Глава восьмая

Наташа, 17 марта года

К моменту, когда в дверь позвонил следователь, Наташа снова напиталась тревогой. Песчинки тревожных мыслей, казалось бы, незаметные и совсем не страшные, кружили в голове, оседали, появлялись новые и тоже, кружась, оседали. И в этом круговороте она не заметила, как скопившаяся тревога пригвоздила ее к креслу.

Следователь настойчиво звонил в дверь. Пришлось взять себя в руки, встать и пойти открывать. Костик умчался к другу поиграть в какую-то суперпопулярную игру, и Наташа не стала его держать. Ей хотелось, чтобы сын был рядом, но зачем его тревожить напрасно?

– Здравствуйте, я – Романов Игорь Сергеевич, – представился следователь.

Наташа кивнула, тоже представилась и пригласила его войти. Игорь выразительно посмотрел на туфли и пальто Максима.

– Я думал, ваш муж отбывает срок. Условно-досрочное?

– Это вещи не моего мужа. И в любом случае это вас не касается, – сказала она и, спохватившись, что грубит прямо с порога, опомнилась: – Простите, я просто вся на нервах. Это вещи моего коллеги, он перебрал и спит в гостиной. Вы сказали, что по телефону не станете ничего говорить.

– Да. Где мы можем побеседовать с вами?

– Где обычно говорят в русских домах? На кухне. Прошу.

Игорь повесил на вешалку пальто, снял и аккуратно поставил ботинки, поднял свой рюкзак и направился за Наташей на кухню. Она поймала себя на мысли, что вот такие симпатичные, уверенные в себе мужчины одинокими не бывают – на безымянном пальце следователя блестело кольцо. Он был в ее вкусе – мужественное лицо, сильные руки, прекрасная фигура – спортивная, ничего лишнего: ни жира, ни дутых бицепсов, аккуратные мускулы следящего за своим здоровьем и телом мужчины. И пахло от него вкусно – свежим бальзамом после брится с легким древесным оттенком.

«Ты совсем из ума выжила! – одернула себя Наташа. – У тебя дочь пропала! С ней, вероятно, случилось что-то плохое. А о чем думаешь ты? О том, что следователь видный мужик. Наташа, да что с тобой?».

– То, что я сейчас вам скажу, не должно уйти за пределы этих стен. Я говорю вам это только потому, что дело касается вашей дочери. Будьте уверены, с родственниками остальных пассажиров также беседуют. Эту информацию нельзя выпустить в прессу, ее нельзя делать достоянием общественности и впускать в эфир сарафанного радио.

– Говорите уже!

– Ваша дочь жива, самолет приземлился, но не в Шереметьево, а в Жуковском. Его поместили на карантин, потому что внутри был распылен вирус.

Так, спокойно. Главное: Катюша жива. Самолет сел, а не рухнул горящими обломками, расшвыривая на верхушки столетних сосен фрагменты тел пассажиров и фюзеляжа. Никто не умер, все будет хорошо. Он сказал «карантин», а это не опасно. Да, поболеют, потемпературят, но кто от этого умирает? Да это даже лучше, что они в карантине. Врачи знают, что люди больны, знают, чем они больны. Их лечат, просто не выпускают, чтобы не началась эпидемия. Хуже было бы, если бы всех отпустили по домам, а вирус бы потихоньку подтачивал их здоровье и распространялся по городу и стране. Да, это хорошо, вернись Катюша домой, заболела бы и Наташа, и Костик, Наташа бы принесла вирус на работу, а Костик – в школу…

Наташа продолжала себя успокаивать, но в сердце вонзился острый осколок. В голове шумно транслировались слова успокоения, а где-то там, на заднем фоне, едва слышно звучала совсем иная речь: «Если бы это был какой-нибудь простой вирус, с которым легко справиться, то не было бы карантина, людей бы просто поместили в закрытую зону, но выпустили из самолета. Значит, там опасный, страшный вирус, от которого умирают, от которого нет вакцины. Возможно, в эту самую минуту Катюша страдает от болей, умирает и никто не может ей помочь. Возможно, врачи и кто там еще этим занимается дождутся, когда все умрут, и просто сожгут самолет. Они бы и сейчас его сожгли, но там ведь еще живые люди». Слова звучали очень тихо, но Наташе было достаточно лишь знать, что подобная вероятность событий есть, чтобы ужас начал промораживать кости.

– Я хочу уточнить, – сказала она. – Их держат в каком-то помещении?

– Нет, никого не выпускают из самолета, – ответил Игорь. – Они все внутри.

– И что? Что дальше? Чего ждут врачи? Им передали лекарства?

– Нет, – ответил Игорь, – это невозможно. Дело в том, что этот вирус – совершенно новый штамм гриппа, который до этого не ходил нигде. Вакцины не существует. Но есть и хорошая новость: взрослые его переносят, правда, бывают страшные осложнения, но в большинстве зараженные полностью выздоравливают. А вот дети… Дети, к сожалению, с вирусной нагрузкой не справляются.

– А на самолете есть дети?

– Есть, двое. Сейчас врачи пытаются как-то облегчить интоксикацию. Взрослые должны просто переболеть. Вы понимаете, если вирус утечет из самолета, то он распространится, и погибнет очень много детей.

– Какой ужас! Но почему нет никакой информации в СМИ? В Интернете?

– Потому что возникнет паника. Люди очень боятся слов: «новый штамм вируса, от которого нет вакцины».

– Но рано или поздно ведь все узнают…

– Вы думаете, это первый случай?

– А как узнали о том, что на борту вирус? И как он туда попал?

– Я не знаю, едва ли нам скажут. Уже то, что я знаю и сказал вам, практически невозможно узнать.

– Вы сказали, что всем родственникам пассажиров расскажут об этом.

– Да, но никому не скажут, что от вируса нет вакцины. Особенно родственникам тех детей, которые на борту. Вы ведь понимаете, какой скандал начнется? Какая паника?

– Это ужас. Люди имеют право знать.

– Нет, людям говорить можно лишь то, с чем они справятся.

– То есть вы сказали мне не все?

