ГЛАВА 3. МОНИКА

Это был здоровенный клок, из него можно было бы сплести косичку, густую и плотную. Он отделился от головы сам по себе, Моника даже не заметила. Она в ужасе принялась осматривать голову в поисках залысины, которая непременно должна была остаться после утраты такого количества волос. Нашла и заплакала.

Она знала, что с ней происходит, но легче не становилось. Это называлось «стресс», он не отпускал ее ни на секунду вот уже на протяжении шести лет, семь дней в неделю, изо дня в день — с тех пор, как родился первый ребенок.

Монике стоило только проснуться, как начинало казаться, будто за ней по джунглям гоняется рыкающий лев. Ускользала она из его когтей лишь в тот миг, когда наступала ночь — и она снова ложилась в постель, выпив предварительно таблетку «Орфидала», чтобы перестать напряженно размышлять о завтрашних делах.

И всё же тот вечер был особенным, его не могли испортить даже обнаруженные на полу здоровенные пряди волос: сегодня Моника ужинала в компании подруг; вот уже два года они встречались регулярно, и это буквально спасало ее. Можно хотя бы на один вечер забыть о детях, доме, муже и работе — и посмеяться «с девочками» над бесконечными проблемами, попутно выясняя, как каждая из них со всем этим справляется. Главной темой разговоров, конечно же, оставались мужья — смешные и беспомощные существа, чье нелепое поведение неизменно становилось поводом для шуток и веселья.

Первое время сложно было оставлять детей, пусть даже и на один вечер. Моника чувствовала себя виноватой из-за того, что развлекается где-то на стороне, забывая про главное. Поначалу было просто невыносимо. Дети гонялись за ней по квартире, устраивая настоящий допрос. А зачем это она накрасилась? А почему ходит по дому в туфлях? Она обманывала их, убеждая, что подбирает одежду на следующее утро, и терпеливо дожидалась, пока они угомонятся, чтобы украдкой выскользнуть за дверь.

Как-то раз Монике уже пора было выходить, а ей всё никак не удавалось уложить детей. Стоило попытаться загнать их в кровать, как они принимались горько плакать, будто она собирается бросить их насовсем. Дети висли на ней и кричали: «Мама, мама!» В тот вечер ей пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы всё-таки захлопнуть дверь и вызвать лифт; при этом из квартиры доносились детский плач и уговоры отца.

К сожалению, никакие слова не помогали детям обрести душевное равновесие, да и ей тоже. Марио безропотно сидел с детьми — шесть лет с одним и четыре года с другой, но так и не научился толком ухаживать за ними. Всякий раз, когда приходилось оставаться с ними один на один, он принимался названивать Монике как минимум трижды в час, задавая самые разнообразные вопросы: что обычно дети едят на полдник, какие им надеть куртки, скоро ли она вернется. Когда она впервые вырвалась на свободу, телефон звонил каждые пять минут.

После года регулярных отлучек Моники на вечеринки в обществе подруг количество звонков сократилось. Постепенно Марио запомнил, где спрятано необходимое для выживания в течение трех часов, пока жены нет дома. Не так уж много с учетом того, что Моника оставляла готовый ужин, а на детей заранее надевала пижамы. В какой момент супруг превратился в человека, полностью зависящего от нее во всем, что связано с детьми и домом? Иногда Монике казалось, что у нее не двое, а трое детей, причем хлопот больше всего со старшим.

Марио не был эгоистом, но отцовство застало его врасплох. И так считала не только его жена — в этом признавался и он сам. Ему не хватало терпения. Если дети были жизнерадостны, накормлены и у них ничего не болело, он мог с ними повозиться некоторое время. Но если что-то шло не так, он терялся и не знал, что делать. К тому же, если дети капризничали, справиться с ними могла только мама, а он умывал руки и с облегчением возвращался к своим делам.

Моника и Марио познакомились десять лет назад и влюбились друг в друга. Монике импонировали работоспособность Марио, его умение общаться в тесном кругу друзей, а еще он чудесно готовил. Всё это сулило надежную гарантию в будущем. При этом ей не нравились его рассеянность, неумение поддерживать порядок и излишняя замкнутость. Когда их связь стала более серьезной, ее стало раздражать, что он в любой момент может убежать на спортивные занятия, и прежде всего ей казалось пустым увлечение, которое отнимало у него кучу времени, — ремонт старой мебели и прочих вещей. Умелые руки Марио очень пригодились в самом начале их совместной жизни, когда они съехались и принялись вить общее гнездо. Прошло несколько лет, как дом был полностью обставлен, и теперь этот навык, по мнению Моники, утратил актуальность.

