7

Рано утром 11 июля в палатку Звягинцева вошел капитан Суровцев и доложил, что его вызывает командир дивизии, занявшей вчера позиции на центральном участке.

Звягинцев удивился:

– Может быть, он меня вызывает?

– Никак нет, приказано явиться мне, – ответил Суровцев, но пожал при этом плечами, как бы давая понять, что он и сам недоумевает, почему приказано явиться ему, а не майору, которому он подчинен.

Суровцев был чисто выбрит, свежий подворотничок узкой белой полоской выделялся на покрытой загаром шее, поблескивали голенища начищенных сапог – он явно готовился к предстоящей встрече с начальством.

«Странно, – подумал Звягинцев, – неужели в дивизии не знают, что батальон находится в моем распоряжении? К тому же я представитель штаба фронта, и об этом известно полковнику Чорохову. Но, может быть, он не имеет отношения к этому вызову?»

– Вам сообщили, зачем вызывают? – спросил он.

Суровцев снова пожал плечами.

– Насколько я мог понять, для получения какого-то боевого задания. Приказано иметь при себе все данные о личном составе и вооружении. Разрешите взять вашу машину, товарищ майор? На моей резину меняют.

– Подождите, – сказал Звягинцев, – я что-то не пойму. Батальон подчинен мне, а я – штабу фронта. Вы об этом-то сказали?

– Пробовал, товарищ майор. – Суровцев виновато улыбнулся. – Только он на меня так гаркнул в трубку, что даже в ухе зазвенело.

– Кто гаркнул?

– Да комдив же! Полковник Чорохов. В моем ты, говорит, теперь подчинении, и точка!

«Нелепость какая-то! – с раздражением подумал Звягинцев. – Неужели это результат вчерашнего?..»

Накануне, возвращаясь из района работ батальона, Звягинцев решил заехать посмотреть, как идет строительство окопов и ходов сообщения в недавно прибывшей чороховской дивизии.

Там он увидел, как какой-то высоченного роста усатый военный в накинутой на плечи плащ-палатке медленно ходит вдоль только что вырытых окопов, измеряя суковатой палкой их глубину. Недавно прошел дождь, и военный скользил подошвами сапог по раскисшей земле. Он то спрыгивал в окоп, то с юношеской ловкостью выбирался на поверхность и наконец остановился у пулеметной позиции.

Пулеметчик, совсем еще молодой красноармеец, попытался было вскочить, когда подошел командир, но тот заставил его лечь, сам улегся рядом, взялся за пулемет и неожиданно дал длинную очередь.

Видимо, пули просвистели прямо над головами работающих впереди красноармейцев, потому что все они поспешно прижались к земле.

– Немцам тоже так кланяться будете? – гаркнул, вставая и выпрямляясь во весь свой огромный рост, усатый.

– Послушайте… товарищ! – возмущенно крикнул Звягинцев. – Что это за фокусы вы тут показываете? Людей перестреляете!

Он не видел знаков различия этого военного, но его звание сейчас мало интересовало Звягинцева.

Командир в плащ-палатке обернулся, оглядел Звягинцева с головы до ног, шевельнул длинными усами и спросил:

– А ты откуда взялся, майор?

– Не знаю, обязан ли я вам докладывать… – начал было Звягинцев, но человек, перед которым он теперь стоял, резко прервал его:

– Обязан, раз находишься в расположении моей дивизии.

Звягинцев понял, что перед ним полковник Чорохов.

По слухам, Чорохов был когда-то матросом, участвовал в штурме Зимнего. Говорили, что, окончив военную академию и став командиром, он так и не расстался с некоторыми привычками матросской юности. Это Звягинцев теперь и почувствовал.

Доложив о себе, Звягинцев, однако, не удержался, сказал сдержаннее, чем прежде, но все же осуждающе:

– Кругом же люди работают, товарищ полковник! Ваши же бойцы.

– Вот именно – бойцы! – протрубил Чорохов. Проворчал еще что-то и пошел дальше вдоль окопов, противотанковых рвов, проволочных заграждений.

И вот теперь, вспоминая об этом происшествии, Звягинцев подумал: «Может быть, между тем, что произошло вчера, и сегодняшним приказом Чорохова есть какая-то связь?»

Но тут же откинул эту мысль: в то, что Чорохов сводит мелкие счеты, он не мог поверить.

Суровцев вытащил из брючного кармана свои именные часы, взглянул на них и сказал:

– Так как же, товарищ майор, машину вашу взять разрешите?

Звягинцев раздумывал, как правильнее поступить. Отпустить Суровцева одного? Или протестовать? Этот Чорохов явно склонен к самоуправству. Видимо, следует немедленно связаться с генералом Пядышевым. Но как? У Звягинцева не было прямой телефонной связи с Гатчиной, где располагалось командование Лужской группы войск. Чтобы позвонить туда, все равно надо ехать в дивизию…

– Хорошо, – сказал наконец Звягинцев нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу Суровцеву, – поедем вместе. Какие документы вы взяли?

– Данные о личном составе и вооружении.

– Захватите еще схему минных полей.

– Слушаю, товарищ майор. Я и сам думал…

Звягинцев сел в машину рядом с комбатом. Он умышленно сел не на переднее место, которое по неписаному армейскому закону обычно занимал старший начальник, а рядом с капитаном, как бы желая подчеркнуть, что в данном случае не претендует на старшинство.

Настроение у Звягинцева было испорчено: перспектива разговора с Чороховым мало улыбалась ему.

Молчал и Суровцев, видимо, понимая состояние майора.

Штаб стрелковой дивизии Чорохова располагался в городе Луге, то есть примерно в тридцати километрах от района, где работал в предполье оборонительной полосы батальон Суровцева.

Они ехали по тому пути, который относительно недавно проделали в обратном направлении.

Но теперь эту дорогу нельзя было узнать. Пустынная, почти безлюдная той светлой июньской ночью, теперь она была совсем иной. Навстречу им двигались войска – бойцы, идущие строем и цепочками по дороге и обочинам, военные грузовики, тягачи с орудиями.

Разговорову приходилось то и дело прижимать «эмку» к обочине, пропуская воинские колонны, бронетранспортеры и танки.

Звягинцев смотрел в окно машины, и настроение его постепенно менялось. Он не знал, принадлежат ли все эти бойцы, грузовики, орудия и танки дивизии Чорохова, или они разойдутся по ответвлениям дороги на другие участки Лужского рубежа. Но как бы то ни было, вид больших войсковых колонн, орудий и танков радовал.

– Сила! – произнес Разговоров, в очередной раз останавливая машину, чтобы пропустить орудия крупных калибров – шестидюймовки, длинноствольные пушки, короткие гаубицы и противотанковые «сорокапятки». Он вышел из машины и стал у обочины, широко раскрытыми глазами глядя на проходящие войска.

Звягинцев тоже вышел и по появившейся в последнее время привычке взглянул вверх. А если внезапный налет немецкой авиации?

Однако сегодня было пасмурно, облака кучевые, низкие, уже накрапывал дождь. Вероятно, поэтому командование и рискнуло продолжать переброску войск в дневное время. «А может быть, противнику снова удалось продвинуться, и штаб фронта вынужден спешно перебрасывать войска, не считаясь со временем суток?» – подумал Звягинцев.

Работая в штабе округа, а затем – фронта, Звягинцев оперировал масштабами дивизий, корпусов, армий. А теперь он превратился в обычного армейского майора, живущего прежде всего интересами своей части. И сейчас ему было трудно представить себе характер предстоящих операций. Что это за войска? – спрашивал себя Звягинцев. – Переброшены ли они сюда с других участков фронта, или это резервы, присланные Ставкой? Один факт несомненен: на Лужской линии обороны сосредоточиваются крупные силы.

Но раз это так, то, следовательно, именно здесь решено дать сокрушительный отпор немцам, отбросить их, погнать назад, разгромить.