– Я сказал вам все, что знаю. Вы сильная, вы справитесь. Тем более что, насколько я понимаю, переживать сильно не о чем. Ваша дочь взрослая, она поправится.

Наташа кивнула. Начинающаяся паника немного утихла. Он вполне мог не говорить всего, что знает, но Наташа почему-то верила Игорю. Он не выглядел лгуном, да и к тому же проделал такую работу, чтобы все выяснить. И для чего? Чтобы приехать и наврать ей? Нет, точно нет.

– Вы хотели со мной поговорить о чем-то?

– Да, Наталья. Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Задавайте.

– Дмитрий Шелехов, убитый министр юстиции, был отцом вашего ребенка. Это так?

– Да.

– То есть у вас с Дмитрием были отношения?

– Я тогда была молода и готова совершать глупости, от которых Дима меня уберег, – ответила Наташа. – Я была за это ему искренне благодарна. Мы знакомы еще с университета. Он меня старше, несколько раз приезжал в наш университет читать лекции. Я знала, что он испытывал ко мне какие-то чувства, но я не отвечала взаимностью. Когда я окончила универ, мы некоторое время общались, а потом связь прервалась. Я переехала в Москву, родила Катюшу, вышла замуж за Олега, все было хорошо. В две тысячи первом году я работала журналистом в Moscow Time Journal. Мы проводили расследование в отношении чиновничьих взяток в Минюсте. Дима уже работал там, директором департамента. Я узнала, что наш информатор слил информацию про него, и пришла к нему с расспросами. И он меня спас – информатор был подставным, наше издание хотели засудить за клевету. Доказательства все были поддельные. Тогда он сильно меня выручил. Мы начали общаться, потом встречаться. Я не буду оправдываться перед вами за измену мужу, но скажу лишь так: это были чувства на самом деле. Но я была замужем, а он – женат. У нас были семьи, у каждого уже родился первенец… В общем, в две тысячи втором я снова забеременела, а в две тысячи третьем родился Костик. Я знала, что Костик от Димы. Олег не хотел детей, но не возражал, если у меня дети будут. Он даже Катюше дал свою фамилию и отчество, и Костику тоже. В общем, дома у меня проблем не было. А вот у Димы они могли быть, его готовили на должность министра. Поэтому все сохранили в тайне. Знают только близкие… Ну и Димина жена, конечно. Она всегда это знала.

Откровенность Наташи, видимо, Игоря не удивила. Во всяком случае, он не выглядел пораженным или шокированным. Раньше Наташа чувствовала себя какой-то неправильной из-за своей семейной ситуации. В ее понимании, она выглядела не очень пристойно: муж сидит в тюрьме, они в разводе, она живет в его квартире, обоих детей родила в браке и ни одного – от мужа. Ну не совсем стандартная ситуация. Но если ей приходилось посвящать кого-то в свою историю, она не видела реакции шока от людей. Возможно, это только ей кажется, что ситуация неприглядная? А на самом деле все это житейское?..

– А в последнее время как вы общались с Шелеховым?

– Практически никак, – ответила Наташа. – Алиментов я от него не получала, но он сам давал деньги, когда считал нужным. Честно сказать, я не в претензии. Он активно помогал мне добывать информацию, мы сотрудничали по работе. Но в основном через своих людей, напрямую встречались редко, обсуждали какие-то планы на Костика, ему было интересно, как он учится, что хочет делать дальше. Об этом говорили. Но не о текущих событиях, если вы понимаете, о чем я.

– Да, понимаю, – ответил Игорь. – Ему была интересна жизнь в целом, а не в деталях.

– Да, можно выразиться и так.

– Наталья, а вы были с министром в Эмиратах, когда его дочь, Викторию, изнасиловали?

Наташа похолодела. Значит, история с изнасилованием следствию известна. Напрасно Миша полагал, что эта история тайная. Судя по всему, она явнее яви.

– Я была в Эмиратах на конференции, там же были Дима и Вика, это было четыре года назад, в две тысячи четырнадцатом году. Об изнасиловании мне неизвестно.

– Люди обычно не так реагируют на новость об изнасиловании. Тем более когда насилуют несовершеннолетнюю девочку, не какую-то абстрактную, а сводную сестру вашего сына. Значит, вы мне лжете. Почему?

– Я правда не знала об изнасиловании до недавнего времени. И я ничего не могу сказать про события в Эмиратах. Я ничего не видела.

– Кто вам рассказал?

– Ассистент министра, Миша.

Лицо у Игоря потемнело.

– Все понятно. И что он вам сказал еще?

– Послушайте, Игорь, это всего лишь догадки Миши. Он просто думает так. Но если эта история всплывет, то вся жизнь девочки порушится.

– Речь идет об убийстве человека, – ответил Игорь. – Сильнее, чем пострадал этот убитый человек, отец вашего сына, никто уже не пострадает. Виктория сама мне все рассказала. Она сказала, что отец ее не защитил. Что насильник не наказан.

– Я правда не знаю, что там случилось. Но если предположить, что Миша прав, то насильника нет в живых. Вы можете это проверить?

– Проверить что? Жив ли насильник? Виктория не знает, как его зовут.

– Я знаю. Алексей Черепанов.

Игорь удивленно поднял брови.

– Откуда вы знаете его имя?

Наташа рассказала Игорю все, что узнала от Михаила, и все, что ей удалось выяснить у Киры. Игорь слушал очень внимательно и записывал в блокнот. Когда Наташа закончила, он сказал:

– Спасибо вам, мне все понятно.

– Вы можете узнать, жив ли Алексей?

– Если он жив, то что? За что ему убивать Шелехова?

Наташа осеклась. А ведь действительно, они с Мишей думали только исходя из того, что Черепанов мертв. Они предположили, что есть человек, который отомстил Диме за убийство Черепанова. Но что, если Черепанов жив? Тогда что? За что ему мстить Диме? За то, что тот оставил его в живых, но, например, покалечил?

– А если он мертв?

– Вот это я и проверю. Спасибо вам за информацию, Наталья. Ждите от меня новостей по поводу вашей дочери. Я думаю, уже скоро их отпустят.