В первые годы брака, когда их еще было двое, они отлично справлялись с организацией совместной жизни: это касалось и времяпрепровождения, и распределения домашних обязанностей. Марио готовил вкуснейшие блюда, достойные мишленовских звезд; Моника занималась всем остальным, но ее это не слишком напрягало. Она успевала всё, в ее руках всё спорилось: ежедневное составление бюджета, уборка, глажка, покупка продуктов, не входивших в рецепты супруга, ведение ежедневника с планированием совместной жизни, организация вылазок, выходных и отпусков. Моника любила такие занятия, а Марио всегда был благодарным спутником, который не вмешивался и полагался во всем на нее.

Через четыре года они решили стать родителями. Эта идея также принадлежала в большей степени Монике, потому что шли годы, пора было выбирать — сейчас или никогда, а она хотела быть матерью; кроме того, она видела в Марио партнера, с которым можно создать полноценную семью.

Когда же она вернулась из клиники домой с ребенком, всё изменилось. Моника полностью сосредоточилась на младенце, ни о чем другом думать не могла, к тому же ей нравилось выполнять материнские обязанности. Марио оказался не у дел, он не очень хорошо понимал, что от него требуется. Он чувствовал себя бестолковым, никчемным, не способным ни в чем проявить инициативу. Пытался поменять памперс, но Моника справлялась лучше и быстрее; он никогда не знал, что надеть на ребенка; а когда малыша начали кормить из бутылочки, муж всякий раз спрашивал у Моники, какое количество молока туда наливать.

На пятнадцатый день Марио вернулся на работу, а Моника отныне всецело занялась домом — так или иначе, это всегда было исключительно ее обязанностью; к тому же добавились многочисленные и совершенно новые для нее хлопоты вокруг ребенка. Когда через четыре месяца она вышла из декретного отпуска, у нее оказалось целых три работы: официальная, то есть за пределами дома, собственно работа по дому и малыш. Так начался беспрерывный бег по замкнутому кругу, и всё-таки ей было проще продолжать всё делать самой, чем поговорить с Марио насчет обязанностей, которые он мог бы взять на себя.

Она любила его, она по-прежнему была в него влюблена, но порой у нее возникало чувство, что муж — это еще один ребенок, также требующий внимания и заботы, которых отныне Моника не могла ему дать, по крайней мере в прежнем объеме.

Если Моника просила, он мог развесить сушиться постиранное белье, отправиться за покупками, вооружившись составленным ею списком, вынести мусор. В детский сад ребенка они отвозили вместе, потому что выходили из дома в одно и то же время, но забирала его Моника; она же водила его на детскую площадку, потому что под конец рабочего дня у Марио скапливались неотложные дела, а раз в неделю он шел поиграть в футбол.

К счастью, ночи были относительно спокойными, Матео редко просыпался и звал маму, а если такое и случалось, она тут же оказывалась рядом, готовая им заняться. Вначале Марио тоже слышал, что сын проснулся, но быстро привык к тому, что к ребенку встает Моника, и перестал обращать внимание.

Вскоре после того, как Матео исполнился год, Моника и Марио обнаружили, что у них снова будет малыш, и на сей раз беременность никто не планировал. Они обрадовались, хотя Монику беспокоило, как она справится еще с одной обязанностью. Она чувствовала себя одинокой, занимаясь первым ребенком, который пока был совсем крошечным и всецело от нее зависел.

Привычная уже схема повторилась, при том что ко второму младенцу, Мартине, часто приходилось вставать по ночам, и делала это, конечно же, Моника.

В тот момент, когда у неё выпала та злополучная прядь волос, детям было уже восемь и шесть лет, а сама Моника чувствовала себя лет на восемьдесят. В какой-то степени она смирилась с текущим положением вещей. Ничего другого всё равно не оставалось: ее рабочий график всегда был более гибким, чем у Марио. С рождением первого ребенка она решила не брать на себя новых рабочих обязанностей и поменьше выступать с инициативой; кроме того, Марио всегда зарабатывал больше нее.

Как он может требовать внимания и не замечать, что она ежедневно надрывается? «Он ничего не понимает или не хочет понимать», — повторяла Моника, как мантру.

