Часть I

Золото микадо

Сегодня океан наконец почти успокоился. Большие волны, которые еще вчера, как щепку, бросали корабль, смирились и утихли. Над чистым горизонтом как ни в чем не бывало встало солнце и принялось усердно взбираться на свою невидимую небесную горку. Интересно, почему всегда, когда самое трудное позади, но никак не раньше, природа становится эдаким ласковым пушистым созданием, прячущим в своих мягких лапах острые когти, которыми она только что брала вас за самое горло?

Корабельное утро. Для американцев оно всегда начинается с чашки крепкого кофе и сигары на баке. Они старательно осваивают трудный чужой язык, приветствуя членов экипажа судна на ломаном русском. Те пытаются отвечать на английском, иногда еще более коверканном. Однако, несмотря на это, все друг друга прекрасно понимают. Американцы все больше спрашивают про русскую мафию и медведей, а русские смеются и говорят, что лично никогда не видали ни первого, ни второго. Они в свою очередь интересуются жизнью в Америке и почему-то уверены, что там жуткая безработица и сплошное притеснение чернокожих. Впрочем, некоторые русские спецы вполне сносно владеют английским.

– Доброе утро, мистер О’Нил, – помахал приветственно рукой, пробегая мимо, русский инженер Валерий с труднопроизносимой фамилией Казачков, а может, Козаченко, что, впрочем, ничуть не мешало ему прекрасно руководить технической частью проекта.

– Хелло, Валерий, – ответил, сидя в шезлонге, поставленном на верхней палубе, седовласый старик. – Кэк ди-э-ла? – добавил он на ломаном русском.

– Нормально, сегодня море спокойное, так что скоро начнем готовиться к погружению в районе залегания корпуса лодки и разброса обломков, который вчера оконтурила видеосъемка. Нам сказочно повезло, что она зацепилась за выступ скалы и не свалилась ниже, – ответил тот по-английски и продолжил свой путь.

– Обломки… – размышлял старик, которого все звали здесь Фред О’Нил. – Сколько же они там пролежали? Больше полувека. Мир наверху за это время успел сильно измениться, наполнившись совсем другими людьми. Но суть человека – душа, которая куда-то исчезает со смертью; вещи же не умирают, а остаются холодными, болезненными осколками прошлого в теле настоящего. Но ведь реально может существовать только настоящее. Прошлое же в настоящем гротескно, а потому их противостояние опасно. В этом, наверное, и состоит вечный трагизм бытия. Оно, как змея, кусающая себя за хвост. Вот и старая подлодка с переломленным хребтом, но по-прежнему начиненная смертью, все еще лежит на каменном дне и как будто ждет своего часа.

Кажется, операция «Восходящее солнце» идет к финалу. Тивел всегда добивается успеха. Имя «счастливчика Пола», морского кладоискателя, давно сделалось известным, а его экспедиции стали сенсациями. О нем пишут много всяких небылиц: будто он ищет на древних галеонах вовсе не золото, а элексир бессмертия; знается с нечистой силой и получает сведения о местах, где затонули корабли, прямо от душ погибших на них моряков. А в одной американской газете написали, что он потому так необыкновенно удачлив, что сам плавал на этих кораблях и, вообще, был знаком с Черной бородой, а может, это он сам и есть. И в то время, когда все порядочные люди, чтобы понять, что и где искать, годами пропадают в архивах, корпя над пыльными бумагами, или гоняются по аукционам за древними картами, Пола там не застать. Он просто знает, и все. Ну конечно, если бы не черт или мафия, кто бы еще помог ему выудить откуда-то команду ненормальных русских, которые вместо того, чтобы качать нефть, пилить лес и пить водку из самовара, волками рыщут по морям, видя на дне все, что плохо лежит.

Пол осторожничает, конкурентов хоть отбавляй. Они идут за ним следом – хотят перехватить его удачу. Вот недавно рядом долго маячило какое-то подозрительное английское судно. Поэтому, прежде чем прийти на место, Пол запустил экспедицию по большому кругу. Еще в марте из Черного моря вышло русское судно, нанятое им с экипажем и командой ученых. Через Босфор оно прошло в Средиземное море, через Суэцкий канал – в Индийский океан, затем пересекло Тихий. В Калифорнийском заливе опробовали сонары и систему обработки данных. Потом, убедившись, что техника русских работает как надо, через Панамский канал вышли в Атлантику. На Барбадосе, в Бриджтауне, на борт поднялась команда Тивела из двенадцати человек, и мы двое: я и Джейн, которую сейчас все зовут тут Дорис. Никто, кроме Пола, не знает, кто мы и какую роль играем в этой экспедиции. Впрочем, и нам не очень известно, кто такой Пол. Он сам отыскал нас с Джейн, что было нетрудно, так как мы с ней давно уже создали небольшую компанию, которая объявила своей целью поиск этой же подводной лодки. Пол просто предложил нам не конкурировать, а объединить усилия и деньги. Он хочет поднять со дна японское золото. Ни о чем другом он, конечно, не догадывается. Вообще, всей правды, слава богу, здесь не знает никто, кроме меня и Джейн, и не должен ее узнать. Все уверены, что мы ищем золото. Пусть и будет так.

Приказ приступить к поисковым работам Тивел отдал неожиданно, после того как все уже отчаялись бороздить океан. Команда почти две недели пребывала в страшном напряжении, прилипнув к сонарам и мечтая увидеть на сонограмме хоть тень субмарины. Обследовали десятки квадратов, день шел за днем, но ничего не происходило. Многие заговорили, что надо прекращать поиски. Но, видно, богиня Фортуна, прежде чем повернуться к тебе лицом, сначала показывает менее принятые для демонстрации публике части тела. Когда пик нервного напряжения был пройден и наступало разочарование, второго мая на самом последнем профиле, полученном по координатам, извлеченным из старой карты Тивела, на которой некоторые успели заметить знак свастики и готические немецкие буквы, появилась длинная черточка, похожая на сигару. Сомнений почти не осталась – это та самая субмарина, которую никто не видел уже полвека. Причем лежала она не на глубине двух с половиной – трех миль, как предполагалось раньше, а совсем близко, в каких-то ста шестидесяти ярдах от поверхности, на самом краю горизонтального выступа подводной горы. Уныние сменилось всеобщим ликованием. Все жаждут продолжить работу. Теперь пришел черед подводного фотокомплекса «Нептун». У русских отличная аппаратура, хотя и неавтономная, и ее пришлось буксировать за кормой на расстоянии в две-три мили с помощью шестнадцатитонной лебедки. Это была тонкая работа. Валерий, с которым он только что поздоровался, руководивший у русских ученых всей научно-технической частью, сам сел за пульт управления и умудрился филигранно провести аппарат в каких-то десяти футах над объектом, в кромешной тьме, которая даже на такой относительно малой глубине абсолютна, не зацепив за корпус, и с помощью вспышек заснять его, передав информацию по кабелю наверх. И вот пятого мая в 02:03:03 по Гринвичу на экранах мониторов появилось четкое изображение. Боже мой, это была она! Я узнал ее сразу, как будто покинул вчера. Джейн, стоявшая за моей спиной и напряженно следившая за экраном, нервно вскрикнула. Субмарина покоилась на уготованном для нее гладком каменном ложе, на самом краю подводного плато, отвесно обрывавшегося в глубокую пропасть. Внешне она почти не изменилась, если не считать бурого налета ржавчины, покрывавшего весь ее нескончаемо длинный корпус, постепенно извлекаемый из тьмы светом прожекторов. На каменистом дне рядом с лодкой все еще валялись куски металла, трубы, вентили, куски, похожие на эбонит аккумуляторных батарей, какие-то лоскуты ткани, даже круглые очки в металлической оправе и один форменный японский погон. Наконец поток электрического света обнажил в левом борту большую пробоину, рваные края которой были уродливо выгнуты наружу. А из вспоротого чрева лодки на дно океана ниспадал сияющий водопад из множества металлических брусков. Такое впечатление, что субмарина истекала золотой кровью. В лучах прожекторов слитки переливались и искрились, будто торопились наверстать время, потерянное для их дерзостной красоты в темной океанской могиле.

О, это было настоящее чудо! Судно огласилось восторженными криками на двух языках. Американцы и русские смеялись и обнимались, горячо поздравляя друг друга, как будто между ними никогда и не было холодной войны. Итак, завтра в воду спустят трал и глубоководный колокол, который доставит на дно водолазов, они погрузят и поднимут наверх золото и вообще все ценное, что найдут на борту. Так решил Пол. Он уверен в успехе.

– Но это, – говорил себе О’Нил, – мы еще посмотрим, по ком будет звонить колокол. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

Сидя в шезлонге, старик прикрыл веки. Он не спал, хотя перед его внутренним взором оживали картины прошлого, странные, как сон, так что уже было невозможно определить, что было на самом деле, а что воссоздано воображением.

* * *

Декабрь в Микронезии выдался на редкость знойным. Даже после захода солнца воздух над океаном оставался горячим и неподвижным, с иссиня-черного неба глядели в воду крупные звезды, а корабельный форштевень нехотя раздвигал темную маслянистую воду, беспокоя чужеродным звуком тихий сон тропической ночи. «Принцесса Елизавета» – недавно сошедший со стапеля фешенебельный четырехтрубный пассажирский лайнер – совершала свой первый рейс, выйдя рано утром 1 декабря 1941 года из австралийского Сиднея и имея своей конечной целью порт Гонолулу на Гавайях.

Океанские корабли – это плавучие города, которые не знают сна. Правда, днем на их палубах пустынно и тихо, а временное население отдыхает от истинной ночной жизни, которая начинается только с заходом солнца и продолжается до самого утра, но на капитанском мостике, в машинном отделении и многочисленных судовых службах кипит напряженная скрытая работа, которой достигается этот внешний покой. Однако стоит последним лучам солнца зажечь багряный пожар на широких окнах корабельных надстроек, как, дерзко бросая вызов слабеющему светилу, разом вспыхивают огни многочисленных салонов, ресторанов и казино, стремительно наполняющихся состоятельной публикой.

На верхней палубе царило особое оживление. Лоуренс М. Джадд, американский политик, недавно ставший губернатором самоуправляемой территории Гавайи, завершал свой вояж в Австралию, куда он сразу после назначения нанес первый деловой визит. В главном салоне был накрыт пышный стол, на котором между высокими букетами из белых лилий, источавшими терпкий пьянящий аромат, краснели огромные лангусты, достойные кисти фламандцев, на прозрачных горках мелкого льда ждали гурманов свежайшие кремовые устрицы, а в хрустальных вазах теснились груды экзотических фруктов. По залу сновали, лавируя между гостями, одетые в белые ливреи официанты; они ловко балансировали серебряными подносами, уставленными бокалами с шампанским. На столах, сдвинутых к краю салона, покрытых крахмальными скатертями и украшенных гавайскими цветочными леями, выстроился батальон из широких тяжелых стаканов, готовых принять в свое прохладное чрево темную влагу рома и виски.

На раут помимо политического штаба губернатора были приглашены присутствующие на корабле в качестве пассажиров американцы – крупные сахарные магнаты и офицеры морской пехоты, которые следовали на военно-морскую базу Апра-Харбор на острове Гуам, несколько американских дипломатов, направлявшихся с семьями в отпуск, – а также французский консул на Гавайях с супругой и два японских офицера, по-видимому военных атташе, по какой-то лишь им известной причине оказавшихся на борту «Принцессы Елизаветы».

Собравшееся общество имело внушительный вид. Огни люстр искрились на лацканах черных смокингов и мехе дамских горжеток, по паркету тихо шуршали туфли из дорогой тонкой кожи. Золотые позументы на парадной вечерней форме морских пехотинцев, накладки на наконечниках ножен и крестообразных гардах их традиционных «мамлюкских» сабель составляли мужественный фон для изящного, усыпанного изумрудами и бриллиантами золота дамских колье. Под стать этой раззолоченной публике был и блестящий медными духовыми биг-бенд, который неторопливо наигрывал модные свинги Гленна Миллера и как раз начал исполнять очередной популярный мотив из «Серенады солнечной долины», когда в зал в окружении нескольких человек стремительным шагом вошел губернатор и, обмениваясь короткими приветствиями, рукопожатиями и улыбками со своими знакомыми из собравшейся публики, направился к возвышению, устроенному в глубине зала. Он уже давно разменял шестой десяток, но выглядел весьма моложаво. Высокий и стройный, в безукоризненном смокинге, с тщательно уложенной копной обильно покрытых сединой густых волос, которые нередко встречаются у коренных американцев на западе континента, Лоуренс М. Джадд мог разом сойти и за голливудскую кинозвезду, и за главу клана мормонов, и за отпрыска старинной аристократической фамилии. Молодцевато взбежав на подиум, он подошел к установленному там микрофону, музыка сразу же стихла.

– Дамы и господа, Алоха Оэ! – воздев руки, что давало ему возможность продемонстрировать великолепные бриллиантовые запонки, произнес он традиционное гавайское приветствие. Раздались аплодисменты. – Я благодарю вас всех за то, что согласились почтить своим вниманием этот скромный прием, который мы организовали, чтобы лучше познакомить вас с тем, что мы делаем и что намерены сделать в будущем. Вы, наверное, в курсе, что я представляю Гавайи – самоуправляемую территорию Соединенных Штатов Америки, этот благословенный Господом мир, раскинувшийся посреди Великого океана. От Америки и Азии его отделяют тысячи миль, и некоторые называют нас краем света. Можно сказать и так, но можно и иначе: Гавайи – это то, что соединяет Америку, Азию и, конечно же, всю Океанию! Для Америки эти острова – дальний Восток, для Востока – крайний Запад! В некотором смысле мы – аванпост цивилизации, несущий культуру, просвещение и прогресс другим народам, которые были обделены в своем развитии. Рассказывают, что когда белый человек впервые пришел на острова, он увидел там голого туземца, который безмятежно лежал на песочке под пальмой, покуривая трубку. «И долго ты так бездельничаешь? – спросил его белый человек. – Почему бы тебе не встать, взять снасти, наловить рыбы, продать ее, вместо маленького каноэ купить себе большую лодку, чтобы поймать еще больше рыбы, снова продать, а потом разбогатеть!» «А зачем мне богатеть?» – удивился абориген. «Ну, чтобы, когда ты состаришься, иметь возможность не работать и наслаждаться жизнью». «Но я ведь и так ничего не делаю и уже теперь наслаждаюсь жизнью, зачем же мне ждать старости?» – рассмеялся тот. Вот так считал этот глупый туземец! Мы же видим нашу миссию в том, чтобы дать коренному населению островов даже не рыбу, а хорошую удочку, то есть возможность проявить себя всем тем, кто в этом не преуспел, но кто в этом нуждается. Я не расист, и мы все любим наших канака. Когда-нибудь на Оаху или Мауи мы создадим заповедник нетронутой полинезийской культуры, собрав в нем представителей всех островов: от Новой Зеландии до Гавайев. Пусть они там поют и танцуют, радуя себя и туристов со всего света. Но в то же время мы верим, что человек пришел в этот мир не затем, чтобы пассивно его созерцать, бездельничая, так сказать, под благостной сенью. Нет! Ему предначертано, проявив неустанную энергию и предприимчивость, своим каждодневным упорным трудом овладевать силами природы, поставить их себе на службу, заставив дать ему все, что он пожелает, и крутить, крутить все сильнее маховик прогресса. Мы верим, что именно в этом состоит божественное предназначение человека. У нас говорят, что бывает два типа гавайцев – тот, в ком течет гавайская кровь, и тот, в груди которого бьется сердце гавайца. Мое гавайское сердце сегодня стучит как мотор. Господь создал Гавайи так, что они – единственный транспортный узел на востоке Тихого океана, через который идут пути, соединяющие США и Канаду с Японией, Китаем, Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией. Уже сегодня у нас есть Перл-Харбор – крупнейшая гавань, которую мы расширили и углубили и которая уже теперь способна принять одновременно десятки торговых и военных кораблей. А скоро рядом с ней появятся новые верфи, торговые биржи, супермаркеты, роскошные отели и рестораны. Я верю, недалек тот день, когда Гавайи станут полноценным американским штатом, и, возможно, когда-нибудь здесь родится новый президент США! Мы ждем в гости к нам всех, начиная с Австралии и кончая Японией! Естественно, только с мирными намерениями. Алоха Оэ, друзья! А теперь прошу вас, не стесняйтесь, танцуйте, угощайтесь, в общем, наслаждайтесь жизнью, ибо она хоть и прекрасна, но коротка. Да пребудет с нами Бог!

Тут же на подиуме появились две улыбчивые молодые гавайки в ярких саронгах, возложившие на плечи мистера Джадда красочные цветочные леи, и под бурные аплодисменты публики он стал спускаться вниз и почти уже сделал это, когда слегка споткнулся на последней ступени, но тут же постарался сгладить неприятный эффект, сделав рукой неопределенный, как бы извиняющийся жест и подарив публике белозубую американскую улыбку.

– Не очень-то хороший знак, – произнес солидный господин в золотом пенсне, обращаясь к своему спутнику – молодому лейтенанту морской пехоты. – Вообще, – продолжил он, любуясь на просвет рубиновым цветом вина в своем бокале, – политик на корабле еще хуже, чем женщина, хотя и женщин здесь тоже предостаточно.

– Позвольте с вами не согласиться, мистер Томпсон, по крайней мере в отношении женщин, – слегка улыбнулся в ответ офицер. – Они представляют опасность лишь на военном судне, здесь же мы вполне защищены от их чар Женевскими конвенциями.

Эти двое познакомились на судне за партией в преферанс. Мистер Персиваль Томпсон оказался преуспевающим финансистом из Сан-Франциско, куда возвращался из Австралии, где решал какие-то важные денежные вопросы. Он относился к тому редкому типу людей без возраста, которым одинаково можно дать и тридцать пять, и пятьдесят лет – в зависимости от обстоятельств. Сразу было видно, что наблюдение за своей внешностью занимало в его жизни немалое место. Гладкая, розоватого цвета кожа округлого лица, черные, аккуратно постриженные темные волосы и небольшие усы, на славу ухоженные, словно вырезанные из слоновой кости ногти – все это делало его если не красавцем, то вполне экстравагантным и приятным господином. Немного портила первое впечатление некоторая полнота, однако лишний вес вовсе не мешал ему двигаться уверенно и ловко, а отлично сшитый, идеально сидевший на фигуре костюм делал его даже элегантным. Во всяком случае, старым или пожилым назвать мистера Томпсона было нельзя. Судя по тому, что за картами он быстро сделал каждого из своих партнеров беднее на двести долларов, с финансами он управлялся довольно непринужденно. Несмотря на свою внушительную комплекцию и серьезные деловые интересы, Томпсон был подвижен, весел и вообще производил впечатление истинного бонвивана. Напротив, молодой лейтенант, которому на вид можно было дать лет двадцать пять, выглядел более серьезным. Было заметно, что он не привык к такому блестящему обществу и потому чувствовал себя несколько скованно. Положение отчасти спасал его синий мундир и театральная сабля на боку, на рукоять которой он красиво положил руку в белой шелковой перчатке. Картину дополняли густые, слегка вьющиеся темные волосы и большие синие глаза на приятном, мужественном лице, так что успех у дам был ему обеспечен.

– Спасибо, что наша доблестная армия может встать на защиту слабого пола, – вдруг произнес рядом чуть хрипловатый женский голос, принадлежавший, как оказалось, зрелой и значительной даме в колье из крупного черного жемчуга. – А то я уж думала, что мистер Джадд всех совсем заболтает, потчуя нас бородатыми анекдотами. Не знаю, уговорил ли он кого-нибудь поехать на его расчудесный остров, но половина джентльменов после блестящей губернаторской речи сразу же побежала в курительную комнату, – с усмешкой сказала она, слегка махнув рукой, в которой был зажат стильный эбонитовый мундштук, снаряженный тонкой дымящейся сигаретой, потерявшей от ее движения накопившийся на кончике пепел и обнажившей свой маленький огненный глаз.

