Воскресенье, 27 апреля, Припять

Первый грузовой вертолет прилетел вскоре после рассвета и завис над крышами домов, выходящих на центральную площадь. Площадь наполнилась шумом его двигателей, в воздухе закружилась пыль, от поднятого винтом ветра осыпались лепестки цветов на клумбах. Генерал-майор Николай Антошкин, 43-летний начальник штаба ВВС Киевского военного округа, стоял внизу, маша пилоту фуражкой, пока винтокрылая машина не приземлилась на улице перед гостиницей «Полесье».

Вчера вечером генерал Антошкин вместе со специалистом ВВС по химическому оружию выехал на машине с командного пункта Киевского военного округа и добрался до Припяти после полуночи. У него было самое смутное представление о том, что происходит на атомной станции, он не имел ни указаний, ни людей, ни оборудования — даже раций для переговоров с пилотами. В Припяти он сразу направился в «Белый дом» и доложил Борису Щербине о своем прибытии. Председатель правительственной комиссии был краток: «Нам нужны вертолеты».

Из одного из кабинетов, теперь занятых генералами и даже адмиралами подводного флота, Антошкин дозвонился до своего заместителя в Киеве и приказал поднять в воздух тяжелые вертолеты. Ночью, под дождем и в условиях низкой облачности, первые машины прилетели на военную базу в Чернигове из частей, расположенных поблизости — на территории Украины и Белоруссии. Антошкин воспользовался полномочиями правительственной комиссии и вызвал пилотов из школы подготовки вертолетчиков в Торжке и с баз, находящихся в тысячах километров от Украины, почти на границе с Казахстаном.

К рассвету воскресенья генерал командовал боевой группой по ликвидации аварии: 80 вертолетов уже стояли на четырех аэродромах вокруг станции, другие летели из разных точек Советского Союза. Сам Антошкин не спал вторые сутки.

В гостинице грохот подлетающих вертолетов поднял с постели Бориса Щербину, академика Легасова и других членов комиссии. Они заседали до поздней ночи, пытаясь развязать узел проблем, которые мог создать разрушающийся 4-й блок: угроза новой цепной реакции в реакторе, пожар и необходимость засыпать источник невидимого хвоста радионуклидов, поднимающихся в атмосферу, Наконец, нужно было решить вопрос с эвакуацией горожан и установить, что привело к аварии.

По оценке Легасова, в реакторе находилось 2500 т графитных блоков, которые загорелись и накалились до температуры свыше 1000 °С. Сильный жар вскоре мог расплавить циркониевую оболочку остающихся в ядре топливных элементов и содержащиеся в них таблетки диоксида урана, добавив радиоактивных частиц в облако, поднимающееся из разрушенного ядра. Легасов рассчитал, что графит будет гореть со скоростью около одной тонны в час. Если его расчеты верны и если не препятствовать горению, пожар (даже принимая во внимание, что часть материала была выброшена из ядра взрывом) может бушевать еще два месяца, выделяя в воздух радионуклиды, которые распространят загрязнение по территории СССР и будут годами вращаться вокруг земного шара.

Они столкнулись с проблемой беспрецедентной сложности. Обычные методы борьбы с огнем были бесполезны. Графит и ядерное топливо горели при столь высокой температуре, что ни вода, ни пена не могли их потушить. Вода тут же превратится в пар, и его токсичные облака разнесут радиоактивные аэрозоли, а может и разложиться на кислород и водород, создавая угрозу нового взрыва. Помимо этого, колоссальные поля гамма-радиации вокруг реактора не позволяли приблизиться к нему с суши или воды.