Наташа закрыла дверь за следователем и поняла, что ошиблась абсолютно во всем.

Макс, 17 марта года

– Максим, вставайте, – услышал я женский голос.

С трудом разлепил веки. В глаза сразу врезался яркий солнечный свет. Надо мной нависло встревоженное лицо Наташи Добронравовой.

– Который час? – спросил я.

– Почти два часа дня, – ответила Наташа. – Мне нужно уехать. И вам тоже пора. Простите, но я не могу оставить вас одного у себя в доме.

Я кивнул.

– Пока вы собираетесь, не хотите ли рассказать мне внятно все то, что пытались сказать, когда утром заявились ко мне домой? – спросила она без упрека.

Мне стало стыдно. Я не отношусь к той счастливой категории алкоголиков, которые просыпаются со стертой памятью. Я помню все, ничего не забыл. Я помню, как молол чушь, как рыдал и скрутился калачиком в коридоре. Видимо, там и отрубился, а до дивана меня дотащила Наташа. В общем-то, я и не алкоголик. Проблем со спиртным у меня никогда не было, а таких переборов, как сегодня, у меня было по пальцам пересчитать, да и те – в университете на первых курсах.

– Наташа, просите меня. Я не знаю, зачем я к вам приперся и зачем вам все это наговорил. Честно, простите. Если позволите мне умыться, то я сделаю это крайне быстро и тут же уйду.

– Полотенце в ванной, примите душ, вам полегчает. У вас есть минут двадцать, пока я буду собираться. Как закончите в ванной, идите сразу на кухню, там горячий кофе и каша в кастрюльке на плите. В холодильнике есть бутерброды, в общем, найдите сами что поесть.

– Спасибо, но я откажусь.

– Не откажетесь.

Я поплелся в ванную, благо она была совмещена с туалетом. Наташа оказалась права – прохладный душ привел меня в чувство, и я даже смог широко открыть глаза без раздирающей виски боли. Вчера я всю ночь пил дешевый виски, который смог купить в подвальном магазине среди ночи. В России алкоголь ночью не продается, но в таких магазинчиках всегда можно купить что-то не совсем легальное и, наверное, сварганенное тут же, в подсобке. Как меня еще не раздуло и почему я жив, не знаю. Но голова болела адски.

Мой костюм был испачкан, рубашка порвана. Трусы целы и даже не обоссаны, носки тоже вроде нормальные. На полу лежала стопка одежды – джинсы, свитер, майка и носки. Я приоткрыл дверь и крикнул:

– Наташа, а эти вещи – мне?

– Да, – услышал я ее голос откуда-то из комнат.

– Спасибо!

В чистом я вообще почувствовал себя человеком. На кухне налил себе кофе и взял бутерброд из холодильника. Едва еда попала в желудок, как я начал жевать быстрее, чем обычно. Какой я голодный! Ну правильно, я вчера только пил, закусывать было нечем. Когда в ход пошел третий из пяти сооруженных Наташей бутербродов, я понял, что без каши не обойтись. Открыв кастрюльку на плите, я наложил себе три черпака манной каши и съел ее в считаные минуты.

Наташа вышла в кухню, удовлетворенно кивнула на пустую тарелку и полупустую с бутербродами.

– Сыты?

– Да, спасибо огромное!

– Еще кофе выпейте, пока рассказываете.

Она налила мне еще кофе и себе тоже. Села напротив и вопросительно замерла.

– Я вчера встречался с Лаурой Висконт. Вам это имя говорит о чем-то?

– Да.

– Я организовал нам встречу. У меня не получилось выяснить все, что я хотел, но кое-что я понял. Вернее, догадался. Она не раскрыла мне никаких секретов, но… Понимаете, не нужно быть дураком, чтобы догадаться.

– Максим, говорите прямо. Вы ходите вокруг да около. Когда вы заявились утром, то сказали, что сделаете все, чтобы убийца Димы смог избежать наказания. Вы сказали, что они чудовища. О чем вы говорили? Насколько я помню, вы прилетели в Москву расследовать убийство министра. Это как-то связано с делом Лауры Висконт?

– Я думал, что нет, – ответил я, – но вчера я понял, что связано.

– И как?

– Сначала я думал, что Шелехов получил должность, проплатив из своих денег. Потом полагал, что министерское кресло ему купили автомобильщики. Но оказалось, что я был не прав. Да, возможно, все это было – и свои средства, и деньги автомобильщиков, но это капля в море. На самом деле министра в кресло усадила Лаура Висконт. Она сделала все, чтобы Шелехов получил это место, потому что ей нужен был человек, который закроет глаза на совесть и позволит фармацевтической компании проводить широкомасштабные испытания на территории России. Но это полбеды. Это, так сказать, не самое страшное, ведь испытания и так проводятся. Конечно, не с таким попустительством, как это можно сделать через Висконт, но тем не менее.

– А что же самое страшное?

Я допил кофе. Мне было уже намного лучше, и голова стала соображать. Я вдруг понял, что зря разоткровенничался тут, перед этой женщиной. На минутку, Макс! У них с министром общий ребенок. А если она в деле?

– Что вам известно про препарат «Формуцик»? – спросил я.

– Я помню как несколько лет назад он спас множество людей от смерти и увечий, – сказала Наташа и вдруг побледнела. Ее глаза становились шире и шире, я испугался, что они сейчас выпрыгнут из орбит. Она замерла и как-то закостенела, ее рука замерла над столом с широко расставленными пальцами. Наташа смотрела мне прямо в глаза и даже не моргала.

– Наташа, с вами все в порядке?

– Я поверить не могу… Я не могу себе поверить! Максим, вы говорили про свою дочь. Расскажите мне!

От неожиданности я ей рассказал про Сонечку. Это уже не было так тяжело, как в первые месяцы после ее смерти, но все же. Как будто из души вынимать тяжелые камни, пока тащишь камень на свободу, там уже нарастают новые. И эти процессы бесконечные, с этим можно только научиться жить.

