История побегов

В период с 1953 по 2019 год в Южную Корею прибыли 32 000 «бывших» граждан КНДР. Их часто называют «перебежчиками» – несколько неудачный, хотя и устоявшийся русский перевод английского термина defector. Однако этот термин во многом вводит читателя в заблуждение – не только из-за свойственной ему в русском языке негативной окраски, но и потому, что он подразумевает наличие каких-то политических мотивов в решении об эмиграции. Как мы увидим, в случае с выходцами из КНДР, оказавшимися в Сеуле в последние два-три десятилетия, такие мотивы встречаются очень редко. Поэтому, пожалуй, лучше называть их беженцами – хотя для тех, кто прибыл на Юг до конца 1980-х, лучше подойдет термин «перебежчик», ибо в те времена политические мотивы играли куда большую роль.

В первые годы после раздела страны, в конце 1940-х, граница между двумя корейскими государствами плохо охранялась, так что те люди, которым не нравились новые северные порядки, могли уйти на Юг (а те, кому не нравились порядки южные, – соответственно на Север). Еще проще покинуть Северную Корею было во время Корейской войны, когда почти все города страны переходили из рук в руки по нескольку раз (в Сеуле, например, в 1950–1951 годах власть менялась четыре раза). В результате в 1945–1953 годах с Севера на Юг переместилось более миллиона жителей. Однако после подписания перемирия в июле 1953 года ситуация коренным образом изменилась: перемещение людей практически прекратилось. За период с 1953 по 1989 год на Юг прибыло всего лишь 607 человек, то есть в среднем примерно по 15 человек в год. Для сравнения, в 1961–1989 годах, уже после строительства Берлинской стены, которая сильно затруднила побег на Запад восточным немцам, в ФРГ легально и нелегально ушло около полумиллиона восточных немцев – более 20 000 в год.

Главная причина того, что перебежчиков-беженцев тогда было так мало, связана с тем, что к концу 1950-х годов правительство КНДР создало крайне эффективную систему охраны границы, которая была направлена как «вовне» (против проникновения в страну южнокорейских агентов), так и «вовнутрь» (против несанкционированных попыток покинуть Северную Корею). Несколько километров минных полей, контрольно-следовых полос и проволочных заграждений превратили несанкционированный переход военно-демаркационной линии в почти гарантированное самоубийство. Перебраться на Юг морем со временем тоже стало непросто: доступ на прибрежные пляжи для обычных граждан в КНДР закрыт, а само морское побережье отгорожено несколькими рядами колючей проволоки и контрольно-следовыми полосами, протянувшимися вдоль моря на сотни километров. Эта система сочеталась с эффективным полицейским контролем, который включал в себя систему разрешений на поездку, надзор со стороны групп инминбан и многое другое.

Впрочем, не следует все сводить к административно-полицейскому контролю: малая численность беженцев была вызвана и другими обстоятельствами – в первую очередь тем, что до 1965–1970 годов Южная Корея отнюдь не превосходила Северную по уровню жизни. Немалую роль играло и то, что в 1960-е и 1970-е революционный энтузиазм был еще на подъеме и основная масса жителей Северной Кореи поддерживала существующий режим.

До середины 1990-х годов шансы бежать из КНДР имели только члены некоторых профессиональных групп. Среди перебежчиков того времени были военные летчики, угнавшие на Юг свои самолеты, дипломаты и сотрудники внешнеторговых организаций, перешедшие на Юг через третьи страны, военнослужащие частей, расположенных вдоль военно-демаркационной линии (то есть фактической границы с Югом), знакомые с тем, как она охраняется, а также рыбаки, которым удалось обмануть бдительность многочисленных контролеров и надсмотрщиков. В те времена эти редкие беженцы представляли собой большую пропагандистскую ценность для сеульского правительства. Северокорейский социализм все еще рассматривался как жизнеспособная альтернатива южнокорейскому капитализму, и в Сеуле стремились использовать перебежчиков, чтобы доказать социальное и политическое превосходство Южной Кореи над Северной. Поэтому в отношении перебежчиков проявлялась большая щедрость.

Ситуация изменилась в начале 1990-х годов. После распада СССР коммунистическая идеология перестала представлять серьезную опасность для Сеула, а проигравший экономическую гонку Север все меньше воспринимался как прямая угроза. С другой стороны, поток беженцев стал стремительно расти, причем случилось это как раз тогда, когда политическая потребность в них начала уменьшаться.