– Смотрите, товарищ майор, а ведь это курсанты! – обратился к нему Суровцев.

Звягинцеву достаточно было приглядеться, чтобы по петлицам узнать курсантов артиллерийских училищ. Радость сразу померкла. «Даже курсанты! – подумал он. – Значит, всех собрали, всех подчистую!.. – И снова вспыхнула тревога: – А как же я? Неужели опять стану штабистом-тыловиком?»

– Слушай, капитан, – еще раз с тайной надеждой спросил он Суровцева, – ты уверен, что тебе сам Чорохов звонил?

Суровцев повернулся к нему:

– Как же тут ошибиться? Ко мне из штаба дивизии связь вчера ночью протянули. А на рассвете сразу звонок. «Кто?» – спрашиваю. В ответ бас, точно труба иерихонская: «Не „кто“, а полковник Чорохов. Комбата Суровцева мне!» Прямиком, без всякого условного кода по таблице. И фамилию знает.

– Так, значит, «прямиком»… – задумчиво повторил Звягинцев.

– Товарищ майор, – сказал Суровцев, и в голосе его зазвучало что-то вроде обиды, – вы уж не думаете ли, что я сам в дивизию ехать напросился? Я даже с Пастуховым советовался, как быть. Он говорит: «Приказ старшего начальника. Ехать надо. Только майору доложи».

Он умолк.

– Ты правильно поступил, капитан, – твердо сказал Звягинцев и добавил как бы про себя: – Хотелось бы мне увидеть, как фашистские танки на наших минах взрываться будут…

Было около восьми утра, когда они въехали в Лугу.

Город уже стал фронтовым. Кое-где виднелись разбитые авиацией дома, на улицах чернели воронки от фугасных бомб. Связисты тянули провода, то и дело проходили военные грузовики, на перекрестках дежурили красноармейцы-регулировщики.

Командный пункт дивизии размещался в небольшом домике на северной окраине города. Над дверью еще висела вывеска «Городской совет Осоавиахима». Неподалеку стояли два грузовика-фургона, прикрытые зелеными сетями. Звягинцев невольно рассмеялся: на сетях были наклеены потертые изображения каких-то рощиц, озер с плавающими лебедями, – кому-то пришла в голову идея использовать для маскировки театральные декорации.

У крыльца стоял часовой. Взглянув на петлицы Звягинцева, он крикнул в открытую дверь:

– Товарищ лейтенант!

Через минуту на пороге появился лейтенант в начищенных до блеска сапогах.

– Доложите комдиву: майор Звягинцев и капитан Суровцев из инженерного батальона, – сказал ему Звягинцев.

Лейтенант взглянул на стоящего несколько в отдалении Суровцева и, снова переводя взгляд на Звягинцева, ответил:

– Полковник сейчас занят. Комбата приказано сразу к нему… Вы комбат, товарищ майор?

– Мы по одному делу, – резко ответил Звягинцев и прошел вперед.

Когда они вошли в комнату командира дивизии, Чорохов и какой-то немолодой бритоголовый майор стояли спиной к двери у прикрепленной к стене большой карты Лужского района.

Звягинцев отметил их покрытые грязью и пылью сапоги, гимнастерки, взмокшие на спинах, и понял, что полковник и майор только что вернулись с позиций.

Звягинцев громко произнес:

– Товарищ командир дивизии, майор Звягинцев и капитан Суровцев прибыли.

Чорохов резко повернулся, оглядел Звягинцева с головы до ног, пошевелил закрученными на концах в тонкие иглы усами и, обращаясь скорее к Суровцеву, чем к Звягинцеву, насмешливо спросил:

– Сколько комбатов в инженерном батальоне? А?

Суровцев сделал поспешный шаг вперед, краска проступила на его лице сквозь загар, он ответил:

– Я комбат, товарищ полковник. Капитан Суровцев.

– Так почему же он и не докладывает? – недовольно спросил Чорохов, переводя взгляд на Звягинцева. – Я его вызывал, а не вас, майор.

Стараясь не сорваться и не ответить резкостью, Звягинцев начал было:

– Разрешите, товарищ полковник…

– Не разрешаю… – отрубил Чорохов. – Закончу с комбатом, тогда поговорю с вами.

Первой мыслью Звягинцева было повернуться, пойти на узел связи, соединиться с генералом Пядышевым и доложить ему о возмутительном, на его взгляд, поведении комдива.

«Но тогда я не буду знать, о чем, в сущности, идет речь, – тут же подумал Звягинцев, – почему Чорохов позволяет себе игнорировать представителя штаба фронта и его задание…»

И хотя Звягинцев чувствовал себя отвратительно – на него больше не обращали внимания, – он все же решил остаться.

– Сведения о личном составе и вооружении привез? – громко спросил комдив, обращаясь к Суровцеву.

– Так точно, товарищ полковник, – поспешно ответил капитан.

– Сдашь потом начальнику штаба дивизии. Вот… майору. – Чорохов кивнул на бритоголового.

– У меня и схема минных заграждений с собой, – сказал Суровцев. – Вот…

Он потянулся к своему планшету, но Чорохов, точно отмахиваясь, остановил его движением руки:

– Да погодь ты со своими минами! Схемы сдашь в штаб. У тебя в батальоне все саперы?

– Так точно, все саперы, – недоуменно подтвердил Суровцев.

– Об этом пока забудь, – сказал Чорохов. – Хватит вам в земле ковыряться. Воевать надо, понял! Получай настоящее боевое задание. Передвинешь свой батальон на десять километров восточнее. Займешь оборону на моем левом фланге, а все твои теперешние минные поля станут моим предпольем. Ясно?

– Так точно, ясно, – машинально проговорил Суровцев. Но по тону его Звягинцев, по-прежнему стоящий посреди комнаты, понял, что капитану ничего не ясно. Да и сам он не понимал, что происходит.

«Что он, в своем уме, этот Чорохов, или просто чудит? – подумал Звягинцев. – Не собирается же он всерьез посадить в окопы саперную, плохо вооруженную часть, как пехоту? – Звягинцев невольно усмехнулся. – Интересно, приходилось ли ему хоть раз слушать лекции профессора Карбышева об использовании инженерных войск?»

А Чорохов, будто читая его мысли, буркнул:

– Ничего еще тебе не ясно, саперный комбат. А ну, давай сюда.

Он подошел к столу, сел, сдвинул к краю прямоугольные ящики полевых телефонов, разгладил карту и сказал вставшему за его плечом Суровцеву:

– Смотри на карту. Начальник штаба, объясни ему задачу.

Бритоголовый майор встал рядом с Чороховым, склонился над картой:

– Вот здесь, капитан, восточнее участка, который занимает ваш батальон, находится населенный пункт Ожогин Волочек. Видите? – У майора был спокойный, усталый голос, и говорил он, точно учитель, разъясняющий ученику младших классов элементарную задачу. – Здесь, в Ожогином Волочке, – он опустил на карту указательный палец с коротко остриженным ногтем, – оборону займет наш сосед – дивизия народного ополчения.

– А какой ее участок? – спросил Суровцев.

– Какой участок?! – вмешался Чорохов и хлопнул по карте своей широкой ладонью. – А хрен его знает какой! Вчера вечером ополченцы вышли на позиции. И знаем мы только, что здесь будет их правый фланг. Вот это и есть главное, что тебе надо, как «Отче наш», запомнить!

Он повернул голову к своему начальнику штаба и сказал:

– Дай я уж ему сам расскажу. Он по молодости лет божественной науки не проходил. Так вот, – он снова перевел взгляд на карту, – я седлаю основное шоссе и железную дорогу из Пскова. – Чорохов провел ногтем две линии на карте. – А теперь что ты меня должен спросить? А?

Суровцев молчал, сосредоточенно глядя на карту.

