Глава 14,

в которой Меган проявляет себя патриоткой

Как и большинство спортсменов, я слышала «Знамя, усыпанное звездами» около миллиона раз, и частенько, стоя с прижатой к сердцу рукой, я произносила давным-давно заученные слова, а мой разум в это время был далек от всего происходящего. Зачастую я размышляла о тактике предстоящей игры, хотя иногда меня охватывали эмоции и волны музыки уносили меня. Но за последние три дня произошло так много всего, что сегодня мой разум метался, как огромный американский флаг, который в северном углу стадиона немилосердно трепал ветер.

В воскресенье днем папа позвонил мне и спросил, могу ли я пригласить Хэнка на ранчо.

– Для чего? – спросила я.

– Ну, мы поговорили в музее, и он помог мне иначе взглянуть на ситуацию. Поэтому я хотел бы показать ему землю и спросить, что он о ней думает.

– Вот это да! А ты, похоже, серьезно отнесся к его словам.

– Я все хорошенько обдумал. Твоя мама не упустит своего, а мы как бы застряли здесь… И если бы был какой-то третий путь… В общем, я просто хочу, чтобы моя земля оказалась в хороших руках.

– Конечно, я поговорю с ним.

– Спасибо, милая.

Папа нуждался в моей помощи с ранчо и семейным бизнесом. Меня буквально распирало от гордости. А еще у меня появилась серьезная причина позвонить Хэнку. Вообще-то мне хотелось названивать ему чуть ли не каждый час, но до сих пор я каким-то чудом себя сдерживала. Игра во вторник заканчивалась в пять, а Хэнк уже купил билет, поэтому я решила, что потом мы можем отправиться на ранчо.

– Пойду на футбольный матч своей девушки, а затем пообедаю с ее родителями, – сказал Хэнк, когда я ему обо всем рассказала. – Неплохой выдастся вторник.

Своей девушки! Надеялась ли я когда-нибудь услышать эти слова? Конечно же да. Говорили ли мы об этом? Нет. А потом он просто ввернул это слово «девушка» – и все! Я боялась даже вздохнуть, уверенная, что в то же самое мгновение из моей груди вырвется жалкий писк, настолько я была ошеломлена услышанным.

– Так что я увижу тебя после? – Мне удалось наконец справиться с чувствами.

– Я буду там. И помни, ты обещала мне хет-трик!

Черт! Я надеялась, что он забыл о моей глупой болтовне.

И теперь я смотрела на трибуны, где сидела толпа зрителей. Обычно друзья или родственники на играх меня не беспокоили, но сегодня все было иначе. Где-то сидели девчонки с курса хороших манер, и впервые посмотреть на игру пришел мой самый настоящий парень из плоти и крови. И зачем только я пообещала, что забью три гола? Надеюсь, Хэнк догадался, что это была шутка, верно? Вот что получается, когда не черта не умеешь флиртовать.

Зрители хлопали в ладоши, и команда выстроилась на поле для последнего напутствия тренера.

– Сохраняйте дистанцию, доверяйте своим товарищам по команде, – сказала Нэш. Мы все кивнули. – Вы тренировались, вы готовы. Расслабьтесь и станьте сегодня лучшей версией себя. – Снова киваем. – Хорошо. Старт на счет три.

Через несколько секунд я стояла на центральной линии, одна нога на мяче. Нужно расслабиться. Прозвучал свисток, и я сделала пас Мэрайе.

– Она была восхитительна, – сказал Хэнк папе.

Хэнк ехал на переднем сиденье, а я устроилась сзади. На дороге к Абердину огромный внедорожник отца то и дело подпрыгивал на камнях грунтовой дороги. Когда мы проезжали мимо очередного пастбища, отбившаяся от стада корова лениво подняла голову, проводила нас равнодушным взглядом, а затем снова принялась жевать траву.

– Мне повезло, – улыбнулась я.

– Три гола – это не просто удача.

– Хет-трик?! – воскликнул папа, оглядываясь назад.