Наташа слушала, и ее глаза стали влажными. Она вытирала слезы, и мне стоило огромных сил подавить в себе все, что лезло вместе с камнями наружу.

– Я думаю, что Висконт не только помогла принять закон об экстренных вакцинах, чтобы можно было в обход обычных процедур быстро и легально ввозить препараты на территорию России и продавать их здесь. Но и организовала маркетинговую кампанию: они распыляли вирус, заражая людей, чтобы возбудить спрос, – закончил я.

– Дима бы никогда на это не пошел. Он бы не стал в этом участвовать.

– Да, если он был нормальным человеком, – ответил я. – Но факты говорят обратное.

– Я знаю Диму очень давно, – сказала Наташа. – Он на такое не способен. Он бы никогда не стал участвовать в чем-то подобном.

– Люди, бывает, меняют свое мнение. Возможно, его заставили. Или сложились какие-то обстоятельства.

По лицу Наташи я понял, что попал в точку. Ей стало за него стыдно. Как будто она знала человека, который никогда не был с ней откровенен, а она – была. Это очень неприятное чувство, я знаю его.

– Судя по вашему лицу, вы понимаете, о чем я говорю. Не так уж и чист был министр… Теперь вы понимаете, что не только у меня есть к нему претензии. Возможно, кто-то еще узнал о том, что он сделал. Поймите, Наташа, если бы он не пошел на сделку, если бы он не согласился принять этот закон, у них бы ничего не получилось.

– Моя дочь… Она сейчас в самолете. Самолет на карантине. Кто-то привез вирус с Мальдив, наверное, чтобы снова его распылить.

– Да, «Формуцик» легален в России до конца года, – ответил я. – Но продажи упали, поскольку вирус уничтожен. Видимо, вирус модифицировали, и все готово к выпуску новой партии. Только в этот раз безо всяких проблем – наверняка в аптеках уже есть необходимый запас лекарств.

– Или новый препарат…

– Это едва ли, – протянул я. – Все-таки это коммерция. Если в тот раз они заработали на продажах и отбили все затраты, коих, я думаю, было немало, то сейчас, во вторую волну, они будут собирать прибыль. Я уверен, «Формуцик» уничтожит вирус. Но об этом скажут не сразу – нужно, чтобы вирус распространился.

– Но они все заперты в самолете!

– Вы думаете, что такую кампанию проводят посредством одного-единственного запаса вируса? – с сомнением спросил я и сам себе ответил: – Я уверен, по метрополитену уже ходят люди с пакетиком и распыляют вирус в час пик.

– Я еду в Жуковский! – сказала Наташа. – Но сначала нужно купить этот «Формуцик».

– Я с вами.

– Нет.

– Почему? Вам не нужны лишние руки? Да вас там не впустят никуда. Вы не сможете ничего сделать. Вы владелица агентства, но не журналист. У вас нет удостоверения. Я – действующий журналист, у меня есть редакционное задание. Сделаем лицо тяпкой и войдем куда нам не следует.

Наташа колебалась.

Я ей помог:

– Езжайте одна, я все равно поеду следом. А если не будете противиться, у вас будет компания. В общем, решайтесь.

* * *

Наташа вела машину уверенно и даже нагло. Она подрезала другие машины, сигналила, но при этом оставалась абсолютно спокойной.

Мы без проблем купили «Формуцик» в ближайшей аптеке, правда, цена была поистине ужасной – 6000 рублей за одну упаковку! Вот уж правда, в этой стране дешевле либо заниматься спортом и вести правильный образ жизни, чтобы иммунитет был на высоте, либо сразу умирать. Вылечиться жутко дорого.

– Мне очень жаль вашу дочку, – сказала Наташа.

Я молчал. Что сказать? «Спасибо»? Мне не хотелось говорить об этом с Наташей, и я надеялся, что она не станет развивать эту тему. Но ошибся.

– Я понимаю, что вы чувствуете. У вас, скорее всего, как и у меня – двоякое чувство. Вы злитесь на всех вокруг, потому что они не смогли спасти вашу дочь. Вы злитесь на врачей, что они не знали, как ее вылечить. Злитесь на правительство, что оно допустило эту… Не знаю даже, как назвать. Терроризмом не назовешь, может быть… маркетинговую атаку? Вот, хорошее определение. Вы злитесь, что люди не смогли удержать свою алчность в себе и пошли на преступление, чтобы заработать деньги. И ваша дочь погибла из-за их действий. Все это вы чувствуете по отношению ко внешнему миру. А внутри вы чувствуете вину. Да, общество вокруг должно выполнять свои функции добросовестно, но все они – врачи, правительство, няньки, друзья, полицейские – всего лишь общество. А дочь-то ваша. Вот тут самое страшное. Вы каждый день себе говорите: это я не уберег ее, это я виноват. Это я должен был умереть, а не она. Говорите, так ведь?

Я молчу.

– Я знаю, потому что я ровно в той же ситуации. Моя дочь, Катюша, улетела со своим молодым человеком, которого я не знаю. Потому что я выбрала быть матерью-подругой. Знаете таких матерей? Мы делаем вид, что поддержим любой выбор своих детей, будем со всем согласны, в какое бы дерьмо они ни решили окунуться. И помогаем только тогда, когда к нам обращаются за помощью. А на самом деле все это означает лишь одно: нам плевать на своих детей. И при это мы продолжаем оставаться матерями, поэтому терзаемся и переживаем, когда они не приходят домой, когда встречаются с подонками и начинают заниматься сексом в шестнадцать лет. Конечно, я утрирую – мы не согласны и не поддерживаем, но мы не запрещаем и реагируем на эти поступки так, как бы отреагировали в пятнадцать лет. Вау, подруга, это же круто! Вау, я бы так не смогла! Ты такая смелая, вау! Вот это все, мы делаем.

– И зачем? В чем смысл делать из ребенка беспризорника тогда, когда у него есть родители?

– Хороший вопрос. А зачем вы обвиняете себя в том, что не могли предотвратить?

– Это другое. Мы можем об этом не говорить?

– А с кем вы об этом говорите?