– Товарищ полковник, – ответил наконец Суровцев, – это у вас десятикилометровка. Но тогда мне кажется, что между ополченцами и вами получается большой разрыв, километров… в восемь-десять. Кто его будет держать?

– Ах ты умница, саперная твоя душа! – одобрительно и вместе с тем как-то зло воскликнул Чорохов. – В самую точку попал. Так вот, ты и будешь этот разрыв держать. Ты понял?! Потому что, кроме твоего батальона, мне эту дырку заткнуть нечем, и так тридцать километров на мою долю приходится. В одиннадцать верст прореха на стыке с ополченцами получается. Твоим батальоном я и буду ее латать.

Чорохов исподлобья глянул на Звягинцева, молча стоявшего посреди комнаты, но тут же снова повернулся к Суровцеву.

«Нелепо! Неграмотно!.. Преступно!..» – хотелось крикнуть Звягинцеву.

– Сколько у тебя пулеметов? – спросил Чорохов.

– Три ручных, – механически ответил Суровцев, мысли которого были заняты все еще тем, что минутой раньше сказал комдив.

– Ах, будь ты неладен! – воскликнул Чорохов. – Как тебе это нравится, майор? – обратился он к начальнику штаба и встал. – Ты что же, к теще на блины или на войну приехал? – заговорил он, опять поворачиваясь к Суровцеву. – На триста штыков три пулемета?!

– А у нас и штыков нет, товарищ командир дивизии, – уже явно смелее ответил Суровцев, – саперам не винтовки, а карабины положены.

– «Положены, положены»! Ты что ж, со своими обрезами, что ли, на немцев в атаку пойдешь?

Он с силой подергал усы, точно собираясь их вырвать, и сказал:

– Ладно. Начштаба, запиши: дать его батальону три станковых… Только не «за так». Ты, капитан, говорят, король по автомобильной части. Так вот: ты мне даешь пять машин, а я тебе три пулемета. Затем ты мне дашь…

Звягинцев не выдержал:

– Товарищ полковник! Я настаиваю, чтобы меня выслушали. На каком основании вы разбазариваете батальон?..

– Отставить, майор, – оборвал его Чорохов и, поворачиваясь к начальнику штаба, сказал: – Идите с капитаном к себе и дайте письменный приказ о боевом задании. А вы, капитан, доло́жите все свои схемы минирования и забудьте о них. Теперь у вас новый рубеж и новые задачи.

Несколько мгновений он наблюдал за идущим к двери начальником штаба, потом, видя, что Суровцев, растерянно глядя на Звягинцева, нерешительно переминается с ноги на ногу, сказал, повысив голос:

– Ну, капитан?! У вас что – времени свободного много? Идите!

Суровцев сделал уставной поворот и вышел из комнаты.

Звягинцев тоже направился было к двери (он решил немедленно связаться с генералом Пядышевым), но за его спиной раздался трубный возглас комдива:

– А вы, майор, останьтесь!.. Сюда идите, к столу. Ну, слушаю вас…

Весь горя от негодования и в то же время стараясь сдержаться и не наговорить чего-либо такого, что дало бы повод Чорохову придраться к нарушению дисциплины и уйти от существа дела, Звягинцев молча подошел к столу.

– Ну, слушаю вас… – повторил Чорохов.

– Я полагаю, товарищ полковник, – тихо, гораздо тише, чем ему хотелось бы, сказал Звягинцев, – что не я вам, а, наоборот, вы мне должны бы объяснить, что все это значит. Кто я такой и какое получил задание, вы отлично знаете, я имел повод доложить об этом еще вчера, когда вы открыли стрельбу из пулемета…

Звягинцев умолк, внутренне ругая себя за то, что не сдержался и напомнил о вчерашнем.

Однако Чорохов не обратил на его слова никакого внимания.

– Та-ак… – проговорил он. – Выходит, ты от своего начальства никаких указаний не получал? Странно. Ну ладно, коли так, слушай меня.

Он оперся обеими руками о стол, слегка подался вперед к Звягинцеву и медленно произнес:

– Позавчера немцы взяли Псков.

Усы его дернулись.

– Ну что же ты замолчал, майор? – снова заговорил комдив. – Давай высказывайся, раз такой горячий…

Но Звягинцев не мог вымолвить ни слова. «Псков, Псков, Псков! – стучало в его висках. – Последний большой город на пути к Ленинграду, всего в трехстах, нет, в двухстах восьмидесяти километрах от него! Значит, немцев не удалось задержать и после Острова, значит, они уже шагают по Ленинградской области, и Лужский рубеж – последняя преграда на их пути!..»

Наконец он взял себя в руки.

– Если это так, товарищ полковник, я тем более считаю своим долгом…

– Ладно, – резко прервал его Чорохов. – Я знаю, что вы считаете своим долгом! «Телегу» на комдива во фронт накатать. Самовольные действия, солдафон, самодур, губит вверенную вам отдельную воинскую часть… Так, что ли? А чем мне стык с соседом прикрыть, – ты мне команду дашь? Телом своим, что ли? Так я хоть и длинный, а на восемь километров не растянусь, не вымахал!

Он резким движением открыл ящик стола, вытащил какую-то бумажку и, бросив ее на стол, сказал:

– На, читай, ответственный представитель…

«61-й отдельный инженерный батальон, – прочел Звягинцев, – закончивший минно-взрывные работы в предполье придается вам для боевых действий на стыке с дивизией народного ополчения.

Пядышев».

Звягинцев читал и перечитывал не отделенные знаками препинания слова на узких полосках телеграфной ленты, наклеенных на серый шершавый листок бумаги.

Содержание приказа не оставляло места для каких-либо толкований. Все было ясно: батальон передавался в распоряжение дивизии.

«Но… как же я? Куда же мне?.. – с недоумением, горечью и обидой мысленно задавал кому-то вопрос Звягинцев. – Неужели обо мне просто забыли? В конце концов, если положение столь резко ухудшилось и саперов решено превратить в пехоту, то я и сам не хуже любого другого мог бы руководить боевыми действиями батальона… У меня опыт финской войны, я строевой командир…»

– Ну, вот видишь, майор, – снова заговорил Чорохов, – жаловаться тебе на меня не приходится. Да и с тебя вся ответственность снимается. Так что можешь быть спокоен. Понятно?

– Нет, – тихо ответил Звягинцев, кладя телеграмму на стол, – мне многое непонятно.

– А мне?! – неожиданно воскликнул Чорохов. – Мне, полагаешь, все понятно? Три дня назад на левый фланг соседом кадровую дивизию обещали, а ставят кого? Необученных ополченцев! Мне полосу обороны вначале в пятнадцать километров определили, а сейчас она вытянулась почти в тридцать. А немцы на носу! Ты мне, что ли, ответишь, что делать?..

В горячих словах Чорохова звучала своя обида на что-то или на кого-то, и только теперь Звягинцев начал осознавать, что не тяжелый характер, не упоение властью и уж, во всяком случае, не мелочность – причина резкости, даже грубости Чорохова.

Он понял, что и сам комдив находится в очень трудном положении, что в планах командования что-то изменилось, но почему это произошло, полковник, видимо, и сам не знает.

А произошло вот что.

Государственный Комитет Обороны принял решение, по которому два фронта – Северный и Северо-Западный – передавались в оперативное подчинение назначенному главкомом Северо-Западного направления маршалу Ворошилову. Отныне эти два фронта должны были действовать по единому плану.

Решение это было принято сразу же после того, как немцы захватили Псков.

Перед главкомом Северо-Западного направления встали труднейшие проблемы. Задача обороны Ленинграда требовала максимальной концентрации войск для непосредственной защиты города, и актуальность этой задачи по мере продвижения немцев с юга и финнов с севера возрастала с каждым днем.

Но наряду с этой задачей вставала и другая, не менее важная – необходимо было организовать контрудар на северо-западе, поскольку, захватив значительную часть Прибалтики и вторгнувшись в пределы РСФСР, немцы создавали опаснейшую угрозу и соседнему фронту – Западному.