Я кивнула, а затем покраснела от смущения. И все из-за Хэнка, который хвастался моими достижениями перед моим же отцом.

– Первый был с тридцати ярдов, – не унимался Хэнк.

– На самом деле там было около восемнадцати, – поправила я его.

– В любом случае расстояние было приличным, а она отправила мяч левой ногой прямо в угол сетки.

– Она всегда била сильнее именно левой, – поддержал Хэнка папа. – Даже когда была крошкой, мы выходили на двор и пинали мяч, она уже предпочитала левую ногу.

– Это был не просто удар, – воодушевленно продолжил Хэнк. – Это был первоклассный удар. Великолепная работа, все было продумано до мелочей.

На самом деле все получилось случайно. Я получила мяч, пока бежала к верхней части поля, и подумала, что перекину его прямо Мэрайе, но в это мгновение ее заслонил защитник. Поэтому я снова перекинула мяч, уже на левую ногу, увидела просвет между игроками и ударила по нему что есть силы. Мяч легко полетел, а затем попал прямо в верхний левый угол ворот, как если бы я так и задумала. Вратарь от изумления даже с места не двинулся.

– Затем незадолго до перерыва она снова забила.

– Это все Кэт… – Я пыталась быть честной.

Второй мой гол действительно был заслугой Кэт. Она обыграла защитника до конца линии, а затем дала идеальный пас, обыграв еще и вратаря. Никто не заметил меня, это был простой удар с лета.

– Но забила ты. – Хэнк оглянулся на меня и улыбнулся.

– Даже сломанные часы дважды в день не врут, – фыркнула я.

– А третий? Это был лучший гол, который я когда-либо видел! – решительно заявил Хэнк.

– Так, а сколько футбольных игр ты вообще видел? – спросила я.

– Одну, – признался Хэнк, и мы все рассмеялись.

Это и правда был лучший гол из всех мною забитых.

– Они были сзади, давили, а открылись для контратаки с длинного мяча, – начала объяснять я. – Я вырвалась вперед, как только Линдси отобрала мяч одним касанием, затем за миллисекунду паснула защитнице. Это была игра, в которой невозможно было объяснить, как ты сделала то, что сделала. Это, без всякого сомнения, результат тысяч часов практики. Ну и еще инстинкт сработал…

На самом деле я даже не пыталась забить три гола. После свистка я забыла о своем опрометчивом хвастливом обещании и так ни разу за всю игру и не вспомнила о Хэнке, сидящем на трибунах. Все случилось как-то само собой. Тренер Нэш впечатлилась. Она потом сказала мне, что это была переломная игра, в которой я наконец-то смогла раскрыться и проявить все отпущенные мне при рождении уверенность и самообладание.

– Люди скандировали ее имя! – восторгался Хэнк. – После этого две девочки попросили у нее автограф.

– Они с курсов хороших манер, на которые я хожу!

– Кто-нибудь просил у вас автограф на этой неделе? – спросил Хэнк у папы.

– Нет. Похоже, что это была чертовски крутая игра, дорогая. Извини, что пропустил, – сказал папа.

Я была уверена, он был счастлив, не только оттого, что я забила голы, но еще и потому, что у меня наконец-то появился парень, да еще и такой классный. Парень, который по-настоящему гордится моими достижениями.

– Я так обрадовался, что купил кое-какую фанатскую ерунду, – сказал Хэнк.

– Ты милый. – Я улыбнулась ему и положила руку на большую синюю перчатку с оттопыренным большим пальцем, валявшуюся на заднем сиденье. Это было довольно романтично.

Папа остановил грузовик, и, когда мы вышли, я схватила ружье со стойки. Хэнк попытался взять меня за руку и только тут заметил дробовик.

– Мне начинать бояться? – улыбнулся он.

– Только змей, – уточнила я, беря его за руку.

Хэнк внезапно опустил глаза и заметил, что мы с папой надели грубые высокие ботинки.