В середине 1990-х число беженцев, прибывающих в Южную Корею за год, стало измеряться десятками, в конце 1990-х – сотнями, а в 2002 году количество вновь прибывших впервые перевалило за тысячу. С 2006 по 2011 год эта цифра колебалась на уровне 2000–3000 человек в год. Этот резкий рост был вызван рядом факторов, наиболее значительными из которых были драматические изменения в Северной Корее. Экономический кризис привел не только к росту рыночной экономики, но и к ослаблению системы контроля и надзора. Старые правила и запреты не отменялись формально, но все чаще игнорировались на практике. Вдобавок голод 1996–1999 годов поставил под угрозу выживание значительной части населения, что, естественно, заставляло многих покидать родные места в поисках еды и работы.

Изменения, которые в это время происходили в Китае, также имели огромное значение, так как именно Китай стал главным транзитным пунктом для почти всех прибывающих в Южную Корею беженцев. Китайские реформы привели к тому, что в КНР появилось множество рабочих мест, при найме на которые у беженца никто не спрашивал документов. В отличие от перебежчиков более раннего периода, эти люди были именно беженцами: принимая решение о побеге за границу, они не руководствовались при этом какими-либо политическими мотивами. В 1990-е мигранты, уходившие по ночам «через реку», в Китай, в своем большинстве просто спасались от голодной смерти, а в нулевые, когда голод закончился, они рассчитывали на то, что в Китае им удастся, занимаясь самой тяжелой работой, скопить немного денег. Они почти не говорили по-китайски и обычно скрывались в приграничных районах, в которых этнические корейцы составляли большинство населения.

В своем большинстве мигранты вовсе не собирались перебираться в Южную Корею, о которой они изначально знали очень мало – и в основном плохое. Большинство мигрантов планировало нелегально пересечь границу, быстро найти в Китае работу, заработать денег, а спустя несколько месяцев или пару лет вернуться домой с несколькими сотнями долларов в кармане – огромная сумма по тем временам. Однако, оказавшись в Китае, мигранты начинали узнавать удивительные вещи о Южной Корее. Они смотрели передачи южнокорейского спутникового телевидения, которое тогда было буквально в каждой семье этнических корейцев КНР, они слушали рассказы китайских корейцев, которые с 1990-х стали активно ездить на заработки в Сеул, и, наконец, они иногда могли увидеть и настоящих жителей Юга. Южная Корея постепенно превращалась для них в некий земной рай, сказочную страну невероятного изобилия, чистоты и порядка. Они также узнавали, что по прибытии в Южную Корею они будут иметь право на щедрые социальные выплаты. Результат был, скажем так, несколько предсказуем: многие из мигрантов стали думать о том, как им перебраться на Юг. Оказывались, конечно, среди них и те, кто был нацелен на эмиграцию на Юг с самого начала и рассматривал Китай в качестве трамплина, но таких людей было немного – и они, кстати, часто действительно руководствовались политическими мотивами.

Но перебраться в Сеул было непростой задачей, поскольку посольство и иные официальные представительства Южной Кореи в Китае очень неохотно помогали тем гражданам КНДР, которые изъявляли желание перебраться на Юг. Официально такой пассивный подход объясняется опасением по поводу проблем в отношениях с Китаем, которые может создать излишне активная помощь беженцам. Доля правды в этих утверждениях присутствует, но главная причина все-таки заключается в другом: к концу 1990-х южнокорейское правительство и, отчасти, южнокорейская публика в значительной степени потеряли интерес к беженцам и стали все чаще воспринимать их как обузу, как дополнительную нагрузку на систему социального обеспечения.

В 1993–2005 годах законы, касающиеся положения беженцев, были радикально пересмотрены – в сторону уменьшения льгот, конечно. Прошли те времена, когда обычный перебежчик мог с комфортом жить за счет своих привилегий. В настоящее время по прибытии на Юг перебежчики имеют право на три вида выплат. Во-первых, власти помогают беженцу с арендой социального жилья (по определению – весьма скромного по южнокорейским меркам, хотя и похожего на дворец по меркам Севера). Во-вторых, прибывший в одиночку беженец получает единовременное пособие, размер которого в 2019 году составил 8 млн вон, или приблизительно 7000 долларов (для семейных существуют другие правила). Сразу по прибытии перебежчику единовременно выплачивается 5 млн вон (примерно 4500 долларов) из этой суммы, а оставшаяся сумма выплачивается ежеквартально в течение девяти месяцев. Полагаются северокорейским беженцам и определенные льготы при поступлении на учебу или работу. В-третьих, наиболее «статусные» беглецы имеют право на «специальное вознаграждение», которое может быть значительным, но выплачивается оно немногим.

