белый ферзь d5 бьет слона h6, конь на любую клетку. Переводится так: «Бло, есть хочешь, вопросительный знак».

— Ну-ну. Погляжу, как ты будешь объяснять девицам, что означают эти вот «х е».

— С тобой все в порядке? — осведомился Марат участливо. — Ну нельзя же быть настолько бестолковым. В шахматной нотации не больше дюжины кодов. Разучат, запомнят и добьют перевод своими значками. Буквами или иероглифами, на чем там глухари пишут.

— Хм-м… Знаешь, возможно, что-то в этом есть.

— Не возможно, а точно есть. Так, пошли к доске, будешь заниматься упражнениями.

— Сегодня проходим наречия, — Марат уселся за доску и придирчиво оглядел аудиторию. — Для этого у нас имеются пешки. Начнем с азов — «хорошо-плохо». Поль, изобрази, что тебе хорошо.

Поль расплылся в блаженной улыбке, закатил глаза и заелозил ладонями по животу. На доске появилась белая пешка.

— Теперь что плохо.

Поль скривился, обмяк и вывалил язык. Белую пешку сменила черная.

— Отлично. Переходим к «тепло-холодно».

Поль расстегнул ворот рубахи и принялся обмахиваться памяткой для нерадивых. Марат описал круг белой пешкой.

Поль мелко задрожал, скукожился и натянул ворот рубахи на уши. Черная пешка проделала на доске зигзаг.

— «Красиво-уродливо». — Марат кивнул на Бло и поскакал белой пешкой по клеткам. — Это было «красиво», теперь рассмотрим антипода. — Черная пешка закачалась и рухнула. Марат ткнул пальцем в сторону Поля. — Уродливо, — прокомментировал он.

— Ну, ты и скотина.

— Согласен.

К вечеру объем разговорника вырос до четырех листов. К определительным наречиям присоединились обстоятельственные, сравнительные и наречия превосходных степеней. К глаголам добавились «дружить», «враждовать», «драться», «жить» и «умереть». С существительными дело обстояло бедновато, но Марат надеялся в ближайшие дни заняться ими вплотную. Прилагательные еще не трогали, а без прочих частей речи Марат собирался пока обойтись.

— Сегодня последний раз ночуем в трюме, — обнадежил он напарника и залез в спальный мешок. — Завтра словарного запаса должно хватить, чтобы установить посменный распорядок и при этом не нарушить никаких обычаев и ритуалов. Только знаешь что… Их вдвоем без присмотра оставлять нельзя, еще натворят чего. Поэтому так: восемь часов я сплю в своей каюте, Бло в твоей, вы с Брю болтаете, совершенствуетесь в человеко-глухарском. Затем ты отправляешься дрыхнуть к себе, Брю — ко мне. Или наоборот: возможно, имеет смысл сделать одну каюту мужской, другую — женской. Не суть. Оставшиеся восемь часов бодрствуем вчетвером. Питаемся, притираемся друг к другу, опять-таки трепле…

— Она тебе что, нравится?

— К-кто? — Марат поперхнулся.

— Неясно кто? Блондинка.

Марат помолчал.

— Знаешь, дружище, — сказал он наконец, — была бы она обычной девушкой, я бы, наверное, сказал «да». Тем более что я ни разу не ксенофоб. Только вот какое дело: час назад пришел ответ на мой запрос с базы. Довольно пространный, я бегло его проглядел. Во-первых, девицы наши особы не простые, а весьма ученые. Одна из них экзобиолог, другая — этнограф. Так что будь они даже земными девушками, в нашу с тобой сторону, вполне возможно, и не посмотрели бы. А во-вторых, поступила некоторая информация о тендерных отношениях, принятых на планете Сван. Так вот, института брака и семьи там нет. Вообще нет. Женщина подпускает к себе мужика, только если хочет от него зачать. А от желания этого мужика практически ничего не зависит. Его задача — вкалывать, большинство мужиков либо работяги, либо вояки, а интеллектуальным трудом занимаются женщины. Так что там что-то вроде матриархата. И потому как очевидно, что от нас зачать не удастся…

— Кстати, — прервал Поль, — ты уверен, что не удастся? Чисто теоретически, разумеется.