– Неправильная обувь, – вздохнул он, кивая на свои кроссовки.

– Я сумею тебя защитить. – Я улыбнулась и сжала его руку.

Сарай, который мы увидели, вырастал будто из земли; сильно просевший под тяжестью времени, он был такой же неотъемлемой частью абердинского пейзажа, как любое здешнее дерево или холм. Это был массивная постройка с просторным первым этажом. Под двухскатной крышей находился тесный чердак. С обеих концов в сарай вели большие двустворчатые двери, а через двери поменьше можно было попасть на сеновал и в загон для скота. Бревна из красного кедра, которые за сто сорок лет жизни сарая техасские ветра отполировали до блеска, давно уже стали оранжево-красными, небольшими темными вкраплениями.

– Мой прапрадедушка построил его примерно в 1873 году, – сказал папа. – Это вообще было первое здание, которое он построил на этой земле, потому что тогда у фермеров была одна забота – коровы, и если они умирали, ты тоже получал неплохой шанс отправиться в поездку в один конец. Он жил здесь с коровами почти десять лет…

Хэнк оглянулся, чтобы убедиться, что папа говорит это всерьез, а он и правда не шутил.

– Тогда были другие времена, – задумчиво закончил он.

Хэнк взял меня за руку, и мы подошли ближе. Он протянул руку, чтобы дотронуться до дерева – оно было гладким, как мрамор.

– Мы сейчас его почти не используем, храним здесь лишь немного смолы и немного сена, но я подумал, что именно тут надо начать экскурсию, потому что отсюда, – папа указал на чердак, – открывается лучший вид. Сарай стоит на самой высокой точке.

– Это… удивительно, – выдохнул Хэнк.

Папа открыл двери, включил свет, и мы вошли. Пустые стойла. Старое седло лежало на поручне. Отец подошел к лестнице, ведущей на чердак, где хранилось сено. Там, прибитая к одному из старых бревен, висела кожа гремучей змеи длиной шесть футов. Хэнк уставился на нее.

– Вы шутите… – нервно усмехнулся он.

– Она была особенной, – сказал папа. – Когда Меган было восемь, мы зачем-то пришли сюда, и она прикончила эту гадину.

Хэнк ошарашенно посмотрел на меня: мол, что, правда? Я кивнула.

– Что ты сделала? – спросил он, пораженно уставившись на меня.

– Именно то, что и должна была: ничего, – гордо сказал папа. – Змея хотела напасть и уже приготовилась для броска, а Меган просто смотрела прямо на нее. А ведь большинство детей… Да что я говорю, многие взрослые, женщины и даже мужчины, начинают кричать, метаться в истерике и чаще всего получают хорошенький такой укус. Но только не моя Меган. Она просто неподвижно стояла, а потом прошептала: «Папа, здесь гремучая змея». Я схватил дробовик, подошел к ней и отстрелил ей голову.

Хэнк выглядел ошеломленным.

Папа похлопал меня по плечу:

– Я снял с нее кожу и прибил ее сюда, чтобы дочка всегда помнила о произошедшем.

– Конечно, как я могу забыть, ведь папа рассказывал эту историю всего-то раз сто, не больше, – хмыкнула я. – Я удивлена, как это одна-единственная змейка со временем не превратилась в целый клубок гремучих змей. – Шутила я, хотя втайне страшно гордилась собой, и мне нравилось, что папа помнит эту историю и что она явно впечатлила Хэнка.

Наверху папа распахнул окна, и солнечный свет хлынул на чердак. Вид отсюда открывался действительно потрясающий. На севере пастбища простирались до самого горизонта, и казалось, что присмотрись чуть внимательнее – и увидишь Оклахому. С другой стороны лежал Абердин, тек ручей и бродило стадо коров. Казалось, что распахнув эти окна, вы смотрите в прошлое.

