Слово – и дело – Божье

На протяжении примерно 30 лет, с конца 1950-х и до конца 1980-х годов, две страны – Северная Корея и Албания – сохраняли одну общую и уникальную особенность: в них не существовало никакого организованного религиозного культа, не было ни одного действующего храма. Действительно, на протяжении долгого времени религиозная политика КНДР отличалась особой жесткостью, хотя многие из основателей северокорейского государства были выходцами из христианских семей. Более того, в колониальную эпоху, с 1910 по 1945 год, именно северные провинции Кореи были оплотом корейского протестантизма.

Протестантские миссионеры прибыли в Корею очень поздно, только в 1880-х годах, но, несмотря на это, быстро добились замечательных успехов в обращении корейцев в свою веру. К началу ХХ века христианство – в первую очередь протестантского толка – стало устойчиво ассоциироваться в Корее с идеями модернизации и прогресса. Когда на рубеже XIX и XX веков кореец говорил, что он «верует в Христа», это с большой долей вероятности означало, что он также с полным пиететом относится к сопромату, законам Ньютона и современной медицине, а возможно – и к идеям парламентского представительства. В Корее христианство стало частью того же «идеологического пакета», к которому относилась вся западническая, рациональная, модернизаторская идеология. Вдобавок преподавание современных научных дисциплин в Корее началось в школах, основанных миссионерами, которые тогда без особых проблем сочетали проповедь слова Божьего с обучением интегральному исчислению.

Хотя христиане в первые десятилетия XX века составляли лишь 1–2 % всего населения Кореи, среди интеллигентов нового, современного типа (а также и среди технических специалистов) их было несравнимо больше. Распространению христианства помогало и то, что Корея находилась в колониальном подчинении у «нехристей»-японцев, так что миссионерское движение в глазах корейцев не имело отношения к колониализму (в отличие от других стран Азии, где связь между колониальным господством и христианством была очевидна). В колониальные времена, в 1910–1945 годах, христианство было альтернативой синтоизму, насаждаемому колониальными властями, и в итоге стало восприниматься многими как национальная корейская религия.

Сам Ким Ир Сен родился в семье видных протестантских активистов. Его отец окончил миссионерскую школу и был деятельным сторонником местных миссий, а его мать была дочерью известного протестантского активиста. Семейная ситуация Ким Ир Сена была для того времени довольно типичной: едва ли не большинство первых корейских коммунистов происходили из христианских семей, что и неудивительно, если учесть, что в Корее и коммунизм, и христианство были идеологиями модернизации. К началу 1940-х годов именно Пхеньян был самым протестантским из всех крупных городов Кореи; около 25–30 % его взрослого населения составляли воцерковленные христиане, так что в миссионерских кругах этот город называли «Иерусалимом Дальнего Востока». Таким образом, в первые годы существования Северной Кореи формирующаяся коммунистическая власть вынуждена была считаться с авторитетом христианской общины. Даже семейным связям Ким Ир Сена с протестантами нашлось политическое применение. Большую роль в северокорейской политике 1940-х и 1950-х годов играл протестантский пастор Кан Рян-ук, родственник матери Кима. Он был тогда настолько важной фигурой, что в 1946 году его пытались убить отправленные с Юга террористы (в то время обе стороны активно занимались террористическо-партизанскими операциями, которые они сами считали «борьбой за освобождение»).

Тем не менее христианство левого толка в Северной Корее в итоге развития не получило, хотя Кан Рян-ук благополучно дожил до преклонного возраста, председательствуя в разных общественных организациях и не напоминая никому о своем прошлом протестантского пастора. В целом же к концу 1940-х большинство протестантских (и католических) проповедников и активистов стали врагами нового режима. Причин для этого было несколько. Большинство пасторов были выходцами из богатых семей, так что земельная реформа 1946 года и национализация промышленности вызвали их недовольство. Кроме того, многие христиане имели личные связи с Западом и восхищались Соединенными Штатами как маяком демократии, поэтому интенсивную антиамериканскую пропаганду режима они воспринимали болезненно. Наконец, раздражение и враждебность у них вызывала атеистическая пропаганда, которая тогда велась в Северной Корее с большой интенсивностью. В итоге в 1946–1950-х годах именно христианские активисты и священнослужители составляли значительное число тех беженцев, которые тайно покидали Северную Корею и уходили на Юг. Когда же началась Корейская война, в ходе которой почти вся территория полуострова по меньшей мере дважды переходила из рук в руки, христиане Севера часто помогали наступающим американо-южнокорейским войскам и активно вступали в антикоммунистическое ополчение, которое на занятых ими территориях пытались создать южнокорейские власти. Подобные инциденты лишний раз продемонстрировали северокорейским властям то, в чем они, впрочем, и так не сомневались: христиане политически неблагонадежны.

