6. чем больше расстояние, тем сильнее притяжение

– Ты просто обязан пойти, Но. Там будут абсолютно все.

Вэл должна бы понимать, что последняя фраза вряд ли сильно поможет, особенно если посмотреть на меня сейчас: я валяюсь на кровати с ноутбуком на животе и кока-колой в руке, на экране – середина третьей за вечер серии «Девочек Гилмор».

– Это которая? – спрашивает она, плюхаясь рядом со мной. Не успеваю я ответить, она уже: – А-а… ну ясно.

Вэл – фанатка «Девочек». Она смотрела все сезоны, в том числе ребут, уже раз по десять.

– Погодите, не рассказывайте, я угадаю, – вступает Алан, изучающий мои книжные полки, как будто он не знает их содержимое назубок. – Люк и Лорелай флиртуют, любовное напряжение нарастает, все идет как по маслу, а потом пшик, конец серии.

– Алан! – возмущается Вэл. – У тебя нулевой романтический потенциал.

– Валерия! Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

На экране Лорелай заходит в кафе Люка за четвертым кофе подряд.

– Они там воду пьют хоть когда-нибудь? – спрашиваю я.

– Только профильтрованную через кофейные зерна.

Алан любит поиздеваться над «Девочками Гилмор», но уже не раз и не два мы с Вэл слышали, как он горланит у себя в комнате вступительную песню с фанатским упоением.

– Однако, – говорит он, – зима в Старз-Холлоу выглядит охренительно.

Я киваю из своего мягкого гнезда:

– Жаль только, что «девочки» в титрах с маленькой буквы.

– Да? – удивляется он. – А что не так?

– Несимметрично – вот что.

– Ясно.

Вэл жмет на паузу, останавливая кино, и усаживается, скрестив руки и ноги:

– Ной, я очень хочу, чтобы ты пошел на вечеринку. Ради меня. Пожалуйста.

Я и ухом не веду. Бездействие, инертность, полная физическая атрофия целого дня, потраченного исключительно на Нетфликс: вот по чему я буду больше всего скучать, когда лето кончится.

– Ты же знаешь, как я реагирую, если меня заставляют, – говорю я.

– Я не заставляю, господи боже! Я прошу.

– А я тебе говорю, что лето буквально просачивается сквозь пальцы, как песок в песочных часах, и вечеринка у Лонгмайров не входит в список того, на что я хочу истратить… ну, свой песок.

– Ладно, мы поняли, – отвечает Алан, наклоняясь над моим столом и постукивая по кипе лежащих там бумаг, – Такому маститому писателю, видимо, неприлично показываться на заурядной школьной вечеринке.

В прошлом году учитель английского мистер Таттл задал нам написать «краткую историю», где надо было исследовать какое-нибудь событие нашей жизни, пересекающееся с определенным моментом всемирной истории. Тема довольно расплывчатая, но я втянулся и, уже сдав сочинение, продолжал писать эдакие исторические виньетки. Потом я собрал накопившиеся заметки в один проект под названием «Моя краткая история» и послал его на национальный конкурс, который устраивает журнал «Новые голоса подростковой литературы». Конечно, я никому не рассказывал, потому что даже не мечтал победить.

А потом победил.

– Ты превращаешься в отшельника, – говорит Вэл. – Ты не замечал?

– Нет, не замечал.

– Ты никуда не ходишь.

– Очень даже хожу.

– Наш бассейн не считается, Но.

– Я хожу… и в другие места.

– Куда это?

– Ну не знаю, – отвечаю. – Во всякие разные места.

– А вы знаете, что Боуи умер в один год с Принцем и Мохаммедом Али? – спрашивает Алан, листая мой экземпляр биографии Дэвида Боуи. – Такая хрень всегда случается по три раза кряду.

– В тот год и Джордж Майкл умер, – возражаю я.

– А, ну тогда по четыре раза.

– И вот интересно, чем плохо быть затворником, – продолжаю я. – У затворников, если вдуматься, всегда дурная репутация. Но ведь они всего лишь хотят сидеть дома и чтобы их оставили в покое. Что тут плохого?

Алан, конечно, о своем:

– Бро, затворникам не дают.

Именно в этот момент в приоткрытую дверь заглядывает мама:

– Кому это не дают?

– Миссис О! – Алан бежит к ней обниматься.

Отношения у них довольно специфические: Алан демонстративно и самым неподобающим образом с ней флиртует, а мама притворяется недовольной. Да только кого она обманывает.

– Я думал, вы с мужем отправились в поход на весь день, – говорит Алан.

Мама краснеет, как школьница:

– Нет, только Тодд. У него есть своя небольшая компания друзей, и раз в пару месяцев они ходят к Голодной скале, пытаются доказать себе, что еще не состарились.

Алан окидывает маму – мою мать, врубитесь, ту, что выпустила меня в этот мир и регулярно угрожает изъять обратно, – театральным взглядом сверху донизу, который только ему сходит с рук:

– Не скажу насчет вашего мужа, миссис О, но вот вы, по-моему, только молодеете.

– Ладно тебе, Алан, – морщится Вэл.

– Серьезно, мы тут, похоже, наблюдаем симптомы Бенджамина Баттона, родившегося стариком и молодеющего с годами.

– Ну хватит уже, прекрати.

– Ной, мама у тебя просто огонь, даже не спорь.

– Боже, Алан…

– Извините, миссис Оукмен, – говорит Вэл. – Моего братца в детстве часто роняли головой вниз.

