Черное золото Северной Кореи: угольные короли КНДР

Основным экспортным товаром КНДР в последнее десятилетие был каменный уголь. Поставки угля в Китай, которые еще в 2000 году были незначительными, в 2015 году, то есть накануне принятия Советом Безопасности ООН беспрецедентных по жесткости санкций в отношении Пхеньяна, достигли около 40 % всего северокорейского экспорта. При этом некоторые горнодобывающие предприятия Севера, продающие уголь Китаю, являются частными (или, скорее, государственно-частными) компаниями. Разумеется, частная добыча полезных ископаемых в Северной Корее остается незаконной. Однако в конце 1990-х при поддержке и одобрении центрального правительства северокорейские госучреждения, военные подразделения и крупные промышленные предприятия создали ряд внешнеторговых компаний. Именно в рамках этих компаний и действуют частные предприниматели. Государственная компания обеспечивает им законодательную базу и формальное прикрытие, равно как и экспортные лицензии, а они вкладывают в бизнес собственные деньги и используют для его продвижения свой опыт и связи.

Итак, примерно с 2000 года северокорейские частные инвесторы, действующие под прикрытием государственных организаций, начали закупать горнодобывающее оборудование, нанимать рабочих, открывать шахты и искать выгодные экспортные сделки. Одновременно их «кураторы»-покровители из чиновничьей и военной среды получали щедрые выплаты. Поскольку бюрократы, которые позволяют частным предпринимателям вести добычу «от имени» своих госкомпаний, практически не контролируют их деятельность и вообще не очень хорошо знают, что происходит на шахтах, которыми их компания якобы управляет, они обычно договариваются о фиксированной сумме, которую частный подрядчик выплачивает ежемесячно или, реже, ежегодно.

Начинающие частные инвесторы имели веские причины вкладывать средства в добычу угля, а не, скажем, железной руды или редкоземельных металлов. Главная из причин – низкий барьер для входа: запуск небольшой угольной шахты был (и остается) относительно дешевым предприятием. Если бизнесмен захочет начать добычу, скажем, железной руды, то для этого потребуется достаточно сложное оборудование и, как следствие, значительные инвестиции, а северокорейский уголь можно легко добывать с помощью примитивного оборудования и бригад неквалифицированных рабочих. В крупнейших из частных шахт в настоящее время работает около 100 шахтеров, но большинство из них – это небольшие предприятия, где занято несколько десятков рабочих. Бывают и совсем крошечные шахты, где трудятся по пять – шесть человек. По сравнению с другими полезными ископаемыми уголь пользуется стабильным спросом на внутреннем рынке, поскольку он широко применяется для отопления, а также на мелких производствах. Большинство частных шахт продают высококачественный уголь в Китай, а уголь более низкого качества идет на внутренний рынок.

Транспортировка угля – еще одна проблема, существенную роль в решении которой играет частный капитал. Крупнейшие залежи угля в КНДР очень удачно расположены вблизи крупных морских портов или границы с Китаем. Короткое «логистическое плечо» и низкая стоимость транспортных услуг обеспечивают северокорейский уголь серьезнейшим конкурентным преимуществом: с учетом логистических расходов он на 30 % дешевле китайского угля того же качества. Но даже самую простую транспортную задачу все равно надо решать. Уголь в морские порты или на территорию Китая обычно перевозят грузовиками, а не поездами (речь идет о перевозках на очень небольшие расстояния, измеряемые десятками километров). Иногда это бывают грузовики частных горнодобывающих компаний, но гораздо чаще горнодобытчики пользуются услугами полулегальных грузоперевозчиков. Такие транспортные компании создаются по той же, уже нам знакомой, схеме: на государственное учреждение или предприятие оформляются грузовики, на практике купленные и эксплуатируемые частным бизнесом. В последнее время частные предприниматели развивают интересную подотрасль этого бизнеса: крупные склады для добытого угля. Углехранилища позволяют компенсировать эпизодические колебания цен на уголь на рынке. Похоже, что хранилища независимы от шахт, поэтому их взаимоотношения с угледобытчиками, как и отношения грузоперевозчиков, выстраиваются на контрактных принципах.

Новая система формирует конкуренцию на рынке труда – квалифицированные работники в большой цене. Если шахтерам платят 30–50 долларов в месяц, то квалифицированный специалист, умеющий работать на горнопроходческой технике, легко зарабатывает 100–140 долларов в месяц, так что профессиональный горняк – довольно престижное занятие. Но наибольшую выгоду из угольного бума извлекли инженеры и геологи: хороший горный инженер в частной компании получает по 500 долларов в месяц.