После войны в КНДР было развернуто массовое наступление на религию, причем христианство – как протестантское, так и католическое – пострадало сильнее, чем более традиционные для Кореи религии. К середине 1950-х годов все церкви были закрыты, а оставшиеся в стране священники – в основном репрессированы. В системе сонбун дети христианских активистов и священников были отнесены к «враждебному классу», что вело к их пожизненной дискриминации. Официальные СМИ на протяжении долгого времени продолжали вести исключительно интенсивную, даже по меркам социалистических стран, антихристианскую кампанию.

Образовательная деятельность ранних миссионеров в пропагандистских материалах изображалась как часть коварного плана, целью которого была подготовка предателей-коллаборационистов перед вторжением США в Корею (пропаганда утверждала, что такое вторжение планировалось чуть ли не с середины XIX века). В художественных произведениях миссионеров изображали «убийцами в белых халатах», которые в своих «клиниках» губили невинных корейских детей, чтобы потом продавать их кровь или органы. Другой любимой темой северокорейской художественной литературы стало «моральное возрождение» христианина. Главный герой таких историй, введенный поначалу в заблуждение сладкими речами коварных миссионеров и их корейских пособников, принимал христианство, но затем на личном горьком опыте обнаруживал порочную природу этого лживого учения. Потрясенный герой (героиня), естественно, прозревал(а), отвергал(а) этот «империалистический идеологический яд» и вел(а) за собой других к просветлению.

Однако даже в таких условиях некоторые верующие северокорейцы продолжали втайне отправлять службу и совершать религиозные обряды. Точный масштаб северокорейской «катакомбной церкви» в 1950-е и 1960-е годы, вероятно, навсегда останется загадкой. Из-за тайного характера церкви серьезные исследования невозможны, а в будущем картина, вероятно, будет искажена преувеличениями и тем мифотворчеством, к которым так склонны религиозные организации. Тем не менее бесспорно, что даже во времена Ким Ир Сена в стране существовало какое-то, пусть и очень небольшое, количество «тайных христиан». Однако в массовом восприятии христианство превратилось в реакционную, антинародную силу, в инструмент захватнической политики внешних врагов.

В декабре 1964 года Ким Ир Сен гордо заявил: «В нашей стране успешно завершен процесс реформирования всех верующих», – а потом сообщил, что руководители иных стран удивлены этим беспрецедентным успехом КНДР. Далее он объяснил своим слушателям, что христианство в Северной Корее уничтожили не власти, а американские империалисты, варварское поведение и звериная жестокость которых заставили всех северокорейских христиан прозреть и, отказавшись от религиозных предрассудков, вступить в ряды строителей нового общества. Это выступление Ким Ир Сена означало, что отныне КНДР стала «страной, свободной от религиозных предрассудков» (другим таким государством, как говорилось выше, была Албания, объявившая о полном искоренении «религиозного дурмана» в 1968 году).

В начале 1970-х годов власти Северной Кореи смягчили подход к религии, но поначалу это была почти исключительно «либерализация на экспорт». К 1970-м годам Пхеньян отказался от прежних надежд на коммунистическую революцию на Юге. Стало ясно, что свержение «сеульских марионеток» требовало долгих и настойчивых усилий, чему могло весьма поспособствовать сотрудничество с «прогрессивными религиозными силами» на Юге – благо южнокорейское христианство как раз в это время начало политически сдвигаться влево. Для этого необходимо было создать под эгидой правительства ряд христианских объединений, которые можно было бы эффективно использовать в качестве пропагандистских организаций. В 1974 году на политической арене вновь появилась Федерация корейских христиан. Это объединение было создано в 1946 году для контроля над религиозной деятельностью, но около 1960 года Федерация прекратила свою деятельность.