Маршалу приходилось решать эти две задачи параллельно.

Прибыв в Смольный, он отдал приказы, которые сразу внесли изменения в планы Военного совета Северного фронта. Лишь вчера подчинявшееся Ставке – Москве, исходившее из задач организации обороны непосредственно Ленинграда, командование Северным фронтом должно было теперь подчинить свои действия планам главкома, для которого Северный фронт был лишь частью руководимого им стратегического направления.

Задумав нанести врагу встречный удар в районе Сольцов, Ворошилов приказал передать из состава Северного фронта Северо-Западному две стрелковые и одну танковую дивизии. Это были те самые соединения, которые Военный совет Северного фронта предполагал направить с Карельского перешейка и Петрозаводского участка на Лужскую полосу обороны.

Разумеется, Ворошилов понимал, что, перебрасывая дивизии, ослабляет Северный фронт, но другого решения он принять не мог.

Военный совет фронта и партийная организация Ленинграда предпринимали титанические усилия, чтобы восполнить вывод трех дивизий. Новые тысячи людей были мобилизованы на строительство укреплений под Лугой и Гатчиной. Спешно формировались бригады морской пехоты, отправлялись на фронт батальоны и дивизионы курсантов военных училищ. Несколько дивизий народного ополчения получили приказ немедленно выступать. Из отходящих с юга войск Северо-Западного фронта срочно формировались новые боеспособные части и подразделения.

И все же первым вынужденным следствием решения главкома явился приказ командирам частей, занимавших оборону на Луге: растянуть свои участки, использовать каждую воинскую единицу, каждое подразделение, независимо от того, к какому роду войск они принадлежали, как заслон на пути рвущегося к Ленинграду врага…

Ничего этого, естественно, не мог знать майор Звягинцев.

Немного было известно и командиру дивизии полковнику Чорохову. Он знал лишь, что от Пскова на Лугу и, значит, на его участок движется танковая лавина врага. Вместо предполагаемой кадровой части на левый фланг Чорохова прислали из Ленинграда дивизию народного ополчения. К тому же увеличили ему полосу обороны, и, как бы ни растягивал он свои полки, стык с этой дивизией оставался незащищенным. И кое-как прикрыть его сейчас он мог только плохо вооруженным саперным батальоном.

Чорохов раздраженно и нетерпеливо постукивал пальцем по столу, готовый вновь разрядить злость на этом строптивом майоре, который носится со своим батальоном как с писаной торбой и все еще не уходит, хотя говорить больше не о чем. А Звягинцев спросил:

– Так что же мне делать, товарищ полковник? В Ленинград возвращаться?.. Батальон будет драться, а я в тыл?

Он произнес эти слова тоже с какой-то злостью.

Полковник по своему характеру недолюбливал разного рода представителей из высших штабов. И он был уверен, что этот майор, узнав, что с него снята ответственность за батальон, ныне обрекаемый на тяжелые бои, без особых эмоций уберется подобру-поздорову в свой штаб.

Но последние слова Звягинцева заставили его смягчиться.

– Извини, брат, – сказал он, – как видишь, я здесь ни при чем. Так что на меня не сетуй. А если говорить по совести, то ведь верно, ни к чему тебе, инженеру, в пехотном строю воевать.

Звягинцев ничего не ответил.

– Если нужна машина в тыл, скажи, подбросим, – сказал Чорохов, истолковав его молчание как согласие.

– Разрешите идти? – точно не слыша его слов, спросил Звягинцев.

– Что ж, бывай здоров. Мы на войне, случаем, и встретимся. Мне бы немцам здесь морду набить, вот о чем забота… За минные поля спасибо, может, помогут…

«Куда же мне теперь идти? Что делать? – спрашивал себя Звягинцев, выйдя на улицу. – Ехать в штаб фронта? Но справится ли батальон без меня с новой задачей? Ведь это совсем не так просто – занять новый участок, заново установить минные поля и тяжелые фугасы…» – обо всем этом думал Звягинцев, выходя на улицу. Только вчера ему казалось, что на него, лично на него, возложена такая задача, от выполнения которой в значительной мере зависит, скоро ли немцы будут остановлены и отброшены назад. А сейчас Звягинцев понял, что о нем просто забыли. Все, в том числе и Пядышев.

Этот переход от вчерашнего гордого сознания своей высокой ответственности к ощущению, что он отстранен от того, что является главным делом его жизни, был так внезапен, что Звягинцев растерялся и не мог решить, что же ему теперь делать.

Мысль позвонить генералу Пядышеву или просто отправиться к нему в Гатчину Звягинцев откинул: после телеграммы, которую показал ему Чорохов, в этом не было смысла.

«Что ж, – невесело подумал он, – может быть, генерал и прав. В сущности, батальон выполнил свое первоначальное задание, минные поля установлены, проходы могут быть закрыты по первому же приказу… Со всем остальным справятся своими силами дивизионные саперы. А то, что обо мне ни слова не говорится в телеграмме, означает, что я должен вернуться в штаб фронта…»

Но то, что накануне сражения ему придется возвращаться в тыл, никак не укладывалось в сознании Звягинцева. Он был глубоко убежден, что, оставаясь с батальоном, сможет принести несомненную пользу.

«И кроме того, – продолжал размышлять Звягинцев, – как быть с радиоприборами? Неужели генерал забыл, что именно мне поручено отвечать за использование ТОС? Этого не может быть! Тогда почему же я не получил никаких новых указаний? Нет, я не могу уехать! Я сейчас снова пойду к Чорохову и буду просить оставить меня в батальоне. Он имеет на это право, раз батальон поступает в распоряжение дивизии».

И как только Звягинцев принял это решение, все дальнейшее представилось ему простым и ясным. Сейчас он пойдет в штаб дивизии. Но не для того, чтобы звонить Пядышеву, а чтобы разыскать Суровцева и ознакомиться с данным ему боевым заданием.

После этого обратно – к Чорохову. Не исключено, что он сумеет предложить комдиву ценные поправки к приказу. Не может же быть, чтобы в дивизии не пригодился в том или ином качестве человек, обладающий не только специальностью военного инженера, но и опытом финской войны, к тому же успевший изучить каждую пядь земли, где предстоят военные действия!

Звягинцев остановился, одернул гимнастерку и решительным шагом пошел отыскивать штаб дивизии.

Однако там, в штабе, Звягинцева ждала новая неожиданность. Когда в поисках Суровцева он ходил из комнаты в комнату, где размещались различные службы, его нагнал дежурный по штабу – старший лейтенант с красной повязкой на рукаве.

– Вы не товарищ майор Звягинцев будете? – спросил он, останавливаясь на бегу, и, не дожидаясь ответа, добавил: – Мне ваш комбат сказал, что вы у полковника остались! Я уж и туда бегал! Вот, получите, телеграфисты торопились, даже расклеить не успели.

И он протянул Звягинцеву узенькое, свернутое колечко телеграфной ленты.

Чувствуя, как его снова охватывает волнение, Звягинцев взял, точнее, выхватил у лейтенанта бумажное колечко, подошел к окну и стал торопливо разматывать ленту, читая выбитые телеграфным аппаратом слова:

ШТАБ СД МАЙОРУ ЗВЯГИНЦЕВУ ВРУЧИТЬ НЕМЕДЛЕННО БАТАЛЬОН СУРОВЦЕВА ПРИДАЕТСЯ ДИВИЗИИ ВРЕМЕННО ДО ПОДХОДА НОВЫХ СТРЕЛКОВЫХ ЧАСТЕЙ ВОЗЛАГАЮ НА ВАС КОНТРОЛЬ ЗА БОЕВЫМ ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ БАТАЛЬОНА ПЯДЫШЕВ

Первой мыслью Звягинцева было бежать к Чорохову и показать ему телеграмму. Но тут же он подумал, что тогда рискует упустить Суровцева, который, получив приказ, может отправиться обратно в батальон.