На самом деле Моника могла бы встречать его с накрашенными губами, но у нее в жизни были уже другие приоритеты, да и страсть к мужу несколько поугасла, хотя она всё еще его любила. Когда она видела, как он занимается с детьми, то желала его сильнее, но внезапно пробудившееся желание быстро исчезало, потому что воспитание детей предполагало в первую очередь постоянные переговоры, а Марио терпеть не мог конфликтов.

Он действительно не понимал, с какой стати жена к нему цепляется. Однако пытаться объяснять что-то, видимое только ей одной, казалось бесполезным занятием. Как растолковать человеку суть проблемы, которой он попросту не замечает? Но вот однажды она решила попытаться, придумав для начала конкретное задание.

Марио посмотрел так, будто она поручила ему запустить космическую ракету. Но даже это было бы для него проще. Тем не менее он послушно направился в детскую.

Когда спустя несколько часов Моника зашла проверить, как дела, она пришла в ужас: в коробке оказалось в три раза больше вещей, чем в шкафу. Хуже всего было то, что Марио всё перепутал, хотя дети носили разные размеры, к тому же некоторые вещи были на девочку, а другие на мальчика. «Мой муж ничего не может сделать как следует», — в который раз подумала Моника. Больше она никогда не поручала ему подобной работы.

«Повезло тебе: муж готовит!» — эту фразу она слышала столько раз (в первую очередь от мамы), что похвала превратилась в занудство — слишком уж настойчиво ее повторяли.

Так или иначе, Марио, как мы уже говорили, был кулинаром от Бога, и Монике нравились приготовленные им блюда. На ужин он не мог ограничиться простой яичницей. Когда он колдовал на кухне, это требовало как минимум часа два. А Моника тем временем купала детей, надевала на них пижамы, прибирала вещи, разбросанные по дому.

В представлении Марио ежедневный вкуснейший ужин, с которым Моника не справилась бы никогда в жизни, более чем покрывал его долг перед семьей и детьми. По его мнению, он делал столько же, сколько супруга. Но Моника была другого мнения. Если уж на то пошло, ни ей, ни детям не требовалось на ужин такой сложной и изысканной вкусовой гаммы. А ежедневные два часа, которые уходили на приготовление этих блюд, казались ей пустой тратой времени.

Кроме того, от столь питательных и обильных ужинов Моника начала полнеть. Раньше она не имела обыкновения ужинать так плотно и разнообразно. Несмотря на отменный вкус, подобные трапезы не входили в число ее приоритетов и не делали ее счастливой.

Когда она однажды сказала Марио, что приготовит что-нибудь на ужин отдельно для себя, он страшно обиделся. И не только из-за ее якобы пренебрежительного отношения к его кулинарным способностям, но также и потому, что у него не оставалось аргументов, чтобы обсуждать с женой новое распределение домашних обязанностей. Его внутренний компьютер завис. С того момента Марио предстояло готовить только себе и детям — на троих, а не на четверых. Тем не менее он всё равно не взял на себя больше никаких обязанностей, объясняя это тем, что не справится, а кроме того, у него и так дел по горло. Однако нужно заметить, что Моника, прежде чем стать ответственной за всю семью, тоже ничего не умела, домашние дела ей не нравились, у нее не всё получалось, но пришлось учиться, ведь иного выхода не оставалось.

Однажды она встала утром, прибралась в доме, сложила детям рюкзаки. У обоих детей после школы были внешкольные занятия, поэтому она приготовила сумки со всем необходимым: спортивными костюмами, музыкальными инструментами. Несколько дней назад она убедилась в том, что спортивная форма постирана. Выйдя из дома, зашла в банк и забрала несколько писем. Прикинула, что, придя в офис, должна будет сделать одно срочное дело, оно отнимет пару минут.

На работе сразу же оказалось, что ее вызывают на важное совещание, которое в итоге продлилось дольше, чем она рассчитывала, — поэтому времени на то, чтобы немного расслабиться и спокойно просмотреть счета, а заодно записаться к стоматологу, у нее не осталось. С совещания Моника вышла с дополнительным заданием по работе, заняться которым нужно было срочно, — она попытается его выполнить сегодня же.