Алан подмигивает моей матери и посылает ей фирменную чарующую улыбку Роса-Хаасов:

– Не слушайте ее, миссис О. Вы прекрасно выглядите сегодня. Просто жжете.

– Не уверена, что это комплимент, – отвечает мать, упиваясь моментом и усиленно делая вид, что вовсе не ради этого сюда заглянула.

А кстати…

– Мам, ты что-то хотела?

Я догадываюсь, что она хотела спросить про сообщение тренера Стивенса, но сомневается, стоит ли говорить при гостях.

– Просто хотела узнать, не нужно ли вам хрустиков или еще чего.

– Хрустиков?

Она кивает:

– Или еще чего.

– Мам, нам уже не по семь лет.

– Мне тоже, – парирует она, – но я обожаю хрустики.

– А есть у вас «Читос»? – спрашивает Алан.

В ответ мама морщит нос:

– Может, рисовых крекеров?

Я вмешиваюсь, пока Алан не начал изображать, будто любит рисовые крекеры.

– Спасибо, мам. Мы пока обойдемся.

Когда она уходит, я отыскиваю старый плейлист Radiohead. Вэл ставит ноут на пол, ложится на другом конце кровати валетом, а потом и Алан плюхается рядом со мной, и мы уже втроем таращимся в потолок, слушая музыку. Иногда простые вещи и сложные вещи – это одно и то же, и тут как раз такой случай, наша троица слушает музыку, лежа бок о бок в одной кровати, и мы настроены на одну понятную лишь нам частоту.

– Представь, что Айвертон – сцена, – почти шепчет Вэл, – шоу подходит к концу, и эта вечеринка будет нашим прощальным поклоном.

– Как драматично, – замечаю я. – К тому же выпускной год еще даже не начался. А кроме того, кто сказал, что после школы мы расстанемся?

Алан присмотрел себе курс анимации в университете Де Поля. Вэл, неуклонно пополняя свое фотопортфолио, говорит о Чикагском институте искусств с тем же восторгом, как Рори Гилмор – о Гарварде. И если отвлечься от недавних мук выбора, меня очень даже утешает, что лучшие друзья через год не уедут учиться на другой конец страны.

– Что слышно про стипендии? – спрашивает Вэл.

Я мог бы рассказать им про звонок тренера Стивенса, но знаю, что услышу в ответ. Мои шансы в следующем году попасть в Милуоки обрадуют Алана и Вэл еще больше, чем моих родителей. Если предположить, что они поступят туда, куда собирались, пара часов езды до университета Милуоки позволит сохранить наш треугольник в целости.

Но есть и другие способы его удержать.

– Может, мне просто найти работу в городе, – говорю я, пропуская вопрос мимо ушей. – А колледж отложить на потом.

– Ной.

– Вэл.

– Не смеши.

– Я серьезно.

– И чем бы ты занялся?

– В мире полно возможностей, Вэл. Уверен, для такого крепкого парнишки, как я, все двери открыты.

– Вот ты так говоришь, но сам-то понимаешь, что в конце концов очутишься в «Старбаксе».

Встревает Алан:

– Говорят, у них там потрясающие бонусы. – На что Вэл сует ему пятку в нос.

Алан отмахивается, после чего мы пару секунд просто лежим и слушаем Everything in Its Right Place, которую я считаю своим личным гимном: голые стены, книги на полках в алфавитном порядке, все белое или пастельное, идеально ровные стопки бумаг на столе.

Потом я говорю:

– Знаете что?

– Что? – спрашивает Вэл.

Помнится, когда Пенни была помладше, но быстро росла, временами я прямо-таки видел, как ее накрывает понимание, что она не всегда будет ребенком, и тогда она снова впадала в детство – начинала говорить тонким голоском или виснуть на маме, от чего давно отучилась.

Чем больше я отдаляюсь от друзей, тем сильнее мне хочется притянуть их к себе.

– Люблю я вас, ребята. – Я обхватываю одной рукой Алана за шею, другой – Вэл за лодыжки. – Люблю вас обоих, люблю наше лето и не променяю вас ни на кого другого.

Песня заканчивается, и начинается другая, Daydreaming, – одна из тех, что сочатся меланхолией, как тонущий танкер – нефтью.

Вэл садится и хлопает в ладоши:

– Ладно, мальчики. Мы не станем просиживать весь день в стерильной спальне, слушая никчемную музыку, как…

– Никчемные? – подсказывает Алан.

– Именно. Мы не никчемные. Мы молодые, энергичные, жаждущие, у нас есть, знаете ли…

– Жажда?

– Неутолимая жажда, я хотела сказать. К счастью, я как раз знаю подходящую вечеринку для таких бойких детишек.

Я сгребаю ноут с пола, возвращаю его к себе на живот и запускаю «Девочек Гилмор» с того места, где прервался:

– Меня вы ни за что не заставите.

Вэл наклоняется ко мне так, что над экраном видны только ее глаза:

– Ной.

– Имею право.

– Будет очень жаль, если я случайно заспойлерю концовку.

Я медленно поднимаю взгляд, уставившись ей в глаза:

– Не посмеешь.

Если бы брови могли пожимать плечами, именно такое движение они бы и сделали.

– Ни за что не угадаешь, кто сбежит в Калифорнию.

– Не смешно.

– Или кто поженится на круизном лайнере.

– Ты серьезно думаешь, что я пойду на какую-то идиотскую вечеринку, лишь бы не слышать спойлеров «Девочек Гилмор»?

– Или кто не попадет в Гарвард.