Легасов и другие специалисты-ядерщики спорили часами, прорабатывая каждую пришедшую в голову идею, вытаскивая информацию откуда только можно — из книг и руководств по эксплуатации реактора, по телефону и телетайпу из Москвы. Высокие чины пожарной охраны и специалисты Министерства энергетики связывались со своими коллегами в столице. Один физик, не найдя ответа на вопрос в технических материалах на ЧАЭС, позвонил жене и попросил ее отыскать нужные данные. Сам 83-летний Анатолий Александров, президент Академии наук, держатель патента на реактор РБМК и учитель Легасова, из своего кабинета в Курчатовском институте давал по линии правительственной связи советы, как восстановить контроль над реактором №4. Легасов предлагал засыпать взорвавшийся реактор чугунной дробью, запасенной на стройплощадке станции для изготовления стойкого к радиации «тяжелого» бетона, Щербина хотел подогнать к станции пожарные катера по Припяти и заливать воду в реакторный зал насосами высокого давления. Но чугунная дробь находилась на складе, который стоял на пути выпадения радиоактивных осадков, тянущихся с 4-го блока, и был слишком загрязнен, чтобы к нему можно было подойти, а заливание реактора водой было занятием опасным и бесполезным.

Споры продолжались всю ночь. Тем временем вернулась с разведки на станции бригада специалистов из ВНИИАЭС — института Министерства энергетики. Они наблюдали впечатляющие световые эффекты над руинами 4-го энергоблока и доложили Щербине, что радиационная обстановка представляет опасность.

В 2:00 Щербина позвонил в Москву своему начальнику Владимиру Долгих — секретарю ЦК КПСС, заведующему Отделом тяжелой промышленности и энергетики — и попросил разрешения эвакуировать город. За несколько часов до наступления рассвета, когда ученые уже спали в гостинице, Щербина также нашел решение, как тушить горящий реактор — бомбардировкой с воздуха, используя вертолеты, которые получил Антошкин.

Но члены комиссии пока не решили, какую комбинацию материалов для тушения нужно использовать и как именно такая операция может быть проведена.

Около 7:00 утра в воскресенье Борис Щербина вошел в «Белый дом», теперь занятый военачальниками, имеющими дело с радиацией: генералом Борисом Ивановым, заместителем командующего войсками гражданской обороны, и генерал-полковником Владимиром Пикаловым, главкомом химических войск. Он заявил, что готов решить вопрос эвакуации.

«Я свое решение принял, — сказал Щербина. — Каково ваше мнение?»

Иванов доложил о радиационной обстановке. Никакого снижения, на что надеялись представители Минздрава, не происходило, уровень загрязнения улиц Припяти продолжал расти. Шеф Гражданской обороны и его заместитель не сомневались: опасность представляли не только радионуклиды, продолжавшие поступать в атмосферу с реактора, но и уже выпавшие, собравшиеся на грунте.

Людей нужно эвакуировать. Мнение офицеров ГО поддерживалось отдельным докладом медсанчасти №126. Только Пикалов, импозантный командующий войсками химзащиты с торчащими бровями, ветеран Великой Отечественной войны, предложил не торопиться с эвакуацией в безопасное место.

Щербина сказал им, что он решение принял: эвакуация начнется во второй половине дня. Но приказ отдавать не спешил. Сначала он сам хотел увидеть реактор №4.

В девятом часу утра в тех же строгих костюмах, в которых они вылетели из Москвы, Щербина и Валерий Легасов поднялись на борт вертолета Ми-8, стоявшего посреди городского футбольного поля. К ним присоединились Пикалов и Антошкин и два оператора из прокуратуры в Киеве с новейшей видеокамерой для записи отчета. От Припяти до электростанции было меньше двух минут полета, и, когда вертолет закладывал вираж вдоль западного конца длинного турбинного зала, шестеро мужчин смотрели сквозь иллюминаторы на ужасную картину внизу.