Поэтому Звягинцев окликнул дежурного, спина которого еще виднелась в коридоре, и, когда тот вернулся, торопливо сказал:

– Слушай, старший лейтенант, будь другом, разыщи командира инженерного батальона капитана Суровцева. Скажи: без меня никуда не отлучаться.

– Слушаюсь, – ответил дежурный, потом улыбнулся: – Куда он денется, ваш комбат! Его начштаба крепко оседлал.

…Чорохов сидел в своем кабинете один. Когда Звягинцев открыл дверь и произнес уставное «Разрешите?..», комдив, едва взглянув на него, чуть улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в усы и ворчливо сказал:

– Давай входи, майор, знаю. Читал твою ленточку. Я и дежурного искать тебя послал. Думаю, сиганет майор прямиком в Ленинград на попутных, как мы без него воевать будем?

Однако Звягинцев не обратил внимания на снисходительно-ироническую интонацию, с какой комдив произнес эти слова.

Растерянность, которая владела им совсем недавно, исчезла. Все стало на свои места. Теперь Звягинцев снова ощущал себя представителем штаба фронта, старшим командиром в батальоне, за боевые действия которого отвечает и он.

– Товарищ полковник, – начал Звягинцев, – поскольку из телеграммы следует, что батальон не вливается в состав вашей дивизии, а только придается ей, и поскольку контроль за правильным использованием батальона возложен на меня, я хотел бы задать несколько вопросов…

Он увидел, что выражение лица Чорохова мгновенно изменилось. Взгляд комдива стал жестким. Он сделал движение губами – пики усов воинственно приподнялись – и проговорил:

– «Поскольку… постольку…»! Что это ты каким-то интендантским языком стал выражаться? То чуть не в панику готов был удариться, то вроде следователя пришел. «Вопросы», «правильное использование»… Какие тут могут быть вопросы? Бить и гнать врага надо, вот тебе и будет «использование», и притом правильное! Подойдут свежие стрелковые части – сменим. А не подойдут, будешь стоять со своими саперами. Насмерть стоять, до последнего человека! Пулеметов не хватит – карабинами, гранатами станешь отбиваться! Патронов не хватит – лопатами будешь немца бить. Понял?!

– Это я понял, – спокойно сказал Звягинцев, – и все же просил бы вас посвятить меня не только в боевое задание батальону, но и, так сказать, в общий ваш замысел. Ведь батальон будет у вас на фланге, в стыке двух дивизий…

– Замысел, замысел… – проворчал Чорохов, но, видимо поняв, что так просто от Звягинцева не отделается, встал и подошел к висящей на стене карте. – Гляди сюда. У твоего батальона самостоятельный участок на моем левом фланге. И широкий. Жесткой обороны не выйдет. Железную дорогу и шоссе седлаю я, это ты слышал, когда я твоего капитана просвещал. Здесь жду главный удар. А вот дороги, которые от Луги на Уторгош ведут, – твои. И чтобы по ним муха немецкая не пролетела, не то что танк. Надеюсь, ты не зря свои минные поля устанавливал. Ну, а подробнее начштаба по оперативной карте разъяснит. Понял?

– Понял. Но мне придется наскоро устанавливать новые минные поля. Не забудьте, у меня только три… скажем, теперь шесть пулеметов. Немцы могут прорваться.

– Для того ты там и стоишь, чтобы не прорвались. Твоя задача – продержаться до подхода наших танков.

– Так у вас есть танки? – радостно воскликнул Звягинцев.

– Ну вот, расшумелся! Нет у меня еще танков, майор, но обещали полк придать, командир прибыл, а полк, говорит, на подходе. Еще батарею противотанковых орудий обещали дать, только где она, пока не знаю. А если немцы тебя завтра атаковать начнут? Вот поэтому я на главное ударение делаю: держать немцев, если подойдут.

Чорохов вернулся к столу, уселся и сказал:

– По расчетам начальства, они раньше чем через дня два-три на твоем участке не появятся. Опять же ты на мои танки сильно не надейся: они мне могут и в другом месте понадобиться. Ну вот, ясно? Три пулемета, как обещал, получишь. А машины отдашь…

– Не дам я машины, – угрюмо и глядя в пол, проговорил Звягинцев.

– Не да-ашь? – изумленно и точно не веря своим ушам, переспросил Чорохов. – Это как же понимать?! – проговорил он уже угрожающе.

– Не дам, товарищ полковник, хоть в трибунал отправляйте! Пулеметов у нас с гулькин нос, автоматов нет, даже винтовок со штыками не имеем. Машины нужны нам, чтобы перебросить батальон на новый участок. А кроме того, я знаю, как это делается: отдашь машины, потом ищи-свищи. А инженерный батальон без машин – все равно что кавалерия без лошадей… Нет, что хотите делайте, машины не отдам, а вот бутылок с зажигательной смесью у вас попрошу. С танками ведь придется драться.

Звягинцев настороженно поглядел на Чорохова, ожидая, что тот сейчас взорвется. К его удивлению, никакого взрыва не последовало. Комдив покрутил головой, точно ворот гимнастерки стал ему тесен, усмехнулся и сказал:

– Оказывается, ты из кулаков, майор, вот что я тебе скажу! Чего ты на мою шею навязался? Лучше уж ехал бы себе в штаб фронта…

– Теперь не могу, товарищ полковник, не имею приказа, – сказал Звягинцев, тоже усмехнувшись и уже чувствуя расположение к Чорохову.

– Ишь ты какой дисциплинированный! – проговорил полковник. – Ладно, владей своими машинами. Иди в штадив, ознакомься с планом обороны дивизии. Бутылки дам. Только запомни: не устоишь, пропустишь немца – считай, что тебя уже нет на свете. Понял? Не посмотрю, что ты из штаба фронта. Батальон-то мне придан. Значит, вместе с тобой.

– Еще одно дело, товарищ полковник. На схемах, которые мы сдадим в ваш штаб, помечен участок, где заложены тяжелые фугасы. Это известно командованию фронта.

– Ну и что? – настороженно спросил Чорохов.

– Дело в том, что взорвать эти фугасы можно только с помощью особых… ну, специальных средств с разрешения штаба фронта. Эти средства я с собой заберу. Новые фугасы буду закладывать. Добавить ничего не могу. Вам надлежит по этому вопросу связаться с командованием.

– Ладно, свяжусь, – буркнул Чорохов. – Все?

– Нет, товарищ полковник. Я ведь вам хорошо оборудованное предполье сдаю. А какими средствами мне новое устанавливать? Словом, прошу подбросить несколько сотен мин. Ну, противотанковых, штук триста-четыреста.

– Получишь двести, – недовольно сказал Чорохов.

– Еще мне надо…

– Все, майор! – решительно прервал его Чорохов и ударил ладонью по столу. – Кто кому придан? Батальон дивизии или наоборот? А теперь – иди. Времени у тебя в обрез.

…Из комнаты начальника штаба дивизии до Звягинцева донеслись громкие, возбужденные голоса. Клубы дыма устремились на него, как только он открыл дверь. Начальник штаба сидел за небольшим письменным столом, окруженный кольцом военных. Спиной к двери на краешке стула примостился Суровцев, над ним, заглядывая в разложенные на столе карты, нависал очень грузный подполковник-танкист, объемом и ростом своим, пожалуй, превосходивший даже Чорохова. По бокам стола, навалившись на него грудью, сидели еще двое военных.

– Товарищ майор, – еще с порога обратился Звягинцев к начальнику штаба, – согласно приказу генерала Пядышева, я остаюсь с батальоном. Разрешите принять участие в совещании.