– Ни с кем.

– Наверное, поэтому вы выглядите так, словно у вас жизнь кончилась. И, наверное, если с моей дочерью что-то случится, я буду выглядеть так же. Поэтому поговорите со мной.

Да, это ты славно придумала, Наташа Добронравова. Поговорить с тобой о трагедии в моей жизни, чтобы ты отвлеклась от своих переживаний за свою живую дочь. Пусть моя дочь, мертвая, станет развлечением для тебя.

– Хорошо, если хотите, поговорим об этом. Для начала «подруга-мать». Наверное, это потрясающе – иметь такую маму. Она все поймет, даст денег, не будет звонить в ночи и спрашивать, где ты и с кем. А еще она будет ржать с бутылочкой пива, слушая, как ты веселился всю ночь. Это же супер! Так считают все, кто в такой адовой ситуации не был: и родители, и дети. А кто был – они плачут от безысходности. Потому что загнали не только себя, но и своего ребенка в глубочайшую задницу и не знают, как оттуда выбраться. Родитель должен не просто родить, он должен воспитать. А «мать-подруга», дающая тринадцатилетней дочери деньги на пиво и гандоны, та еще воспитательница.

– А вы, я вижу, специалист в области воспитания детей, – сказала Наташа со злостью.

Нет, в этой войне мне не победить.

Воцарилось молчание. Что я тут делаю? Еду спасать какую-то малолетнюю потаскуху вместе с ее матерью-подругой. А оно мне зачем?

– Остановите машину.

– Максим, простите меня. Я просто идиотка. Простите, пожалуйста. Я сказала ужасную вещь, мне стыдно. Если бы можно было отмотать назад, я бы прокусила себе язык. Простите меня, пожалуйста!

– Машину остановите.

Она начала тормозить, свернула к обочине и остановилась.

– Максим…

– Прощайте, Наташа. Я надеюсь, с вашей дочкой все будет в порядке.

– Вы совершенно не умеете держать удар, Максим. Я сказала отвратительную вещь, и мне за нее стыдно. Но вы… Вы, видимо, совсем не понимаете, что должны жить дальше. И должны научиться жить с тем, что некоторым людям будет плевать на ваше горе. И это не причина останавливать свою жизнь. Нужно жить дальше. Нужно научиться.

Злость захлестнула меня. Я повернулся к Наташе и проорал ей в лицо:

– Тогда вы научите меня, как жить дальше?! Когда ваша дочь умрет от этого вируса или станет инвалидкой?! Научите?!

Она заморгала, вцепилась в руль и процедила:

– Выметайтесь.

Я вышел из машины, с силой хлопнул дверью. Наталья Добронравова резко стартанула с места и умчалась в потоке машин. Я остался один.

Домой я добрался к пяти часам. Первым делом принял душ и побрился. За сутки щетина немного отросла, но я не люблю растительность на лице вообще. Потом я сел к компьютеру и написал все, что мне удалось узнать. Я предполагал, кто убил министра – один из таких же родителей, как и я. Статью я завершил к часу ночи. Я никого конкретно не обвинял, я просто выразил свое мнение: если убийца уйдет от ответственности, наверное, это будет не так уж и плохо. Таким людям, как министр Шелехов, место в могиле.

Я отправил статью боссу и лег в кровать. Если бы я знал, что завтра прямо с утра у меня будут гости, я бы, наверное, прибрался в квартире. Возможно, для других людей мое временное жилище и показалось бы чистым, но не по моим стандартам. Но о гостях я не знал, поэтому уснул.

Игорь, 18 марта года

Игорь сосредоточенно думал. Наташа Добронравова смотрела на него блестящими от слез глазами.

– Вы понимаете, что это очень рискованно? У нас у всех могут быть серьезные проблемы.

– Я знаю. Но другого способа просто нет. Эту суку нужно остановить.

– Не выражайтесь.

– Простите.

– Дайте мне еще немного подумать.

Наташа позвонила в семь утра, Игорь крепко спал. Вчера дома было масштабное примирение сторон, затянувшееся за полночь. Игорь был уставший, но виду не показывал – домашние нуждались в его участии, им нужно было видеть, что он, человек, имеющий связь с социумом, считает домашнюю ситуацию важной.

Наталья Добронравова подняла его звонком на мобильный и бескомпромиссно истребовала встречи в девять утра. Игорь согласился, но недалеко от дома – в десяти километрах располагался огромный торговый центр, где они и встретились.

Наташа рассказала ему о трагедии в семье журналиста Максима Котова, дочь которого погибла от вируса, который распылили благодаря вмешательству министра юстиции. Всю операцию проводила дама по имени Лаура Висконт в интересах какой-то иностранной фармацевтической компании. Все, что услышал Игорь, казалось ему дикостью. Как такое вообще возможно?

Но предложение Добронравовой было еще более диким.

– Вы ее задержите. Я организую встречу, на которую она придет, и вы ее задержите. Я не знаю, почему раньше ни у кого не получалось, но у меня все получится!

– У меня нет оснований.

– У вас есть потерпевший.

– Нет, потерпевшего у меня нет.

– Но он у вас будет, я это тоже гарантирую и беру на себя.

– Дайте же мне подумать, не торопите.

Игорь думал. Ему не хватало нескольких деталей, чтобы сложился пазл. Шелехов убил Алексея Черепанова за то, что тот изнасиловал его дочь. Тело, вероятнее всего, спрятали двое министерских охранников. После этого министр стал получать письма от Черепанова, а это значит, что охранники, либо кто-то из них, либо оба, решили его шантажировать. Шелехов их приговорил. Но письма продолжались и после смерти охранников. Получается что? Правильно, мстили за Черепанова, а не шантажировали. Кто есть у Черепанова? Сирота, ни детей, ни близких друзей – никто так и не обратился в полицию с заявлением о пропаже человека. Разве что та девушка, Кира. Да, она сказала Наташе, что Черепанов жив, но это не обязательно правда. Значит, убийцей может быть только человек, который хотел отомстить за смерть Алексея.