Надо сказать, что на корабле имелась роскошная курительная комната, оформленная в истинных английских традициях, – своего рода мужской клуб, посещать который не воспрещалось и дамам, но это было, конечно, не принято. Тем более что тем немногочисленным представительницам прекрасного пола, которые решили предаться модному благодаря феминистскому влиянию занятию, дозволялось курить прямо в салоне. Но чтобы как можно меньше переносить в салон запах табака из неприступного бастиона мужских амбиций, входящие туда джентльмены, в угоду дамам, надевали специальные жилеты, которые снимали лишь перед выходом. Пепельницы в таком уважаемом месте не предусмотрены, ибо при курении сигар считается верхом неприличия стряхивать пепел с сигары; его плотный столбик должен выбирать подходящий момент для падения по своему собственному усмотрению. Поэтому он часто оказывается на костюме. Но с атласных лацканов смокинга пепел слетает легко, не оставляя следов.

– Бог с вами, дорогая миссис Андерсон, – игриво ответил толстяк, обнаруживая знакомство с ироничной дамой, – все бы вам злословить! Позвольте представить лейтенанта Ланселота. Мистер Ланселот, это миссис Андерсон – моя старинная знакомая из Сан-Франциско, страшно богатая дама и самый острый язычок от Фриско до самого Нью-Йорка. Так что будьте начеку!

– Ланселот? – немного удивленно переспросила миссис Андерсон. – Это характеристика ваших рыцарских качеств, юноша, или имя?

– Имя, с вашего позволения, мэм, – ответил Ланселот. – Так меня все зовут, видимо, мое первое имя воспринимается и как последнее.

– Хм, ну что же, имя хотя и редкое, зато известное и красивое, и я с удовольствием буду вас так называть.

– Кстати, заметьте, миссис Андерсон, – пришел на выручку лейтенанту Томпсон, – что мы с моим воинственным спутником храбро остались здесь, предпочитая аромату сигар хорошее вино и замечательное дамское общество. А потому, леди, не посыпайте нам раньше времени голову пеплом, а лучше цельтесь в смокинг, он все стерпит. Что же касается нашего гавайского губернатора, то я с ним полностью согласен. Честно говоря, мне импонируют его свежие панполинезийские идеи, хотя он мудро и выдает себя за прогрессора, а не неоколониалиста, каковым, без сомнения, и является. Ведь тот, у кого в кармане острова Микронезии, Полинезии и Меланезии, владеет и всем Тихим океаном, а у кого океан, тот заказывает и музыку, не правда ли, лейтенант? – не слишком ловко сострил он, обращаясь к морскому пехотинцу.

– Я не силен в музыке, сэр, – сказал лейтенант, – но я твердо знаю, что без суши вода так же бесполезна, как в бутылке бурбона, по крайней мере в военных целях.

– Браво, лейтенант, – воскликнула миссис Андерсон. – Приятно, когда наши офицеры блещут не только храбростью, но и остроумием!

– Но только мы, американцы, не единственные, кто понимает всю будущую цену Полинезии, – заметил мистер Томпсон. – Кое-кто ревниво наблюдает за продвижением Штатов на Запад, и я подозреваю, что весьма скоро нас ожидает сюрприз на этом театре в виде каких-нибудь восточных сладостей. Кстати, кто-нибудь знает, что делают здесь эти сыны восходящего солнца? – добавил он, указывая глазами на японских офицеров, которые, стоя у окна, беспрестанно изображали традиционные улыбки и делали поклоны каждому, кто проходил рядом с ними. Оба они были одеты в белую летнюю форму с золотыми полосками и серебряными цветками сакуры на погонах, указывающими на воинское звание. На боку у каждого красовался кай-гунто – изогнутый морской меч в лаковых деревянных ножнах, с рукоятью, покрытой кожей черного ската.

– Боже мой, да они же вооружены до зубов, – воскликнула миссис Андерсон.

– По-видимому, это дипломатический корпус, – предположил Томпсон. – Им разрешено носить оружие.

– Мистер Ланселот, вы умеете владеть вашей золоченой саблей? – кокетливо спросила женщина, сделав притворно-испуганное лицо. – Если Япония объявит нам войну, я надеюсь укрыться за вашей надежной спиной.

– Не беспокойтесь, мэм, Япония никогда не осмелится напасть на страну, в которой есть такие бесстрашные дамы.

– Не разделяю вашего оптимизма, лейтенант, – не согласился Томпсон. Я слышал, что японцы полным ходом строят чертову дюжину авианосцев и множество первоклассных подводных лодок. Вряд ли они нужны им для охоты за китами.

– Но у императора Хирохито давние счеты с Россией. Он спит и видит навсегда завладеть Сахалином и Курилами, в Китае они уже ведут войну, а в Маньчжурии стоит мощная армия, надо полагать нацеленная против русских. К тому же, мистер Томпсон, Гитлер все еще под Москвой, и если большевики дадут слабину, поверьте, Япония не упустит своего шанса закрепиться на Дальнем Востоке.

– Вот именно! Аппетит приходит во время еды. Японские амбиции распространяются не только на Китай и Маньчжурию, но и на всю Юго-Восточную Азию, включая Филиппины, Индонезию, Меланезию и Микронезию, которые они, видите ли, тоже считают своим жизненным пространством. Японцы, как и англосаксы, народ морской, а не сухопутный. Держу пари, что через год или два они устроят нам на море какую-нибудь заваруху. Кстати, я слышал от капитана, что совсем недавно мы встретили здесь голландский крейсер, который патрулирует эти воды. Он запрашивал по радио, не попадалась ли нам на пути подводная лодка, вероятно, японская? Слава богу, мы еще не имели такого удовольствия. Сегодня в полдень я видел на верхней палубе, как эти японцы пялились на солнце в какой-то прибор. Как он там у вас называется, Ланселот, кажется, секстант? Интересно, зачем им это понадобилось?

– Ну, судя по форме, они военные моряки. Вероятно, тренируют навыки определения координат.

– Вот они, мужчины, – воскликнула миссис Андерсон. – На уме у вас только война. Посмотрите лучше вокруг, сколько здесь прелестных женщин. Особенно вон та, в белой тунике и изумрудной диадеме. Правда, настоящая богиня?

– Это миссис Дженифер Броссар, или, скорее, мадам Броссар, поскольку она замужем за бароном Броссаром – французским консулом на Гавайях, – пояснил всезнающий Томпсон. – Вон тот сухопарый аристократ во фраке, что стоит рядом с ней. Он зовет ее Женевьевой, на французский манер.

Особа, на которую обратила внимание миссис Андерсон, была и в самом деле весьма примечательна. Она вовсе не походила на уроженку Франции. Высокая стройная блондинка с холодными нордическими чертами лица и глазами, голубой цвет которых напоминал скорее об антарктических льдах, чем о фиалках Монмартра, она производила впечатление случайно оказавшейся в тропиках Снежной королевы. Ее величество была, как и подобает всякой уважающей себя монаршей персоне, одновременно проста и неприступна, что сразу же заставляло собеседника чувствовать себя приглашенным к ней как бы на аудиенцию.

Впрочем, это не мешало королеве Женевьеве милостиво внимать с высоты своего ледяного трона хозяину вечера, мистеру Джадду, подошедшему поприветствовать представителя дружественной державы, правда переживавшей сейчас нелучшие времена, а потому нуждавшейся в поддержке, ввиду чего политик сменил веселое и беззаботное выражение лица, которое демонстрировал только что, на участливо-благожелательное.

– Хотите, я вас ей представлю, Ланс, – продолжил Томпсон. – И, конечно, мистеру Броссару, куда ж его денешь, старого сатира? Мы немного знакомы: как-то барон с баронессой составили мне знатную партию в преферанс. Но думаю, что к представителю армии США он должен проявить особое внимание.

– Ну, мистер Томпсон, из меня при моем скромном звании выйдет не слишком-то важный представитель.

– Не скромничайте, Ланс, при вашей внешности, сабле и золоченых галунах вы вскружите голову любой дамочке, тем более что молодых женщин хотя в определенном смысле и интересуют генералы, но нравятся-то им в основном лейтенанты.

– Фу, мистер Томпсон, – усмехнулась миссис Андерсон, – вы циник. К тому же, думаю, что на сей раз чутье вас подвело. Насколько мне известно, Джейн как раз ценит именно генералов.

– Откуда вы знаете?

– Ну, чтобы выпорхнуть с подмостков Бродвея и стать баронессой, в поклонниках надо иметь сильных мира сего.

– В самом деле? Я знал, что она американка, но о своем прошлом миссис Броссар особенно не распространяется.

– И правильно делает! Хотя певичкой она была неплохой – я года три назад видела ее в Нью-Йорке в одном мюзикле, где она даже исполняла главную роль. Не Мэри Пикфорд, конечно, но все же. Боюсь, правда, что для признания парижским бомондом этого будет недостаточно.

– Да, особенно учитывая, что весь парижский бомонд сейчас, вероятно, сидит у Гитлера за печкой, в Виши.

– Как бы там ни было, мистер Томпсон, но своего она точно не упустит!

– Пойдемте-ка, лейтенант, – сказал Томпсон, – славный губернатор наконец закончил со своими гавайскими церемониями и удалился. Миссис Андерсон так разожгла своим рассказом мое любопытство, что я просто горю желанием вновь приобщиться к миру искусства в лице нашей веселой баронессы.

С этими словами Томпсон, приветливо улыбаясь как старым знакомым и даже немного смущенно разведя руки, будто для дружеских объятий после долгой разлуки, направился к чете Броссаров, не забывая при этом проследить за тем, чтобы за ним последовал и Ланселот.

– Bonsoir, – приветствовал он их по-французски, галантно наклонившись к руке дамы. – Любезный барон, миледи, чрезвычайно рад снова вас видеть! Как поживаете? Я слышал, вы проводили отпуск в Австралии? Прекрасная страна! Кстати, позвольте представить моего друга, мистера Ланселота – надежду наших вооруженных сил и будущего бригадного генерала, – шутливо добавил Томпсон.

Консул, приветливо улыбаясь, крепко пожал и потряс руку сначала Томпсону, затем Ланселоту.

– Как удачно, что вы оказались на этом корабле, мистер Томпсон! Я частенько вспоминаю, как мы с вами весело провели время в ЛосАнджелесе. И хотя мое фамильное состояние после этой встречи немного похудело, я жажду взять у вас реванш за покерным столом.

– Непременно, месье Броссар, непременно, – широко улыбаясь ответил тот. – Я почему-то почти уверен, что теперь повезет именно вам. В крайнем случае поставите на кон ваше фамильное кольцо, с которым вы никогда не расстаетесь.

– Рад с вами познакомиться, – сказал Броссар, обращаясь к офицеру. – Как оказалось, моя страна была не слишком-то готова к войне, и вот печальный итог! Хорошо, что волны этого несчастья еще не докатились до здешних благословенных берегов. Надеюсь, что американские военные не будут столь беспечны и рано или поздно дадут достойный отпор Гитлеру и его прихвостням.

– Лучше уж рано, чем поздно, мой дорогой, – раздался голос миссис Броссар. Он оказался глубоким и звучным, под стать самой прекрасной Дженифер-Женевьеве.

– Многие наши офицеры уже сражаются в Британии, – ответил Ланселот. – И я надеюсь, что немцы не смогут долго воевать на два фронта. Так или иначе, они скоро запросят мира.

– Но вы-то пока тут, – с усмешкой глядя ему прямо в глаза, произнесла мадам Броссар. – Когда вся Европа гибнет в огне, Америка спокойно за этим наблюдает, а ее доблестное воинство проявляет прямо-таки чудеса героизма, браво отплясывая с дамами на балах, подальше от опасностей. О, я думаю, Гитлер будет вам крайне признателен, если вся американская армия окончательно переселится в тропики.

– Мадам, не волнуйтесь, – вмешался Томпсон, – армии у нас хватит и на тропики, и на субтропики, и на все остальное. Тем более что наибольшая опасность Америке угрожает вовсе не от Гитлера, а именно отсюда.

– Какая опасность? Обгореть на пляже?

– Дорогая, ты не права, – сказал барон. – Кто знает, какие испытания еще ждут этот мир и где окажется его новое слабое звено? Я думаю, что все эти храбрые военные не зря направляются туда, куда они направляются. Во всяком случае, вовсе не для развлечений.

– Да, это сразу видно, – парировала она, кивнув в сторону офицеров, которые как раз в этот момент стали приглашать дам на только что объявленный танец.

– Кстати, почему бы нам не потанцевать? – попытался разрядить не слишком дипломатическую обстановку Томпсон. – Лейтенант, пригласите, наконец, прекрасную даму, если, конечно, месье Броссар не будет против.

Месье был не против, и Ланселот повернулся к Дженифер, склонив голову в легком поклоне.

– Это вальс, мистер Ланселот, – сказала она. – Вы умеете танцевать? К тому же у вас на боку эта ужасная железная штука, вы же запутаетесь в ней, а я вовсе не хочу упасть.

– Разумеется, миссис Броссар, – спокойно сказал он, отцепив саблю и сунув ее опешившему Томпсону, который смотрелся довольно комично с этим орудием убийства в его нежных и пухлых руках. – Не беспокойтесь, я умею вальсировать, хотя, конечно, охотно возьму у вас, как профессионала, дополнительный урок.

– В самом деле, Женевьева, – буркнул барон. – Не стоять же тебе на балу соляным столбом!

Против ожидания Дженифер, несмотря на выволочку, только что сделанную ею американским вооруженным силам, не стала сильно сопротивляться.

– Ну, хорошо, лейтенант, пойдемте… В конце концов, – добавила она тихо, – из двух зол я всегда выбираю то, которое раньше не пробовала.

А над залом кружились чарующие звуки венского вальса, рассказывая морю и тропической ночи о ласковых волнах голубого Дуная.

* * *

В десять часов ночи 6 декабря 1941 года капитан третьего ранга Мочицура Хашимото – тридцатидвухлетний командир новейшей японской подводной лодки класса «джунсен» из состава Шестого флота передового экспедиционного базирования – стоял на мостике, напряженно вглядываясь во тьму. Этой безлунной ночью океан был спокоен. Южный бриз приятно освежал кожу. Лодка в надводном положении малым ходом пересекала штилевые воды, как будто и не покидала рейда военно-морской базы на атолле Кваджалейн. До недавнего времени плавание проходило гладко и приятно, больше напоминая туристический круиз, чем боевой поход. Однако утром 2 декабря, когда Хашимото только что поднялся на мостик, взволнованный голос из радиорубки по переговорной трубе доложил:

– Командир, радиограмма!

Он немедленно спустился вниз и увидел шифрованное сообщение, переданное из штаба Объединенного флота: «Ниитака Яма Ноборе 1208». Взяв секретную шифровальную книгу, Хашимото прочитал: «Взбирайтесь на гору Ниитака 1208», что означало: «Начинайте войну против США и Англии 8 декабря». Однако нельзя сказать, чтобы это было для него какой-то неожиданностью. Еще 21 ноября на флоте была объявлена оперативная готовность номер два. Корабли по одному выходили в море, рассредотачиваясь по разным базам. Об истинной цели этих приготовлений знали лишь командиры, экипажам же объявили, что готовится обычный учебный поход в южную часть Тихого океана. Субмаринам была поставлена задача в час икс начать охоту за линейным флотом противника, однако Хашимото получил особое задание. Ему предстояло, не дожидаясь начала общих боевых действий, найти и потопить в океане пассажирское судно, которое должно было доставить на американскую военно-морскую базу на острове Гуам новое офицерское пополнение, элиту морской пехоты США. На борт было приказано поднять лишь трех человек: двух японских офицеров, которые следовали на том же рейсе и должны были в нужное время сообщить координаты судна, покинув его до начала атаки, и еще одного, личность которого была в глубокой тайне.

Весь день 6 декабря прошел в напряженном ожидании. Утром из штаба поступила радиограмма с координатами вражеского судна, которое оказалось в радиусе менее одного дневного перехода. Около двух часов назад Хашимото получил сигнал, окончательно уточняющий местоположение противника, и рванулся в заданную точку, выжимая из мощных восьмитысячных дизелей всю возможную скорость в двадцать узлов. С наступлением темноты он велел не включать сигнальные огни и сбавить ход, идя галсами и стараясь визуально обнаружить жертву, но пока безуспешно. Время тянулось в томительном ожидании, а горизонт был по-прежнему пуст. Хашимото прирос к капитанскому мостику. Несмотря на то что было очень тепло, его прошибал озноб, а по лицу катился холодный пот.

А если он не найдет цель? Нет, этого нельзя себе даже вообразить! Он помнил своего деда, свято хранившего традиции самураев, который говорил: «Если ты проиграл битву и тебе грозит смерть, нужно умереть улыбаясь».

В военно-морском училище Эта-Дзиме, куда он среди немногих счастливчиков поступил, пройдя суровый отбор, Хашимото, постигая нелегкую воинскую науку и высокую цену дисциплины под железными кулаками начальства, твердо усвоил, что слова «невозможно» в японской армии не существует.

Хашимото в отчаянии водил биноклем по темной линии горизонта в надежде обнаружить огни противника, но лишь взошедшие уже крупные звезды попадались в его окуляры. Только он наклонился к переговорной трубе, чтобы запросить гидроакустический пост, как вдруг раздался крик старшины группы сигнальщиков Сакумы с наблюдательного поста над мостиком:

– Вижу огни! Цель слева по борту по пеленгу семьдесят градусов!

Хашимото прильнул к окуляру и взглянул в указанном направлении. Да, так и есть, на расстоянии примерно пяти с половиной миль были различимы огни, очертившие силуэт большого пассажирского корабля. Ему даже показалось, что он различал доносившиеся с борта звуки музыки, хотя, конечно, с такого расстояния услышать что-либо было невозможно.

Тут же Хашимото дал приказ развернуть субмарину в нужном направлении и с максимальной скоростью устремился к кораблю.

* * *

Оркестр перестал играть вальсы и перешел к модному аргентинскому танго. Ланселот предложил Дженифер руку, и пока музыканты проигрывали кортину между двумя тандами, вывел ее на исходную линию в центр зала. Они взяли друг друга в объятие. Ее левая рука легла на его правое предплечье, а его правая рука замерла на ее спине. Раздалась мелодия «Кумпарситы», и они начали танец. Джейн с удивлением обнаружила, что Ланселот явно скромничал, когда собирался брать у нее уроки. Он оказался настоящим тангеро, вел уверенно и ловко. Музыка делалась все быстрее, все ритмичнее, танцующие двигались ровно в такт. Ланс, держа ее в близком объятии, ощущал тепло упругой груди и, казалось, чувствовал биение сердца. Обычно в танго партнерша лишь угадывает намерение партнера и послушно следует ему, но против всех правил их танец напоминал любовный поединок, в котором кто-то из двоих обязан взять верх, подчинив себе другого. Вот короткий перерыв перед следующей мелодией, и снова в бой.