Он заметил, как радостно посмотрел на него Суровцев, раскрыл рот, видимо желая что-то сказать, но в этот момент подполковник-танкист выпрямился и, опережая и Суровцева и начальника штаба, воскликнул:

– Послушайте, майор, это вы и есть тот человек, который насажал здесь столько цветочков?

Он говорил с каким-то странным, едва уловимым нерусским акцентом и слова произносил мягко, точно где-то в горле предварительно обкатывал их.

– Какие цветочки? – недоуменно спросил Звягинцев, подходя к столу.

– Я про мины говорю, про мины! – сказал подполковник, несколько растягивая звук «и», отчего «мины» звучало у него, как «миины», и ткнул пальцем в лежащие на столе схемы минных полей. – Как же мои танки в атаку пойдут? Танк есть тяжелая машина, он не может танцевать польку на минах!

– В минных полях имеются проходы, вполне достаточные для ваших машин, товарищ подполковник.

– Но где они, эти проходы, где?! – снова заговорил танкист. – Кто их нам будет указывать?

– Но, товарищ Водак, – с упреком проговорил молчавший до сих пор Суровцев, – я ведь вам докладывал схемы минных полей и проходов!

– Схема есть бумага, – не унимался танкист, – а русская пословица говорит: «Хорошо писать бумагу, но надо думать про овраги, потому что по ним надо ходить!» Нет, майор, – снова обратился он к Звягинцеву, – вы должны поехать в мой полк и подробно объяснить командирам машин, где есть опасные участки…

«Что у него за акцент? – снова с любопытством подумал Звягинцев. – И фамилия какая-то странная…»

– Было бы гораздо целесообразнее, товарищ подполковник, если бы вы со своими командирами подъехали в наш батальон и посмотрели все на местности, – сказал он.

– Но мой полк еще не прибыл! – возразил подполковник. – А что, если ему придется в бой вступить с ходу?

– Ладно, товарищи, тихо! – вмешался наконец в разговор начальник штаба. – Хочу в связи с прибытием майора Звягинцева повторить задачу. Вот посмотрите, майор, участок, за который будет отвечать батальон Суровцева.

И он, взяв лежащий на столе раздвинутый циркуль, упер его ножки в две точки на карте.

– Вы только взгляните, товарищ майор, – жалобно проговорил Суровцев, явно ища поддержки у Звягинцева, – ведь нам и вправду не меньше восьми километров отводят! Чем мы их держать будем? Шестью пулеметами и карабинами? Легко сказать – «отвечать». А как?

– А как, на месте у себя решишь, на то ты и комбат, – жестко ответил начштаба.

– Простите, товарищ майор, – сказал Звягинцев с тайной надеждой, что здесь, в штабе, ему удастся выторговать то, что не удалось у Чорохова, – участок следовало бы сократить, он непомерно растянут.

– Я его, что ли, растянул? – повысил голос начштаба. – Вам уже известен фронт нашей дивизии. Словом, за стык отвечаете головой. Идем дальше…

Слушая бритоголового майора, Звягинцев начал теперь глубже понимать замысел предстоящего боя. Формировалась маневренная группа из танкистов, артиллеристов и пехотинцев. Ей предстояло выдвинуться далеко вперед от главной полосы обороны, в зону минных полей, и там встретить немцев.

Это был, безусловно, правильный замысел, и Звягинцев тотчас же оценил его по достоинству.

Однако было очевидно и другое: танки этого Водака еще не подошли в расположение дивизии, батарею орудий обещают прислать лишь «в ближайшие дни». А что будет, если немцы появятся завтра, если они преодолеют эти десятки километров, отделяющие Псков от наших позиций, быстрее, чем можно предполагать?

В таком случае батальону придется вести с ними бой лишь собственными силами…

…Уже наступал вечер, когда Звягинцев и Суровцев выехали из штаба дивизии. Ехали молча, поглощенные своими мыслями.

Первым нарушил молчание Разговоров.

– Разрешите узнать, товарищи командиры, – не поворачивая головы, обратился он к сидящим на заднем сиденье Звягинцеву и Суровцеву, – какая же теперь у нас путевка будет? Дан приказ ему на запад иль в другую сторону?

– А на юг, Разговоров, не хочешь? – угрюмо спросил Суровцев.

– Что ж, можно, хотя для нас юг теперь не Сочи, – с готовностью ответил Разговоров, помолчал немного и, понижая голос, спросил: – Неужто и правда Псков отдали? А? Или брешут ребята?

– Гляди за дорогой, сержант, – строго оборвал его Звягинцев.

«Трудная, очень трудная ситуация… – думал Звягинцев. – Пожалуй, труднее нельзя себе и представить. Всего что угодно можно было ожидать, только не этого. Удерживать восьмикилометровый фронт силами шести пулеметов и карабинами!.. И к тому же имея не стрелковый, а саперный батальон! Воображаю, какой нелепостью выглядела бы подобная задача на занятиях в инженерной академии. Шесть пулеметов…

Все это так, – перебил себя Звягинцев, – но ведь ты же жаждал совершить подвиг, проявить героизм! Рвался на фронт, подавал рапорты, тешил себя дурацкими мечтами, что именно ты остановишь немцев… Ты же на днях клеймил того лейтенанта за отступление. Помнишь, как хвалился перед Королевым, что сумеешь умереть, не отступив… Пожалуйста, умри – есть такая возможность! Только будет ли от этого толк? Немцев надо остановить – вот главное…

Итак, бутылки с зажигательной жидкостью я получил – нужно будет сразу послать за ними машину. Бойцов не обучали обращению с этими бутылками. Но наука невелика – вроде гранат. Хоть бы пулеметов было побольше… Самое опасное – это танки. Надо готовиться к встрече с танками. Надо заманить их на минные поля… Но эти поля предстоит еще заново создать!..

Ну а потом? Ведь не все же вражеские машины подорвутся, наверняка некоторые из них уцелеют и попытаются прорвать оборону. Чем мы их остановим? Пулеметами и бутылками? Вот если бы подоспели наши танки!»

Он вспомнил того высокого подполковника с певучим акцентом и спросил:

– Послушай, Суровцев, что это у него за акцент?

– Что? Какой акцент? У кого? – удивленно переспросил капитан.

– Ну, у этого подполковника. Танкиста. Он что, не русский, что ли?

– Чех он, товарищ майор! – неожиданно откликнулся Разговоров.

– Чех? – переспросил Звягинцев. – А ты что за лингвист такой? И откуда тут взяться чеху?

– А мне его шофер рассказал, пока вместе у штаба стояли. Самый настоящий чех. Во́дак фамилия. Не Вода́к, а Во́дак по-ихнему. Только он хоть и чех, а наш. Тут, в России, говорят, после империалистической корпус какой-то чешский болтался. Беляки, одним словом. Так вот этот Во́дак еще тогда на нашу сторону перешел. В Красную Армию вступил, да так в армии и остался. Он…

– Ладно, ладно, – решил умерить его словоохотливость Звягинцев, – не привыкай заполнять анкету на старших командиров. Это в штабах делают.

– Так это же невозможная для командира вещь, товарищ майор, от солдата свою биографию утаить! Боец всегда хочет иметь командира с биографией. На худой конец сам составит!

– Что ж, ты и мне составил? – улыбнулся Звягинцев.

– Биография ваша, по-моему, не сегодня завтра начнется, – уже серьезным тоном ответил Разговоров. – Вы думаете, я зря весь день у штаба простоял? Язык есть, уши. Близко немцы-то…

– Ну и что у тебя на языке?

– Хотелось бы вас спросить кое о чем, товарищ майор, – тихо ответил Разговоров, – да ведь вы поговорить не любитель. А мне уж фамилия досталась такая…

После короткого совещания комсостава, на котором Звягинцев и Суровцев рассказали о новой задаче, поставленной перед батальоном в штабе дивизии, батальон спешно погрузился на машины и двинулся на отведенный ему новый участок.