В тот день она осталась без обеда, потому что нужно было закончить несколько неотложных дел, но в четыре часа дня ей позвонили из кружка. Мартина, младшая, плохо себя чувствовала: ее вырвало. Моника сообщила мужу, робко надеясь, что вдруг он хотя бы сегодня сможет забрать девочку пораньше. Как обычно, ответ был «это невозможно». Тогда она прибралась на столе и сунула в папку работу, которую планировала закончить: возьмет с собой и сделает дома, уложив детей спать.

Сердце ее колотилось не переставая, а мозг работал на полную мощность: тигр гнался по пятам, и укрыться ей было негде. Сегодняшний день ничем не отличался от остальных. Всё как всегда: не одно, так другое. Она не помнила, когда последний раз скучала. Не целый день, разумеется, а хотя бы часок.

По дороге за дочкой Мартина отправила мужу сообщение. Она вспомнила, что в холодильнике нет яиц: поскольку девочка чувствует себя плохо, лучше бы приготовить ей на ужин омлет, а не домашние гамбургеры, которые запланировал Марио. Она попросила, чтобы по пути домой он зашел в магазин.

Было шесть вечера, когда Моника забрала Мартину и заехала в поликлинику. С больной девочкой зашла за Матео, у которого уже закончились занятия. Дома у Мартины живот болел по-прежнему, пришлось принять меры. У Матео на другой день была контрольная работа, поэтому она усадила его за уроки, — но мальчик никак не мог сосредоточиться, пришлось ей сесть вместе с ним и объяснить задание. Сил совсем не оставалось. Хотелось одного: чтобы вернулся муж и пришел ей на смену. Она смотрела на часы: ни мужа, ни яиц. Набрала его номер. «Извини, — объяснил муж, — но шефу взбрело в голову устроить совещание перед самым уходом, и всем пришлось остаться».

В девять вечера Марио наконец появился, но яйца он так и не купил, потому что забыл. Моника, которая уже едва держалась на ногах от усталости, выскочила в прихожую и набросилась на него, как невеста Чаки, но не из-за яиц, а из-за стресса, накапливавшегося в ней уже давно, — и сейчас ей казалось, что виноват в этом только он, Марио. Она начала выкрикивать ему в лицо сотни оскорблений, которые сдерживала много дней, месяцев или даже лет, приводя его в полное замешательство, потому что он даже не догадывался, в чем, собственно, проблема.

Зато ее отлично понимали подруги и мамочки на детской площадке, которые тоже страдали от разногласий в семье и крайнего утомления. В последнее время Монике случалось украдкой подслушивать чужие разговоры: одни группы состояли из матерей, а другие — из отцов. Разговоры матерей вращались исключительно вокруг детей, тогда как темами бесед отцов были футбол, политика или различные виды досуга.

Получается, у матерей досуга не предполагалось? Что касается ее, Моники, у нее он уж точно отсутствовал. Она даже не помнила, кем была до того, как сделалась постоянно суетящейся теткой на грани нервного срыва.

И вот наступало время ужина с подругами. Дети уже не плакали, когда она уходила из дома: они знали, что утром мама будет на боевом посту. И Марио в конце концов выучил, где находится всё то, что.

может понадобиться во время отсутствия жены, а потому вот уже несколько месяцев она спокойно отправлялась на свои вечеринки.

Рассевшись вокруг стола с бокалами в руках, ее подруги и она сама изо всех сил старались забыть о рутине, заполнявшей их жизнь. Это было непросто, рано или поздно они возвращались всё к той же теме. Первой начала Сильвия, и бедняга уже не могла сдерживаться.

Сильвия работала до восьми, Пабло до шести. Он чиновник, и расписание у него четкое как часы: в офисе он не задерживается ни на минуту, ему не обязательно что-то кому-то доказывать. Однако после службы он не бежит сразу домой, чтобы заняться дочкой. А зачем? При ребенке же всегда персональная няня. Он идет в бар опрокинуть рюмочку-другую или в сквер, чтобы спокойно почитать. Когда Сильвия возвращается домой, она кормит ребенка ужином, укладывает его спать, а если ночью девочка просыпается, встает к ней и убаюкивает. По мнению Пабло, если Сильвия трудится с шести до восьми вечера, он не обязан заполнять эти часы возней с ребенком и может посвятить их приятному досугу. С башни из слоновой кости, в которой обитает Пабло, ситуация видится таким образом, что он — примерный отец, а Сильвия — мать, предпочитающая работу домашним обязанностям.