— Если бы ты побольше читал, то знал бы, что увы, увы. Геном, видишь ли, разный. И в связи с этим, топ eher ami Поль, можешь не пялиться на сиськи милой Брю, тебе один черт ничего не обломится.

— С чего ты взял, что я на них пялюсь?

— Ну а на что же тебе смотреть, бедолаге? Хотя еще пару месяцев воздержания в таких условиях, и я, возможно, буду с вожделением поглядывать на тебя.

— Идиот.

— Согласен.

Со дня спасательной операции прошло две недели. За это время разговорник разросся до дюжины листов, и Марат вменил каждому в обязанности регулярное его изучение.

Каюты удалось поделить, и жили теперь на корабле посменно. Дежурная пара проводила время за беседой, пока вторая спала. В третью смену в кают-компании встречались все четверо…

— Поговорим? — Марат улыбнулся и уселся за доску.

Белый ферзь падает, белая пешка, конь.

— Хорошо ли Бло спала?

Бло опустилась на стул по противоположную сторону от доски.

Ладья а8-а7, сыграла она, белая пешка, слон.

— Спасибо, хорошо!

Фигуры и пешки задвигались по доске, и вскорости Марат с некоторым удивлением обнаружил, что ни он, ни собеседница почти не заглядывают в пособие для нерадивых.

— У Бло есть мужчина?

— У Бло есть много мужчина. Очень много. Женщина возможно выбирать между всякий мужчина.

— Бло не поняла. Есть ли один мужчина? Который только у Бло. Который… — Марат щелкнул пальцами, глагола «любить» они не проходили за невозможностью объяснить его значение. — Который делать Бло мальчика или девочку?

— Нет, Бло еще не находить сильный красивый мужчина.

— Зачем Бло красивый? Бло нужен умный мужчина.

— Бло не нужен умный. Сильный мужчина — сильный мальчик. Красивый мужчина — красивая девочка.

— Поль — сильный красивый мужчина, — сыграл Марат.

Бло беззвучно рассмеялась, но в следующий момент смутилась и покраснела.

— Поль очень умный мужчина. Сильный красивый мужчина — Марат. Бло возможно жалеть.

Марат едва не сверзился со стула. Настала его очередь краснеть.

— Бло жалеть Марата? — сыграл он.

— Бло возможно жалеть Марат и Бло — не мочь мальчик. Не мочь девочка.

На этом беседа оказалась прервана появлением новой пары игроков.

— Давайте, слезайте, — проворчал Поль и выполнил на доске рокировку. — Меняемся, — прокомментировал он. — Наша очередь точить лясы.

Марат неохотно поднялся.

— Пойду спать, — сказал он. — С вас дюжина-другая новых глаголов, разучите и не забудьте записать в разговорник. Кроме того, неплохо бы ввести модальности и времена. Хотя бы будущее, иначе я чувствую себя косноязычным.

На пятом месяце полета человеко-глухарский разговорник раздался, распух и превратился в словарь.

Фигуры от постоянного использования потускнели, лак на них облупился, и их приходилось подкрашивать.

Регулярные шахматные беседы вошли в привычку и занимали теперь большую часть дня. Пальцы игроков приспособились, обрели сноровку, сейчас скорость обмена информацией лишь ненамного уступала вербальной. В остальном на корабле ничего не изменилось. Так же, в две смены, спали, так же добытчики-хозяева расправлялись с первой половиной порций за обедом и оделяли второй половиной гостей. Итак же не употребляли глагол «любить» за отсутствием такового в лексиконе женской части экипажа.

— Бывает ли так, что мужчина и женщина живут вместе? — переставлял фигуры, жонглировал ими Марат. — Вместе спят, вместе растят детей, вместе…

— Да, такое бывает, — сыграла Бло. — Это следствие болезни, расстройства половой функции. Его лечат, больных помещают в специальные стационары. В неизлечимых случаях лишают гражданства и выселяют на отсталые варварские планеты.

— Такие, как, например, Земля? — улыбнулся Марат. Одновременно он описал дугу ладьей вокруг белой пешки — знак улыбки на человеко-глухарском.

— Да, — Бло наморщила носик и сдвинула брови, подтвердив отрицательную эмоцию ходом черной пешки. — У нас считается, что ваша цивилизация… — Белый ферзь закачался на f3, означая заминку.