Есть еще одна версия – Виктория. Она почему-то до сих пор считает, что отец ее не защитил. Ну конечно, он не рассказал дочери, что убил насильника, незачем девочке знать об этом. Уголовного преследования не было, иначе она бы знала, вот Виктория и посчитала, что отец оставил поступок неотомщенным. Могла ли он затаить на отца злобу настолько, что убила его? Могла, конечно, но вероятнее, она бы отыскала насильника и отрезала бы ему яйца.

Есть и еще один вариант. Мог ли безутешный отец, подобный Максиму Котову (да хоть сам Максим), пойти на убийство министра? Конечно, мог. Как пережить смерть ребенка? У Игоря две дочери: от первого брака – Викуля, и от Марины – Кристина. Хоть он и лишен возможности общаться с Викулей – мать увезла ее в Штаты и не позволяет даже звонить, но Игорь чувствовал, что ребенок у него есть. Он читал ее посты в Интернете, смотрел фотографии, хоть и не вмешивался в ее жизнь. Когда-нибудь он об этом пожалеет, но сейчас ничего менять не намерен. Если бы его дочка умерла от вируса ради заработка компании, он бы, наверное, смог убить. Но министра ли? Не эту ли дамочку, чей креативный мозг придумал такой нетривиальный способ рекламы лекарственного средства?

– Меня никуда не пропустили, – сказала Наташа. – Там полная изоляция. Я попросила передать таблетки, но это тоже не разрешили. Я не знаю, что делать. Нужно, чтобы как-то сверху пришло распоряжение выдать всем этот препарат, «Формуцик», и всех распустить по домам на вторые сутки. Это могут в Минздраве, они там все повязаны.

– Все повязаны быть не могут.

– Ну да, денег бы не хватило.

– А вы патриотичны, я смотрю. Вы слышали, что следственный комитет тоже коррумпирован? И вы общаетесь с человеком из следственного комитета. Если следовать этой логике, то тот кофе, который вы пьете, куплен на взятку. Вот-вот, поразмышляйте об этом и не мешайте мне думать, в конце концов.

Что-то тут совсем не вяжется. Если Черепанов все же жив, то какой смысл ему мстить министру? За то, что оставил в живых? Может, покалечил? Или еще что? Кто-то ведь писал эти письма. Кто?

– Наталья, а вы знаете стиль написания Черепанова? Сможете его текст распознать?

– Да откуда?

– А ваша эта дамочка?

– Давайте спросим.

Наташа набрала номер. Говорила она недолго.

– Кира говорит, что узнает его стиль из тысячи. Я думаю, ей можно верить, она все же филолог.

– Мы отправим ей небольшой кусок текста.

Игорь открыл почту, но отправлять ничего не стал. Еще раз перечитал все письма. Да ответ же – вот он!

Как сказала эта сука? Не ручаюсь за достоверность слов, ты ведь знаешь теперь, что эти сведения я получаю не из первых рук, а от надежного свидетеля. Он хоть и надежный, но тем не менее приврать может, ну или приукрасить. Итак, она сказала: «Крайне неосмотрительно было полагать, что наша бизнес-модель не рискованная, жертвы предполагались. Никто и никогда не знает, как поведет себя толпа, как поступят люди, это не под силу никому. Не обманывайте себя, вы знали, что риск есть, и вот он реализовался. Нам осталось лишь принять этот опыт и сделать соответствующие выводы, а не разводить истерику». И после этого ты продолжаешь ей верить? И после этого ты согласился и дальше участвовать в этом провальном проекте? Да ты послушай себя, урод, ты ведь людей губишь! Сделай все, чтобы чертовы поправки отменили, прими новый закон, раззвони в колокола, обвини их всех, пересажай всю это шоблу, это нелюди, их можно и нужно сливать в канализацию. Погибших не вернуть, и аукнутся эти жизни уже не тебе, а твоим детям – Виктору, Виктории, Константину и Михаилу. Им жить с отцом – массовым убийцей, им носить твое позорное клеймо. Когда ты, наконец, поймешь, что каждая жизнь имеет свою цену? И не в деньгах измеримую, не в благах и не в количестве оргазмов. В том, чего у тебя, видимо, отродясь не было.

И тут мы должны вспомнить нашего доктора. О да, этот типок – прожженный перец. Знаешь, когда делаешь овощи на гриле, первым всегда подгорает перец, а баклажаны, кабачки, лук, картоха и прочие помидоры-чесноки лежат себе как будто нетронутые. Да вот только зарумянившись, перец перестает гореть, дает легкую мягчинку и долго-долго держится в таком состоянии, тогда как остальные превращаются в дрисню в считанные минуты, не успеешь даже решетку для барбекю с огня убрать. Вот такие паскуды, а перец молодец, продуманный.

Наш доктор что сказал? Тут я цитирую, ибо слышал сам: «У вас нет других вариантов, кроме как принять свою сущность. Если смотреть на ситуацию в целом, то картина весьма печальная: с того происшествия в январе две тысячи четырнадцатого года в Эмиратах вы изменились. Вы согласились участвовать в проекте с удручающими последствиями именно после тех событий; вас не остановило, что могут пострадать люди, при этом вы прекрасно знали, что все зависит только от вас – если вы откажете, проект не состоится, ибо не будет иметь смысла. Своим поступком вы обесценили человеческую жизнь, вы перестали даже думать об этом. Для вас она больше ничего не стоит. Поэтому вы в такой ситуации…

Когда Игорь впервые читал эти письма, он полагал, что Черепанов тщательно следил за министром. Он знал, что у министра четверо детей, знал о его сделке с Лаурой Висконт. Он мог вскрыть переписку Шелехова, прослушивать звонки… Но куда более вероятно, что эти письма писал не Черепанов.

И отметины на запястьях…

Игорь встал из-за стола и отошел подальше. Он достал телефон и позвонил Полине, судебно-медицинскому эксперту.

– Полина, привет. Прости, что я тебя в воскресенье тревожу…

– Ничего, Игореша, я на дежурстве.

– О, тогда ты сможешь мне ответить на кое-какие вопросы по поводу аутопсии тела Шелехова?