Даже для самого упорного энтузиаста было ясно, что 4-й энергоблок Чернобыльской АЭС никогда больше не выработает ни одного ватта электричества. В прозрачном свете нового дня было видно, что реактор полностью уничтожен. Крыши и верхней части стен реакторного зала больше не было, а внутри Легасов увидел верхнюю крышку реактора, отброшенную мощным взрывом и оставшуюся висеть набекрень на корпусе. Он сумел разглядеть графитные блоки и большие куски топливных сборок, рассыпанные по крыше турбинного зала и дальше по земле. Белый столб пара (скорее всего, продукт горения графита, подумал Легасов) поднимался из кратера на несколько сотен метров в небо. И — как зловещее предзнаменование — в темной глубине развалин было видно темно-красное свечение. Там что-то — Легасов не знал что — яростно горело.

Когда вертолет повернул к Припяти, Легасов уже осознавал, что они имеют дело не просто с еще одним провалом советских инженеров, а с бедствием глобального масштаба, которое повлияет на весь мир на поколения вперед. И он обязан его сдержать.

В 10 часов утра в воскресенье, через 32 часа после начала катастрофы, Борис Щербина собрал центральный и местный партийный персонал в помещениях горкома в «Белом доме». В конце концов он дал команду эвакуировать Припять.

В 13:10 радиоточки в городских кухнях наконец прервали молчание. Напряженным, уверенным голосом молодая женщина зачитала вслух объявление. Оно было подготовлено этим утром коллективом высоких начальников и утверждено Щербиной.

Внимание! Уважаемые товарищи! Городской Совет народных депутатов сообщает, что в связи с аварией на Чернобыльской атомной электростанции в городе Припяти складывается неблагоприятная радиационная обстановка. Партийными и советскими органами, воинскими частями принимаются необходимые меры. Однако с целью обеспечения полной безопасности людей, и в первую очередь детей, возникает необходимость провести временную эвакуацию жителей города в ближайшие населенные пункты Киевской области… Просим вас сохранять спокойствие, организованность и порядок при проведении временной эвакуации.

Заявление было составлено в осторожных выражениях. Горожанам не говорили, на сколько им придется покинуть Припять, но оставляли надежду, что это ненадолго. Им предлагалось взять только документы, одежду и еду на два-три дня. Следовало закрыть окна и выключить газ и электричество. Работники городских служб останутся для поддержания в рабочем состоянии инфраструктуры и коммуникаций. Пустые дома будут охраняться милицейскими патрулями. Некоторые горожане, опасаясь того, что может случиться в их отсутствие, взяли самое ценное имущество — лучшую одежду, драгоценности, столовое серебро. Другие упаковали зимние вещи и приготовились к худшему.

Утром, прихватив полотенце, зубную щетку и другие вещи, которые просил принести муж, Наталья Ювченко вновь пришла на территорию медсанчасти №126. Но в окне, через которое они вчера разговаривали с Александром, она не увидела ни его, ни других работников станции. Окна были открыты, но крыло больницы, еще несколько часов назад заполненной пациентами, опустело. Она оглянулась, надеясь узнать, куда же все делись, но вокруг никого не было.

Когда Наталья вернулась в свою квартиру на проспекте Строителей, соседи рассказали ей про сообщение об эвакуации: они уедут на три дня; за всеми придут автобусы; до того детей нужно держать дома, ждать. Бояться и паниковать было некогда. Вопросов много, а ответов нет. Где мои друзья? Куда мы едем? Когда вернемся?

Ювченко сосредоточилась на неотложных делах. Во-первых, надо убедиться, что собраны все семейные документы. Она собрала их паспорта, вузовские дипломы, справки о прививках и документы на квартиру. Далее: где взять молоко для Кирилла на три дня? Все магазины закрыты. А прежде всего, нужно было найти мужа.

Вскоре она узнала, почему Александр исчез так неожиданно. Саша Король, обходя по списку адреса, которые он, торопясь, записал в автобусе прошлым вечером, позвонил в дверь и рассказал, что стал свидетелем срочной отправки пациентов в Москву. Не спрашивая, дал Наталье деньги — 100 рублей, почти что месячную ее зарплату, — и пакет молока для ребенка.

Поставив пакет с молоком на сиденье велосипеда в прихожей, она пошла собираться. Упаковала небольшой чемодан — одежда для сына, пара платьев, обувь — и вышла на улицу: ждать.