В какой-то момент, после головокружительной серии сокад, она вдруг остановила финальное вращение в хиро, застыв возле его правой ноги, и бросила на него вызывающий взгляд. Он принял вызов, продвинув свою ногу вперед, и сделал параду, после чего быстро развернул партнершу в позицию, из которой ей было непросто выйти самой. Тут он открылся вправо, и у нее, казалось, не оставалось иного выбора, кроме как подчиниться, перешагнув через его ногу, что она и собиралась сделать. Но он, как бы передумав, энергичным движением вдруг снова развернул ее по часовой стрелке, давая возможность совершить широкое и хлесткое болео, чем она эффектно и воспользовалась. Через секунду партнерша, быстро повернувшись в заднее очо, сама поставила его в положение, когда единственным выходом было подыграть ей и двигаться в обратную сторону. Казалось, их противостояние достигло предела и сейчас разрешится взрывом, однако в этот момент она подчинилась, помягчев в его объятии и пытаясь с каждым шагом предугадать его следующее движение. Вот новая мелодия, и двое синхронно двигаются по залу. Глаза у них полуприкрыты, все чувства сведены к одной общей цели, весь внешний мир сливается в сплошное цветовое пятно. Наконец танец закончился, они словно очнулись и какое-то время молча, не улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Вы жестоко обманули меня, мистер Ланселот, – произнесла она тихо.

– Помилуй бог! Неужели я умудрился отдавить вам ногу? – с притворным ужасом спросил он.

– Напротив, вы слишком уж хороши, вы отлично ведете, у вас уверенная рука и богатое воображение. Где упражнялись? Не думаю, что в вашем Вест-Пойнте, или откуда там вы взялись, солдат учат аргентинскому танго.

– Конечно же, нет. Я, правда, был не в Вест-Пойнте, а там, где нас учили не аргентинскому танго, а скорее французскому боксу. Но в Вашингтоне я в свободное время часто посещал танцкласс и милонги.

– Надеюсь, сейчас вы так же свободны, потому что я умираю от духоты. Идемте на воздух. И захватите с собой шампанского.

И, не ожидая, пока оркестр возобновит мелодию, она через распахнутую настежь дверь вышла из зала на открытую палубу. Ланселот, взяв с подноса у пробегавшего мимо официанта два бокала с искрящимся напитком, последовал за ней. Что ж, когда женщины сбиваются с пути, мужчины тут же устремляются за ними.

В тропиках темнеет на удивление быстро. Ночной мрак быстро сгустился, поглотив горизонт, но бессильно отступил над ярко освещенными корабельными надстройками. На прогулочной палубе чувствовался своеобразный аромат, который бывает только на респектабельных пассажирских судах – смесь запаха дорогих сигар, духов, виски, кожи дорожных аксессуаров и еще чего-то неуловимого, волнующего и пьянящего, приносимого свежим дыханием океана.

Дженифер стояла у борта, взявшись рукой за поручень, подняв голову и глубоко, с удовольствием вдыхая влажный морской воздух. Ланселот подошел, встал рядом и молча протянул ей бокал.

– Как странно, – сказала она, сделав небольшой глоток и описав бокалом в воздухе небольшой круг, видимо призванный изобразить всю судовую ойкумену, – здесь музыка и яркий свет, но у меня такое ощущение, что эта тьма бесконечна, а за ней уже нет никакого мира людей. Будто мы плывем в бескрайней пустоте, легкомысленно веселясь и втайне надеясь, что так будет всегда, прямо в царство мертвых.

– О, да вы, оказывается, философ или поэт, – улыбнувшись, заметил Ланселот. – Ведь только философы и поэты могут углядеть вечное в совершенно простых вещах.

– Разве плыть в пустом океане, невесть как далеко от берегов, это вполне обычно? Ах, ну конечно, я и забыла – морская пехота! Ведь ей море по колено.

– Вот именно! Но это в самом лучшем случае. Обычно бывает несколько выше, и приходится немного искупаться, пока выберешься на место высадки.

– О, вот прекрасный образчик солдатского юмора!

– Может, я ошибаюсь, миссис Броссар, но мне кажется, что вы как-то предвзято относитесь к военным.

– Ну, полно вам, не обижайтесь, лейтенант. Не люблю я всяких великосветских церемоний. На самом деле из меня такая же аристократка, как из мистера Томпсона миллионер. И зовите меня Дженифер или просто Джейн.

– Только после вас. Я имею в виду, чтобы вы звали меня Ланселот, или просто Ланс. Знаете, я не люблю, когда женщины обращаются ко мне «лейтенант» – это похоже на строевой смотр.

– Мне кажется, что человек с именем Ланселот должен быть рыцарем без страха и упрека, но немного идеалистом, слегка привязчивым, влюбчивым, находящим свой эталон в первом, что попадается ему на глаза.

– Или в первой!

– Что вовсе не свидетельствует о его прозорливости и осмотрительности. Тем более что его путешествие вот-вот закончится на Гуаме. Так стоит ли создавать себе мимолетный идеал?

– Кто знает, дорогая Джейн, кто знает? Как говорится, если хочешь насмешить Господа Бога, поделись с ним своими планами.

Беседуя так, они прогуливались по палубе, там, где стояли большие белые трубы для подачи внутрь свежего воздуха, похожие на перевернутые саксофоны, мимо подвешенных на кильблоках спасательных шлюпок. Джейн постучала согнутым пальцем по днищу одной из них.

– Скорлупка. Что она против целого океана? Вы думаете, она может кого-то спасти?

– О, не тревожьтесь, Джейн. Я уверен, что до этого не дойдет. «Принцесса Елизавета» практически непотопляема. Это судно не может затонуть, как не может пойти ко дну железнодорожный вокзал. Я, конечно, имею в виду в мирное время.

– И все же, знаете, Ланс, спасательные лодки на корабле всегда вызывают у меня какую-то тревогу. Не знаю уж почему. Ах, вот! Они похожи на душеприказчиков. Когда бедный кораблик уже лежит на дне, они плавают над ним, будто прощаются и оплакивают его кончину.

* * *

Приблизившись к кораблю на расстояние трех километров, капитан Хашимото в укрепленный на треноге двадцатисантиметровый бинокуляр прочел на его освещенном борту название «Принцесса Елизавета». Книга регистра подтвердила, что это английское пассажирское судно. То самое, которое ему был дан приказ найти и уничтожить.

Сердце Хашимото тревожно и сладко дрогнуло. Пароход имел вид украшенного множеством свечей праздничного торта, преподносимого имениннику. Залитый множеством электрических огней, многократно повторенных водной гладью, сотрясаемый звуками американского джаза, доносящимися из верхнего салона, самоуверенно стремящийся вперед, он представлял собой странный контраст с серым акульим корпусом подводной лодки, молча притаившейся во мгле. Воспитанный в аскетизме, японец с удивлением наблюдал за безудержным весельем этих богатых и беззаботных людей. На миг он почувствовал нечто вроде угрызения совести, ему стало даже жаль обрывать эти насыщенные жизнью человеческие ростки, но он заставил себя вспомнить, что они враги, чужие, которые выглядят не так, думают и живут не так, как он, Хашимото, и наверняка считают его япошкой, азиатом, недочеловеком, совершенно не понимая, какая на самом деле глубокая пропасть отделяет его, потомка древнего рода самураев, от них – нации самодовольных и высокомерных торгашей.

– Боевая тревога! Приготовиться к торпедной атаке! – скомандовал он.

На подлодке на мгновение вдруг наступила необычная тишина. Все понимали, что шли в свою первую боевую атаку, но никому, включая капитана, было невдомек, что именно они фактически начинают большую и роковую для них войну.

Ударив по напряженным нервам, в отсеках раздалась пронзительная трель сигнала тревоги. В первом из них торпеды были немедленно приведены в боевое положение. Когда расстояние до цели было не более полутора тысяч метров, стрелка электрического торпедного телеграфа дрогнула и замерла, показав команду «товсь», которая немедленно была отрепетована по переговорной трубе. Но стрелка при этом не успокоилась, а тут же со звоном упала на команду «пли». Корпус подлодки вздрогнул от двух мягких толчков – из него вышли две смертоносные серебряные рыбины. Носовая часть вздрогнула, слегка качнулась вверх и вниз, и вся субмарина, затаив дыхание, застыла в напряженном ожидании.

Хашимото с мостика были хорошо видны две зловещие пенные змеи, которые хищно устремились к глупой западной мару, где вдруг ставшие ему неприятными люди продолжали беззаботно веселиться, не ведая, что все они, в сущности, уже не счастливые баловни судьбы, а корм для зловещих обитателей темных вод. Новейшие двадцатиоднодюймовые торпеды, снабженные кислородными двигателями, неумолимо неслись к своей жертве со скоростью тридцать шесть узлов, оставляя на поверхности воды белый, хорошо видимый даже ночью след.

* * *

Выслушав сетования Джейн о покоящемся на дне бедном кораблике и скорбящих по нему плавсредствах, Ланселот хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но в это время взглянул за борт. В свете корабельного прожектора, который время от времени шарил по морской глади, он заметил неповторимый след, который могут оставлять только торпеды, эти морские ангелы смерти, и след этот стремительно приближался прямиком к левому борту их лайнера, именно в то место, где стояли они. На его лице мгновенно отобразилась целая гамма чувств – сначала недоумение, затем понимание, наконец, ужас.

– Черт! Это невероятно, но это точно торпеда! – прошептал Ланселот. – Бежим! – обращаясь уже к своей спутнице, заорал он, схватив ее за руку и потянув за собой. Джейн сначала немного уперлась, приняв это за глупый розыгрыш, но, взглянув сначала в его лицо, затем на море и увидев тянущиеся к кораблю дьявольские когти, все поняла, и они вместе бросились прочь.

В ту же секунду впередсмотрящий на баке матрос закричал в мегафон: «Торпеда с левого борта!» Капитан «Принцессы Елизаветы» успел сделать лишь шаг к левому краю мостика, на котором стоял, как страшной силы взрыв потряс судно. Яркое, словно молния, пламя осветило все окрест. Палуба под ногами высоко поднялась и ухнула вниз, треснув пополам. Наружу со страшным грохотом рванулся столб смешанных с мазутом воды и пара, куски дерева и металла, которые, взлетев метров на пятьдесят вверх, обрушились вниз. Надстройка и мостик перестали существовать, расколовшись на части. Очевидно, кроме взрыва торпеды, произошел и второй – парового котла. Последовавшие разрушения были ужасны. В борту, под ватерлинией, появилась чудовищная пробоина, в которую мог легко войти паровоз, но хлынуло настоящее цунами из сотен тонн забортной воды. Хотя капитан погиб на месте, старший помощник, оказавшийся в это время в радиорубке, успел дать сигнал о помощи.

Людей, находившихся на палубах, в салонах и в коридорах, бросило на пол. Рухнули переборки, над остатками которых поднялась серая пыль. Мистическим образом ярко вспыхнули лампы во всех помещениях и вся иллюминация на палубе, которая, треснув посередине, начала подниматься с обеих сторон, и находившиеся наверху пассажиры в ужасе заметались, скользя и падая, а некоторые бросились к шлюпкам. Те же, кто оказался в момент взрыва на нижних ярусах, были обречены. Лифты отключились, а подняться по трапам стало нельзя, поскольку в коридоры высыпали сотни пассажиров; многие двери заклинило, к тому же выбраться мешал быстро увеличивающийся крен. И в коридорах началась страшная давка.

Надежда на спасение оставалась лишь у тех, кто находился на самих верхних уровнях, где были расположены бары и рестораны. Томпсон вместе с Броссаром и еще несколько человек бросились на прогулочную палубу, но тщетно. Команда из-за килевого наклона не смогла воспользоваться талями, и переполненные шлюпки были спущены носом или кормой вниз и потому сразу же заполнялись водой и тонули. Удалось спасти лишь их меньшую часть.

– Бежим к плотам, я их видел вон там, в тех ящиках, – крикнул Томпсон.

Они добежали до места хранения надувных плотов и стали вытаскивать их на палубу.

– Нет времени спускать, бросаем их в воду так, потом прыгаем сами. Надо успеть отплыть дальше, пока корабль не утащит нас вместе с собой! – задыхаясь, прохрипел он. Два плота полетели вниз, за ними прыгнули и люди.

Тут корпус корабля не выдержал и окончательно переломился пополам, причем нос и корма, черпанув своими обнажившимися при разломе краями воду, одновременно пошли вверх, а в середине образовалась глубокая брешь, в которую посыпались с палуб человеческие толпы. Сверху на них обрушились одна за другой четыре двадцатиметровых дымовых трубы. Сотни людей оказались в воде. Кто-то держался на плаву благодаря спасательным поясам, но большинство плавали так. Для всех них началась борьба за жизнь. Нос и корма задирались всё выше, стали видны два гребных винта. Наконец обе половины корабля наполнились водой и стали стремительно тонуть, быстро набирая скорость. Передняя часть парохода была темна, зато задняя еще продолжала сиять огнями, быстро уходящими в воду и посылавшими оттуда неестественный фосфоресцирующей свет.

В момент катастрофы Ланселот успел отбежать со своей спутницей по направлению к корме, подальше от места взрыва. На палубе, где обезумевшие пассажиры в панике дрались за спасательные жилеты, он заметил, как матросы пытаются спустить на воду шлюпку и присоединился к ним вместе с Джейн. Но когда шлюпка достигла воды, она зарылась в нее носом, и стало ясно, что спастись на ней не удастся. По счастью, рядом оказался кем-то сброшенный спасательный плот, но в нем было много воды. Выбирать не приходилось, и Ланселот в него забрался, а затем втащил Джейн и еще несколько человек. Оставалось молить Бога, чтобы он не дал потухнуть их слабой надежде. Но, как бы смеясь над ней, плот накрыла большая волна, поднявшаяся от ушедшего ко дну корабля, плот перевернулся, и все снова оказались в воде.

Ланселот почувствовал, как какая-то чудовищная, невиданная сила потащила его под воду. Он не отпускал Джейн, крепко обхватив ее за пояс, тогда как ее туника почти совсем разорвалась. Они сопротивлялись изо всех сил, но страшный водоворот, образовавшийся от устремившегося ко дну судна, казалось, был бесконечен и неумолим. В какой-то момент Ланселот выбился из сил и почти перестал бороться, погружаясь в разверзнутую под ними пучину, как вдруг ощутил, что та невидимая рука, которая тянула их в бездну, ослабила хватку, и они наконец вырвались из смертельных объятий. Их крутило и швыряло под водой в темноте, но тут Ланселот увидел перед собой тысячи голубых пузырьков, которые, как живые, наперегонки устремились наверх. Это был воздух, высвободившийся из одежды и легких, в которые уже было ворвалась вода. Но в этот момент он почувствовал, что вынырнул на поверхность. Непроизвольно изрыгнув из себя влагу, он с шумом вдохнул живительный воздух и с трудом вытащил на поверхность свою ношу, которая обмякла, стала невыносимо тяжелой и, казалось, не подавала признаков жизни. На миг показалось, что они очутились в преисподней, где не было никаких ощущений, кроме бесконечного ужаса, только вокруг пылал какой-то адский огонь. Это горели на воде пятна мазута. Удивительно, но плот снова оказался рядом. Когда Ланселот на него забрался, втащив туда и Джейн, кроме них двоих, там больше не оказалось никого.

* * *

После того как Хашимото увидел выпущенные им торпеды, прошло ровно пятьдесят три секунды. Подводные снаряды ударили в правый борт судна, вызвав мощный взрыв. Борт озарился ужасными алыми розами бушующего пламени, от которого вспыхнули цистерны с мазутом, погрузив «Принцессу Елизавету» в огненный ад. Пароход переломился пополам и стал стремительно тонуть.

Через двадцать минут все было кончено. Части развалившегося корабля скрылись под водой, увлекая за собой в крутящийся водоворот тех, кто не успел отплыть подальше. Но таких было немного. Оставшихся людей подхватило течением, которое в этом месте было довольно сильным, и стало быстро относить на восток. Через полчаса сцена только что разыгравшейся здесь трагедии опустела окончательно, и только кое-где горящие пятна мазута напоминали о ней, как остатки рампы, которую перед уходом забыл выключить рассеянный режиссер.

Хашимото приказал, двигаясь со скоростью шесть узлов, начать прочесывать район в радиусе десять миль по расширяющимся квадратам, с учетом сноса течением. Он надеялся обнаружить японских офицеров, которых было приказано найти и принять на борт. Вахтенный лейтенант Нагасава запросил разрешение включить прожектора, но Хашимото, опасаясь, что их заметят, позволил зажечь лишь слабые топовый и бортовые огни. Он также велел сигнальщикам с помощью азбуки Морзе периодически подавать флажным семафором в темноту условный сигнал – «Нихон».

Прошло около часа, но результата не было никакого, кругом царила лишь непроглядная тьма. Вдруг матрос, несший вахту на сигнальной площадке, расположенной выше мостика, закричал:

– Справа по носу слабый проблеск огня на расстоянии примерно шести кабельтов.

Повернув вправо, Хашимото приказал спустить шлюпку и, подойдя к источнику света на триста метров, разрешил на минуту включить прожектор. Он увидел спасательный плот и на нем три темные фигуры, светившие электрическим фонариком. Наконец-то! Похоже, задание выполнено, и скоро можно будет с честью возвращаться в родные воды. Только почему их трое?

Однако тут командир шлюпки лейтенант Нагасава просигналил, что люди на плоту не японцы, а похожи на европейцев или американцев. Увидев подводную лодку, они погасили фонарь и стояли молча.

– Доставить их на борт, – приказал Хашимото.

Когда найденных подняли, стало окончательно ясно, что они не те, кого так напряженно искали. Один оказался полным мужчиной средних лет, сохранявшим на себе остатки черного смокинга, разодранного, прожженного в нескольких местах и обвисшего от воды. Ворот его когда-то белой сорочки был разорван, обнажая грудь. Глядя на своих спасителей, толстяк щурился, очевидно страдая сильной близорукостью. Нервничая, он машинально пытался нащупать что-то в кармане, наверное потерянные очки. Второй, постарше, был, напротив, сухощав и смугл. На нем была только белая рубашка, черные брюки с атласными лампасами и лаковые туфли. Он глядел на японцев настороженно, но без особого страха. Третий – высокий и стройный пожилой красавец в смокинге, который лишь намок, но оставался цел, – смотрел презрительно и вызывающе.

– Кто вы? – растягивая слова, с сильным акцентом спросил их Хашимото по-английски.

– Я консул Французской Республики на Гавайях, барон Броссар, – запинаясь, ответил сухопарый. – А это мистер Томпсон и мистер Джадд. Кто-то атаковал наше судно, «Принцессу Елизавету», и потопил его. Это было ужасно. Кажется, из всех пассажиров удалось спастись только нам троим. По крайней мере, мы уже давно никого не видели.

– Да, это страшная трагедия, – согласился японец. – Но кто еще был на борту?

– Там было много важных персон, а также американских военных и, кстати, два японских офицера, – ответил француз. – Не знаю, живы ли они. Моя жена… Она тоже пропала.

– Отлично, господин консул. А что сообщат нам ваши друзья? Почему они молчат?

– Послушайте, офицер, вы, наверное, здесь старший? – нетерпеливо перебил его обладатель роскошного смокинга. Я не идиот и понимаю, что, судя по всему, это ваши торпеды пустили на дно наш корабль. Вы что, пираты или объявили нам войну? Если пираты, то вас следует вздернуть на рее, а если это война, то вы, мня себя цивилизованной нацией, обязаны соблюдать ее обычаи и доставить нас в какой-нибудь порт. Имейте в виду, что я губернатор американской территории Гавайи Лоуренс Джадд и сейчас представляю Соединенные Штаты.

– Неужели, – с издевкой произнес Хашимото, указывая на его смокинг. – А я думал, вы официант. Я очень сожалею, господин губернатор, но никто вашей Америке войны не объявлял, во всяком случае, пока. Да, это мы утопили ваш корабль, какая жалость! Никто не должен знать об этой ужасной ошибке. Но я уверен, что вы никому ничего не расскажете, не так ли?

– Вы негодяй! – вскричал Джадд. – Вас надо судить как пирата. Имейте в виду, что у меня и Броссара дипломатическая неприкосновенность, и мы, как только все закончится, непременно расскажем всему миру о том, что вы сотворили.