Но вернемся к находящимся в Китае беженцам, большинство из которых, как уже говорилось, не может рассчитывать на прямую поддержку со стороны южнокорейского посольства и иных официальных миссий в Китае. Посольство может заняться людьми, которые представляют особую ценность, – например, с полковником госбезопасности там разговаривать, скорее всего, будут и, более того, с большой вероятностью организуют его вывоз в Южную Корею. Однако в наши дни основную массу беженцев составляют отнюдь не полковники и секретари обкомов, а у скромной крестьянки или воспитательницы детского сада шансов на получение помощи от посольства практически нет. Единственное, что ей могут сказать в южнокорейском посольстве в Пекине (или, скорее, что ей могут передать из посольства – в само здание ее не пустит охрана), – это что ей следует перебираться в третью страну и уже там обращаться в южнокорейское представительство с просьбой о содействии. Действительно, посольства и консульства Южной Кореи в Таиланде, Монголии и иных странах оказывают явившимся туда северокорейским беженцам помощь – во многом, подозреваю, потому что прямой отказ в помощи тем, кого полагается официально считать гражданами Республики Корея, вызвал бы весьма негативные последствия.

Однако, для того чтобы добраться до посольства, находящемуся в Китае мигранту (в большинстве случаев – женщине 40–50 лет со средним или неполным средним образованием, без знания языков и с очень ограниченными представлениями о внешнем мире) следует сначала пересечь Китай с севера на юг, добраться до границы с Лаосом, перейти ее нелегально, сплавиться по Меконгу, опять нелегально перейти границу – на это раз с Таиландом – и уже в Таиланде явиться в южнокорейское посольство, сотрудники которого имеют инструкцию помогать гражданам КНДР. Другой, более сложный, маршрут пролегает через Монголию и предусматривает не просто переход китайско-монгольской границы, но и последующее пересечение пустыни Гоби. При этом на всем протяжении маршрута существует вероятность проверки документов полицейским патрулем. Такая проверка неизбежно ведет к аресту и последующей депортации в КНДР (впрочем, в Лаосе от полиции легко откупиться при наличии средств). Однако в пустыне главную опасность представляют не патрули, а суровая природа и постоянная угроза сбиться с пути.

Понятно, что подобное путешествие для большинства беженцев немыслимо в принципе. Таким образом, единственный реальный способ добраться до Сеула – это воспользоваться помощью профессиональных проводников, известных как «брокеры». Именно брокеры организуют путешествие через Китай и переходы границ. Обычно они собирают группу беженцев и ведут ее по всему маршруту, используя сеть конспиративных квартир, решая вопросы с транспортниками, пограничниками и полицией, а чаще всего строя маршрут и работая так, что никаких вопросов и не возникает. Без брокера шансов добраться до Бангкока или Улан-Батора у беженцев нет. Однако потенциального беглеца подстерегает другая проблема: услуги брокера стоят по меркам нелегалов-гастарбайтеров очень дорого. В былые времена, то есть на рубеже 1990-х и 2000-х, некоторые из брокеров помогали беглецам по идеологическим соображениям, но и тогда такие идеалисты составляли среди брокеров меньшинство: организация побегов на Юг с самого начала была, прежде всего, бизнесом. Сейчас идеалистов не осталось вовсе: за побег надо платить, и платить дорого. С начала нулевых побеги с Севера на Юг – чистая коммерция, «только бизнес и никакой политики».

Если не считать экзотических и редких сценариев, существуют два основных варианта побега. Первый, более дешевый и самый распространенный, уже описан выше: находящийся в Китае беженец потом нелегально добирается до Таиланда (возможны варианты с Бирмой и Вьетнамом) или Монголии, там обращается в южнокорейское посольство, получает билеты, временные документы и отправляется в Сеул за счет южнокорейского бюджета. В 2010–2015 годах за сопровождение по такому варианту брокеру надо было заплатить примерно 3000–4000 долларов, причем, что немаловажно, эта сумма не включала затраты на организацию перехода корейско-китайской границы, которые в последние десять лет выросли чрезвычайно. Подразумевается, что брокер забирает клиента уже в самом Китае.