– Ух ты! – воскликнул Хэнк и тут же принялся фотографировать вид на телефон. – Это нечто. – Он посмотрел прямо на папу. – Здесь есть все, что нужно для первоклассного жилого комплекса: великолепная земля, много воды, история, идеальное расположение, место достаточно удалено от города, но и не слишком далеко. Да одни эти фотографии уже идеальная реклама.

Папа указал на Эльдорадо, видневшееся вдали, которое Хэнк сразу не заметил, и вздохнул:

– Это то, что я терпеть не могу. Дома выстроены друг на друге, как в Китае.

– Людей много, – пожал плечами Хэнк и снова оглянулся по сторонам. – Но здесь я бы не стал строить ничего подобного. Ни за что! Нет, сэр, я бы пошел по другому пути, сорок или пятьдесят акров – большие участки, а там, где протекает ручей, я бы и вовсе запретил любое строительство, оставил бы этот зеленый пояс в неприкосновенности.

– А так и правда можно сделать?

– Конечно, вы можете делать все, что захотите, налагать любые ограничения, потому что вы диктуете условия. – Хэнк быстро пролистал фотографии. – Люди, которые хотят жить в подобном месте, ценят уединение и природу. Возможно, они станут держать лошадей, так что этот сарай можно будет сохранить. Да и название «Абердин» лучше оставить. Люди будут чувствовать, что покупают кусочек истории.

– Как ты обойдешь права на добычу полезных ископаемых? – спросил папа.

– Вы просто не станете об этом заявлять. Так всегда поступают. Если не возражаете, мистер Макнайт…

– Ангус, – твердо сказал папа. – И давай на «ты».

– Ангус, если ты не возражаешь, я бы хотел просто поделиться с тобой некоторыми своими идеями, рассказать о том, как это все может выглядеть.

– Я не хочу, чтобы ты работал бесплатно, – попытался возразить отец.

– На самом деле у меня тоже есть свой интерес. Я только начинаю, и мне нужен громкий проект. Это всегда круто – быть первым в каком-то деле. И к тому же у тебя будет что показать будущим заказчикам.

– Хорошо, тогда я буду тебе очень признателен за помощь, – сдался папа.

Мама подала ужин на террасе – само собой, это был стейк из мраморной говядины, который папа приготовил на углях. На гарнир были печеный картофель и салат, а на десерт – рулет с фруктами.

– Это был лучший стейк, который я когда-либо ел, – сказал Хэнк, и это не было преувеличением. Большинство людей, которые ели стейк в нашем доме, говорили то же самое.

– Ну, если я не в состоянии угостить тебя хорошим стейком, то мне лучше уйти из этого бизнеса, – рассмеялся папа.

– Как будто это когда-нибудь случится, – сухо сказала мама.

– Хэнк, кажется, думает, что проект застройки действительно может тут все изменить, – добавила я в надежде предотвратить очередную ссору.

Мама поднялась, чтобы убрать тарелки, и обратилась к папе:

– Я просто надеюсь, что ты не просто так гоняешь туда-сюда этого бедного мальчика.

Увы, мои родители были еще ох как далеки от примирения.

– Могу я вам помочь? – спросил Хэнк, поднимаясь из-за стола.

– Нет, все в порядке, – ответила мама, но я встала и начала собирать посуду.

Когда я дошла до кухни, мама стояла у раковины с включенной водой, смотрела в окно на внутренний дворик, где все еще разговаривали папа и Хэнк, и… Она что, плакала?

Я поставила тарелки на стол, подошла к ней сзади и обняла. Я прижалась головой к ее плечу, а она откинулась назад, касаясь меня макушкой.

– Мама? У вас с папой все в порядке? – спросила я.

Она похлопала меня по рукам и глубоко вздохнула:

– Любые отношения сложны. Мы с твоим отцом женаты уже двадцать три года, а это приличный срок. Брак – это не просто, это тяжелая работа. Вечные компромиссы. Есть разные этапы. Долгое время вы, девочки, были моей основной работой, но теперь я ее потеряла. Благодаря балу дебютанток я могу хоть чем-то заниматься, но он закончится в январе. И что тогда? У твоего отца ранчо, а у меня нет… ничего.