– Последний вопрос, господа, вы видели какое-нибудь военное судно?

– Да, – со злорадством произнес Джадд, – здесь полно западных военных кораблей, и скоро они вас найдут! Только что мы видели крейсер. Так что берегитесь!

– Хорошо, мистер Джадд, именно это я и хочу сделать.

Сказав это, Хашимото кивнул лейтенанту Нагасаве в сторону американца. Тот секунду вопросительно смотрел на капитана, потом в глазах его мелькнул испуг, но тут же сменился решимостью. Он достал из кобуры свой вороненый «намбу» и навел его на лоб губернатора, в побелевших глазах которого метнулось запоздалое понимание и ужас перед тем, что сейчас должно случиться. Грохнул выстрел, голова казненного неестественно дернулась, разбрызгивая кровь и костные осколки, и он замертво упал навзничь. Матросы, не мешкая, тут же столкнули тело с палубы в воду.

В это время раздался истошный крик сигнальщика:

– Командир, военный корабль. Идет прямо на нас!

Это было невероятно, но из непроглядного мрака ночи на расстоянии не более двух с половиной километров, будто из ничего, при свете луны возник контур обещанного мертвым губернатором крейсера, темного и молчаливого как призрак, на всех парах мчащегося прямо на субмарину.

Хашимото в каком-то оцепенении мгновение смотрел на эту завораживающую и зловещую картину, а затем, как будто проснувшись, проревел:

– Все вниз! Срочное погружение!

По всем отсекам сыграл сигнал на погружение. На находившемся под боевой рубкой центральном посту вахтенный старшина уже открывал клапаны вентиляции балластных цистерн, в которые с шумом врывалась морская вода, с ревом выталкивая через палубные вентиляционные отверстия ставший смертельно опасным для лодки воздух. Матросы и вахтенный офицер быстро попрыгали в боевую рубку, таща за собой Томпсона и Броссара. Тут Хашимото мысленным взором увидел себя со стороны, следующего за ними и уже задраивающего люк на мостик, перед тем как лодка нырнет в бездну. Однако, как во сне, он продолжал смотреть на приближающуюся смертную тень, не в силах отвести от нее завороженного взгляда. Ему казалось, что ноги навсегда приросли к палубе, хотя на самом деле это продолжалось всего пару секунд. Затем и он кинулся к еще открытому люку.

* * *

Голландский легкий крейсер «Де Рюйтер», который после захвата Германией Нидерландов оставался главным символом независимости родины и, подобно знаменитому адмиралу, имя которого он носил, ревностно защищал от поползновений объявившегося на Дальнем Востоке нового хищника то, что от нее осталось, – интересы Голландской Ост-Индии. Он патрулировал широкую акваторию к востоку от острова Ява вплоть до Филиппин и Палау. Командир крейсера капитан-лейтенант Лакомб получил приказ вице-адмирала Хэлфрича рассматривать любые враждебные действия против голландцев, а также их вероятных союзников – англичан, австралийцев и американцев – как акты пиратства и пресекать самым решительным образом. «Решительным» на языке военных приказов значит немедленно атаковать и уничтожить. Утром один из двух «фоккеров», имевшихся на борту гидропланов, запущенный катапультой и совершавший разведывательный полет, заметил в ста милях к юго-востоку подозрительную подводную лодку, идущую в надводном положении без флага.

Однако то, что на ее палубе перед рубкой были нанесены две белые полосы, а за ней – белый прямоугольник с треугольником красного цвета, что было принято на японских субмаринах, не предвещало ничего хорошего, и капитан приказал продолжать слежение за объектом. А недавно он получил тревожную радиограмму с пассажирского лайнера «Принцесса Елизавета», который несколько часов назад «Де Рюйтер» встретил в океане. Тогда с пассажирского судна, на котором бурлила веселая ночная жизнь, передали, что рейс проходит нормально. Но последняя радиограмма была совершенно панической: «SOS. Атакованы неизвестным судном, получили пробоины в борту…» Далее следовали координаты, потом текст обрывался. Зазвучал пронзительный сигнал боевой тревоги, запели боцманские дудки, и по трапам и палубам раздался топот сотен ног матросов, занимавших свои боевые посты, зазвучали доклады о готовности. Развернувшись и, несмотря на темноту, набрав максимально возможную скорость в тридцать два узла, стосемидесятиметровая громада крейсера устремилась в заданную точку. Четыреста тридцать семь мужчин, встав на положенные им места, делали свою работу. Но каждый думал лишь об одном: неужели это то, чего все это время они напряженно ждали, о чем втайне мечтали и чего боялись? Что наконец пришла пора смыть позор и обиду, которые все это время безысходно жгли изнутри их, молодых и здоровых, вынужденных сидеть сложа руки на другом конце света, пока улицы родных городов топчут вражеские сапоги? И пусть здесь не немцы, а другой неприятель, но из того же гнезда, жестокий и наглый, готовый продолжать рвать на куски раненую родину и их законное наследство. Ну, тем хуже для него! Капитан Лакомб совершил немыслимое в обычных условиях – приказал полностью потушить на крейсере любые сигнальные огни, правда удвоив количество наблюдателей, что, конечно, нарушает все существующие морские правила, кроме негласных правил войны, но зато обещает успех удачливому охотнику. Он стоял на мостике, подавая пример спокойствия и невозмутимости окружающим, держа во рту свою неизменную, но незажженную трубку, потому что курить кому бы то ни было в боевых условиях сам же и запретил под страхом угодить под трибунал. Рядом находился старший помощник – лейтенант Ламперт Цваргенштайн. Он, не отрываясь, напряженно следил в бинокль за горизонтом, в чем ему иногда помогал лунный свет, пробивавшийся из-за туч. Прошло около часа. Наконец со штурманского поста сообщили, что крейсер приближается к расчетной точке. Неожиданно вдалеке темноту прорезал свет чужого прожектора, шарящего по поверхности моря. В этот миг луна показалась из-за облаков. Наблюдатель с боевого марса крикнул:

– Подводная лодка без опознавательных знаков в надводном положении! Дистанция девятнадцать кабельтов.

– Это она, – доложил Цваргенштайн капитану. – Прикажете атаковать?

– Сперва дождемся реакции на наше появление на сцене, – сказал Лакомб. – Нельзя исключать, что они тоже пришли на помощь. Не хотим же мы развязать войну!

В этот момент с подлодки донесся сигнал тревоги.

– Сейчас пойдут на погружение, мерзавцы, – воскликнул старпом. – Чтоб мне пойти на корм акулам, это они утопили транспорт!

– Да, это они, – спокойно согласился Лакомб. – Приготовиться к атаке, огонь открыть с расстояния одиннадцать кабельтов, когда мы приведем подлодку на пеленг шестьдесят градусов.

Подойдя на нужную дистанцию, крейсер сделал плавный разворот влево, и капитан дал команду:

– Включить прожектора! Открыть огонь!

Цваргенштайн широко улыбнулся и скрылся в боевой рубке, откуда передал команду в микрофон. Шесть стопятидесятимиллиметровых орудий ахнули оглушительным залпом.

Лакомб отчетливо увидел в бинокль, как несколько человек, стоявших на палубе, спасаясь, бросились к рубке и скрылись в люке. Лишь одна фигура на секунду замешкалась, повернувшись в их сторону, как если бы человек хотел получше рассмотреть и запомнить своего врага. В это самое время залп накрыл субмарину. Четыре снаряда легли с небольшим недолетом, однако два поразили лодку, которая на мгновение исчезла в ослепительных вспышках разрывов. Ее рубку лизали языки пламени, и, охваченная огнем, она быстро погрузилась в океан.

Спустя час взошло солнце, осветив безмятежную водную гладь. Повеяло утренней свежестью, над волнами появились стайки летучих рыб, высоко выпрыгивающих из воды и красиво планирующих над ее поверхностью, время от времени отталкиваясь от нее хвостом и оставляя за собой четкий прерывистый след. Крейсер сделал широкий круг на месте ночной битвы, чтобы насладиться доказательствами своей победы. Но на воде не было заметно ни людей, ни масляных пятен, ни каких-либо иных предметов, которые обычно всплывают на поверхность после гибели подводной лодки.

– Наверное, от пробоин в борту подлодка сразу затонула, без разрушения корпуса. Ну не могла она выжить после двух прямых попаданий! – воскликнул старпом.

– Скорее всего, – после некоторого раздумья согласился Лакомб. – Хотя я предпочел бы увидеть, как на волнах болтается содержимое их гальюна.

– А что вы собираетесь написать в рапорте, господин капитан? – немного помолчав, спросил Цваргенштайн.

– Как что?! Именно то, что вы, Ламперт, видели своими глазами, не так ли? Неизвестная субмарина, объявила боевую тревогу, но после нескольких предупредительных выстрелов, погрузилась под воду и ушла, – со значением произнес капитан.

– А как же «Принцесса Елизавета»? Может, с нее кто-то спасся? Прикажете начать поисковую операцию?

– Но ведь у нас нет никаких прямых доказательств, что она тут побывала. На наших глазах никто никого не топил, явных военных действий не начинал, верно? Ну, и слава богу, так что и говорить не о чем.

* * *

Он очнулся оттого, что через закрытые веки в глаза пробивалось солнце. Кожу лица, покрытую высохшей морской солью, жгло немилосердно. Сначала он увидел Джейн, лежавшую на дне плота. На ней сохранялись обрывки схваченной матерчатым поясом белой шелковой туники, а плечи прикрывали лишь светлые волосы, успевшие полностью высохнуть.

В отличие от нее Ланселот на удивление сохранил всю свою экипировку. Он даже не успел отстегнуть от пояса парадную саблю, которую носили морские пехотинцы («Черт, как же я с ней не утонул?»). Первым делом он разбудил Джейн. Ночью, когда «Принцесса Елизавета» пошла ко дну, чуть не захватив их с собой, и он втащил женщину на плот, она, казалось, не подавала никаких признаков жизни. Делая ей интенсивное искусственное дыхание, он уже отчаялся и подумал, что опоздал, как вдруг вода фонтаном хлынула из ее рта, и она открыла глаза. После этого, обессиленные, оба впали в какое-то мертвое забытье, которое нельзя даже было назвать сном, настолько оно было черным и бездонным. Открыв глаза, Джейн с удивлением посмотрела на Ланселота, как бы пытаясь вспомнить, что случилось вчера, потом посмотрела на жалкие остатки своего бального одеяния, приютивший их плот, наконец, обвела взором окружающий пустынный пейзаж, и к ней вернулось понимание произошедшего. Тем не менее женщина полностью сохраняла самообладание, – видимо, ни слез, ни истерик от нее ожидать не приходилось, что несколько упрощало ситуацию. Более того, Ланселот с изумлением увидел, как она достала из обрывков своего платья каким-то чудом сохранившийся роскошный шелковый клатч, и он не удивился бы, если бы из него вдруг появились все необходимые принадлежности, дабы восстановить испорченный макияж. Однако Джейн лишь положила его просушиться. Поскольку солнце продолжало печь нещадно, Ланселот снял свой уже просохший китель и укрыл ей плечи. Джейн взглянула на него с благодарностью.

– Кажется, мы единственные, кто спасся? – сказала она.

– Не знаю про всех, но на этом плоту мы точно одни, что, может быть, даже и неплохо, – ответил он. – Будь здесь человек десять, воды хватило бы только на один день.

Плот оказался стандартным прямоугольным, восьмифутовым спасательным средством с заостренным носом, фанерным дном и круглыми надувными прорезиненными бортами. В углу, в фанерном ящике, обнаружились кусок брезента, две канистры с двадцатью или тридцатью литрами питьевой воды, шесть жестяных банок с печеньем, немного шоколада, сахар, несколько фальшфейеров, пара дымовых шашек, тонкий, но прочный трехпрядный пеньковый линь, короткий багор и электрический фонарь. Воды и съестного им должно было хватить максимум на неделю, если только помощь не подоспеет раньше. Имелись также два деревянных весла, которыми можно было худо-бедно направлять плот. Однако скоро Ланселот заметил, что их быстро сносит течением со скоростью около двух футов в секунду. Примерно сориентировавшись по солнцу, он понял, что они, скорее всего, движутся на восток. Вероятно, плот попал в межпассатное противотечение, несущее свои воды вдоль экватора через Микронезию и весь Тихий океан в сторону Южной Америки. Несколько раз им попадались плывущие куски какой-то деревянной обшивки, очевидно, с затонувшего корабля, спасательный жилет, которые Ланселот выловил из воды. На жилете сохранился сделанный черной краской штемпель: «Принцесса Елизавета». Из деревянного обломка Ланселот выдернул несколько торчавших длинных гвоздей, подумав, что они могут быть им полезны. Однажды они заметили в полумиле что-то красное, мелькавшее в волнах. Поработав некоторое время веслом, Ланселот сумел приблизиться к предмету, который оказался плотом, точно таким же, как их собственный, но полузатонувшим. Обследовав его, Ланселот не обнаружил ничего, что могло бы им пригодиться. На поверхности океана не было видно ни одного человека – ни живого, ни мертвого. Видимо, пассажиры, оказавшиеся в воде, погибли, будучи затянутыми в гигантский водоворот от уходящих на дно частей корабля, а те, кто успел взобраться на плоты, либо были разбросаны по океану течением, либо, как на этом поврежденном плоту, тоже утонули.

– Что вы обо всем этом думаете? – наконец спросила Джейн. – Откуда взялись торпеды? Это что, война? Но ведь мы были мирным пассажирским судном. Зачем нас надо было топить? И кому это могло прийти в голову?

– Судно, конечно, было гражданским, но вот на борту его находились пятьдесят американских военных. Нас же не случайно отправили на базу в Гуам – обстановка уже давно была напряженная. К тому же на борту были двое японцев, кстати тоже военных. И именно они, как утверждал Томпсон, возились с секстантом, определяли координаты. Торпеды с кислородным двигателем, оставляющие на воде такой яркий белый след, тоже есть только у японцев… Боюсь, я ошибся в прогнозах. Кажется, вчера или в крайнем случае сегодня у нас началась война с Японией.

– То есть нас никто специально спасать не будет, – подвела итог Джейн.

– Если только мы не спасем себя сами.

– Вы считаете, получится?

– Только бы не было большого шторма. К счастью, в это время года он тут редкость. Течение несет нас на восток вдоль экватора. В этой части океана полным-полно всяких островов: Каролинские, Маршалловы, Гилберта и многие другие. Правда, на них всех сейчас сидят японцы. Попади мы к ним, не знаю, что с нами станется, вряд ли что-нибудь приятное. Думаю, что миль через двести мы можем наткнуться на какой-нибудь остров.

– Двести миль, это же страшно подумать сколько!

– Течение в районе экватора, где мы и находимся, как мне помнится, имеет скорость около двух ярдов в секунду. Значит, в час это примерно треть морской мили, может быть, немного больше, то есть в сутки восемь-девять морских миль. Если повезет и мы не проскочим острова, за двадцать суток нас может пригнать к какому-нибудь берегу.

– Но без воды человек не может столько прожить, а той, что у нас есть в баке, хватит ненадолго. Да и еды на двадцать дней точно будет маловато.

– В это время года часто идут ливни, вон, видите, на горизонте видны кучевые облака. У нас есть брезент, в который можно собирать дождевую воду. Хотя… в океане нередко, даже если идет дождь, это сопровождается шквалистым ветром и брызгами морской воды, так что собрать питьевую воду может оказаться непросто. Но мы попытаемся. А пища… Вот здоровенный гвоздь, который был в деревяшке, что я недавно выловил. Готовый рыболовный крючок! А в этом океане, как я слышал, тоже водится кое-какая рыба. Так что с голоду мы, надеюсь, не умрем.

– А в качестве наживки вы используете меня?

– О, это лишь в самом крайнем случае.

– Спасибо и на этом. Но, честно говоря, я больше надеюсь, что на нас наткнется какой-нибудь пароход.

– Да, если он не окажется той самой подводной лодкой с японцами. Боюсь, что тогда не мы, а рыбы будут нас ловить и нами закусывать.

Так они разговаривали, пока жара не сделала свое дело. Расплавленный диск солнца да мерное раскачивание на волнах – вот все, что ожидает в океане потерпевшего кораблекрушение. Через час не хочется ни о чем говорить, через два – думать, через три вас охватывает страх и отчаяние, сродни клаустрофобии, несмотря на то что вокруг на сотни миль пустынный океан. Через сутки можно сойти с ума, через двое умереть. От чего гибнут многие и многие жертвы морских катастроф? Они умирают не от жажды, не от голода, они теряют разум и умирают от страха в первые же двое суток своего одиночества. Однако наши герои, кажется, были не из того теста. Из двух весел, используемых в качестве стоек, и куска брезента они соорудили некое подобие тента, под которым было уже не так жарко. Закусив печеньем и шоколадом, которые были запиты несколькими экономными глотками воды, обе жертвы кораблекрушения занялись делом. Провод, вынутый из фонарика, который напрочь отказался работать по причине окисления батареи, Ланселот превратил в небольшой рыболовный крючок. Джейн, заявив, что в детстве она была скаутом, быстро расплела линь, получив тонкий пеньковый трос, сошедший за леску. Ланселот, который, как оказалось, тоже когда-то состоял в юных разведчиках, немедленно ответил своей спутнице традиционным скаутским «Будь готов». Тут каждый в знак приветствия поднял до плеча правую руку, соединив вместе большой палец и мизинец как символ взаимопомощи. Так между соратниками по несчастью наладилось полное взаимопонимание.

Но тут возникло неожиданное затруднение. Первоначально планировалось использовать в качестве наживки то, что было найдено в неприкосновенном запасе, а именно сухое печенье. Однако скоро выяснилось, что скатанные из него шарики, даже слепленные слюной, быстро растворялись в соленой воде, а на голый крючок рыба клевать явно не торопилась. Но судьба иногда улыбается тем, кто нуждается в удаче. Внезапно на плот впорхнула летучая рыба, из тех, стайки которых все время резвились неподалеку. Она ударилась о борт изнутри и беспомощно лежала на днище, раскрывая рот, хлопая полупрозрачными пятнистыми крыльями-плавниками на расходящихся веером распорках и тараща черные глазищи, которые обеспечивали ей во время полета круговой обзор, совершенно не представляя, что ей выпала высокая честь спасения жертв кораблекрушения от голодной смерти. Почти сразу ее легкомысленному примеру последовала и другая крылатая ракета, которая, сверкнув своими расписанными серебристо-голубыми полосками боками, плюхнулась белым брюхом на дно плота. Разделывать летучую рыбу с помощью парадной сабли было неудобно, и Ланселот использовал самодельный нож, изготовленный из одной из жестяных банок с печеньем. Предварительно оглушив одну из рыб, он с помощью этого нехитрого приспособления порезал ее на куски, которые послужили в качестве отличной наживки. Где-то Ланселот слышал, что туземцы одного из полинезийских племен ловят рыбу, не полагаясь на милость природы, а ныряя со снастью под воду, чтобы самим высматривать там добычу. Хотя он хорошо плавал, но, помня о морском течении и превратностях судьбы, прежде чем прыгнуть за борт, привязал себя к плоту линем. Без водолазного снаряжения хорошо видеть под водой нельзя, но благодаря ее удивительной прозрачности различить рыбный косяк было все-таки можно. Через некоторое время он и появился. Это были довольно крупные макрели, чьи вытянутые тела, покрытые сверху темными ломаными полосками и ярко-серебристые снизу, сбившись в стаю из сотен особей, двигались как единое существо, синхронно останавливаясь, поворачивая в сторону и устремляясь вперед.