— Брутальна, — подсказал Марат, набычившись, скроив свирепую рожу и сбив с доски черной пешкой Ь8 белую gl. Новое слово пополнило человеко-глухарский.

— Да. Я изучала ваши обычаи, моя профессия — этнограф. Мужчины Земли осуществляют геноцид по отношению к женщинам. Главенствующие роли во всех областях играют мужчины. Интеллектуальная элита — мужчины. Управленческие структуры — тоже мужчины. Даже в литературе и искусстве полно мужчин. Кроме того, мужчины превалируют в спаривании, иногда не считаясь с желаниями женщин. Не говоря о том, что выбор партнерши для соития тоже осуществляют мужчины.

— А тебе не приходило в голову, что так называемое соитие — это не только необходимый для зачатия, не очень гигиеничный физиологический акт? А еще и…

— Нет, — Бло смахнула фигуры Марата с доски. Черная пешка вычертила на ней крест. — Не приходило. Хотя я знаю, что ваши суеверия предполагают обратное.

— Суеверия, говоришь?

— Хорошо, пусть будет обычаи. Ритуалы. Поведенческие нормы.

— Брю, конечно, считает так же?

— Разумеется. Хотя Брю… — Белый ферзь вновь закачался на f3.

— Что насчет нее?

— Она биолог. Вернее, экзобиолог.

— И что же?

Бло внезапно сделалась пунцовой.

— Брю полагает, есть шансы, что наши расы произошли от единых предков. И тогда геномы обеих рас могут оказаться совместимыми. Правда, шансы эти небольшие. Но мне пришло в голову…

Марат откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

— …пришло в голову, что мы с тобой могли бы попробовать. При одном условии. Если ты никому не скажешь об этом. Даже Полю. Не станешь этим гордиться и хвастаться, как у вас принято.

Кровь бросилась Марату в лицо. Он чувствовал себя так, будто получил пощечину. Марат поднялся, навис над доской. По ней замелькали фигуры и пешки.

— Даже не думай об этом, — сыграл Марат. — Для плановых соитий у нас существуют шлюхи.

За неделю до прибытия спящего Марата растормошил Поль.

— Вставай уже, лингвист, — монотонно бубнил над ухом Поль. — Сколько можно храпеть?

— Случилось чего?

— Да как сказать… Брю беременна.

— Что?! — Марат подскочил на койке. — Ты что же, с ней?..

— Ну да. Один раз всего, она попросила, я не мог отказать даме. А теперь ходит счастливая, мне даже спасибо сказала. Тоже всего один раз.

— Ни себе хрена! И когда это вы?

— Две недели назад. Они чувствуют беременность на ранних стадиях, без всяких анализов.

— Может, она тебя дурит?

— Зачем ей? У них понятие отцовства чисто номинальное. О детях заботятся исключительно матери, отцы после этого самого могут идти лесом.

— Одуреть можно. — Марат уселся на койке. — Тебе хотя бы понравилось? Ну, это…

— Сложно сказать. Она совсем неопытная. Я, знаешь ли, завелся, потерял голову, ну, сам понимаешь, с голодухи. Да и нравится девчонка, чего греха таить, — Поль смущенно потеребил усы. — А она после всего взяла и выставила меня за дверь. И больше к себе не подпускает. А ты со своей что?

— Какой, к черту, своей! Она меня тоже просила. Вернее, снизошла. Давай, мол, попробуем, так и быть. Как в морду плюнула. Ну, я и послал куда подальше. Может, теперь подкатится с этим к тебе, тем более после того, как у подружки все так славно вышло. Ты ведь не сможешь отказать даме?

— Дурак ты, Марат. Недоумок.

— Согласен.

— Правильно, что согласен. Ты ей как раз нравишься, это я нашей биологине как прибор одноразового пользования.

— С чего ты взял, что нравлюсь?

— Вот же олух, не видно, что ли! Да и потом, мне Брю сказала. Что, мол, Бло ходит сама не своя и проплакала двое суток подряд. Брю даже хотела поговорить с тобой.

— Какого черта поговорить! Только сводни мне не хватало. Извини.

— Да ладно. Я к тому, что ты бы мог оказать ей эту услугу. Нормальная девочка, чего там. Привыкла к тебе, считает, — Поль усмехнулся, — красивым и сильным мужчиной. Это она, конечно, не от большого ума, ну, да что взять с инопланетянки. В общем, не понимаю, чего ты артачишься. Кто ж виноват, что у них такие кондовые нравы?