И хотя никто из батальона, кроме Звягинцева и Суровцева, не побывал в штабе дивизии и никто, кроме них, не знал, чем был вызван приказ, по которому саперы превращались в пехотинцев, тем не менее не было в эти часы в батальоне бойца, который не понимал бы, что означает этот приказ.

В течение всей этой ночи и следующего дня бойцы батальона устанавливали новые минные поля, копали окопы, ходы сообщения и щели для истребителей танков.

К счастью, в распоряжении Звягинцева осталось несколько управляемых по радио тяжелых фугасов, и теперь их заложили на восточном фланге того нового участка, который оборудовал батальон.

Пастухов ушел в роты. Он побывал в каждом взводе и беседовал с бойцами, не выпуская из рук лопаты.

Посланная в Лугу полуторка вернулась со взрывчаткой, тремя станковыми пулеметами, ящиками с патронами и сотней бутылок с зажигательной смесью.

«Еще бы несколько суток! – думал Звягинцев. – Зарыться в землю, обучить батальон бою в обороне, дождаться подхода танков и артиллерии – вот тогда, как говорил Чорохов, и „набить морду фашистам“».

Звягинцев решил отправиться на машине вперед, километров на двадцать к югу, чтобы осмотреть рельеф местности – те естественные препятствия, которые придется преодолевать врагу.

Солнце было в зените, когда Звягинцев выехал из расположения батальона.

«Эмка», которую вел Разговоров, ехала по проходу в минном поле, то оседая, то подпрыгивая на ухабах, точно суденышко в штормовом море.

Обернувшись, Звягинцев, к удивлению своему, увидел на заднем сиденье автомат «ППШ». Этого оружия в батальоне не было, нужда в нем всюду ощущалась огромная, и Звягинцев изумленно спросил Разговорова, откуда у него автомат.

– А что же, товарищ майор, зря, что ли, я в дивизии полдня простоял? Батальон же теперь на все виды довольствия в дивизии зачислен.

– Но при чем тут автомат?

– Как при чем? – пожал плечами Разговоров. – Раз на все виды, значит, распишись в ведомости и получи.

– Не морочь мне голову, сержант! Так-таки прямо пришел на склад и тебе выдали этот автомат?

– Ну зачем «так-таки прямо», товарищ майор! К складу тоже проход нужен, как в минном поле!

– И кто же тебе этот проход показал?

– Ну, кореш один оказался… Вместе когда-то голубей гоняли. Он мне еще с того времени трех турманов задолжал.

– А теперь автоматом расплатился?

– Ну зачем вы так, товарищ майор? – обиженно протянул Разговоров. – На это оружие я имею право. Как-никак представителя штаба фронта вожу в боевых условиях. Так и заявил.

– И подействовало?

– В общем-целом…

Звягинцев усмехнулся и покачал головой.

Машина миновала проход. Ехали молча. Звягинцев внимательно осматривал местность, время от времени переводя взгляд на карту-двухкилометровку, лежавшую у него на коленях.

Несколько раз на пригорках он выходил из машины, чтобы оглядеться. Все было спокойно.

Они въехали в какую-то не обозначенную на карте деревеньку. Она состояла не более чем из десятка дворов. Все избы были разрушены или сожжены дотла. Очевидно, вражеская авиация разбомбила деревню «по пути», во время очередного налета на Лужские укрепления. Кое-где еще вспыхивали короткие язычки огня.

– Останови! – мрачно приказал Звягинцев Разговорову.

Они оба вышли из машины и некоторое время безмолвно стояли на пепелище.

Был тихий и жаркий июльский полдень, светило яркое солнце, где-то стрекотали кузнечики, и казалось, что мир и спокойствие окружают это кладбище.

– Гады… гады фашистские, – тихо проговорил Разговоров.

– Мы с ними сочтемся… – сказал Звягинцев, и голос его прозвучал хрипло и жестко. – Ладно, сержант, поехали.

Они проехали еще несколько километров, и Звягинцев снова остановил машину, чтобы проверить вязкость и глубину тянущегося справа болота.

– Разворачивайся, Разговоров, – сказал он, – я пройду немного вперед, а потом вернусь, и сразу поедем обратно.

Звягинцев думал о том, какое количество танков и мотопехоты противника сможет одновременно продвигаться здесь. Он шел по краю болота, время от времени сапогом испытывая топкость. Он решил дойти до возвышавшегося метрах в ста отсюда пригорка, чтобы, взобравшись на него, снова осмотреться.

И тогда Звягинцев услышал глухой рокочущий металлический гул. Несколько секунд он стоял неподвижно, стараясь определить, откуда доносится этот все нарастающий гул, и вдруг увидел, как прямо перед ним, под углом к вершине пригорка, выползает орудийный ствол. Прошла секунда-другая, и показалась башня танка.

Люк танка был открыт, и над башней возвышались плечи и голова человека в черном шлеме.

Какие-то мгновения Звягинцев стоял в оцепенении.

И только когда танкист внезапно исчез и люк захлопнулся, до Звягинцева наконец дошло, что это немецкий танк и из него сейчас начнут стрелять.

Пригибаясь к земле, петляя, он побежал обратно к машине.

– Газуй, газуй, Разговоров! – громко, срывающимся голосом кричал Звягинцев.

Но Разговоров, подняв капот и склонившись над работающим мотором автомашины, очевидно, не слышал ни его голоса, ни гула приближающегося танка.

– Разговоров! Сержант! – задыхаясь, снова крикнул Звягинцев, и в это мгновение раздался выстрел. Снаряд разорвался впереди, метрах в десяти от него. Звягинцев инстинктивно упал, прижался к земле и в ту же секунду услышал звук пулеметной очереди.

Он вдавил голову в плечи и обхватил затылок руками. Пули прострочили землю где-то совсем рядом. Звягинцев снова вскочил, слыша, как за спиной его все нарастает гул приближающегося танка, и увидел, что «эмка» идет ему навстречу. Машина двигалась задом, левая передняя дверь ее была полуоткрыта, и оттуда высунулся Разговоров. Снова почти одновременно раздались выстрел и разрыв. Земляной смерч заслонил машину от Звягинцева, но Звягинцев сумел разглядеть, что «эмка» невредима и находится уже в нескольких шагах от него.

Он сделал прыжок к машине, рванул заднюю дверь и бросился животом на сиденье. Уже ничего не видя, почувствовал, как машина резко остановилась, снова ощутил рывок…

Разговоров, почти лежа, пряча голову за спинку сиденья и крепко вцепившись руками в руль, гнал, не выбирая дороги, делая резкие повороты то вправо, то влево.

Снова раздался пушечный выстрел, машину сильно тряхнуло, но она продолжала двигаться. Звягинцев заставил себя приподняться и посмотреть в заднее стекло. Он увидел, что танк находится метрах в ста позади, а через пригорок медленно переваливается второй.

Звягинцев снова прижался лицом к сиденью и в ту же секунду услышал пулеметную очередь и звон разбитого стекла над головой…

Машина резко качнулась и, точно лишенная управления, запетляла из стороны в сторону.

– Разговоров! – отчаянно крикнул, приподнимаясь, Звягинцев, убежденный, что шофер ранен или убит. На него хлынул поток ветра – переднее и заднее стекла машины были выбиты.

Разговоров по-прежнему полулежал на переднем сиденье, не выпуская из рук руля.

– Разговоров! – снова крикнул Звягинцев и, перегнувшись вперед, вцепился руками в его плечи.

– Ни хрена! Жив Разговоров! – хрипло крикнул в ответ, не меняя своего положения, шофер.

«Что же я ничего не делаю! – промелькнуло в сознании Звягинцева. – Надо стрелять, стрелять!»

Он схватил упавший с сиденья на пол кабины автомат, выставил его ствол в разбитое стекло и нажал спуск. Он не сознавал всей нелепости стрельбы из автомата по танку, даже не слышал звука выстрелов, только чувствовал, как дрожит в руках автомат, захлебываясь очередями.