– Ты ведь знаешь, что до официального заключения это всего лишь мнение?

– Знаю, конечно.

– Тогда слушаю. Что тебя интересует?

– Есть ли на теле министра следы от ожогов, скажем, на голове?

– Как ты узнал? Ожоги под волосами далеко за ушами, с виду не найти, но я увидела.

– И антидепрессанты в крови?

– Верно.

– И еще вопрос: а почему вы раньше не сказали об этом? Я понимаю, что исследование должно быть полностью завершено и на это уйдет неделя-две, но все же?

– А кто спрашивал? Вот ты спросил, я тебе ответила.

– Понятно. Спасибо.

Игорь повесил трубку и вернулся к Наташе.

– Поехали к вашему потерпевшему.

* * *

До дома Максима Котова, на Верхнюю Красносельскую улицу, они доехали каждый на своей машине. Долго звонили в дверь.

Максим Котов, видимо, крепко спал. Когда он открыл дверь, то в узкую щель протиснулась только взлохмаченная голова и сильно заспанное лицо.

– Максим, здравствуйте, – сказала Наташа. – Позвольте нам войти. Простите, что разбудили. Это Игорь Романов, следователь из следственного комитета. Это по поводу вашей дочери и Лауры Висконт.

– Входите, – сказал он и открыл дверь. – Проходите на кухню, я натяну штаны и вернусь.

Наташа демонстративно отвела взгляд – Максим Котов был в одних трусах. Игорь разулся, повесил на вешалку пальто, в который раз подмечая за собой несоответствие стандартам. Вообще-то сложившийся стереотип сотрудника правоохранительных органов требует ходить по квартире в ботинках, не снимая верхней одежды. Но такое свинство для Игоря было недопустимым, тем более что у Котова в квартире было чище, чем у Игоря дома.

Они прошли на идеально чистую кухню, только стол выбивался из общей картины – он был завален листочками с обрывками фраз, написанных на английском языке. Мерцал раскрытый ноутбук. Хозяин уже в штанах и футболке прибрался на столе и предложил кофе.

Игорь отказался и сразу приступил к делу:

– Максим, вы готовы выступить потерпевшим в уголовном деле против Лауры Висконт, которая организовала массовое заражение людей вирусом гриппа в целях продаж нового препарата?

– Потерпевшим?..

– Ну да, – ответил Игорь. – Вы ведь потеряли дочь. Не представляю, что вы пережили. Мои соболезнования.

Для того чтобы понять, что означала метаморфоза, случившаяся с Максимом Котовым, Игорь заставил себя немного отойти назад и вспомнить, каким он увидел этого парня, когда пришел. Взъерошенный, спросонок не очень вежлив и гостеприимен, в общем, как почти любой человек, которого подняли из постели. А сейчас он как будто вспыхнул, и это был не гнев. Максим Котов вдруг в одно мгновение стал цветным, а до этого был черно-белым. У него было серое лицо, потухшие глаза, сутулые плечи, словно посыпанные пеплом. И даже волосы, светлые от природы, казались матовыми и какими-то искусственными. А после слов Игоря в него как будто вдохнули жизнь – голубым пламенем вспыхнули глаза, порозовели губы и скулы, он распрямился.

– Вы хотите сказать, что кто-то ответит за смерть Сони? Вы это хотели сказать? Или что-то другое?

Слова давались ему с трудом, голос звучал надтреснуто.

– С детской смертностью ситуация сложная. Бывают случаи, когда виноватых нет. Даже диагноз есть такой – синдром внезапной детской смерти. Но смерть вашей дочери произошла по вине конкретных людей, и Лаура Висконт, как я полагаю, одна из них. Во всяком случае, пока она – единственная подозреваемая. У меня нет сейчас доказательств, но я знаю, как я их раздобуду. Так вы согласны?

– Да, я согласен.

* * *

Задержание Лауры Висконт оказалось делом не простым и очень дорогостоящим. Для того чтобы ее обнаружить и застать врасплох, пришлось пойти на несколько хитростей.

Наталья Добронравова рассказал Игорю про странный допрос, который ей учинил Артем Леонидович Лукьянов. Рассказала в красках, и Игорю ее стало жаль – она столкнулась с хорошим, в общем-то, человеком в неподходящий момент. У генерала Лукьянова горела спина – на него давили сверху, заставляли сделать все, чтобы убийство министра было раскрыто «по горячим следам». Ему было не до сантиментов, хотя это могло выглядеть и по-другому.

Игорь с генералом Лукьяновым был знаком лично: несколько лет назад, еще до нашумевшего дела Саши Лаврова, Игорь принимал участие в расследовании военного преступления, где были задействованы высокопоставленные правоохранители. Тогда Игорь сделал вывод: из всей обозримой компании этих людей в разведку он пошел бы только с Артемом Леонидовичем. Грубый, невежливый Лукьянов был человеком слова, ненавидел ложь и презирал предательство. Такие люди Игорю по душе.

– Я тебе помогу, – сказал Лукьянов, когда они встретились на следующий день. – Но ты скажи мне, как Висконт связана с убийством Шелехова?

– Висконт, как я полагаю, была детонатором. Шелехов долго сопротивлялся, очень уж ему не хотелось пачкаться в крови невинных людей, но она дожала. Не знаю как, но она унюхала подходящий момент и воткнула свою золотую иголку ему прямо в спину.

– О каком подходящем моменте ты говоришь?

– Я думаю, Шелехов убил насильника своей дочери. Сейчас я провожу проверочные мероприятия, ищу свидетелей и доказательства, но, скорее всего, это действительно случилось.

– Его дочь изнасиловали?

– Да.

Усеянное морщинами тяжелых решений лицо генерала сделалось злым, но злость была не напускная, а искренняя, идущая из самых глубин.

– Значит Висконт виновата лишь в том, что воспользовалась моментом? Больше у тебя к ней претензий нет?

– Есть, – ответил Игорь. – Но вы спросили конкретно про убийство Шелехова.

– Какие еще претензии?