Военные, ученые и члены правительственной комиссии приходили и уходили, а Мария Проценко так и просидела в своем кабинете на втором этаже «Белого дома» весь вечер субботы. Дел было много, а работать некому: большую часть технических сотрудников исполкома отправили по домам.

Проценко разгребала гору бумаг по планам развития города. Она была уверена, что эта работа продолжится.

Однако военные все возвращались к ней с просьбами начертить еще карты, на которых они отмечали растущий уровень радиации в Припяти и за ее пределами. В 20:00 в субботу председатель горисполкома приказал Марии готовить город к возможной эвакуации. Решения еще не было. Но если приказ придет, сказал он, она должна быть готова быстро вывезти все население Припяти — поездами и автобусами.

В зале заседаний Проценко присоединилась к группе из 20 сотрудников городской администрации. Она разложила планы Припяти и пересчитала все жилые дома, а начальники паспортных столов и ЖЭКов подсчитывали количество семей и число детей и престарелых. Затем вместе с начальником штаба гражданской обороны города Мария Проценко подсчитала число автобусов, которые вывезут жителей каждого из шести микрорайонов города.

Всего в Припяти насчитывалось примерно 51 300 мужчин, женщин и детей. Более 4000 человек из них были работниками станции и строителями, которым предстояло остаться и выполнять необходимые работы в городе и на ЧАЭС. Для вывоза семей требовалось больше тысячи автобусов плюс два речных судна и три поезда, на которые на станции Янов погрузят одиноких из общежитий города.

Министерство транспорта Украины уже собирало автобусы у всех транспортных предприятий Киева и окружающих городов и пригородов. Водителей вызывали на работу поздним вечером в субботу и готовили к отправке в Припять под сопровождением милиции. В 23:25 поступил приказ Совета министров Украины отправляться. К 3:50 утра 500 автобусов уже прибыли в черту города, в течение получаса приехали еще 500. Перед рассветом колонна машин длиной в 12 км остановилась на дороге возле Припяти, водители ожидали указаний, а пока их кормили едой из полевой кухни. Вся операция проводилась под завесой секретности. Утром в Киеве автобусные остановки были полны недовольных пассажиров, тщетно ожидающих автобусов, которые так и не приехали.

В воскресенье днем жители Припяти начали собираться возле своих домов в ожидании отъезда из города. В руках держали сумки с пожитками, запас еды — вареная картошка, хлеб, сало — и пакеты документов. Никто не паниковал. Родителям было трудно удержать дома маленьких детей, и те, несмотря на предупреждение, бегали и играли на пыльных улицах. Некоторые семьи тронулись в путь пешком.

В то же время экипажи двух вертолетов 51-го гвардейского вертолетного полка готовились начать воздушный штурм реактора №4. Операция, одобренная Борисом Щербиной в 8 часов утра, началась с поспешной импровизации. Генералу Антошкину и его людям нужно было не только выбрать точки взлета и посадки, но и составить план полета, курсовые скорости, траекторию захода, радиационные условия — и все это под нетерпеливые окрики председателя правительственной комиссии. Пилоты совершали разведывательные вылеты, прокладывая маршруты полетов над реактором, а внимание Щербины уже переключилось на поиски тысяч тонн материалов, которые они намеревались туда сбросить.

Со временем Валерий Легасов и другие ученые составят сложный коктейль из веществ для сброса на руины 4-го блока, включая глину, свинец и доломит, которые, как они надеялись, потушат горящий графит, охладят раскаленное ядерное топливо и остановят выброс радионуклидов в атмосферу. Свинец и доломит — природный минерал, содержащий карбонаты кальция и магния, посоветовали Александров и другие физики Курчатовского института. Предполагалось, что имеющий низкую температуру плавления свинец в огне станет жидким и поможет снизить температуру ядерного топлива и связать радионуклиды, выходящие из разрушенного ядра. Ученые также надеялись, что он протечет в нижнюю часть корпуса реактора и там застынет, образовав барьер для гамма-излучения. Доломит предназначался для охлаждения топлива и для его химического разложения при высокой температуре с выделением двуокиси углерода, которая лишит горящий графит доступа кислорода. Александров предложил добавить еще глину для запечатывания реактора и поглощения радионуклидов.