Вертикально погрузившись в воду с головой, Ланселот опустил леску с крючком и наживкой почти в самую гущу макрелей и почти сразу почувствовал поклевку. Дернув, он подсек попавшуюся рыбину и стал быстро подтягивать ее к себе. Было видно, как она отделилась от стаи и приближалась к поверхности, извиваясь на крючке и сверкая своей серебряной чешуей.

Вдруг внизу мелькнула быстрая тень. Леска внезапно сильно натянулась и сразу ослабла, а бившаяся на крючке макрель исчезла. Ланселот оглянулся и увидел метрах в десяти внизу и в сторону от себя настоящее морское чудище. Длинное, около двух метров, веретенообразное тело с черной спиной и коричневыми боками, разлинованными вертикальными голубыми полосками, завершалось острым мечевидным носом, сразу за головой начинался высокий горб, а грудные плавники были длиной чуть ли не в половину тела. Но самое удивительное высилось на его спине – огромный, напоминающий парус, ярко-голубой спинной плавник. Внешне чудище напоминало рыбу-меч или марлина, которых Ланселоту приходилось ловить в Мексиканском заливе. Утащив макрель, которую человек уже считал своей законной добычей, рыба-парус с быстротой молнии скрылась из виду, затем вновь появилась и принялась описывать круги вокруг их надувного плота, видимо привлекаемая его ярким оранжевым цветом, и даже пыталась тыкать его своим опасным носом, что уже совсем не понравилось Ланселоту и окончательно вывело его из себя. Он быстро забрался на плот, схватил багор и попытался достать им непрошеного гостя. Тот убрался от плота, но продолжал курсировать неподалеку, нахально демонстрируя над водой свое удивительное украшение.

– Ланс, что это за тварь? – спросила Джейн. – Она что, пытается нас слопать?

– Не знаю, возможно, но мне больше нравится идея позавтракать ею самим, – ответил Ланселот. С этими словами он взял гвозди, добытые им из обломков несчастной «Принцессы Елизаветы», согнул их в металлическом устье ножен своей сабли так, что получились три крупных крючка. Выдернув из спасательного жилета тонкую стальную проволоку длиной около метра, он сделал на обеих ее концах скрутки, получив подобие металлического поводка. Затем, отрезав еще один кусок проволоки, завязал ее в ступенчатый узел на соединенных вместе крючках, не считаясь с тем, что порезал ею пальцы, и таким образом соорудил тройник с проволочной петлей на конце, а затем присоединил его к поводку. В качестве приманки, и одновременно блесны-воблера и грузила сгодилась вторая летучая рыба, которую пришлось насквозь проткнуть вдоль всего туловища, пропустив через нее поводок и выведя его задний конец у нее изо рта. К противоположному концу Ланселот прикрепил тройник. Всю эту устрашающую конструкцию он привязал к смотанному в бухту линю, конец которого привязал к своему запястью, и, раскрутив над головой другой конец с увесистой наживкой, забросил далеко за борт, поближе к маячащему в воде плавнику. Линь стремительно размотался, и наживка погрузилась в воду рядом с тем местом, где только что был виден голубой плавник. Парусник не заставил себя долго ждать, он тут же схватил приманку и попытался уйти с ней в глубину, однако Ланселот, резко дернув за линь, подсек и начал выбирать. На том конце это явно не понравилось, вызвав бурное противодействие, которое, впрочем, приводило не к освобождению противника, а, напротив, к ее окончательному пленению, потому что крючки все глубже вонзались внутрь разинутой пасти.

Парусник отчаянно боролся за жизнь. Поняв обман, он на бешеной скорости начал метаться в разные стороны, высоко выпрыгивать из воды, делая свечи и высокие пируэты и пытаясь таким путем избавиться от ловушки. Вот он совсем выскочил на поверхность и, размахивая, словно флагом, своим впечатляющим плавником, принялся идти по воде на хвосте, как бы танцуя тарантеллу на самом гребне волны. Затем он снова и снова погружался в воду, делал мощные рывки, пытаясь вернуться в спасительную пучину, но тщетно. В выносливости парусник явно уступал своему старшему собрату – марлину, и после изматывающей череды прыжков он наконец сдался, позволив подвести себя к плоту. Ланселот, перегнувшись через борт, схватил рыбу прямо за ее длинный нос и стал вытягивать, что, учитывая немалый вес добычи и острые зазубрины на ее носу, ранящие в кровь ладони, оказалось совсем непростой задачей. Но тут на помощь внезапно пришла Джейн, которая, взяв багор, с размаху вонзила его крюк под жабры и стала тянуть добычу с неожиданной для этой хрупкой женщины силой. Скоро рыбина свалилась на дно плота, но оказалось, что это пиррова победа, потому что она продолжала биться, метя в своих победителей своим грозным носом-мечом и размахивая мощным хвостом, под удар которого попала Джейн и была тут же сметена за борт. Однако Ланселот воспользовался преимуществами морского пехотинца, а именно своей саблей, которая лежала на дне плота и которую он, изловчившись, сумел схватить, взяв за рукоять обеими руками, и с силой опустил острие на голову чудовища, пронзив ее насквозь, на чем вся рыбалка немедленно и закончилась.

Оглянувшись, Ланселот увидел направленный на него внимательный взгляд. Женщина, опершись локтями о борт плота и продолжая находиться по пояс в воде, глядела на него оценивающе и странно.

– Да, мистер Ланселот, впечатляет! C вами явно лучше не ссориться. Милая рыбка прочувствовала это буквально на собственной шкуре. Я начинаю верить, что мы с вами, даст бог, не пропадем.

– Ну, миссис, вы тоже орудуете багром прямо как китобой. Честно говоря, я испугался, когда вам досталось хвостом. Вы в порядке?

– Я, да. А вот вы весь в крови. Давайте руку, я перевяжу.

С этими словами, она перелезла через борт и, оторвав полосу ткани от остатков своей туники, перевязала Ланселоту порезанную руку.

– Теперь скорей надо заняться рыбой, – сказал он. – Иначе она пропадет на солнце. Я предлагаю разрезать мясо на тонкие куски, а потом мы попытаемся их высушить. Конечно, хорошо бы иметь немного соли, но где ее взять?

– Где взять соль? Но, по-моему, ее вокруг целый океан. Вот же, там, где вода высохла на дне плота, остался белый налет, думаю, это она. Сейчас я соберу осадок и налью на дно новую воду. На таком солнце она сохнет быстро.

Орудуя багром и своей опереточной, но тем не менее довольно острой саблей, Ланселот сначала отсек у туши хвост, брюшные и боковые плавники, а затем, отогнув жабры и просунув туда острие, довольно легко отделил и голову. Огромный спинной плавник он пока не тронул, так как отрезать его казалось просто невозможным. Затем, вскрыв брюхо, выкинул за борт потроха и, ведя лезвие вдоль позвоночника, разделил филейные части. Потом разрезал поперек на куски, а их, в свою очередь, вдоль на тонкие розовые ленты. Мясо рыбы-парусника внешне было похоже на свинину. Джейн натирала его собранным ею соляным осадком, насколько его хватало, и насаживала на веревку, натянутую между стойками, в качестве которых послужили два весла, укрепленные вертикально между бортами и днищем.

– Надеюсь, на ветру и солнце мясо быстро подвялится, – сказала она. – Мух здесь пока, к счастью, нет. Дождя тоже. А вы, Ланс, наверное, работали на Фултонском рыбном рынке, раз так ловко выпотрошили рыбу?

– Нет, на рынке, тем более Фултонском, я не работал, но вот на рыбалке мне доводилось бывать часто и разделывать крупных марлинов, фунтов под тысячу весом. А это было намного труднее.

– Расскажите мне о себе. Где вы росли, кто были ваши родители, почему вы отправились в армию?

– Я родом из штата Флорида, Ки-Уэст. Отец, его зовут Бэн, – тоже военный, майор в отставке, в войну командовал батальоном, с которым отличился в драке с немцами на Марне в 1918, за что даже получил Почетную медаль Конгресса. А вот моя мать, ее зовут Хелена, Элен, – этническая немка из Пенсильвании, работает учительницей географии в школе, так что я, можно сказать, родился с географической картой в руках и с детства хорошо знаю немецкий язык. Я рос на побережье, море было частью моего детства. У нас была небольшая яхта, и отец научил меня управляться с парусом, когда мне было двенадцать. Вот тогда-то я и познакомился близко с большими рыбами и всякими премудростями морской рыбалки. Я всегда хотел быть военным, как отец, но море манило меня. Вот и выбрал золотую середину – морскую пехоту. После школы благодаря заслугам отца меня сразу приняли в Военно-морскую академию в Аннаполисе. Четыре года – гардемарином, потом служил в Калифорнии, Южной Каролине, а последнее время в Вашингтоне, в столичном гарнизоне. Шагистика, парады, караульная служба, в общем – рутина и скукотища. Поэтому, когда нам объявили, что отправляют на Тихий океан, в район передового базирования, нашей радости не было конца. Кто же знал, что все так скверно обернется?

– А девушки? Они были в вашей жизни? Наверное, где-то вас ждут жена и дети?

– Нет, жениться я как-то не успел. В отличие от вас… баронесса.

– Ну, баронессой-то я стала чисто случайно. И потом, во Франции титул сейчас – это просто часть фамилии, не более того. Хотя Артур, конечно, потомок какого-то знатного рода, он гордится, что его дед был очень важной птицей, кажется, даже генерал-губернатором Камбоджи.

– Мне говорили, что вы выступали на сцене.

– О да, и еще как! Я начинала в шестнадцать лет в постановках Мэй Уэст. Вот кто действительно великая женщина! Имела бешеный успех у публики, а уж у мужчин… Хотя с ними она не особенно церемонилась.

Тут Джейн, сделав томное выражение лица, которое, очевидно, должно было изображать великую Мэй, чувственным голосом произнесла: «Вы говорите, десять мужчин ждут у моей двери? Одного отправьте домой, я сегодня утомлена». Весело рассмеявшись своей же шутке, она не без лукавства посмотрела на Ланселота:

– А вы, лейтенант, приударяли за актрисами? Там, у себя в Вашингтоне? Ладно, ничего не говорите, я вижу, и так вас смутила. – И уже серьезно продолжила: – Джоан Кроуфорд, Лоретта Янг, Джоанн Фонтейн, Энн Шеридан – все это мои кумиры, а с некоторыми я играла вместе. Но как-то так получалось, что они уезжали в Голливуд, а все интересные роли и предложения проходили мимо меня. И тут я поняла, что примой стану вряд ли, а роль вечной субретки… Это не для меня! А в один прекрасный день за кулисами появился Броссар. Вот с таким вот букетом роз. – Тут она широко развела руки, показывая необыкновенные размеры чудо-букета. – Барон. Француз. Дипломат. Не молод, но чертовски обаятелен и элегантен. В общем, он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться…

Джейн немного помолчала, потом добавила с грустью:

– Странно, ведь все это было только вчера. Наш лайнер, блестящая публика, музыка, танго, шампанское. А мне кажется, все это случилось в какой-то другой жизни, не со мной, и сто лет назад…

– Не грустите, – произнес ее спутник. – Даст бог все обойдется.

С этими словами Ланселот, поддавшись внезапному порыву, обнял ее за плечи. Так они сидели некоторое время, а потом он попытался поцеловать ее в губы. Однако Джейн слегка отстранилась и, грустно улыбнувшись, прижала палец к его губам, как бы накладывая на них замок.

– Не надо, мистер Ланселот. Не забывайте, я замужняя дама, и мой супруг – достойный и благородный человек – полностью мне доверяет. Доверял… Не буду скрывать, вы мне нравитесь, но я не могу вот так, сразу. По крайней мере, дайте мне какое-то время…

Тем временем ночь спустилась на океан. Некоторое время только светлая полоска отделяла его от неба, но потом погасла и она. Море не терпит ни полного покоя, ни кромешной темноты. Вскоре на юге появился и встал низко над горизонтом величественный Южный Крест, похожий на сияющее копье с острием, устремленным на запад. А над ним, как огромная река без берегов, простирался широкий и светлый Млечный Путь. На севере же, на темной окраине небосвода, зажглись три показавшиеся из-за горизонта звезды из рукояти ковша Большой Медведицы.

Океан быстро смиряет оставшегося с ним один на один человека. Он бесстрастен и неумолим, равнодушен к человеческим надеждам и страданиям, его нельзя упросить, с ним бесполезно бороться, но если ты примешь его таким, каков он есть, сольешься с ним, растаяв каплей воды в его безбрежных далях, то он, возможно, станет с тобой заодно. И вот, вздымая жалкий обломок твоего корабля на своей могучей спине, он быстро понесет невольного путешественника по невидимым дорогам к неведомым берегам. Здесь все не случайно. Несмотря на свою внешнюю изменчивость, а может, и благодаря ей, океан послушно следует мощным импульсам, исходящим от звезд, планет и еще чего-то или кого-то, чье спокойное и властное присутствие не выразить словами, но которое, когда ты один в пустыне, всегда явственно ощущается за твоей спиной. Мужчина и женщина это отчетливо чувствовали. Торжественное великолепие тихой тропической ночи не располагало к разговорам, и они молча внимали звездам и плеску волн, пока сон не одолел их.

* * *

На рассвете погода ухудшилась. Поднялся сильный ветер, среди тяжелых, быстро несущихся облаков временами проглядывал болезненно желтый диск солнца, что, несомненно, предвещало ненастье. Скоро светило совсем скрылось за темные тучи, хотя его тусклый свет и продолжал мертвенно озарять поверхность океана, уже усеянную белыми барашками.

И вот грянул шторм. Короткие, крутые волны обрушивались на плот, бросая его из стороны в сторону. Ураганный ветер, достигавший временами, наверное, не менее пятидесяти пяти узлов, не прекращался ни на секунду, а его рев перекрывал все другие звуки. Начавшийся ливень хлестал в лицо, лишая способности видеть. Ланселот и Джейн сначала пытались найти защиту под куском брезента, но ветер тут же сорвал его и унес в океан. Плот немилосердно кидало из стороны в сторону, он мог перевернуться в любую минуту, и Ланселот счел за благо привязать к нему себя и свою спутницу куском линя. Другой кусок, подлиннее, он выбросил за борт, привязав к нему в качестве кранца пустую канистру, чтобы добавить сопротивление и не дать плоту перевернуться. Он отчаянно работал веслом, пытаясь привести суденышко к ветру. Наконец ему это удалось, и плот пошел в фордевинд. Однако останавливаться было нельзя. Когда проходил очередной вал, плот на мгновение останавливался, и всякий раз приходилось делать несколько сильных гребков, чтобы его не накрыло следующей волной. Так продолжалось весь день, и Ланселот совсем выбился из сил, несмотря на помощь, которую пыталась оказывать ему Джейн, вычерпывая воду и подгребая веслом с другого борта. Слава богу, к вечеру ураган стал немного стихать, и волны сделались не такими крутыми. Однако они по-прежнему шли полным ветром, и плот чудесным образом быстро продвигался вперед так, как будто над ним реял парус. Сколько времени продолжалась эта безумная регата – сутки или двое, – вконец измотанным путешественниками было невдомек, пока наконец шторм постепенно не угомонился. Последствия его были катастрофичны. Они лишились всех своих добытых с таким трудом запасов сушеной рыбы, почти всей пресной воды, брезента и одного из весел, которое Джейн не смогла удержать при очередном ударе волны. В фанерном ящике из провизии осталось лишь полканистры воды и одна жестянка с печеньем.

* * *

Однако их злоключения на этом не кончились. В полдень Ланселот услышал сначала какой-то комариный писк, который быстро усиливался, и скоро стало ясно, что это гул приближающегося самолета. И вот над горизонтом появилась крохотная точка, которая постепенно росла, обретая контуры аэроплана.

– Наконец-то! Долго же мы тебя ждали! – сердито крикнула Джейн в сторону провинившегося по причине своего опоздания самолета. – Скорее зажигай сигнальный факел, – скомандовала она, обратившись к своему спутнику.

– А вдруг это японцы? – с сомнением произнес он.

– Японцы, американцы, новозеландцы! По мне, хоть папуасы! Только бы выбраться из этой проклятой соленой водищи, как же она мне обрыдла! Молю, зажги же скорей этот чертов файер!

Ланселот сам уже держал его в руке.

– Ладно, рискнем, – сказал он и с этими словами дернул за бечевку сигнального устройства. Яркий белый огонь вырвался из поднятой над его головой картонной трубки, разгораясь все сильнее и сильнее в такт круговым взмахам руки. Пилот, видимо, сразу же его заметил, потому что самолет заложил крутой вираж и стал стремительно снижаться по направлению к плоту. Однако вместо дружелюбного покачивания крыльями раздалась длинная пулеметная очередь, прошедшаяся прерывистой дорожкой сначала по воде, а затем по борту и днищу плота, ровно между стоящими на нем людьми, каким-то чудом не зацепив их самих. Самолет оказался японским. Он пронесся над целью, но было очевидно, что в намерениях пилота было вернуться, чтобы убедиться в добросовестном выполнении работы.

– Падай, – заорал Ланселот, – видишь, мы убиты!

Джейн не надо было повторять дважды. Она рухнула как подкошенная, застыв на дне плота в картинной и даже несколько фривольной позе, которая, без сомнения, должна была понравиться японскому летчику. Тут Ланселот обнажил свою саблю и полоснул ею себя по руке. Брызнувшей кровью он щедро окропил дно плота, обрывки белого платья женщины и самого себя. После этого он также быстро упал на уже начавшее заполняться водой днище, приняв как можно более неестественную позу мертвеца. Картина жестокой расправы была полностью завершена. Прием сработал – аэроплан пронесся над гибнущим плотом еще и еще раз, сделав пару кругов, – это летчик разглядывал плоды своего на удивление точного и результативного огня и, вполне удовлетворившись увиденным, дал газу, и самолет-убийца быстро скрылся из виду.

За исключением того, что они остались живы, все остальное было отчаянно плохо. Плот оказался серьезно поврежден. Помимо трех довольно больших отверстий, пробитых в его днище, пулей был напрочь разорван задний поплавок, из которого вышел весь воздух, и плот осел назад в воду, залившую его почти на треть. И хотя благодаря остальным поплавкам он еще продолжал держаться на поверхности, нового серьезного шторма явно бы не выдержал. Из левой руки Ланселота продолжала сильно струиться кровь. Правда, вены себе он резать не догадался, поэтому в накладывании жгута надобности не было, и Джейн просто перетянула ему рану полоской ткани – очередной жертвой, принесенной ее когда-то роскошным бальным нарядом. Говорить ничего не хотелось, и остаток дня они провели в подавленном молчании. После того, что случилось, им ничего не оставалось, как предаться судьбе, уповая лишь на чудо.

Но чуда не произошло. Напротив, перед самым закатом на расстоянии ста футов из воды вдруг показался синеватый плавник, который по-хозяйски описал круг вокруг того, что осталось от плота, затем второй, третий, каждый раз сжимая кольцо. Вскоре к нему присоединились еще несколько таких же зловещих вестников смерти. Это привлеченные запахом крови, выпущенной из руки человека, вокруг плота со всей округи собирались серо-голубые акулы-мако – безжалостные стремительные убийцы, не пропускающие в море никакой добычи. По-видимому, они закончили свою рекогносцировку, убедившись, что то, что находится на полузатонувшем плоту, вполне годится в качестве закуски, потому что внезапно в борт был нанесен сильнейший удар, от которого двое людей неминуемо попадали бы в воду, если бы Ланселот, зная повадки серо-голубых, заранее не велел присесть и держаться как можно крепче. За первым толчком последовали и другие. Казалось, что мако решили поиграть плотом в водное поло.

– Ланс, они, что, хотят стряхнуть нас в воду? – испуганно произнесла Джейн.