Глава 5

Общество под наблюдением

Меньше знаешь – крепче спишь

В этих очерках мы по возможности избегаем разговоров на темы высокой политики. Однако в некоторых случаях это правило неизбежно приходится нарушать. Северная Корея – страна политизированная: мало на свете найдется других государств, жители которых в такой же степени зависели бы от решений государства и от колебаний в его политической линии, хотя нельзя не признать, что северокорейцы в общем научились при необходимости саботировать те решения и планы властей предержащих, которые не вызывают у них понимания. Одной из ключевых особенностей современной северокорейской политики является то, что правительство и органы власти систематически и на протяжении очень долгого времени делают все возможное, чтобы в максимальной степени изолировать население Северной Кореи от контактов с внешним миром и от получения любой несанкционированной информации о происходящем за пределами их страны.

Подобная политика часто описывается как проявление некой «паранойи», однако это описание и необъективно, и просто неправильно. Само понятие «паранойя» предусматривает необоснованный страх перед чем-то, иррациональные опасения по поводу того, что тот или иный безобидный поступок приведет к опасным последствиям. Однако никто не называет «параноиком» человека, который отказывается прыгать из окна третьего этажа на асфальт, заявляя, что он при большом везении станет инвалидом, а с куда большей вероятностью – отправится прямо в морг. В случае с прыжком речь идет не о паранойе, а, наоборот, о вполне здравом понимании того, как на планете Земля работают законы гравитации и каковы будут наиболее вероятные физиологические последствия столкновения человеческого тела с твердой поверхностью. То же самое можно сказать и по поводу того комплекса мероприятий, которые северокорейская элита осуществляет в целях обеспечения максимальной изоляции северокорейского населения от внешнего мира. Нравится это кому-то или нет, но у тех людей, которые ныне руководят КНДР, есть весьма весомые и, главное, абсолютно рациональные причины для того, чтобы проводить политику самоизоляции.

Проблемы для Северной Кореи создаются самим фактом существования Кореи Южной. Когда в 1945–1948 годах страна раскололась на Север и Юг, те территории, которые впоследствии вошли в состав Северной Кореи, являлись относительно развитыми в промышленном отношении регионами. Напротив, Южная Корея представляла собой отсталый аграрный регион с весьма низким уровнем жизни. Спустя 70 лет ситуация изменилась совершенно кардинальным образом. Даже если опираться на официальные северокорейские оценки уровня экономического развития страны, в 2017 году ВВП на душу населения в Северной Корее составлял 1214 долларов. Любопытно отметить, что эта цифра, озвученная представителем Института экономики КНДР, несколько ниже тех оценок северокорейского ВВП, которые официально публиковались ЦРУ. Аналогичный показатель Южной Кореи тогда составлял 30 000 долларов. Это означает, что по душевому показателю ВВП между Северной и Южной Кореей существует примерно 25-кратный (!) разрыв. Это самый большой разрыв по данному показателю на планете Земля между двумя странами, которые имеют общую сухопутную границу.

Однако для Северной Кореи Юг не просто сосед. Южная Корея – это часть той же самой страны, население которой говорит на весьма близком диалекте одно и того же корейского языка и официально считается (и в немалой степени считает себя) частью единой, но временно разделенной корейской нации. Все это создает совершенно уникальную ситуацию, которая, например, существенно отличает Северную Корею от Китая. Китайцев сведения об экономическом процветании США или, скажем, Японии с политической точки зрения раздражают куда слабее, ибо в этом случае речь идет об иностранных государствах. Для жителей Севера распространение информации о южнокорейском процветании может стать настоящим шоком, и результатом этого шока с большой вероятностью будет политическая нестабильность в Северной Корее. Надо иметь в виду, что северокорейское правительство, несмотря на квазирелигиозный культ Семьи Ким и активное использование националистической риторики, в общем обосновывает свою легитимность, то есть право на управление страной, в терминах, традиционных для современных государств.

Северокорейское правительство утверждает, что оно правит страной, поскольку способно сейчас или в обозримом будущем обеспечить населению высокий уровень жизни, который предусматривает и высокий уровень потребления, и большую продолжительность жизни, и, разумеется, наличие сильного государства. В этом заключается принципиальное отличие между Северной Кореей и, скажем, фундаменталистскими государствами – в наше время в основном государствами ислама. Государство, основанное на идеологии религиозного фундаментализма, вовсе не обязано обеспечивать население хорошими больницами и достаточным количеством частных автомобилей, ибо его главная задача – обеспечение идеологической чистоты. С точки зрения фундаменталистов эта чистота куда важнее материальных благ, ибо она гарантирует посмертное райское блаженство и возможность то ли играть на лире перед ликом Господа, то ли наслаждаться объятьями 72 девственниц. Северокорейское правительство ни лир, ни девственниц посмертно не обещает, но при этом с предоставлением населению автомобилей и квартир с горячей водой оно справляется не очень хорошо, особенно по сравнению с правительством соседнего Юга.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что с 1960-х годов руководство Северной Кореи систематически работает над тем, чтобы обеспечивать информационную изоляцию страны. В той или иной степени подобной политикой грешили все социалистические страны, однако в Северной Корее она была доведена до своего логического предела – и, повторяю, дело здесь не в паранойе, а во вполне здравом расчете и хорошем понимании реалий той уникальной социально-политической ситуации, в которой Северная Корея находится. Любопытно, что на первых этапах политика информационной изоляции была направлена не против Южной Кореи, которая в начале 1960-х не отличалась особой привлекательностью для большинства северокорейцев (тогда Южная Корея представляла собой достаточно свирепую и весьма бедную диктатуру). Главная цель северокорейского руководства заключалась в том, чтобы изолировать Северную Корею от Советского Союза и других стран Восточной Европы, так как «социализм по Брежневу» был для северокорейского руководства опасен именно в качестве достаточно привлекательной (на тот момент) альтернативы северокорейской модели. Правда, изучение материалов того времени заставляет подозревать, что тогда кимирсеновская модель, основанная на идеях мобилизации, всеобщего равенства, тотальной карточной системы и радостного коллективного труда во благо нации и вождя, имела все-таки больше поклонников, чем идеалы брежневского СССР, тем не менее советская модель воспринималась тогда как источник потенциальной идеологической опасности.