Но ни одного из этих веществ на станции не было. Свинец вообще был в СССР в дефиците, как и многое другое сырье. А начинать операцию следовало как можно скорее. Щербина приказал пилотам бомбить реактор порошком борной кислоты — поглотителем нейтронов, который устранит возможность дальнейшей ядерной реакции в оставшемся уране; порошок наконец привезли на грузовике с Ровенской АЭС. Легасов выехал в тень реактора на бронетранспортере, чтобы самому замерить нейтронное излучение, и его данные, казалось, подтвердили, что цепная реакция среди обломков блока прекратилась. Но физики хотели быть уверенными, что она не начнется снова.

В это время Щербина отправил генерала Антошкина и двух заместителей министров — оба были специалистами-ядерщиками — на берег Припяти, где они лично начали наполнять мешки песком. Академик Легасов утверждал, что песок задушит огонь и создаст на поверхности фильтрующий слой, который будет удерживать раскаленные частицы и радиоактивные газы. К тому же песок был дешев и имелся в изобилии. Приготовления Марии Проценко к расширению города включали углубление дна реки Припяти — из нее вычерпали многие тонны песка, кучи которого лежали в двух кварталах от площади перед гостиницей, где садились вертолеты. Это было кстати, ведь песка требовалось много. Ученые предлагали засыпать реактор слоем поглотителя не менее метра толщиной. По их расчетам, предстояло сбросить 50 000 мешков.

На берегу реки было жарко, и генерал с двумя министрами — все еще в костюмах и городских туфлях — обливались потом. Но хуже жары была радиация. У них не было ни респираторов, ни дозиметров. Один из министров попросил помощи у бригадира монтажников, тот в ответ потребовал, чтобы его людям заплатили надбавку за работу на загрязненном участке. Но даже с их помощью масштаб работы был непосильным. Послали специалистов в близлежащий колхоз «Дружба», где колхозники занимались весенним севом. Расслабившись на весеннем солнышке, крестьяне не хотели верить тому, что им рассказывают про аварию, про необходимость потушить горящий реактор, и в то, что возделываемая ими земля отравлена радиацией. Только после того, как приехали председатель колхоза и партийный секретарь и повторили объяснения, колхозники согласились помочь. В итоге 100–150 мужчин и женщин согласились стать добровольцами и закончить работу на берегу. В помощь им придали солдат из отряда гражданской обороны.

Но Борис Щербина оставался неумолим. Вернувшись в «Белый дом», он требовал от генералов и министров работать больше и быстрее, с озлоблением обрушиваясь на представителей «ядерных» министерств. Реакторы взрывать вы вон как наловчились, ревел он, а мешки насыпаете — смотреть жалко.

Если Щербина и знал о растущем уровне заражения воздуха в Припяти, он этого никак не показывал. Казалось, он относился к опасности радиации с презрительным высокомерием кавалерийского офицера, скачущего по полю боя под пушечным огнем. И почти все в комиссии следовали его примеру: упоминать радиоактивность считалось почти бестактным. Министры бравировали своим удальством.

Наконец, в воскресенье днем первые десять мешков с песком — каждый весом около 60 кг — отнесли на площадь и погрузили на борт вертолета.

В Припять прислали 1225 автобусов — красных, желтых, зеленых и синих, красно-белых и с полосой на борту, а также 250 грузовиков и других вспомогательных автомобилей, включая машины скорой помощи из частей Гражданской обороны, ремонтные машины и заправщики. К 14:00, спустя сутки и еще полдня с того момента, как облако радионуклидов понесло в атмосферу, пестрый караван машин, стоявших на окраинах Припяти, наконец пришел в движение.