«Эмку» бросало из стороны в сторону, она дрожала и подпрыгивала, но Звягинцеву казалось, что он видит смотровую щель в башне танка и может забить ее свинцом.

Патроны в диске кончились.

Отбросив автомат, Звягинцев огляделся и заметил, что слева тянется маленькая, полувысохшая речка.

– Лево руля, давай лево руля! – крикнул Звягинцев.

Разговоров резко повернул руль. Там, где только что находилась машина, землю вспорола пулеметная очередь. В следующую минуту Звягинцева опять тряхнуло, он ударился головой о потолок кабины, а машина съехала, вернее, сползла по склону боком к воде.

– Газуй по речке! – крикнул он.

Речка была настолько мелкой, что вода не покрывала и половину колес. «Эмка» мчалась, вздымая по обе стороны веера водяной пыли.

Танки как будто отстали.

Минут десять они ехали молча. Наконец Разговоров выпрямился на сиденье, обернулся к Звягинцеву и спросил:

– Живы, товарищ майор, не ранило?

– Все в порядке, друг, – ответил Звягинцев, стараясь унять дрожь в коленях и заставить свой голос звучать спокойно. – Теперь газуй, не сбавляй хода! Если они подойдут к берегу, то сверху расстреляют нас, как на стрельбище.

– Ну-у, это еще бабушка надвое сказала! – с какой-то исступленной лихостью ответил Разговоров. – Нам бы теперь вон до той рощи доскочить…

Звягинцев посмотрел туда, куда кивнул Разговоров, и увидел, что примерно в километре от них почти вплотную к правому берегу подступают деревья.

На мгновение у него мелькнула мысль: может, бросить машину, выбраться на берег и ползком и перебежками добираться до рощи?

Нет, этого делать нельзя, тут же решил он. Ведь эти танки – разведка! Их выслали осмотреть местность. Танкисты вернутся, доложат, что впереди нет советских войск и, следовательно, путь на север свободен! И тогда немцы, уже не соблюдая предосторожностей, ринутся вперед.

Необходимо как можно скорее добраться до батальона, предупредить об опасности!

Машина поравнялась с рощей. Разговоров повернул руль вправо, пытаясь с ходу въехать на песчаный берег, но колеса забуксовали. Разговоров подал машину назад и снова попытался выехать наверх, но опять безрезультатно.

– Подсобите, товарищ майор! – с отчаянием крикнул Разговоров. – Если они нас тут на подъеме захватят…

Он не договорил, потому что Звягинцев уже выскочил из машины и, упираясь руками в багажник, стал толкать ее на берег.

Но тщетно. Едва достигнув середины подъема, машина скатывалась обратно. Откуда-то сверху снова донесся гул танковых моторов.

– Идут гады, идут! – крикнул Разговоров. – Толкнем еще раз, товарищ майор! Не дадимся гадам!

Может, именно такого отчаянного усилия не хватало машине для того, чтобы выбраться на берег, но на этот раз «эмка» легко пошла вверх и через несколько мгновений оказалась на берегу.

– Садитесь, товарищ майор, быстрее! – крикнул Разговоров.

Звягинцев вскочил в машину. В заднее разбитое окно он видел, как по противоположной стороне речки, метрах в двухстах от берега, медленно ползут все те же два немецких танка. Их люки были закрыты. Машину немцы, видимо, не заметили.

Въехав в лес, Разговоров резко затормозил и выключил зажигание.

– Все, товарищ майор. Ушли! Куда нам теперь? Вы уж по карте определяйте, куда дальше ехать, а я пока карету осмотрю.

Он вылез из кабины.

«Ехать, ехать, надо ехать! – стучало в висках Звягинцева. – Необходимо как можно скорее предупредить батальон. Ведь там никто не знает, что немцы так близко!»

Нервничая, он вытащил из планшета карту, посмотрел на компас. В двух километрах восточнее этой рощи должна быть проселочная дорога, ведущая к рубежу батальона. Однако выехать из рощи и двигаться вдоль берега невозможно, пока не уйдут те танки…

Звягинцев сделал несколько шагов к опушке. К радости своей, он увидел, что танки повернули на юг. Он подождал, пока они отошли метров на пятьсот, вернулся к «эмке» и решительно сказал:

– Едем! Танки ушли.

Разговоров поглядел на Звягинцева, покачал головой и сказал:

– Двенадцать пробоин в правое крыло – в решето. – Он снова покачал головой, усмехнулся и добавил: – Все-таки есть на свете бог, товарищ майор!

– При чем тут бог?

– А как же! Ни одной дырки в бензобаке, радиатор не течет, и вся резина цела. Чудеса?

– Потом будешь чудеса подсчитывать, Разговоров, – сказал Звягинцев, – надо ехать!

– Нет, вы поглядите, – не унимался тот, – ведь пули-то навылет прошли! Прямиком через заднее стекло – в ветровое. И не задело. Ни вас, ни меня! Заговоренные мы с вами, товарищ майор!

Разговоров был еще в состоянии того нервного опьянения, которое овладевает человеком, только что избежавшим смерти. Обходя машину, осматривая пробоины от пуль и осколков, он говорил и говорил без умолку.

– Кончайте, Разговоров, надо ехать! – сказал Звягинцев гораздо суше и строже, чем ему самому хотелось.

Сержант посмотрел на него удивленно, как-то сразу сник и ответил понуро:

– Что ж, ехать так ехать. Садитесь в машину, товарищ майор.

Звягинцев закусил губу. «Ведь он меня спас, ему я обязан жизнью! Он, молодой, необстрелянный боец, мог растеряться больше, чем я, а он спас нас обоих…»

Разговоров осторожно вел машину, молчал. Звягинцев видел его розоватое ухо с пухлой, как у ребенка, мочкой, косой, по моде подстриженный висок.

«Милый ты, дорогой мой парень! – думал Звягинцев. – Мне бы обнять тебя, расцеловать…»

Он посмотрел на часы. Было без четверти два. Постарался вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как он увидел переваливающий через пригорок танк. Но не смог.

– Прибавь скорость, сержант, быстрее давай, быстрее! – проговорил он.

Разговоров слегка пожал плечами и ничего не ответил.

«Наверное, думает, что трушу, – невесело подумал Звягинцев. – А и верно, испугался же я…»

…Подъехав к проходу в минном поле, Разговоров впервые снизил скорость.

– Ну, вот и добрались, товарищ майор.

Следом за Звягинцевым он вышел из машины, окинул ее печальным взглядом:

– Куда ж мне теперь ее? Тут ведь варить и латать на два дня полных работы.

– Поедешь в тыл дивизии. Там починят. Я записку напишу, – ответил Звягинцев.

– В ты-ыл? – протянул Разговоров. – Да что вы! Мы ей в батальоне своими средствами ремонт дадим. Разве можно в тыл, товарищ майор? А если батальон опять переместят? Тогда вам ни меня, ни машины не увидеть. А без машины вам нельзя. Хоть какой-никакой, но автомобиль. Шофера себе вы и другого найти можете, я понимаю. А вот без машины…

Звягинцев почувствовал, что у него сдавило горло.

– Слушай, друг, – тихо сказал он, – ты знаешь, что жизнь мне спас?

– Что вы! – с каким-то испугом проговорил Разговоров. – Да что вы, товарищ майор! Тоже скажете! Я ведь свою-то тоже спасал, это уж все к одному.

Он засопел и стал смотреть куда-то в сторону.

– Ладно, – сказал Звягинцев. – Не забуду. Дал бы я тебе сутки отдыха, мог бы в Ленинград сгонять, своих повидать… И я бы тебя попросил заодно в один дом заглянуть. Но нельзя. Бой скоро, Разговоров. Может, через два часа, а может, и раньше. Скоро бой…