Однако с середины 1960-х годов из Сеула стали поступать новости, которые не могли не беспокоить северокорейское руководство. В то время как темпы экономического роста в Северной Корее, несмотря на регулярные мобилизационные кампании, медленно, но неуклонно снижались, на Юге началось то, что впоследствии получило название «южнокорейского экономического чуда». Южная Корея к концу 1960-х годов по основным экономическим показателям стала обгонять Север, и этот разрыв на протяжении последующих десятилетий продолжал увеличиваться, причем увеличивался он весьма впечатляющими темпами. В этой обстановке с конца 1960-х годов меры по изоляции страны были значительно усилены. В частности, тогда было запрещено владение радиоприемниками со свободной настройкой. После появления телевидения в приграничных районах телевизоры тоже стали пломбироваться, дабы затруднить их использование для просмотра китайских телепрограмм: последние представляли собой некоторую опасность просто в силу того, что с 1990-х годов китайское телевидение в приграничных районах стало активно ретранслировать южнокорейские программы.

Находящиеся в Северной Корее иностранцы тоже столкнулись с самыми разнообразными ограничениями. Во-первых, количество иностранцев резко сократилось. С конца 1960-х Северная Корея значительно снизила масштабы обмена студентами со странами Восточной Европы и СССР: фактически на протяжении почти 20 лет учиться за границу ездили только крайне немногочисленные выходцы из высшей элиты. Соответственно, сократилось и количество иностранных студентов, находившихся на территории страны. Иностранные гражданки, которые состояли в браке с гражданами КНДР, столкнулись с очень серьезным давлением и в итоге в своем подавляющем большинстве были выдавлены из страны. Любое общение с иностранцами стало подозрительным, и в 1970-е годы нормальной стала ситуация, когда пхеньянец в самом буквальном смысле слова убегал от иностранца, попытавшегося задать ему какой-то вопрос на корейском языке. Осторожность эта могла выглядеть комичной, но была совсем не лишней, ибо любое общение с иностранцем вызывало к человеку повышенный интерес со стороны спецслужб. Разумеется, это не означало, что человека, поговорившего с советским дипломатом о погоде, отправляли в тюрьму или высылали из Пхеньяна, но это гарантированно означало, что ему придется провести некоторое время в общении с бойцами невидимого фронта – перспектива, которая ни у кого не вызывала восторга. Фактически в контакт с иностранцами до начала 1990-х годов могли вступать лишь немногочисленные и тщательно проверенные люди, которые имели на то разрешение.

В Северной Корее помнили и о том, что нежелательная информация могла поступать не только извне, но и, так сказать, из прошлого. Официально признанная картина истории страны постоянно менялась и пересматривалась – обычно таким образом, чтобы подчеркнуть исключительное значение и потрясающую мудрость Семьи Ким. В этой обстановке даже официальные письменные издания, вышедшие 15 или 20 лет назад, могли стать источником смуты в умах простонародья. Северокорейское руководство понимало, что рядовому человеку вредно читать старые статьи в «Нодон синмун», в которых тот или иной политический деятель, все упоминания о котором исчезли из официальной печати некоторое время назад, величался одним из высших руководителей страны и даже заслуживал неоднократных благодарственных высказываний от самого Ким Ир Сена. В результате с 1960-х годов в КНДР стала действовать система, в соответствии с которой все старые периодические издания, включая и самую главную газету «Нодон синмун», по истечении определенного срока стали отправляться в спецхран.

Благодаря этим усилиям северокорейскому руководству удалось создать уникальную информационную среду. С начала 1960-х и до конца 1980-х годов рядовой северокореец знал о внешнем мире мало, а то немногое, что он знал (или считал, что знает), было в основном одобрено идеологическими и политическими властями. Ситуация, правда, стала меняться в конце 1980-х, когда система эта начала разваливаться под натиском экономических проблем и давлением новых технологий.