Мария Проценко ожидала их на железнодорожном мосту на въезде в город. Придерживая план города локтем, она была одета по-летнему в блузку, юбку и босоножки. К ней подошли и поздоровались два майора — военный и из милиции. Все понимали свою задачу. Много не говорили.

Когда подъехал первый автобус, майор милиции остановил его взмахом руки, и Проценко поднялась в кабину, показала водителю план и напомнила: автобусы должны следовать группами по пять. Она объяснила, в какой микрорайон и как нужно ехать, у какого здания остановиться и каким маршрутом выезжать из города. Потом она слезла, майор махнул рукой очередной группе автобусов, и Проценко стала показывать план следующему водителю.

Так — пятерка за пятеркой, час за часом — она наблюдала, как автобусы съезжают по живописному спуску проспекта Ленина и, круто повернув, исчезают в городе.

160 домов, 540 подъездов. Жители Припяти поднимались по ступенькам автобусов, и двери со стуком закрывались за ними.

Около 15:00 полковник Борис Нестеров, заместитель командующего военно-воздушными силами Киевского военного округа, вертолетчик с более чем 20-летним стажем, служивший в Сирии и воевавший в горах Северного Афганистана, вышел на цель. Летя на высоте 200 м, он приготовился сбросить скорость мощного грузового Ми-8, подлетая к бело-красной полосатой вентиляционной трубе 4-го энергоблока. За его спиной бортинженер уже открыл боковую дверь грузовой кабины и защелкнул карабин; штабель из десяти мешков с песком лежал у его ног.

Нестеров снизил скорость до 100 км/ч и скомандовал: «Приготовиться к сбросу».

Руины реактора №4 быстро приближались. Наушники наполнил статический шум, столбик термометра в кабине резко подскочил с 10 до 65 °С, и радиометр за креслом пилота зашкалило. Через стекло кабины между педалями Нестеров видел столб белого пара и края реактора, светящиеся красным, как доменная печь при плавке.

Вертолет не был оборудован прицелом бомбометателя или другими механизмами, которые могли бы помочь. Чтобы сбросить груз в реактор, бортинженер должен был прицелиться на глазок, рассчитать траекторию и вытолкнуть мешок за мешком за борт. Каждый раз, когда он наклонялся над реактором, его окутывали облака токсичного газа и пронизывали лучи гамма- и нейтронной радиации. Никакой защиты кроме летной формы на нем не было. Сильный жар, поднимающийся снизу, не позволял Нестерову зависнуть над целью: если вертолет утратит инерцию движения вперед, он попадет в столб перегретого воздуха, лопасти потеряют тягу и машина может упасть.

Полковник убрал тягу до 60 км/ч. Он пытался удерживать вертолет ровно и надеялся, что бортинженер устоит на ногах. «Сброс!» — крикнул он. Инженер выбросил первый мешок в воздух над 4-м блоком, потом еще один и еще. «Груз сброшен!»

Нестеров отвернул вправо и приготовился сделать еще один заход.

В 17:00 Мария Проценко сложила свой план, остановила последний автобус и на нем поехала по проспекту Ленина: одинокий пассажир, въезжающий в покинутый город. Она направляла водителя с одного края Припяти на другой, останавливаясь в каждом микрорайоне и проверяя результаты своей работы. В 18:30 Проценко вернулась в исполком сообщить мэру о выполнении своей задачи.

«Владимир Павлович, всё. Все эвакуированы», — сказала она.

За исключением обслуживающего персонала и операторов, оставленных для управления выжившими реакторами электростанции, город был пуст.

Пока ее доклад передавали наверх председателю правительственной комиссии, Проценко не испытывала никакого сожаления, только удовлетворение от выполнения важной задачи. Все было как на плакате: «Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!»