— Знаешь, дружище, я лучше застрелюсь. Нашли, понимаешь… бычков-производителей.

— Кретин.

— Согласен.

— Завтра мы прилетаем, — сыграл Марат, короли один за другим описали на доске дуги. — Пришла радиограмма, что вас уже ждут. Вот радости-то будет.

— Что ты станешь делать потом? У тебя будет перерыв между рейсами?

— Конечно. Нам полагается отпуск. Месяца три. Мы с Полем полетим на Эрос, это такая планета, где нормальному парню можно перекинуться в картишки и подцепить лихую девчонку.

— Я тут подумала… Вернее, мы с Брю подумали, — Бло привычно покраснела и опустила глаза. — Нам тоже полагается отпуск. И мы подумали, может быть, вместо лихих девчонок вы подцепите нас?

— Что?! — опешил Марат.

— Ты разве не понял? Мы хотели бы полететь туда с вами.

Марат ошарашенно потряс головой. Помедлил, затем взялся за фигуры.

— Мы полетим одни, — сыграл он. — Можешь на меня обидеться, я стерплю. Но я по горло сыт вахтовым методом. И вообще… Если мужчина делит жилище с женщиной, то они находятся в нем в одно время и вместе, а не посменно и по отдельности. И испытывают друг к другу чувства. Как правило — оба.

— Ты будешь со мной в одном помещении, — Бло низко опустила голову, светлые волосы закрыли лицо. — Ты… Я… Мы с тобой… — Белый ферзь закачался на месте. — Я хочу… Я… Мне кажется…

— По-моему, ты говорила, что за подобные желания у вас полагается изолятор, а в неисправимых случаях выдворение в захолустье?

Бло подняла голову, откинула волосы с заплаканного лица.

— Я, наверное, больна, — сыграла она. — Мне кажется, со мной происходит то, о чем ты говорил. Понятие, для которого у нас нет глагола.

Поль Бушар по-прежнему пилотирует звездолеты, только с другим напарником. Поль не женат и не обременен детьми. Правда, на одной из периферийных планет живет его пятнадцатилетняя дочка. Однако мать в традициях своей расы растит ее одна и скрывает, кому принадлежит отцовство.

А вот у Марата Гуляева двое детей. Полю двенадцать, он прекрасно говорит на четырех языках. С отцом по-русски, со своим тезкой дядей Полем, который частенько наведывается в гости, — по-английски и иногда по-французски, а с матерью и сестрой — на человеко-глухарском.

В отличие от полиглота Поля десятилетняя Брю всего лишь двуязычна. Слова на языке ее матери отец и брат не слышат, зато на человеко-глухарском Брю готова трепаться дни и ночи напролет, она вообще страшная болтушка.

Гуляевы живут на Сване. Марат с женой работают переводчиками при посольстве Земли, а по вечерам трудятся над вторым изданием человеко-глухарского словаря, улучшенным и дополненным.

Бло по-прежнему при разговоре прячет глаза и стесняется откровенных тем.

От лечения в стационаре она отказалась, и гражданства Свана ее лишили. Марату пришлось изрядно похлопотать, прежде чем удалось добиться для жены земного.

У Марата есть теория. Он считает, что в весьма специфических отношениях полов на родине Бло виноваты не женщины, а мужчины. Некоторые связанные с физиологией подробности он пытался разъяснить жене, но не уверен, что та правильно его поняла: всё-таки человеко-глухарский, при всей его гибкости и разнообразии, допускает некое расхождение в толкованиях. Особенно когда дело касается понятий, в глухарской части языка изначально отсутствовавших.

Человеко-глухарский повсеместно начинают преподавать в спецшколах для космолетчиков, коммивояжеров и дипломатов, как на Земле, так и на Сване. Гуляевых частенько приглашают для консультаций и решения непростых лингвистических проблем.

На Земле новый язык, впрочем, называют буту, по первым буквам фамилий его создателей. Как называют его на Сване, Марат не знает. Так же, как не знает настоящего имени своей жены — ведь он его ни разу не слышал.

Назад: Юрий Нестеренко Отчаяние

Дальше: Сергей Туманов Нет места для живых