Есть и другой путь, которым пользуются более состоятельные беженцы (точнее, беженцы, у которых есть более состоятельный спонсор). В соответствии с этим вариантом беженец получает поддельный паспорт и садится в любом китайском аэропорту на самолет до Сеула. По прибытии в южнокорейскую столицу он сдается властям в аэропорту. За такой побег надо заплатить куда больше – 10 000–12 000 долларов, причем основную часть этой суммы составляют расходы на поддельный паспорт. Этот способ приходится применять в тех случаях, когда у беженца есть проблемы со здоровьем или если речь идет о вывозе на Юг пожилого человека. Впрочем, позволить себе его могут только те, у кого есть на это достаточные средства.

Даже 3000 долларов, то есть минимальная цена побега по самой скромной таксе, является неподъемной суммой для 95 % северокорейских мигрантов в Китае. В подавляющем большинстве случаев услуги проводников-брокеров оплачивают не сами беглецы, а их, так сказать, спонсоры. Почти всегда в роли спонсоров выступают те члены семьи и иные родственники, которые прибыли на Юг несколькими годами раньше, устроились там и заработали денег на оплату брокеров. Таким образом, мы имеем дело с цепной миграцией. Обычно сначала на Юг уходит мать с детьми, потом она вытаскивает туда мужа, за которым иногда следуют родители и более дальние родственники. В некоторых случаях в роли спонсоров выступают и дальние родственники с Юга или из третьих стран (я знаю случаи, когда деньги на побег своих северокорейских родственников предоставляли этнические корейцы России и Канады).

Что ждет тех северокорейцев, которые добираются до Сеула? Сразу же после прибытия на Юг перебежчиков опрашивают работники южнокорейских спецслужб – как правило, Национальной службы разведки (бывшее ЦРУ Южной Кореи) и Министерства объединения. Опросы и собеседования могут занимать недели, но в большинстве случаев длятся несколько дней. Как известно, правительства в Сеуле и Пхеньяне не признают друг друга, причем каждое из них считает себя единственно законным правительством на всей территории Корейского полуострова. Поэтому по прибытии в Южную Корею перед мигрантами с Севера не стоит вопрос о приобретении южнокорейского гражданства. Поскольку с официальной сеульской точки зрения Северной Кореи вообще не существует как таковой, все ее жители – включая ЦК ТПК в полном составе и самого товарища Ким Чен Ына – уже по праву рождения являются гражданами Республики Корея.

В отличие от стран Европы и США, где для получения прав беженца необходимо доказать, что заявитель подвергался на родине политическим преследованиям, прибывшему в Южную Корею беженцу нужно доказывать лишь то, что он действительно является северным корейцем, а не, скажем, этническим корейцем Китая. Предосторожность эта никак не лишняя, так как этнические корейцы Китая время от времени пытаются выдать себя за беглецов с Севера (благо говорят они на том же диалекте), чтобы таким образом заполучить вожделенный южнокорейский паспорт. Собственно говоря, именно выявление таких псевдобеженцев сейчас и является одной из задач предварительных собеседований, хотя в основном там речь идет о получении от беженцев разведывательной информации.

После завершения собеседований мигрантов отправляют на специальные курсы, которые готовят их к будущей жизни в капиталистическом обществе. Официальное название курсов – «Центр содействия адаптации северокорейских беженцев», но в просторечии он известен как «Ханавон», или «Центр единства». Обучение в «Ханавоне» длится два-три месяца. Примерно половина учебного курса посвящена изучению южнокорейской культуры. Остальное время отводится на овладение практическими навыками. Перебежчиков приходится обучать самым базовым основам повседневной жизни – ездить на метро, пользоваться мобильным телефоном и простейшими компьютерными программами, покупать товары в супермаркетах. Кроме того, им полагается короткий курс профессионального обучения базовым рабочим специальностям.

После окончания учебы перебежчики получают «подъемные» и оформляют льготную аренду жилья. С этого момента они должны учиться жить в Южной Корее, что, скажем прямо, непросто…