И только позже вечером она почувствовала, что заболевает: горло покраснело, началась сильная головная боль, ступни и лодыжки горели и чесались. Она не связала это с радиацией отчасти потому, что ничего не знала об альфа- и бета-частицах, находившихся в пыли, которая овевала ее ноги долгие часы, проведенные на железнодорожном мосту, отчасти потому, что не хотела об этом думать. Когда начался понос, Проценко сказала себе, что это от съеденных огурцов, горло и головная боль — от усталости, она не спала двое суток. Она пыталась унять боль в ступнях, поливая ноги холодной водой. Но неприятные ощущения быстро возвращались.

Проценко вернулась в свой кабинет, где продолжила чертить схему для войск химзащиты, которые проводили замеры на местности каждые 60 минут. Дозиметристы начали замерять уровень радиации в самом исполкоме и сказали ей, что коридоры все заражены. Уборщица давно ушла, Проценко взяла мокрую тряпку и сама протерла линолеум. Перчаток не было, и она все делала голыми руками.

Мало кто из жителей Припяти понимал, куда они едут, пока разноцветная колонна автобусов извивалась по узким дорогам вокруг города. Никто им ничего не сообщил. Но они были уверены, что вскоре вернутся. Часть колонны уже выехала за город, когда кому-то пришло в голову, что колеса машин покрыты радиоактивной пылью и надо вернуться к реке и смыть загрязнение. Один работник станции, эвакуировавшийся с женой и детьми, уже отъехав на 50 км, вдруг сказал, чтобы они ехали одни, а он вернется на станцию помогать своим коллегам. Водитель высадил его в городе Иванкове, где ему пришлось долго убеждать милиционеров разрешить ему вернуться. Некоторые эвакуированные просили довезти их до Киева, но по плану Министерства внутренних дел жителей Припяти следовало распределить по городкам и селам Полесья, где их примут — по одной семье на дом.

Жена Виктора Брюханова Валентина плакала, уезжая из города. В автобусе Натальи Ювченко пассажиры шепотом обсуждали, где они могут оказаться. Подъезжая к очередному селу, они читали его название на дорожном указателе и видели сочувствие на обветренных лицах крестьян, провожавших взглядами их автобусы из своих дворов.

На третьем этаже «Белого дома» продолжались заседания правительственной комиссии. На втором этаже Мария Проценко сидела одна в своем кабинете. Около 20:00 она посмотрела в окно и увидела женщину, идущую в город через площадь. Женщина была одна и несла чемодан. Проценко не могла понять, в чем дело. Все женщины и дети уже несколько часов как должны были находиться далеко отсюда. Мария отправила дежурного разузнать, в чем дело, и видела, как он остановил и стал расспрашивать женщину. Они поговорили, женщина кивнула и, взяв чемодан, пошла дальше. Когда охранник вернулся, Проценко узнала, что, несмотря на чрезвычайную ситуацию проходящие через Припять поезда продолжали останавливаться на железнодорожной станции по обычному расписанию. Женщина пару дней назад уехала в Хмельницкий, в 300 км отсюда, и теперь возвращалась, не догадываясь, что что-то поменялось в ее отсутствие.

Когда охранник объяснил ей, что случилось, она не испугалась, не запаниковала. Конечно, она согласна эвакуироваться. «Но сначала зайду домой».

Однако, пока женщина несла чемодан к своему дому, она увидела, что Припять странным образом переменилась. Всего за несколько часов любимый Брюхановым город будущего превратился в город-призрак. Брошенное белье полоскалось на ветру на балконах. Пляжи были покинуты, рестораны пусты, на детских площадках тихо.

Теперь на улицах раздавались другие звуки: лай ничего не понимающих домашних собак, чья шерсть настолько была заражена отравленной пылью, что хозяевам пришлось их оставить, гул машин радиационно-химической разведки и постоянный рокот вертолетных двигателей — пилоты и инженеры 51-го гвардейского вертолетного полка возвращались снова и снова, чтобы сбросить мешки с песком и боридом в жерло радиоактивного вулкана.

Отправить