– Вы ведь знаете, что она – один из самых продуктивных посредников в решении сложных вопросов? Через нее можно сделать практически что угодно. К ней обратились распространители препарата «Формуцик», чтобы она помогла пролоббировать закон, позволяющий продавать в России лекарственный препарат, который не прошел клинические исследования и не получил лицензию. И после того как Висконт это провернула, она дала команду распылить в Москве вирус нового гриппа, от которого можно излечиться лишь «Формуциком». С поставками препарата что-то пошло не так, лекарство не успели подвезти в аптеки, и погибли люди. Одна из погибших – дочь журналиста Максима Котова, который является потерпевшим в этом деле. Но мы найдем и других потерпевших. Их очень много.

– Вот ведь тварь, – процедил генерал и кивнул.

* * *

Тем же способом, что использовал для первой встречи, Максим Котов узнал, что двадцать первого марта Лаура Висконт будет принимать гостей в загородном доме в честь юбилея своей дочери.

Дом Висконт, оформленный на московскую светскую львицу, располагался на берегу Истринского водохранилища, в живописном местечке, за глухим забором. Поздно ночью к дому подъехали три машины спецназа, а в воздух были подняты три военных вертолета.

По команде руководителя операции на территорию дома ворвалась вся группа, началась потасовка, неразбериха, люди кричали и разбегались, но длилась она всего несколько минут. Никто не пострадал. В воздух начал подниматься вертолет, в иллюминатор которого смотрело испуганное женское лицо.

С пилотом вертолета связались и с земли, и с воздуха и приказали посадить машину. На удивление руководителя операции, пилот послушно посадил «вертушку» на землю. Задержание было произведено.

Макс, 21 марта года

Высоты я боюсь сильнее, чем смерти. Мне всегда кажется, что на высоте человек не просто не может контролировать ситуацию (что действительно так), он не может даже думать. Но выбора у меня не было.

Лауру Висконт посадят, если смогут задержать. Но проблема в том, что есть определенные законы, которые никто нарушить не смеет. Например, в России нет смертной казни. Стало быть, она будет жить. Вероятнее всего, у нее в голове сокрыто столько информации, что ей хватит сделок с государством на разоблачение всех тех, кому она помогала. Ее, наверное, даже не посадят. Уедет куда-нибудь, продажи только этого особняка хватит на несколько лет безбедного существования. А таких домов у нее наверняка не один.

Лаура Висконт не имеет право на жизнь.

На операцию по захвату меня, конечно же, не пригласили. Да я и не ожидал.

Мне стоило немалых денег узнать, какая компания будет обслуживать банкет Лауры Висконт в ее загородном доме. Когда я это выяснил, у меня оставалось всего несколько часов, чтобы обеспечить операцию по захвату Лауры Висконт так, как того хотел я.

Это же агентство в этот день, 21 марта, обслуживало еще одно закрытое мероприятие. Именно туда я и направил Игоря Романова и его правоохранительную бригаду. Даже если бы они хотели проверить заранее, что это за мероприятие, то не смогли бы, конфиденциальность таких вечеринок соблюдается покруче государственной тайны. А сам отправился в то место, где действительно Лаура Висконт праздновала юбилей дочери.

На частную вечеринку Висконт была приглашена американская певица Белладонна, одна из самых популярных в мире. Стоимость ее приватного выступления достигала трех миллионов долларов, но для Лауры и ее дочери она пела с огромным дисконтом в половину.

В агентстве по организации мероприятия все очень строго: все сотрудники знают друг друга в лицо, частные вечеринки проходят в режиме повышенной секретности.

Но нет ничего более ущербного в системе охраны, чем человеческий фактор и языковой барьер.

Мне нужно было всего ничего – явиться на площадку за несколько часов до приезда американской звезды, представиться менеджером Белладонны, который приехал на саундчек, и с независимым видом осматривать площадку. Мое беглое владение английским языком и деловой костюм сбили с толку не только охрану, но и менеджеров агентства – меня проводили во «вторую зону» площадки, где должен был состояться концерт. На площадке уже были представители певицы и всего один менеджер от агентства, с трудом понимающий английский язык. Остальные мельтешили, не разбирая дороги, таскали какие-то пакеты, свертки, коробки и провода.

– Все ваши в гримерке, – крикнула мне старшая по площадке и пальцем указала на белый шатер-палатку, сияющий светом. Я улыбнулся и кивнул, а сам прошел за сцену.

Площадка, на которой проходило мероприятие, была разделена на три зоны – банкет, концертный зал и танцевальная зона. Ужин планировался в особняке, а две оставшиеся зоны располагались в зимнем саду и на теплой террасе. Сцену выстроили в огромном помещении под стеклянным куполом, перед сценой установили в ряд пять десятков удобных кресел, на полу – зеленый ковер под траву. Терраса представляла собой пустое помещение, украшенное шарами и обтянутыми бархатом колоннами, под потолком вращались световые головки и диско-шары. Музыки не было совершенно никакой – сейчас проходила торжественная часть в здании.

В помещении концертного зала было где укрыться – небольшая сцена отгорожена от двора огромным задником, за которым томились декорации для шоу. Там же было много коробов, в которых транспортировалось оборудование. Некоторые короба по размерам больше платяных шкафов, в одном-то из них я и переоделся. Надел джинсы, свитер, кроссовки, костюм и ботинки сложил в рюкзак. Рюкзак оставил в коробе, заперев его, чтобы никому не попался на глаза. Теперь, когда я официально stuff, я стал еще более незаметным. Я хотел было сделать вид, что двигаю оборудование, но потом подумал, что это вызовет настороженность настоящих представителей певицы или агентства – смотря кто отвечает за звук: оборудование, как правило, стоит очень дорого, и есть ответственные люди, которые точно знают того, кто может трогать короба и железки.

Вход в здание охранял человек в костюме. Но мне туда и не нужно – я дождусь своего часа здесь, в концертном зале. На заднике сцены было прикреплено расписание мероприятия, судя по нему, выступление Белладонны начнется через два с половиной часа. Спрячусь-ка я в том коробе вместе со своим рюкзаком. Так надежнее.