– Да уж. Но вы все еще любите друг друга, верно?

– Конечно. – Она промокнула глаза. – Пожалуйста, не волнуйся, дорогая. Все будет хорошо.

Она начала загружать тарелки в посудомоечную машину, а я пыталась переварить услышанное. Это был самый взрослый разговор, который у нас когда-либо был, и я вдруг поняла, что мне отчаянно не хочется взрослеть, ведь в таком случае меня ждет такая же унылая жизнь. Когда мама закрыла посудомоечную машину, она наконец слабо улыбнулась.

– Нам нужно поговорить о вашей вечеринке, – сказала она, и я с радостью позволила ей сменить тему. – У нас осталось меньше двух месяцев, и мы должны определиться с темой. Бэттлам, конечно, не стоило выбирать темой своего вечера «Джинсы и бриллианты». Это мы владельцы ранчо, и эта ковбойская тема подошла бы нам идеально.

– Я знаю, мама, – мягко сказала я, надеясь, что она опять не заведется.

Маме было несказанно обидно, что Лорен выбрала эту тему для своей вечеринки, и она уже несколько раз напоминала нам с Джулией об этом. Мало того что это была бы идеальная тема для нас, так мы еще и могли сэкономить много денег. Например, могли бы организовать все здесь, в Абердине, вместо того чтобы арендовать дорогущее помещение.

– Действительно, они нефтяники. Но я полагаю, что уже ничего нельзя сделать.

Слово «нефтяники» было произнесено с легким пренебрежением, оно подразумевало, что Бэттлы не заработали своих денег, им просто повезло. С помощью этого слова техасцы, не имеющие много денег, обычно выражали презрение к нуворишам, а если уж быть до конца честным, то прикрывали собственную неспособность заработать достаточно. Частенько можно было услышать: «Они купили яхту, не спрашивайте меня почему. Вы же знаете, они нефтяники».

– У тебя есть другие идеи? – Я попыталась отвлечь маму от печальных мыслей.

– Мы могли бы устроить вечеринку в стиле Болливуда. Я думаю, получится весело и по-настоящему празднично, – улыбнулась она.

– Мама, нет. – Я закатила глаза. – Что мы наденем? Сари, а на голову тюрбаны?

Не думаю, что это был конфликт поколений, хотя и не могу сказать, что мама очень понимала происходящее. Ее дебютная вечеринка двадцать пять лет назад была посвящена «Унесенным ветром», где она играла роль Скарлетт О’Хара, а мужчины были раздраженными Реттами Батлерами и даже офицерами Конфедерации.

В общем, мне бы в любом случае было тяжело объяснить своим товарищами по команде, почему бал так важен для меня, и при этом никого не оскорбить темой вечеринки.

– Полночь в Париже? – с надеждой спросила мама.

– Фууууу! Нет.

– А почему нет? Это было бы так романтично!

– Поверь мне, мама, это не будет романтично. Сейчас другие времена.

– Хорошо, тогда как насчет Клеопатры?

– Нас двое, мама, кто станет Клеопатрой? – Я надеялась, что этот ответ остановит дальнейшие разговоры о вечеринке в стиле Древнего Египта.

Я правда хотела пережить дебютный сезон с минимальными потерями для самолюбия, а значит, не могла себе позволить изображать давным-давно отправившуюся в небытие царицу, подводя глаза и нацепив короткое золотистое платье и дурацкую корону со змеей.

– Конечно, очень хорошо, что ты так избирательна, но в ближайшее время тебе уже необходимо будет определиться. Нужно многое спланировать, и дизайнеры с поварами не могут начать работать над воплощением нашей идеи, пока у нас этой самой идеи нет.

– Послушай, мы с Джулией едем к Лорен в пятницу. Мы там все хорошенько обсудим, и я обещаю, что мы придумаем как минимум две классные идеи. И ты выберешь ту, которая тебе больше понравится, хорошо?