Конечно, восстановление Федерации в 1974 году мало что значило для немногих «катакомбных» христиан. Единственной задачей этой организации было создать эффективный канал влияния на южнокорейские религиозные круги левой или левонационалистической направленности. Однако, по непроверенным сведениям, примерно с конца 1970-х власти стали допускать проведение молитвенных собраний на дому – при условии, что в этих собраниях участвовали только пожилые, не моложе 60 лет, люди, которые во всех прочих отношениях не казались подозрительными. Иначе говоря, в середине 1970-х было принято решение оставить в покое старшее поколение верующих, которые теперь были вольны унести свои заблуждения в могилу.

Переломный момент наступил в 1986–1988 годах, когда в Пхеньяне неожиданно открылись протестантская и католическая церкви (одновременно подобные уступки получили и буддисты). Впервые за 35 лет северокорейские власти открыто признали, что на земле Чучхе ведется хоть какая-то религиозная деятельность. Многие жители Пхеньяна были несколько удивлены, увидев, что в центре столицы Северной Кореи вдруг появилось здание с христианскими крестами, которые долгое время считались символом империалистического коварства. Примерно в то же время в КНДР сделали свой перевод Библии, который существенно отличался от южнокорейских переводов по стилю и, по мнению большинства, значительно превосходил их по качеству. При том что ввоз в страну любой религиозной литературы запрещен, данный перевод доступен тем, кто посещает официальные богослужения.

В настоящее время в Северной Корее действуют две протестантские церкви, которые посещают 150 прихожан, а также католическая и православная церкви. Есть разные мнения по поводу того, насколько, так сказать, аутентичны эти церкви и их прихожане. По мнению скептиков, проводимые в присутствии иностранцев воскресные богослужения являются пропагандистскими спектаклями, единственная задача которых – демонстрировать зарубежным гостям, что в КНДР существуют религиозные свободы. Полностью исключать этого нельзя, но вполне возможно и то, что хотя бы часть прихожан – это настоящие верующие, пусть и находящиеся под присмотром властей.

Интересна история православной церкви в Пхеньяне. Летом 2002 года, когда Ким Чен Ир ехал в Москву на своем личном поезде, он обратился к сопровождавшему его российскому послу А. Г. Карлову с вопросом: «Почему вы раньше не предложили мне построить православный храм в Пхеньяне?» Посол осторожно ответил: «Это было бы вмешательством во внутренние дела страны», но Ким Чен Ир выразил свою позицию по этому вопросу недвусмысленно: «Посол, это было бы не вмешательство, а хороший совет». Намек был понят, и посол тут же, прямо из поезда, связался с руководством Русской православной церкви.

Как и следовало ожидать, вскоре на контакт с РПЦ вышел «Православный комитет КНДР», о котором до этого никто ничего не слышал. В этом нет ничего удивительного, ведь даже в 1945 году в Северной Корее число православных исчислялось сотнями, а после 1945 года на протяжении шести десятилетий о северокорейских православных ничего не было слышно. По слухам, еще в поезде Полководец заверил представителей российской стороны: «Не волнуйтесь, мы найдем верующих!» Верующих действительно нашли – в количестве примерно 50 человек. Нашлись и молодые корейцы, которые изъявили желание учиться богословию в России. В результате этих усилий в 2006 году в Пхеньяне открылся Троицкий собор, в котором служат два северокорейских «священника», прошедшие подготовку в России. Ходят туда сотрудники российского, болгарского и румынского посольств, а также упомянутые выше 50–60 граждан КНДР, которые представляются в качестве верующих прихожан. Впрочем, пути Господни (и извивы человеческой психики) неисповедимы, так что нельзя исключать, что некоторые из этих людей действительно стали или со временем станут верующими.