«Как ты это терпишь?» — спрашивают Сильвию все подруги, прикидывая в уме, что по сравнению с жизнью Сильвии их собственная вполне еще ничего. Затем откровения продолжаются.

У Эстибалис и ее мужа Эмилио двухлетний сын. Когда они решились на появление в их жизни ребенка, Эмилио не работал; они условились, что он займется малышом, потому что Эстибалис занимает руководящую должность в международной компании и вкалывает по многу часов подряд. До недавнего времени она обеспечивала семью. Их планы, которыми так гордился Эмилио: молодой отец сидит дома с ребенком, — разлетелись вдребезги, как только маленький Альваро появился на свет. Такое положение дел оказалось Эмилио не под силу. Как только Эстибалис вышла из декрета, им, несмотря на наличие дома Эмилио, пришлось нанять няню, которая сидела с ребенком, пока Эстибалис была на работе. Тогда Эмилио прошел собеседование и с сентября устроился на почту. Его трудовой день заканчивается в три. Эстибалис заканчивает в восемь, но, вернувшись домой, заступает на следующую работу. Дома ее ждут разбросанные по всему дому игрушки и прочие вещи. Эмилио всё это совершенно не беспокоит, а она принимается за уборку. Когда Эстибалис поняла, что не в силах донести до Эмилио простейшую мысль о том, что он в ее отсутствие должен заниматься бытом так же, как она сама, они приняли решение записаться к семейному терапевту.

Когда Аранча рожала своего первого ребенка, у врачей заканчивалась смена, а схватки шли еле-еле. Поэтому ей вкололи окситоцин. Смена завершалась в четыре дня, и она родила в половине четвертого. Спасибо матери-природе. Но не окончание смены было главным сюрпризом, который ей преподнес тот день. Когда они с малышом оказались в палате, там уже поджидал муж. «Выглядишь так себе», — отметил он. «Да, что-то я подустала, — ответила она. — Как-никак, ребеночка родила». — «Ну и что? — возразил спутник жизни. — Ты ведь лежала всё это время».

Сейчас они вместе, у них двое детей.

Тереза пересказывает в качестве анекдота, как ее муж однажды спросил, во сколько и по каким дням у их дочери уроки музыки. Вопрос вполне закономерный, потому что водить ее в музыкальную школу — его обязанность. Курьез заключался в том, что на дворе стоял июнь, учебный год подходил к концу, а девочка весь год занималась музыкой в один тот же день, в одно и то же время.

Тут Моника вспомнила, как рыдала однажды в туалете бассейна, куда обычно ходила с детьми, а Мартина сидела на ней верхом, обхватив руками за шею.

Моника чувствовала, что воспитывает своих детей одна, но не предполагала, до какой степени это верно, пока не встретилась с учительницей Мартины.

Когда Мартина училась в первом классе начальной школы, Монику и Марио пригласили на внеочередную встречу. Оказывается, Мартина была паинькой только дома, в школе она вела себя довольно скверно: била других детей, не слушалась учителей. Оба родителя удивились и встревожились. Учительница попросила, чтобы они понаблюдали дома за девочкой и за тем, меняется ли ее поведение в зависимости от позитивных и негативных стимулов — иначе говоря, поощрений и наказаний. Условились, что ежедневно в течение месяца учитель и родители будут обмениваться результатами наблюдений за поведением Мартины. Кроме того, учительница дала им несколько заданий, которые следовало выполнять с ребенком в кругу семьи.

Когда же они вернулись домой, оказалось, что проблема интересует только Монику. Марио устранился, а она месяц занималась с дочерью. В результате стало очевидно, что на девочку лучше действуют похвалы за хорошее поведение, чем наказание за плохое. Опять же именно Моника сообщала о своих наблюдениях учительнице. Через месяц она одна отправилась на новую встречу, потому что на этот раз Марио не сумел отпроситься с работы.

Когда они уселись, первое, что спросила учительница, — не было ли в семье каких-нибудь конфликтов. Моника ответила отрицательно, она не понимала, куда та клонит. «Такое впечатление, что отец девочки с вами не живет, — сказала учительница. — Все записи в ежедневнике выполнены от первого лица единственного числа: "Я делала с Мартиной то или это", "Мартина мне сказала…"». — «Почему не живет? Живет, — ответила Моника и добавила про себя: — Но его как будто бы и нет».

Отправить