– Хорошо, в субботу. Но если вы ничего не придумаете, будет «Полночь в Париже». – После отчаяния мама решила перейти к угрозам. – А теперь иди. Давай покажи тут все своему красавчику.

Хэнк и я спустились с террасы, прошли через боковой двор, а затем по гравийной дорожке направились к сараю. Воздух был свежим, и октябрьское солнце, наполовину прозрачное, как леденец, светило с запада, расцвечивая высокие травы в оттенки мандарина и календулы.

– Это действительно прекрасное место, – восхищенно сказал Хэнк.

– Спасибо.

– Наверное, здорово было расти здесь.

Позади мы услышали стук копыт, к нам подъехали трое запыхавшихся мужчин.

– Привет, Меган! – крикнул Сильвио, тепло улыбаясь.

Бывший профессиональный наездник на быках, ровесник папы, Сильвио был мастером на все руки и моим любимым дядей. Двое других были рабочими почти моего возраста.

– Сильвио! Как дела?

– Неплохо, неплохо. А твои?

– Хорошо, спасибо.

Я посмотрела на Хэнка.

– Это мой друг Хэнк, – сказала я.

Сильвио улыбнулся, и они пожали друг другу руки.

– Сильвио Варгас.

– Хэнк Уотерхаус.

– Приятно познакомиться, Хэнк, – сказал Сильвио, откидывая шляпу на спину.

– Очень приятно, – ответил Хэнк, улыбаясь.

– Мама оставила тебе ужин, – сообщила я Сильвио.

– Хорошо. Мы расседлаем лошадей, а потом я пойду к дому.

– Рада была увидеть тебя!

– Adiо́s! – махнул он рукой. – Давай, дружок, – крикнул он коню, и они умчались.

Хэнк и я переглянулись.

– Похоже, он хороший человек, – сказал Хэнк.

– Он лучший. Сильвио был управляющим ранчо еще до моего рождения.

Сделав круг и пройдя по тенистой аллее, мы снова вернулись к дому.

– Что здесь? – спросил Хэнк, заглядывая во французское окно.

– Это кабинет. – Я открыла двери – на ранчо их никогда не закрывали, даже на ночь, – и мы вошли.

В этой комнате всегда располагался кабинет, и мебель здесь стояла преимущественно старинная. Напротив окна массивный стол. За ним – обычный кожаный офисный стул. По бокам книжные полки, заваленные покрытыми пылью гроссбухами, и два ужасно старых, обитых кожей стула. Здесь было заключено множество сделок еще в те времена, когда рукопожатие что-то да значило. Люди приходили сюда, торговались, договаривались о графике поставок, иногда отчаянно ругались… Теперь бухгалтерские книги были заменены ноутбуками, а партнеры по бизнесу просто звонили со своих мобильных телефонов.

Хэнк провел пальцами по книжным полкам, посмотрел на старые карты на стене, а затем обратил свое внимание на старинные фотографии.

– Галерея жуликов, – сказала я, и он засмеялся:

– Круто!

Это было действительно круто. На стене висело по меньшей мере двести фотографий, и все они рассказывали историю Абердина. Здесь были портреты почти всех моих предков, а также всевозможных рабочих, некогда трудившихся на ранчо. Были тут и свадебные фотографии, и фотографии с охоты, и семейные родео. Множество снимков с участием давно ушедших знаменитостей: Том Лэндри, Нил Армстронг, Китти Уэллс.

– Это самый первый Ангус, – сказала я, указывая на черно-белый снимок. Мой прапрапрадедушка стоял рядом со своим знаменитым сараем и выглядел очень суровым. – А это его жена Джемима, – указала я на другой.

– А это кто? – спросил Хэнк, показывая на очень маленького мальчика, сидящего на очень большой лошади.

На парнишке были джинсы, ботинки и шляпа, стремена были подтянуты к самому краю седла. Даже представить было страшно, что настолько маленький ребенок будет ездить на такой лошади.