– Кажется, да, – тихо ответил тот. – Но я уверен, этим они не ограничатся. Похоже на то, что придется драться всерьез.

Ланселот знал, о чем говорит. Мако – это одни из самых опасных противников для тех, кто в море. Они не ведают ни жалости, ни страха и не останавливаются ни перед чем. Как-то раз большая серо-голубая акула, подойдя вплотную к берегу, была подстрелена им из гарпунного ружья. А дальше было так. Она сначала рванулась обратно в море, легко порвав гарпунный линь, а затем неожиданно развернулась и бросилась на своего обидчика, несмотря на то, что тот стоял на берегу. Выпрыгнув из воды прямо на пляжный песок, мако клацнула своими острыми как бритвы зубами в каком-то футе от его ног, пытаясь лишить своего врага конечностей. Ей было плевать, что эта атака для нее последняя, к тому же форменное самоубийство, – главное было достичь цели. А цель у нее одна – расправиться с жертвой, а там будь что будет. Такая завидная целеустремленность вызывала уважение, и этот урок Ланселот запомнил навсегда.

Поэтому он приготовил свое единственное оружие – саблю, напряженно всматриваясь в воду и готовый ко всему. И не напрасно. Через несколько секунд вода с того края плота, который был в воде, разверзлась, и на палубу влетела на половину своего огромного тела злобная тварь длиной, наверное, не меньше двенадцати футов. Ее отвратительная розовая пасть была широко раскрыта, обнажив ряды ужасающих крючковатых зубов, загнутых внутрь, чтобы никогда не выпускать схваченную добычу. Передние же два зуба напоминали острые клинки, готовые мгновенно разорвать на части кого угодно. Акула, нетерпеливо подпрыгивая на животе, пыталась дотянуться до двух испуганных существ, жавшихся к другому краю плота, который от каждого из ее энергичных движений вставал к поверхности воды почти вертикально. Однако это упражнение сослужило ей плохую службу. В один из таких моментов Ланселот, который держал свое оружие наготове двумя руками лезвием вниз, сам того не желая, соскользнул со вставшего под углом к поверхности воды плота и уперся ногами прямо в плоскую и широкую акулью морду, между ее круглых черных, ничего не выражающих глаз. Еще мгновение, и он оказался бы в смертельных тисках чудовищных челюстей, однако предыдущий опыт не пропал для него даром: собрав все свои силы, он вложил их в один, но смертельный удар. Как молния мелькнул острый клинок, глубоко вонзившись в голову хищницы, пробив хрящ черепной коробки и крошечный мозг. Мотнув головой, акула отбросила Ланселота назад на палубу плота вместе с его саблей. Из глубокой раны на ее голове фонтаном хлестала кровь. Она еще продолжала беспорядочно биться, но было ясно, что запланированный ужин отменяется, по крайней мере для нее самой. Неожиданно для всех превратившись из охотника в жертву, она тут же пошла на корм своим недавним товаркам. Вода вокруг туши забурлила, сделавшись ярко-красной. Стая потеряла интерес к плоту и находившимся на нем людям, разрывая на части ту, которая еще недавно вселяла безграничный ужас, а теперь сделалась просто большим куском свежего мяса. Казалось, в лучах заходящего солнца кровью наполнился весь океан.

Вечерело. Несмотря на то что воздух за день был насквозь прогрет тропическим солнцем, Ланселота и Джейн бил озноб. Тесно прижавшись друг к другу телами, чтобы согреться, на краю наполовину погрузившегося в воду плота, мучимые голодом и жаждой, они впали в какое-то странное оцепенение, болезненный полусон, который единственный еще отделял их от той последней черты, за которой ждет подлинное отчаянье.

* * *

На рассвете им приснился один и тот же сон. Плот куда-то исчез, а их, совершенно обнаженных, качало на волнах, которые были красными, как кровь. И небо было таким же ярко-красным, а с него падали вниз самолеты с алыми дисками на крыльях, только вместо рева моторов они испускали резкие, отрывистые, скрипучие вопли, слышать которые было невыносимо. Джейн вскрикнула и открыла глаза. Небо и правда было алым – это над морем вставала утренняя заря. Разбудившие ее неприятные звуки были криками чаек, носившихся над почти скрывшимся под водой плотом. Зеленые волны поднимали и опускали его бренные останки, как бы взвешивая перед тем, как принять окончательное решение. Ее спутник тоже проснулся и, бросив взгляд за борт, вскрикнул, быстро вскочил на ноги, оказавшись по колено в воде, и указал на рукой на что-то за ее спиной. Женщина оглянулась, и, о чудо, – совсем рядом, буквально в полумиле из моря поднимался высокий, широко простиравшийся и вправо, и влево гористый остров. Острые пики темных скал, как акульи челюсти, вонзались в проносившиеся по небу подсвеченные солнцем розовые пассатные облака. Белые пенные фонтаны и каскады прибоя обозначали береговую линию, которой предшествовала протянувшаяся от берега обширная отмель. Встречаясь с ней, одна за другой вставали на дыбы высокие и крутые водяные валы. Со стороны океана были видны только их могучие зеленые спины, но легко было представить отвесные стены, обращенные к берегу. Они с ужасающей силой обрушивались на отмель, производя оглушительные громовые раскаты. Однако за линией прибоя, в редких промежутках между скалами, угадывались поистине райские кущи, яркие и нарядные, словно корзина свежих майских цветов.

Ланселот схватил весло и принялся править плот к берегу. Джейн пыталась помогать ему, отгребая воду руками. Даже опасность высадки не могла их остановить, ибо она была ничто по сравнению с тем, что им уже довелось пережить. И вот наконец волна зацепила их, мощно толкнула вперед и понесла к берегу с такой бешеной скоростью, что захватывало дух. Вокруг вода бурлила и пенилась, словно в кипящем котле. Казалось, что плот взлетел на гребне волны к самым облакам, а затем стремительно полетел вниз, встав вертикально и уйдя из-под ног. Они вылетели за борт в тот самый момент, когда волна обрушилась на береговой песок. Их закрутило и завертело в чудовищном водяном колесе так, что невозможно было понять, где верх, где низ, и внезапно бросило на отмель, обнажившуюся на миг между двумя очередными валами. Открыв глаза, Ланселот увидел, что с моря поднимается новая водяная стена, а откат от прежней волны властно тащит их ей навстречу. Попасть между ними – все равно что между молотом и наковальней. Кое-как, вставши на четвереньки, бешено работая руками и ногами, вязнущими в мокром песке и гальке, они бросились к берегу, отчаянно преодолевая сопротивление встречного пенного потока, когда наступающая волна все же настигла их и ударила сзади так, что ноги оторвались от земли, но она же и придала их телам спасительное ускорение, так что оба кубарем выкатились на сушу, оказавшись вдруг в относительной безопасности, хотя по инерции еще продолжали ползти прочь, подальше от этих страшных водяных таранов. Здесь они лишились сил и на некоторое время застыли, ничком уткнувшись в песок. Лишь через несколько минут Ланселот сумел заставить себя подняться и помог сделать то же самое Джейн. Она немало удивилась, что, несмотря на трудности, которыми сопровождалась их высадка, ее спутник каким-то загадочным образом сумел сохранить свой клинок, продолжавший висеть у него на поясе в ножнах. В свою очередь, она обнаружила у себя за пазухой и свой многострадальный клатч, который она положила туда перед тем, как устремиться на берег, и о котором совсем позабыла во время их сумасшедшего водного слалома.

Между тем открывшаяся их взгляду картина являла собой поразительный контраст с той, что им приходилось видеть в течение многих утомительных дней, проведенных посреди однообразного океана. Вдоль берега на целую милю протянулся великолепный пляж с ослепительно-белым песком, в который были вкраплены белоснежные глыбы коралла и груды больших и малых раковин самых различных форм и расцветок. Черные прибрежные скалы подступали к берегу почти вплотную, создавая грозный каменный вал на пути вглубь острова, и только один или два узких крутых прохода в виде каменистых осыпей оставляли такую возможность.

– Ну что же, придется осваивать остров, – сказал Ланселот.

– Почему ты уверен, что это именно остров? Может быть, это уже часть материка? – неуверенно возразила Джейн.

– Да, но только какого? Здесь нет никаких материков ближе чем на четыре тысячи миль. Думаю, что нам повезло и, возможно, мы наткнулись-таки на один из группы Маршалловых островов. Хотя до них должно быть еще далековато, да к тому же все они, насколько мне известно, коралловые, а этот остров явно вулканического происхождения. В любом случае мы достигли Микронезии. Многие из ее островов населены. Правда, у этого населения еще не очень давно была милая привычка к людоедству.

– О, я так их понимаю, я тоже сейчас бы кого-нибудь с удовольствием съела!

– Думаю, мы скоро найдем здесь чем поживиться. Вон сколько кокосовых пальм там, за этими скалами. Ты, надеюсь, любишь кокосы?

– Я сейчас люблю все, а кокосы в первую очередь!

Тем временем, идя вдоль берега, они достигли каменистой осыпи – вероятно образовавшейся в результате землетрясений и как бы открывающей на остров величественный каменный портал между двух высоких обрывистых скал. Вскарабкавшись по крупным валунам, они обнаружили, что за осыпью начинается зеленая долина, которая, будучи глубоко врезана в горный массив, поднималась к голым вершинам, высящимся в середине острова. На их красных отвесных стенах не могла найти себе пристанища никакая растительность, зато внизу расстилался пышный ковер тропической зелени, спускавшейся по крутым склонам к множеству пальм, растущих на дне светлой долины. По-видимому, здесь не должно было быть недостатка и в пресной воде, которая в виде пассатных облаков задерживалась высокими горными пиками, чтобы потом выпасть на землю свежей дождевой водой. И действительно, скоро взорам путешественников открылась небольшая речка, катившая в залив свои воды через намытую прибоем галечную полосу. Они бросились к ее берегу и, жадно припав к чистым струям прохладной пресной воды, смогли утолить давно мучившую их жажду.

На берегу ручья росли роскошные кокосовые пальмы, макушки которых возвышались над лесным пологом. Там в вышине были видны зеленые связки орехов, издали напоминавшие виноградные гроздья. Однако нечего было и думать, чтобы добраться до них, так они были далеко. Но только Ланселот и Джейн приблизились к пальмам, как что-то произошло. Раздался ужасный гул, сотни птиц разом сорвались с ветвей деревьев и взмыли в воздух. Земля под ногами вдруг резко сдвинулась сначала в одну, потом в другую сторону, затем все вокруг затряслось и заколебалось, да так, что невозможно было устоять на ногах. Со стороны прибрежных скал донесся грохот, словно гигантский самосвал с камнями разом сбросил весь свой груз. По поверхности реки со стороны океана прошла высокая волна, стволы пальм заколыхались, как будто на них налетел ураган. В этот момент, чуть не разбив им головы, что-то тяжелое пролетело совсем рядом и с силой ударилось о землю, произведя звук, который можно было принять за гром ружейного выстрела. Затем еще и еще. К ногам подкатился большущий кокосовый орех, напоминающий мяч для регби. И тут все успокоилось, как будто ничего и не было. Только поднятые в воздух птицы некоторое время продолжали с тревожными криками кружиться над деревьями, но вскоре и они угомонились, исчезнув среди густой листвы. Все происшествие заняло, наверное, не более двух минут, однако Джейн как упала на колени во время первого подземного толчка, так и продолжала сидеть с белым от ужаса лицом.

– Вот это, да! – только и смогла хрипло сказать она. – Нас никто не предупредил, что здесь еще и трясет!

– Хорошо, что мы успели покинуть берег. Смотри! – указал в сторону океана Ланселот.

А там произошли разительные перемены. Каменная изгородь из зубчатых скал в том месте, откуда они пришли, почти полностью исчезла. Она обрушилась во время землетрясения, широко открыв долину навстречу всем океанским ветрам.

– Как ты думаешь, толчки повторятся? – спросила Джейн. – Я жутко боюсь землетрясений.

– Не знаю, но птицы явно почувствовали его заранее. Так что, когда они снова поднимут переполох, мы будем готовы. Во всяком случае, если мы хотим жить, надо отойти подальше от этих пальм, потому что они занимаются бомбометанием ничуть не хуже, чем «B-17».

– Не знаю, как твой «В-17», но если мы и в самом деле хотим остаться в живых, надо срочно открыть эти свалившиеся на нас с неба кокосы, а не то я прямо сейчас умру с голода… СпасибоТебе, Господи, ведь это не иначе как Твой мудрый промысел, – добавила Джейн, подняв глаза к небу и молитвенно сложив руки.

Взяв самый крупный орех и отнеся его на некоторое безопасное расстояние от пальм, Ланселот острием клинка проделал в заостренной части плода два отверстия, через которые полилось прозрачное и прохладное кокосовое молочко. Джейн тут же встала на колени, и Ланселот поднял кокос так, чтобы струя кокосового сока падала прямо ей в рот, попутно забрызгав и лицо, что только вызвало ее смех, а потом приложился к терпкой влаге и сам. Затем обухом сабли он ударил поперек ореха, так что на его скорлупе появилась трещина. Расщепив ее острием, он вскрыл плод, что позволило добраться до его белой и сытной мякоти. То же самое они проделали еще с несколькими другими найденными на земле кокосами, пока не почувствовали, что более или менее утолили голод.

– Что будем делать дальше? – спросила она. – Пока снова не начало трясти, надо попытаться найти людей. Вот только должны ли мы для этого идти вглубь острова или вдоль берега?

– Если кто-то и живет здесь, то точно на берегу реки, рядом с пресной водой, – рассудительно заметил Ланселот. – Тут никого нет, значит, надо подняться вдоль реки по направлению к горам и проверить.

– Да уж, на берег пока благоразумнее не соваться. У меня до сих пор в ушах стоит этот ужасный грохот.

Отдохнув еще немного, они двинулись вверх вдоль речного потока. Тропическая растительность по мере продвижения становилась все гуще. Великолепные фиолетовые, белые, желтые, розовые орхидеи там и сям облепили своими корнями колонны деревьев, а гибискусы развесили на мшистых ветвях целые гирлянды ярко-красных, похожих на розы цветов. Господствующий над долиной пик совсем исчез из виду, стоило только кронам деревьев сомкнуться над головами путешественников. Кокосовые пальмы уступили место могучим, бородатым лесным великанам, увитым лианами и одетым толстым слоем зеленого мха. Солнечные лучи могли пробиться лишь через их верхний ярус, наполненный разнообразными громкими свистящими, щелкающими и шипящими звуками, издаваемыми его невидимыми, но многочисленными обитателями. Порой их несмолкаемый хор достигал полного крещендо, заглушая все остальные звуки. Ниже между стволами деревьев изредка порхали голубые с желтыми и зелеными пятнышками птицы, похожие на кукушку, а из-под ног разбегались изумрудные ящерицы и жуки самых разнообразных расцветок и форм.

Вначале их вело вперед некое подобие тропы, но затем река, стесненная в каменистых берегах, окончательно превратилась в узкий бурлящий ручей, а тропа исчезла. Ориентируясь на этот ручей, шумящий справа, они направились вверх по склону, заросшему огромными деревьями и густым подлеском. За вечность, которую здесь царили джунгли, деревья рождались и умирали бессчетное количество раз, и их переплетенные между собой сгнившие останки кое-где образовали подобие настила, поднятого над землей и покрытого чудесным ковром, сотканным из мха, папоротников и цветов, сквозь который пробивались лианы и молодые деревья. Однако эти манящие зеленые поляны были смертельно опасны. Стоило ступить на их ровную и, на первый взгляд, надежную поверхность, как она тут же проваливалась, и жертва своей доверчивости падала вниз с высоты десяти футов в темную зловещую яму, рискуя переломать себе все конечности или позвоночник. Медленно и осторожно взбираясь и спускаясь по скользким упавшим стволам, к тому же плотно увитым лианами, путешественники потратили часа два только на то, чтобы преодолеть распадок шириной в несколько сот ярдов, прокладывая себе путь ударами сабли. Совсем выбившись из сил, они уже готовы были повернуть обратно, когда Джейн дернула своего спутника за рукав:

– Ланс, смотри, там, кажется, виден просвет.

Действительно, слева, вверху по склону, деревья чуть поредели, и скоро стало заметно некое подобие узкой и прямой просеки, которая, впрочем, уже успела зарасти молодым подлеском. Сомнений не было – она могла быть лишь результатом вмешательства человека. Вопрос в том, кто и зачем пробил ее через тропический лес? Взобравшись наконец наверх, они вышли на этот прореженный участок. Но удивление их превратилось в подлинное изумление, когда обнаружилось, что под слоем мха, корнями папоротников и молодых деревьев лежали просмоленные деревянные шпалы, а на них ржавые стальные рельсы.

– Узкоколейка, шириной фута три с небольшим, похожа на японскую, – сообщил Ланселот.

– Может, подождем поезда? – сострила Джейн.

– Меня больше беспокоит, не остались ли здесь машинисты и особенно злые контролеры для таких, как мы, безбилетников, – парировал тот.

– Вряд ли, – сказала она. – Во всяком случае, по этой дороге давно никто не ездил.

– Не очень-то и давно, – заметил он. В джунглях все растет прямо на глазах, но тем не менее лес не успел здесь высоко подняться. Думаю, что последний вагон прошел по этой колее не более чем полгода тому назад. Причем, смотри, дорога плавно идет в гору! Вряд ли на остров доставляли паровоз. Скорее всего, где-то поблизости должна быть лебедка.

– Так пойдем вперед по рельсам и узнаем. Всяко лучше, чем ломать ноги в этом проклятом лесу.

Они двинулись по полотну вверх, идти стало значительно легче, и через полчаса перед ними открылась горизонтальная площадка, на которой в деревянном ящике Ланселот действительно нашел лебедку, причем электрическую, хотя, конечно, никакого электричества к ней сейчас подведено не было. Среди зарослей по бокам дороги аккуратно были сложены друг на друга несколько небольших вагонеток.

– Ага, – сказал он, – очевидно, в гору втаскивали какой-то груз. И что-то подсказывает мне, это вряд ли были кокосовые орехи. И довозили его только до этого места, потому что дальше дорога заканчивается.

– Послушай, – воскликнула Джейн, указывая вправо. – Там за деревьями какой-то шум, похоже на водопад.

Они прошли немного дальше, и взору их открылось удивительное и прекрасное зрелище. Широкий водный поток низвергался с высоты утеса прямо в небольшое озеро, лежащее в каменной ложбине. Над белым кипящим котлом водопада стояло облако водяной пыли, в котором играла на солнце разноцветная радуга.

– Вот это иллюминация, – восхитилась Джейн. – Как красиво! Может, сюда возили туристов?

– Да, и после топили их в озере, – мрачно пошутил Ланселот. – Странно, ведь рельсы здесь закончились, тележки аккуратно составлены, а где же тогда груз? Не сбросили же они его в самом деле в озеро? Хотя…

С этими словами он принялся осматривать близлежащие деревья, и вскоре его любопытство было вознаграждено. На одном из мощных ветвистых стволов на высоте примерно двенадцати футов он обнаружил толстый стальной обруч, стянутый болтами. На той его стороне, которая обращена к озеру, можно было различить скобу, в которую, похоже, раньше что-то вставляли, скорее всего проволоку или металлический трос, поскольку на поверхности металла все еще оставались следы потертости.

– Если здесь была подвесная дорога, то на той стороне озера, возле водопада, должны быть следы другого крепления, – предположила Джейн.