Открытие Троицкого собора, скорее всего, было задумано правительством КНДР как жест, демонстрирующий дружелюбие в отношении России, особый статус православия в которой не вызывает ни у кого сомнений. Любопытно, что в Пхеньяне есть и еще одна церковь, создание которой было вызвано похожими соображениями, – храм Церкви объединения, печально известных «мунитов», поклонников преподобного Муна. Обычно этот храм не путают с двумя протестантскими храмами, ибо большинство протестантов, не говоря уж о других христианах, преподобного Муна христианином не считают. Исторически Мун Сон-мён был крайним антикоммунистом, но в последние годы жизни резко изменил свою официальную позицию. Мун активно сотрудничал с КНДР, имел аудиенции у Ким Ир Сена и, самое главное, активно (и в убыток себе) вкладывался в северокорейскую экономику. В благодарность за это Церковь объединения также получила разрешения открыть в КНДР свой храм. Местные верующие там, насколько известно, тоже «нашлись».

С конца 1990-х в религиозной жизни КНДР наметились серьезные перемены: христианство, казалось бы, то ли давно искорененное, то ли полностью взятое под контроль, проникало в страну нелегально. Все больше южнокорейских миссионеров направляется в северо-восточный Китай, примыкающий к почти бесконтрольной границе с КНДР. Эти миссионеры в подавляющем большинстве представляют различные протестантские конфессии. Южнокорейское церковное присутствие в приграничных районах Китая стало заметным еще в начале 1990-х, хотя на первых порах миссионеры занимались не оказавшимися там гражданами КНДР, а местными этническими корейцами.

В середине-конце 1990-х годов в КНР двинулись сотни тысяч северокорейских беженцев, искавших там спасения от голода, и миссионеры стали активно работать с ними. Их миссия оказалась на удивление успешной. Это понятно: христианские организации и их активисты относились к числу тех немногих, кто тогда уделял беженцам внимание и пытался помочь им. Миссионеры кормили беженцев, давали им работу, временами прятали от китайской полиции, которая пусть и довольно вяло, но пыталась отлавливать нелегальных мигрантов. Результатом стал рост интереса беженцев к христианству, часто показной, но временами – и вполне искренний. Новообращенные северокорейцы часто возвращаются в свою страну, привозя туда Библию и иную религиозную литературу. Любопытно, что в последнее время миссионеры в своей работе нередко используют упомянутый выше очень качественный северокорейский перевод Библии. Некоторые из верующих беженцев перед возвращением прошли и ускоренную миссионерскую подготовку и фактически отправлены в КНДР как миссионеры-нелегалы. Несмотря на заметное ужесточение пограничного контроля после 2011–2012 годов, профессиональные контрабандисты по-прежнему пересекают границу без особых проблем, так что базирующиеся в Китае проповедники поддерживают контакты со своими единоверцами на территории КНДР.

Северокорейские власти очень серьезно относятся к распространению в стране нелегального христианства, особенно протестантизма, который в их глазах является не более чем инструментом американской и южнокорейской внешней политики. Именно выявление контактов с иностранными миссионерами является одной из важнейших задач, которые решают сотрудники северокорейских спецслужб в фильтрационных лагерях, в которых допрашивают возвращенных назад в КНДР из Китая беженцев. В последние годы довольно часто появляются сообщения о растущем в КНДР христианском подполье. Увы, эти сообщения нельзя проверить, однако в самом факте существования нелегальных христианских групп сомневаться не приходится. Масштабы подполья не следует преувеличивать, да и усилия его участников направлены почти исключительно на выживание. И тем не менее христианам удалось то, о чем не могут и мечтать представители иных оппозиционных сил: они создали в КНДР нелегальные общественные структуры.

Примечательно также, насколько успешен протестантизм среди живущих на Юге беженцев из Северной Кореи, многие из которых обратились в веру в первые месяцы своего пребывания. Отчасти это также можно объяснить активным вовлечением правых христиан в работу с беженцами, в то время как светские леваки, да и южнокорейское общество в целом, вообще равнодушны, если не враждебны, к выходцам с Севера. При этом надо отметить, что северокорейцы отличаются повышенной тягой к религии.