– Это мой папа.

– Ты шутишь!

Я покачала головой:

– Их учили ездить верхом раньше, чем ходить. Мой дедушка еще был с ним в седле, когда ему было два, но в четыре года папа уже получил свою первую лошадь. Правило простое: если ты упал, то встаешь и просто забираешься обратно.

Хэнк медленно переходил от одной фотографии к другой и в конце концов остановился на женщине в джинсах, ковбойских сапогах, сомбреро и с перекрещенными на плечах кобурами с двумя пистолетами с перламутровыми рукоятками. Она курила сигару и выразительно смотрела на фотографа, ясно давая понять, что ему следовало бы поторопиться.

– Кто это?

– Моя прапратетя Роуз Элис. Она сражалась во времена Мексиканской революции.

– С какой стороны? – заинтересовано спросил Хэнк.

– Я точно не знаю. Полагаю, с обеих. Я не думаю, что ее особо заботило о то, кто победит, она просто хотела приключений. – Я указала на фотографию двух очень молодых девушек в белых теннисных платьях, картинно выставивших перед собой ракетки. Они явно пребывали в отличном настроении. – Это моя мама и тетя Камилла – мама Эбби.

– Здорово, – сказал Хэнк.

Мы остановились перед другой фотографией, на ней опять была изображена моя мама, еще совсем юная. Она красовалась в бальном платье с огромной юбкой и открытыми плечами.

– Твоя мама?

Я кивнула.

– Это ее свадьба?

– Нет. Это ее дебют в «Блубонет».

– А кто этот парень? – спросил Хэнк.

Парень, стоящий на снимке рядом с мамой, был очень высоким и широкоплечим. Его можно было даже назвать красивым.

– Это Харди Роуэн. Его семье принадлежит около десяти автосалонов в Далласе. Они были помолвлены, но мама разорвала помолвку.

– Ради твоего отца?

Я кивнула:

– Папа был темной лошадкой.

Хэнк двинулся дальше, рассматривая фотографии, а я осталась стоять рядом с этой. Глядя на молодую версию своей мамы, стоящую рядом с незнакомым мне мужчиной, за которого она могла бы выйти замуж, перед моими глазами будто бы пролетело все ее прошлое: членство в престижном загородном клубе «Черепаший ручей», послеобеденный теннис или бридж, обеды в Лиге юниоров, вся еженедельная рутина, когда единственная твоя забота – это съездить к парикмахеру и сделать маникюр. Это была та жизнь, которую мама, вероятно, представляла себе в течение четырех лет в Хокадае и еще четырех в СМУ. Сожалеет ли она об утраченных возможностях? Было бы интересно узнать. Возможно, она ругалась сейчас с отцом и заставляла меня заниматься делом, бесконечно от меня далеким, не потому, что переживала из-за денег, а потому, что понимала: она ошиблась, когда жизнь на ранчо предпочла жизни в Парк-сити.

– А вот это я помню! – воскликнул Хэнк.

Это была моя фотография, которую затем поместили в газете в статье, объявлявшей об очередном бале дебютанток. Тьфу.

– Пойдем, – решительно сказала я.

Вскоре мы с папой проводили Хэнка к машине.

– Спасибо, что пришел, Хэнк, – сказал папа.

– Спасибо вам, – улыбнулся парень. – Я сделаю чертежи.

– Не торопись.

Хэнк стоял прямо передо мной. Он взял меня за руки, посмотрел мне в глаза:

– Увидимся в пятницу?

Я кивнула, а потом Хэнк поцеловал меня, и поцеловал не в щеку, нет. Это был самый настоящий поцелуй, каким парень целует свою девушку, и сделал он это на глазах моего отца. У меня аж дыхание перехватило.

Мы с папой наблюдали, как он выехал к главным воротам и свернул на дорогу. Папа обнял меня, и мы пошли обратно к дому.

– Я думаю, что ты заполучила хорошего парня, – сказал он.