Ланселот согласно кивнул головой и направился к озеру, обходя его по узкому каменистому берегу, вдоль окаймлявшей воду скалы. Однако никакого приемного устройства на противоположной стороне водоема он не обнаружил, зато, подойдя вплотную к водопаду, заметил, что между стеной падающей воды и скалой имеется довольно значительный промежуток. Проникнув в него, он рассмотрел, что за водяной завесой в скале скрыто большое отверстие, похожее на вход в пещеру. Пробираясь по скользким зеленым от водорослей валунам, Ланселот вскоре добрался до него и замер, пораженный. В полумраке открылась гигантская подземная полость, которая наполовину была затоплена, однако между водопадом и водами еще одного, теперь уже подземного, озера простиралась широкая и ровная полоса плотного белого песка, имевшая серповидную форму и огибавшая водную гладь. Из расселины в верхней части пещеры падал на воду и прибрежный песок солнечный свет, однако другие ее края оставалась во тьме. Солнечные лучи, отражаясь, дрожали на голубой воде, и от них по изрезанному своду пещеры, напоминавшему волны застывшего моря, золотистыми змейками бежали беспокойные блики света. Сверху на поверхность озера постоянно капала вода, от чего появлялась бегущая к берегу рябь. Это порождало удивительный акустический эффект, наполняя пещеру волшебными мелодичными звуками, будто кто-то одновременно звонил во множество крошечных серебряных колокольчиков.

– Ого, да здесь не только иллюминация, но и музыкальный концерт! – сказала Джейн, которая не преминула пробраться в пещеру вслед за Ланселотом.

– Будь наша догадка верна, то подвесная дорога должна была идти в этот грот. Ведь если то, что сюда доставляли, хотели понадежнее спрятать, то лучшего места не найти. Значит, следы механизма могут быть где-то здесь, – высказал он свое предположение.

– Да, но тут темно, как за кулисами, и без фонаря не обойтись. Только где его взять? – расстроилась она.

– У меня, по счастью, сохранилась зажигалка. А снаружи я видел заросли сухой травы, похожей на бамбук. Она должна хорошо гореть, если ее хорошенько связать.

– То есть сделаем факелы?

– Точно.

Они выбрались наружу и нарубили высокой травы, которая росла неподалеку, свив из нее несколько толстых соломенных жгутов. Затем, вернувшись в пещеру, запалили эти импровизированные факелы, которые с треском вспыхнули, рассыпая вокруг себя искры и бросая на каменные своды свет, достаточный, чтобы продвигаться вглубь и исследовать грот. Идти по белому песчаному пляжу было легко, и они быстро достигли стены пещеры, расположенной почти напротив входа в нее. Она представляла собой вертикальную плоскость, высотой около двадцати футов, но не монолитную, а покрытую сетью глубоких вертикальных и горизонтальных трещин, благодаря чему напоминала пластинчатую броню на спине крокодила, состоявшую, однако, сплошь из массивных каменных плит. Некоторые из этих тяжелых пластин обвалились и лежали внизу, причем по характеру разломов на них было ясно, что это случилось совсем недавно, видимо, в результате недавнего землетрясения. Взобравшись на упавшие камни, Ланселот, подняв повыше факел, осветил стену. На месте одной из упавших плит, на высоте примерно десяти футов, тускло отсвечивал покрытый ржавым налетом металл.

– Нашел! – крикнул он. – Здесь есть какая-то дверь, которая была замаскирована свалившейся плитой! Железная. Плотно закрыта. А на ней висит большущий замок. Сейчас попробую залезть поближе.

Но только он, передав факел Джейн, стал, используя трещины, подниматься вверх по стене, в темной глубине пещеры раздался странный звук – будто под чьими-то осторожными шагами осыпались камни. Он не был постоянным, то исчезал, как если бы кто-то замирал на месте, то появлялся вновь.

– Ланс, мне кажется, мы здесь не одни, – приглушая голос, прошептала Джейн, указывая рукой в темноту.

– Кому тут еще быть? Может это камни продолжают осыпаться после землетрясения? – также тихо ответил ей он.

– Вряд ли. Камни не осыпаются в такт шагов. А может, это как раз те, кто поставил здесь дверь и провел железную дорогу?

В это время подозрительный звук возобновился и уже не стихал, а, напротив, превратился в настоящий топот. Теперь стало ясно, что кто-то, поняв, что обнаружен, просто бежит по направлению к ним по каменистой осыпи.

– Пора убираться отсюда, – сказал Ланселот. – Бежим!

Они выскочили в освещенную часть грота, на белый песчаный пляж. Однако в этот момент в противоположной стороне, в проеме выхода из пещеры, они заметили неподвижную человеческую фигуру, казавшуюся совершенно черной на фоне белой пены водопада. Оглянувшись назад, Ланселот понял, что они угодили в ловушку, потому что из темноты одновременно показался и их таинственный преследователь. Когда он вышел на освещенное место, оказалось, что это вовсе не дикарь, не туземец, но и не европеец. Это был человек с явными признаками желтой расы, скорее всего японец. Приглядевшись, Ланселот, кажется, узнал в нем одного из тех японских офицеров, которые плыли вмести с ними на «Принцессе Елизавете». И вряд ли он был настроен дружелюбно, потому что в его руке был самурайский меч.

– Вот так номер! – искренне удивился Ланселот. – Старый знакомый. Как вы здесь оказались? Наверное, тем же путем, что и мы? И надо полагать, что солнце нам заслоняет не кто иной, как ваш приятель?

– Вы правильно полагаете, – ответил японец на довольно хорошем английском. – И может быть, вам уже известно, что между нашими странами идут военные действия?

– О да! – вскричала Джейн. – Мы хорошо прочувствовали это на собственной шкуре, когда вы так подло пустили на дно наш пассажирский корабль.

– Ну, тогда вы должны понимать и то, что вам, господин офицер, придется сдаться, – не удостоив ответом женщину, сказал японец, глядя в глаза Ланселоту.

– Это еще почему? Разве вы уже выиграли какое-нибудь сражение? – чтобы потянуть время, спросил Ланселот.

– Думаю, что да. Лучшее сражение то, которое выиграно без боя. Ведь вы тут один, а нас двое. Эта женщина вам не помощница, наоборот, обуза. Так что, сейчас самое для вас разумное – сложить оружие и стать военнопленным, а женщину отдать нам.

– Хитрый азиат, – шепнула Джейн. – Не хочет рисковать. Так я ему и поверила. «Сдавайся, будешь военнопленным», – пародируя японца, протянула она. – Как бы ни так. После всего, что мы тут насмотрелись, стоит нам сдаться, нас наверняка укокошат, чтобы мы не рассказали, что они здесь что-то прячут. Тебя убьют сразу, а меня немного погодя, что, пожалуй, будет еще хуже.

– Да, придется драться, – тихо сказал Ланселот. – Правда, преимущество на их стороне. С одним самураем я, возможно, и справлюсь, но вот сразу с двумя… Никогда еще не пробовал.

– А ты попробуй. Ничего еще не потеряно. Как любил говорить наш французский император Наполеон, главное – ввязаться в бой, а там посмотрим, – храбро заявила жена французского посла.

* * *

Истинная атака идет из Пустоты

Ланселот вытащил из ножен свою испытанную в злоключениях последних дней саблю. Самурай принял вызов, встав в боевую стойку. Оба противника начали медленно сходиться, двигаясь по кругу и выбирая удобный момент для атаки. Японец, внешне демонстрируя холодное спокойствие, в то же время, не отрываясь, сверлил глазами соперника, как бы пытаясь его загипнотизировать.

Ланселот глаз не отводил, но старался в то же время видеть ситуацию в целом, равно как и всякое движение на периферии. Его беспокоил второй японец, который оставался у него в тылу, однако боковым зрением он не улавливал с его стороны никакого движения. Видимо тот считал, что справиться с американцем обязан и один самурай.

Лезвие сабли морпеха было длиннее, зато японский меч шире и массивнее. В Аннаполисе гардемаринам давали уроки фехтования на саблях, но лишь как дань традиции, тогда как в гораздо большем почете был ножевой бой. И хотя Ланселот одно время увлекался сабельным спортом и даже получал призы на соревнованиях, проводившихся штатом, он далеко не был уверен в равенстве своих возможностей с высоким искусством кендо – битвы на мечах японских самураев, про которое он где-то читал.

На занятиях их учили, что бой с незнакомым противником всегда надо начинать с аккуратного прощупывания его обороны пробными ударами, чтобы попытаться понять логику ведения им боя. Более длинное оружие дает преимущество безопасной дистанции, и всеми силами надо удерживать на ней противника, нанося удары из глубины. Если же у тебя окажется более короткий клинок, следует стремиться любой ценой войти на ближнюю дистанцию, где шансы, возможно, сравняются. Сделать это можно сближением на нужное расстояние при замахе противника либо сразу же после защиты от очередного удара.

Приблизившись, Ланселот сделал ложный выпад. Японец встретил его острием своего меча, неуловимым, но сильным движением отбив саблю вправо, и в свою очередь сделал молниеносный выпад, метя сопернику в лицо. Американец вовремя отскочил назад – еще немного, и острие катаны пронзило бы ему глаз. Однако японец не стал развивать атаку, а только изменил позицию, отработанным движением сместив свой меч влево к плечу.

«Какого черта тебе надо? – подумал Ланселот. – Время тянешь, надеешься на помощь?!»

В этот миг он услышал предостерегающий возглас Джейн и понял, что второй противник, который маячил на входе в пещеру, решил присоединиться к атаке. Ждать дальше и осторожничать было нельзя. Ланселот сделал отчаянный бросок стрелой. Рывком он вынес вперед левую ногу, резко выпрямил правую, с бешеным ускорением устремляя свое тело почти горизонтально в сторону противника и метя острием сабли в его, казалось бы, незащищенное горло. Однако оказалось, что японец к этой атаке был полностью готов. Сделав глубокий шаг назад, он одновременно произвел быстрое дугообразное движение мечом, намереваясь рубануть снизу по руке Ланселота, которая была вытянута далеко вперед. Но тот, к счастью, уже успел приземлиться на левую ногу и, сделав пару коротких тормозящих шагов, вновь принял вертикальное положение. Это позволило ему в последний момент круговым движением накрыть японский меч своим клинком, прижать его вниз и начать новую атаку выпадом вперед. Однако противник изящным движением ушел с траектории движения сабли и провел контратаку диагонально, теперь уже сверху вниз от плеча. Ланселот защитился отбивом, подставив свой клинок горизонтально под стремительный, летящий сверху удар. Вдруг раздался металлический хруст, и верная «мамлюкская» сабля, на самом деле серийно произведенная на американском военном заводе, не выдержав соревнования с наследственным самурайским клинком, завершила свой короткий боевой путь, развалившись на части, так что в руке Ланселота осталась в лучшем случае одна ее треть. Японец, схватив свое оружие за рукоять двумя руками, приготовился нанести им завершающий удар сверху вниз, и, если бы меч достиг головы Ланселота, он, наверное, развалил бы ее, как арбуз. Но… встретил пустоту.

Почти ежедневные занятия в Аннаполисе по ножевому бою вел с курсантами некий Гаэтано – мексиканец или пуэрториканец, который даже не был военнослужащим, но, судя по многочисленным шрамам на его лице и руках, имел непревзойденный опыт в практическом применении своего смертоносного искусства. Ему был известен нескончаемый арсенал финтов и трюков с ножом, который, видимо, и помог ему выжить там, откуда он когда-то явился и где привыкли драться не по учебникам, а без правил, по кровавой науке трущоб. Одним из таких криминальных трюков был неожиданный удар из положения «сверху-вниз», когда при движении ножа, взятого обратным хватом, вниз тело бойца делало оборот на сто восемьдесят градусов вокруг вертикальной оси, благодаря чему оказывалось слева, на одной линии с противником, удар же наносился в продолжение движения ножа по синусоидальной падающей и затем восходящей траектории в шею или диафрагму. Ланселот не мог похвастаться тем, что в совершенстве владел всеми уловками, которые показывал им Гаэтано, но именно этот коронный удар он часто тренировал и довел его до автоматизма. Остаток сабли в руках Ланселота был тем же ножом. Он, правда, не мог начать атаку из позиции сверху, однако, используя момент замаха японца, сделав широкий шаг навстречу, глубоко подсел вниз и, перехватив рукоять обломка сабли обратным хватом, сделал разворот, одновременно резко выпрямился и, используя всю энергию этого мощного, как бы ввинчивающегося вверх движения, нанес противнику жестокий удар, вогнав ему в живот все десять дюймов оставшейся от сабли стали по самую ее гарду и еще по инерции продернув лезвие вверх.

Японец с воплем, который отдался в пещере оглушительным эхом, упал на колени, выронил свой меч, его глаза вылезли из орбит, а белый песок внизу мгновенно стал черным от крови. Вся схватка заняла не больше минуты, но Ланселоту показалось, что она продолжалась целую вечность. Он тоже обессиленно опустился на землю рядом с поверженным противником. Но тут он вспомнил о втором японце, и не зря, потому что, находясь в этот момент спиной к входу в пещеру, не мог его видеть, но зато услышал. Исполненный ярости крик, или боевой клич, заметался в пространстве пещеры, многократно отражаясь от стен. Мягкий песок скрадывал звук от бегущих ног, но Ланселот с ужасом понял, что если не случится чуда, то от удара второго японского меча его голова сейчас слетит с плеч. Однако у него уже не было ни сил, ни времени не только на то, чтобы подняться, но даже оглянуться. Правду сказать, он просто боялся смотреть назад, ибо не каждый отважится глядеть в глаза собственной смерти. Ожидая ее холодного финального поцелуя, он инстинктивно вжал голову в плечи. Но вместо этого вдруг грянул гром, от которого, казалось, сейчас обрушатся своды пещеры. Затем он повторился еще и еще раз, и все стихло. Еще не веря тому, что жив, Ланселот оглянулся. Второй противник лежал на спине на расстоянии каких-то шести ярдов, еще сжимая в руке меч и конвульсивно суча ногами. Рядом с ним, спиной к Ланселоту, застыла Джейн, держа в вытянутых руках откуда-то взявшийся крохотный пистолет, из дула которого еще поднимался сизоватый дымок. Ланселот вскочил на ноги и бросился к ней. Одного взгляда на японца было достаточно, чтобы понять, что он мертв. В его лбу, ровно посередине, виднелось отверстие, из которого еще брызгал фонтанчик крови, а на белом кителе расползалось другое кровавое пятно. Меч валялся рядом. Увидев Ланселота, женщина выронила пистолет и бросилась к нему на шею. Ее сотрясали судорожные рыдания.

– Это так это так страшно! – повторяла она сквозь слезы. – Я думала, он меня сейчас зарежет этим своим чертовым тесаком. Я стреляю, стреляю, а он все бежит и бежит! Я думала, что мажу или что пули слишком маленькие и ему нипочем!

– Откуда у тебя пистолет? – спросил он, подняв с земли похожий на игрушку маленький дамский браунинг, весом всего около двенадцати унций, украшенный золотой инкрустацией, со щечками рукояти, сделанными из слоновой кости. Несмотря на свои небольшие размеры, это было весьма эффективное оружие самообороны двадцать пятого калибра, оболочечная пуля которого пробивала слой мышц и застревала внутри тела, полностью отдавая ему всю свою энергию. В пистолете оставалось еще три патрона из шести. То есть Джейн стреляла три раза и не попала лишь однажды, хотя ей и показалось, что все пули летели мимо.

– О-о, – догадался он, заметив на песке ее роскошный клатч, теперь совершенно пустой, который она удивительным образом сумела сохранить, несмотря на все передряги, вплоть до этого самого рокового момента. – Вот что ты, оказывается, в нем так бережно хранила! А я думал – пудру или помаду.

– Да, они мне сейчас бы тоже не повредили, – всхлипнула она, растирая руками грязь на своем лице. Но мой «Бэби Браунинг» все-таки пригодился больше. Спасибо покойному барону – это его подарок.

– Еще как пригодился! Кстати, надо сказать тебе «спасибо», ведь я, кажется, обязан тебе жизнью.

– Как и я тебе, так что считай, что мы квиты.

В это время сзади раздался тихий протяжный стон. Первый японец был еще жив.

– Как это я о нем забыл?! – подосадовал на себя Ланселот. Он подошел к раненому. Тот, кажется, готов был уже испустить дух, потому что рана его была ужасна. Ланселот не только проткнул ему живот, но и полностью вспорол его, так что внутренности несчастного вышли наружу. Японец ничком лежал в огромной луже крови, и было удивительно, что он еще дышал. Ланселот осторожно перевернул умирающего на спину. Лицо того было искажено предсмертной мукой, однако взгляд осмыслен. Вдруг лицо японца сморщилось в ужасной гримасе, которая, наверное, должна была изображать презрительную усмешку.

– Скоро вы все умрете, – сообщил он заплетающимся языком.

– О чем ты? – попытался дознаться Ланселот. – Сюда придут японцы? Когда? Что здесь хранится? Говори! Тебе ведь теперь все равно.

– Вы все умрете, – повторил японец, но теперь совершенно твердо, с упором на «все». – Сгорите в аду. Мы устроим его вам. Не там, – показал он пальцем вниз, – а прямо здесь. Скоро, очень скоро. Тут он засмеялся хрипло и страшно, после чего изо рта его хлынула кровь, а душа отлетела навеки.

Ланселот и Джейн, пораженные, стояли над бездыханным телом.

– Как это – «сгорите здесь все»? – произнесла она задумчиво. – Что тут может гореть? Может, это угроза забрать нас с собой в ад?

– Не думаю, – ответил Ланселот. – Вряд ли он имел в виду, что гореть мы будем на том свете или же здесь, прямо на этом острове. Скорее, он обещал нам погибель от какого-то их нового сверхоружия, которое решит исход войны. Во всяком случае, мы должны выяснить, что они здесь прячут. Возможно, это и есть ключ к разгадке. Но сначала надо собрать трофеи, для нас сейчас нет ничего лишнего. С этими словами он принялся осматривать карманы убитого. В его кителе он обнаружил исправный электрический фонарик, которым тот, вероятно, подавал сигналы подводной лодке с борта «Принцессы Елизаветы», и бумажник, в котором он нашел фотографию, на которой, несмотря на то что она побывала в воде, еще можно было различить изображение. Это была японская семья: три женщины разного возраста с высокими прическами и в кимоно, каждая держит на руках по ребенку, мужчина старшего возраста – также в традиционной одежде и, наконец, сам его недавний соперник по поединку – в европейском костюме-тройке, при галстуке и в канотье.

«Наверное, это была хорошая семья: отец, мать, дочь, сын, невестка, дети, – с грустью подумал Ланселот. – А теперь их мир разбит, разрушен. Тот, кого все они любили, кем гордились, на кого надеялись, безвестно сгниет в этой сырой пещере на острове, затерянном в океане. Встреться мы раньше, могли бы найти общий язык, может, даже подружиться. Как странно – совершенно незнакомые люди, живущие обычной жизнью, ценящие мораль, закон и порядок, вдруг разом принимаются друг друга остервенело топить, стрелять, резать, как настоящие дикари. Отчего мы так делаем? Уж явно не из корысти, не потому, что хотим нажиться за счет побежденных, ведь война всегда отбирает намного больше, чем дает. Из чувства долга? Но перед кем этот долг, как не перед самими собой? Тогда из страха? Из опасения самому быть убитым или чтобы не сочли трусом? Да, часто так и бывает. Но если хорошенько поразмыслить, то мы готовы убивать вовсе не из страха смерти, а, наоборот, чтобы ощутить себя бессмертными! Война – это болезненное, сладострастное желание поставить себя на самый край – так же как нас тянет встать над бездной, а то и сделать в нее шаг, чтобы укрепить себя в наивной и смутной надежде: «уж я-то умереть точно не могу». Выходит, как только существо обрело рассудок и постигло, что смертно, тленно, то есть что оно – человек, оно тут же ощутило в себе желание убивать себе подобных – и не ради пропитания, продолжения рода или собственного спасения, а лишь из тщетного стремления доказать самому себе, что бессмертно. Вот и на войну человек идет, чтобы почувствовать себя богом, но там скоро узнает, что ничтожен и прах. Вот как мы распоряжаемся рассудком, которым наделил нас Господь! И ему есть за что нас карать».

Из этих грустных философических размышлений его вывела Джейн:

– Смотри, что я нашла у того, второго!

Она протянула Ланселоту потрепанную карту, на которой была изображена юго-восточная часть Тихого океана. Посередине стоял крестик, – очевидно, в том самом месте, где «Принцесса Елизавета» встретилась с японской субмариной. Кружком был обведен на карте остров. Все надписи были сделаны по-японски, иероглифами, но по конфигурации географических изображений можно было догадаться, что это не Маршалловы острова, а одинокий клочок земли посреди океана.

– Значит, это действительно именно те два японца, которые плыли вместе с нами. Разведчики! Хорошо, что у них не было припрятано с собой огнестрельного оружия, а то бы не они, а мы сейчас лежали на их месте. А сюда они приплыли потому, что тут японская секретная база, о которой они у себя в разведке, видимо, знали, и здесь их вернее всего могли бы забрать свои, – размышлял Ланселот вслух. – Но вряд ли у них был ключ от той двери. Она ведь обнажилась случайно, после землетрясения, а главное, мы не нашли при них никакого ключа.

– Но ведь и нас могут отсюда «забрать», но только не «свои», а те, кто, возможно, придет за ними, – предположила Джейн, указывая на трупы. – Но я почему-то думаю, что наша встреча не будет слишком радушной.

– Да, мы теперь опасные свидетели. Можно, конечно, спрятаться, остров относительно большой, но неизвестно, сколько месяцев или даже лет нам тогда придется провести здесь одним. Может, всю жизнь.

– Ну, «всю жизнь» – это было бы еще полбеды. Боюсь, что за жизнь нам еще придется побороться. Вряд ли японцы дадут нам убраться отсюда восвояси…

– Вот что! Поскольку здесь есть военная база, то, вероятно, имеется и рация. А по рации я попробую вызвать помощь.

– То есть нам надо высадить эту чертову железную дверь и войти внутрь?

– Это было бы здорово, но, к сожалению, чтобы ее выбить, нужна куча взрывчатки.

– Стоп, – вдруг осенило Джейн. – Ведь первый из японцев шел за нами откуда-то из глубины пещеры. Что он там позабыл? Не мог же он просто сидеть на камушке и поджидать, когда же сюда придут какие-нибудь американцы! Может быть, не надо было и взрывчатки, а хватило и недавнего землетрясения?

– Ты гений, Джейн! – просиял Ланселот. – Надо осмотреть грот в глубине, не исключено, что обвалилась часть стены хранилища, если оно, конечно, и правда находится там, внутри горы. Только сначала надо здесь немного прибраться.

– «Уберите трупы», – продекламировала Джейн. – Так обычно заканчиваются пьесы Шекспира. Но у нас, похоже, все только начинается!

Выкопав японским мечом в песке пещеры яму, Ланселот стащил в нее тела и аккуратно заровнял импровизированную могилу. Скоро влажный песок впитает кровь, и никому не придет в голову, что здесь состоялась маленькая битва большой войны. Ланселот отсалютовал трофейным оружием противникам, павшим в честном бою, после чего, захватив с собой один из мечей и фонарик, снова двинулся со своей спутницей внутрь грота, вдоль берега подземного озера. Миновав закрытую железную дверь, они пошли дальше. Скоро идти стало труднее, так как путь то и дело преграждали завалы из крупных камней. Луч фонаря шарил по сводам и стенам пещеры, однако никакого провала в них пока что заметно не было. Так они прошли ярдов сто, как вдруг откуда-то донесся весьма странный в этом месте звук, похожий на глухой шум работающего мотора.

– Ну вот, там была железная дорога, а здесь вообще как в подземке! – усмехнулась Джейн.

Направляясь на звук, они скоро заметили в стене довольно широкую трещину. Двигатель явно работал где-то за ней. В проем оказалось возможным кое-как протиснуться, но потом он расширился настолько, что можно было свободно идти. Шум все усиливался, потом стал ощущаться запах сгоревшего дизельного топлива. Завернув за угол прохода, они вдруг увидели отблески света и оказались в новой пещере, точнее помещении, потому что над ним явно потрудилась не только природа, но и человеческие руки. Это был довольно большой зал, длиной около тридцати пяти ярдов, шириной около пятнадцати и высотой не менее четырех. Он освещался двумя рядами электрических ламп, подвешенных под потолком. У противоположной стены работал дизельный двигатель, выхлопная труба которого, выведенная в потолок, видимо, дала трещину и немного дымила внутрь. Наверное, мотор запустили японцы, первыми обнаружившие проход. Вдоль всего помещения были расположены два ряда трехъярусных металлических стеллажей, уставленных деревянными ящиками, выкрашенными в защитный цвет. На них были нанесены какие-то черные иероглифы. Обойдя помещение, исследователи не обнаружили ни рации, ни провизии – ничего, кроме того, что было сложено на полках. Всего, по предварительной прикидке, там было не менее ста ящиков. Ланселот попытался подвинуть один из них, но это оказалось для него невыполнимой задачей – настолько тот оказался тяжел. Просунув острие меча в щель между досками одного из ящиков, он расширил ее и, с усилием поддев верхнюю сторону, открыл, а открыв, онемел. При мерцающем огне электрических фонарей из его глубины в глаза ярко ударило новое, ни с чем не сравнимое желтое свечение, которое излучает только одно на свете вещество, точнее, металл. Ланселот открыл еще один ящик, потом еще и еще. Сомнений не было – все они были доверху набиты золотыми слитками, плотно уложенными в пять рядов.

– Подземка, оказывается, вела в японский Форт-Нокс, – тихо промолвила Джейн, завороженно глядя на золотое сияние.

– Да, но только, к сожалению, он находится не в Кентукки, – заметил Ланселот.

– В Кентукки нас к нему бы не подпустили на пушечный выстрел, а тут мы, похоже, пока единственные посетители, – полушутя отреагировала Джейн. – Никогда еще не чувствовала себя миллионершей. До сих пор не могу поверить, что все это происходит со мной наяву!

– Так! – прервал ее Ланселот. – Похоже, это и впрямь небольшой японский Форт-Нокс, видимо, на случай непредвиденных обстоятельств. Думаю, что золота тут не меньше чем на сто пятьдесят миллионов долларов, а может, и больше.

– С ума можно сойти. Выходит, неслабая заначка спрятана здесь у микадо.

– Ее хватит, чтобы купить пол-Японии, а это значит, что с началом боевых действий этот склад вряд ли оставят без присмотра. То есть скоро нам надо ждать гостей. Точнее, хозяев всех этих деньжищ.

– И им точно не понравится, что мы на них глазели, трогали и к тому же укокошили здесь уже двух япошек.

– Отсюда вывод: тут долго оставаться нельзя, для нас это настоящая, хотя и очень дорогая мышеловка. Надо уносить ноги и постараться найти какой-то способ сообщить обо всем нашим.

– Интересно, как это сделать? Бросить в море бутылку с запиской? Хотя, тот, кто спрятал тут золото, почему-то не удосужился оставить бутылку с шампанским, чтобы мы могли отметить свою счастливую находку. Кстати, я зверски хочу есть. Золото – это хорошо, но сыт им не будешь. Война войной, а обед, как я слышала говорят в армии, по расписанию. Думаю, нам надо вернуться на берег, чтобы поискать там какую-нибудь пищу, а затем мы подумаем, что делать со всем этим эльдорадо. В любом случае я бы прихватила с собой пару ящичков в качестве компенсации за нанесенный ущерб.

– Учитывая, что один ящичек весит никак не меньше полутора тысяч фунтов, а каждый брусок – фунтов тридцать, тебе придется сначала хорошенько подкрепиться. Не случайно, все это хозяйство перебрасывали сюда по железной дороге.

– Вот ей мы и воспользуемся. Она же поднимается в гору, а значит, с горы и спускается, так что тяга нам не нужна, а требуется лишь вагонетка. А мы видели их там в лесу несколько штук. Нужно только поставить одну из них на рельсы, нагрузить слитками и осторожно спустить вниз.

– Джейн, я тобой восхищаюсь. Можно подумать, что раньше ты не в театре выступала и была не великосветской дамой, а грабила почтовые поезда!

– Нет, в самом деле, мне это даже нравится. Со своим бароном я немного закисла. Самое большее, на что я могла рассчитывать, – это пощекотать нервы, проигрывая в покер его состояние. А тут за несколько дней произошло столько, что хватит на всю жизнь: кораблекрушение, штормы, сражения с морскими монстрами, какие-то средневековые поединки на мечах, пальба из пистолета. Меня столько раз хотели убить! Восхитительно! А теперь вот мы победили, и я соображаю, куда нам деть кучу золота величиной с Эмпайр-стейт-билдинг. Это просто фантастика! Разве не так?

Ланселот, услышав ее горячую речь, не мог удержаться от улыбки:

– Вот, оказывается, чего не хватает женщинам… Ну, может быть не всем…

– Каким же?

– Лишь самым настоящим.

– На самом деле настоящей женщине не хватает настоящего мужчины… Но сдается мне, я с ним уже встретилась.

– Ты имеешь в виду Броссара?

– Скажи еще, этого жуткого японского самурая! Брр-р. На самом деле я думаю, ты знаешь, кого я имею в виду.

Ланселот покраснел и, чтобы скрыть смущение, сказал, пытаясь придать своим словам шутливый оттенок:

– Наверное, какого-нибудь красивого осьминога, которого я собираюсь поймать в море нам на обед.

– О да! Я сейчас, кажется, отдала бы все это богатство не только за осьминога, но даже за любую, самую дохленькую рыбку или креветочку.

– Что ж, тогда в путь!

С этими словами они покинули эту пещеру Али-бабы и уверенно двинулись в обратную дорогу, к океану, но уже не по джунглям, а по прямому полотну узкоколейки, впрочем еще не ведая, куда приведет их судьба.

* * *

Обратный путь оказался куда приятней. Не надо было ломать ноги на скользких мшистых камнях и в ловушках корней. Узкая колея железной дороги, хоть и наполовину скрытая уже успевшей окрепнуть зеленой порослью, давала ровную и надежную опору. Кроме того, она вела вниз, так что идти по ней было легко. И если на то, чтобы добраться до пещеры у водопада путешественникам потребовалось четыре часа, вниз они спустились менее чем за час. Скоро они услышали шум прибоя, и рельсы привели их прямо к берегу, но не в то место, где океан выбросил плот, а примерно в полумиле оттуда. Здесь прибрежные скалы расступались, образуя природную гавань. Два высоких утеса обрамляли неширокий вход в нее, так что высокие океанские волны разбивались о каменную стену снаружи, а вода внутри была относительно спокойна, и джунгли подходили прямо к ее кромке. Путники поэтому не сразу заметили в прибрежной зелени деревянный помост на вбитых в дно сваях, который был очень похож на причал.

– Та-а-к, – протянул Ланселот удовлетворенно. – Вот здесь они разгружались. – И, очевидно, здесь же их следует ждать снова. Кажется, тут достаточно глубоко, так что к берегу может подойти большое судно.

– Я думаю, что нам придется вернуться на старое место, к реке, – сказала Джейн. Там, по крайней мере, есть кокосы, а я сейчас точно умру, если только чего-нибудь не съем.

Они не стали возвращаться через глухой лес. От гавани можно было подняться по осыпи камней прямо на скалы, поверху которых шло некое подобие естественной тропы, прерываемой время от времени оползнями и трещинами, но тем не менее она вела в сторону устья реки. По ней путь оказался трудным, но заметно быстрее, и скоро они вышли к месту своей высадки на остров. Ланселот вскрыл пару больших орехов, валявшихся на земле, и оба жадно набросились на их белую мякоть. Но странное дело, эти дары леса, заполняя желудок до отказа, по-настоящему не насыщали. Обещанный Ланселотом осьминог, так же как и другие дары моря, оставались лишь мечтой, потому что для его ловли надо было еще найти на побережье подходящее мелководье. Требовалось какое-то другое решение.

– Послушай, Ланс, – сказала Джейн, – когда я не была еще баронессой и даже актрисой, там, где я росла, а наш городок стоял на Миссисипи, мы, дети, играя на берегу, часто ловили раков, которые были невероятно вкусными, если их сварить на костре. Ничем не хуже лангустов, только поменьше. Может быть, в этой речке они тоже водятся?

– А на что вы их ловили?

– На кусочки мяса. Правда, если бы у нас здесь было мясо, не надо было бы ловить раков.

– Но зато у нас есть кокос. Знаешь, есть такой краб – кокосовый вор. Судя по прозвищу, он любит кокосы. А раки – двоюродные братья крабов, и если они тут действительно есть, то им, наверное, кокосы тоже придутся по вкусу.

Сделав такое глубокомысленное заключение, Ланселот зашел по пояс в воду реки и, идя вдоль берега, стал внимательно смотреть, ища в нем рачьи норы. Джейн тут же присоединилась к этому увлекательному занятию. Через некоторое время удача им улыбнулась, и они обнаружили в крутом берегу целую колонию проделанных раками отверстий. Держа в левой руке кусочек кокосового ореха, Ланселот стал выманиваешь рака из норы. Скоро из нее высунулась здоровенная клешня, похожая на окаменелую варежку, а потом темная голова с глазами на стебельках и тело с членистым хвостом. Но как только Ланселот попытался схватить рака правой рукой, тот вильнул хвостом и, проявив неожиданное проворство, мгновенно исчез в своем убежище. То же самое повторилось и возле другой норы, и возле третьей.

– Так нам никого не поймать, – сказала Джейн. – Надо сделать ловушку. У нас ее называют верша.

Ланселоту пришлось нарубить, пользуясь ее указаниями, тонких бамбуковых прутьев, и Джейн неожиданно умело и быстро сплела из них конструкцию, напоминающую огромную плетеную бутыль. Затем она изготовила что-то похожее на конусовидную шляпу, вроде тех, которые носят в Китае, но с отверстием посередине, и вставила ее в бутыль конусом внутрь в качестве дна. Получилась отличная рыбная ловушка, вполне годящаяся и для ловли раков. В нее положили приманку – начинку кокосового ореха и притопили с помощью двух больших камней в воде, рядом с рачьими норами. Разложив костер, ловцы, сидя у огня, стали ждать, преодолевая адские муки голода. Через два часа мучительного ожидания Ланселот проверил ловушку и… прямо в воде исполнил что-то наподобие бешеной джиги, сопровождая танец восторженными первобытными криками, ибо верша оказалась доверху набита крупными раками, которые являли собой шуршащую серо-черную массу. Он вытащил ловушку на берег и с трудом отнес к костру, где его спутница, сидя на корточках, уже пекла найденные ею поблизости феи. Шевелящихся раков клали в горячую золу, отчего они сначала двигались еще быстрее, но быстро успокаивались и краснели, превращаясь в еду. И тут наконец состоялось великое и незабываемое кулинарное событие, подлинный праздник тела и души. Раков вытаскивали из золы прутиком и вместе с печеными феи клали на большой сердцевидный лист таро. Сначала съедали хвост и брюшко, потом разгрызали сочные клешни, запивая содержимое терпким кокосовым соком. Впервые после высадки на остров они по-настоящему насытились и, несмотря на все, что с ними приключилось до этого, как ни странно, чувствовали себя совершенно счастливыми. В их распоряжении оказался неиссякаемый источник пищи, вечерний воздух был влажным, теплым и ласкающим кожу, костер ярко горел, рассеивая вокруг себя вдруг опустившуюся на остров темноту тропической ночи. Казалось, что беспокоиться больше не о чем и что жизнь всегда будет так же прекрасна.

Окончив пир, они молча сидели у костра, глядя в огонь. Ланселот расстелил на земле свой видавший виды китель. Джейн грациозно устроилась на нем, поджав ноги, и знаком показала ему, чтобы он занял место рядом. Когда Ланселот сделал это, она вдруг обвила руки вокруг его шеи и прижалась губами к его губам. Однако он не торопился ответить ей тем же.

– А как же твое замужество и господин Броссар? – слегка отстранившись от ее лица, шутливо спросил он.

– Сомневаюсь, что господин Броссар уложил бы в поединке самурая, а потом наловил мне еще столько раков, – ответила она ему, смеясь. – И потом, – посерьезнев лицом, добавила она, – подозреваю, что я уже самая настоящая вдова, так что терять господину Броссару уже нечего.

– Ах, вот оно в чем дело: как всякая первобытная женщина, ты предпочитаешь иметь смелого и добычливого самца?

– Нет, негодник, я предпочитаю тебя!

С этими словами она внезапно опрокинула морского пехотинца на спину и прильнула к его устам горячим поцелуем. Ее мягкие и сочные губы пахли кокосом и почему-то еще немного свежим молоком. Они имели вкус чистый и нежный, как у ребенка, так что было странно чувствовать его на губах взрослой женщины. Ланселот провел ладонями по ее спине, которая была полностью обнажена, а куски туники держались только спереди, поддерживаемые тонкими полосками ткани и едва прикрывая грудь. Ее кожа была на ощупь трепетна и нежна и в лучах восходящей луны, казалось, сама светилась изнутри. Он освободил ее плечи от досадной помехи, и туника упала, открыв восхищенному взору два высоких и упругих холма, как бы увенчанных тугими розовыми бутонами. Джейн также расстегнула его рубашку и легла на него своей обнаженной грудью. Он провел ладони дальше вдоль ее спины, чувствуя узкую талию и жар поясницы, пока не ощутил под своими пальцами две упругие и широкие полусферы, разделенные тесной долиной, в которую он немедля и устремился, опуская пальцы все ниже и ниже. Наконец он достиг желанного влажного оазиса. Тут его сердце забилось так сильно и часто, что, казалось, сейчас, взломав ребра, выпрыгнет наружу. Горячая, напряженная плоть быстро скользнула в его пальцах, и Джейн вскрикнула коротко и хрипло. Она стала лихорадочно сдирать с Ланселота одежду и с себя – остатки своего одеяния. Когда любовники оказались полностью обнажены, она сохранила над ним доминирующее положение сверху. Раздвинув ноги, Джейн властной рукой направила его внутрь себя и сладостно застонала, потом поднялась и, закусив губу, медленно опустилась на него снова, до упора, чувствуя энергичное встречное движение с его стороны, которое он совершал, взявшись обеими руками за колышущиеся над ним тугие белые сферы и чувствуя их приятную тяжесть. Это привело ее в экстаз, и она принялась исполнять на его бедрах неистовый любовный танец, который продолжался снова и снова в красных отблесках костра, под завистливым взором полной луны, под ритмичный аккомпанемент природного оркестра, состоящего из шума морского прибоя, неумолчного звона цикад и целой россыпи мелодий, производимых хором других ночных певцов, скрытых в темных кронах лесных деревьев. Ритм этого танца все нарастал и нарастал, вливая в звуки ночного хора их сладострастный дуэт. Наконец, когда оркестр вышел на крещендо и достиг фортиссимо, танец внезапно прервался, перейдя в длинный спаренный крик, сопровождавший финал. Какое-то время они сохраняли неподвижность в прежней позе, будучи не в силах разъединиться, затем она в изнеможении упала рядом с ним. Так они долго лежали, глядя на звезды, и молчали, избегая ненужных теперь слов.

* * *

Утром он проснулся от какого-то до боли знакомого, тревожного звука, доносящегося сверху. Это явно был самолет. Ланселот быстро забросал землей угли вчерашнего костра, чтобы сверху не заметили еще поднимавшуюся от него в небо тонкую струйку дыма, и разбудил Джейн.