44. до «Кротовой норы» и сквозь «Кротовую нору»

Снаружи библиотека Гарольда Вашингтона выглядит полной противоположностью айвертонского филиала во всех возможных смыслах. А именно: она похожа не столько на библиотеку, сколько на плод любви древнего музея и тюрьмы строгого режима. Не удивлюсь, если кто-то считает ее уродливой, но мне она нравится. Внутри еще лучше: все эти цитаты из Торо и Элиота на стенах, десять этажей книжных стеллажей, закутков, кабинетов, массивные окна, через которые льется естественный свет. И еще сад на крыше – боже, тут реально сад на крыше!

Вот уж где затеряться.

Мы паркуемся в паре кварталов от библиотеки и в считаные минуты оказываемся на месте, что радует, потому что на улице неожиданно похолодало. Серьезно, стоило упомянуть необычно теплый ноябрь, как буквально тут же начался дикий холод, будто боги погоды только того и ждали.

Пенни остается снаружи с Марком Уолбергом, а я бегу внутрь, чтобы взять отложенный экземпляр. Получается чуть дольше, чем задумано, поскольку я почему-то оказываюсь не там, где ожидал. Я уже бывал здесь раньше, но когда я иду через, как мне представлялось, главный вход, то попадаю куда-то на зады библиотеки. Через окно видны машины на Стейт-стрит, на которую, готов поклясться, библиотека выходит фасадом, но, видимо, я ошибаюсь. Наконец разобравшись, через пять минут я выхожу на улицу с книгой в руках.

Там идет снег. То есть вот натурально.

Мы бежим к машине, садимся, я включаю печку.

– Хочу сознаться, – говорит Пенни, грея руки в потоке теплого воздуха из кондиционера. – У меня был тайный мотив для сегодняшней поездки.

– Так-так.

– Тут есть такое кафе под названием…

– Пенни.

– О нем бешеные отзывы. Посмотри в Интернете, если не веришь, и не обманывай себя: ты любишь хороший макиато.

– Я даже не знаю, что такое макиато, Пенн.

– А кроме того… Ты готов слушать дальше?

– Уверен, что не готов.

– У них есть «делориан».

Меня накрывает волна дежавю, а за ней кровь приливает к лицу, как бывает, когда вдруг вспоминаешь такое, о чем лучше забыть.

– Это машина из фильма «Назад в будущее», – подсказывает Пенни, и я отвечаю, что и без нее знаю; она говорит что-то еще, но слова сестры просто полощутся в воздухе, и приходит то особенное ощущение, которое всегда сопровождает «выход из автопилота», а еще я точно знаю: я попал в библиотеку Гарольда Вашингтона именно через главный вход.

– Ной, – слышу я рядом мягкий голос Пенни, и ее маленькая холодная рука ложится поверх моей, – ты чего?

Я аккуратно складываюсь, как лист бумаги – все стороны и углы идеально совпадают, – и возвращаюсь к реальности:

– «Кротовая нора», угадал?

– Ага, – говорит Пенни. – Ты уже в курсе?

Я ищу адрес в телефоне, отъезжаю в нужном направлении и стараюсь заглушить голос укуренного парня, к которому я напрасно пошел в гости, того, кто виноват в постоянно расширяющейся пропасти у меня в мозгу. «Я бы тоже многое отдал, – говорит голос, – за мгновенную телепортацию в „Кротовую нору“».

На месте оказывается, что в кафе не пускают с собаками, о чем Пенни уже знала, потому что позвонила им заранее.

Здесь в действие вступает розовый чемодан с черепом.

– Исключено, – говорю я.

Пенни расстегивает молнию на чемодане и подталкивает Марка Уолберга внутрь.

– Пенн, нельзя же разгуливать с собакой в чемодане.

Будто нарочно опровергая мои слова, Марк Уолберг охотно залезает в чемодан. Я нашел место для парковки на улице, и мы стоим на тротуаре в нескольких домах от «Кротовой норы».

– Теперь вздремни, Марк Уолберг, – командует Пенни. – Мы ненадолго.

Пес невелик, поэтому места в чемодане ему хватает, но это не самая главная моя забота.

– Он хоть дышать-то там сможет?

– Не драматизируй, Ной.

– Сомневаюсь, что Марк Уолберг сочтет вопрос слишком драматичным.

Пенни застегивает бока чемодана, оставляя наверху щелку.

– Тебе удобно? – спрашивает она, заглядывая внутрь. Пес коротко тявкает в ответ. – Ладно, тогда погнали.

И моя двенадцатилетняя сестра вкатывает нашего пса в кафе, непринужденно заказывая четверть унции кубинского эспрессо макиато, при этом на ней розовая футболка с Мэрилин Монро и непарные эспадрильи Toms. Выражение на лице бармена, доложу я вам, вполне соответствует моим мыслям в данный момент: «Откуда взялась эта девочка?»

Я заказываю колд-брю, и мы садимся на зеленый кожаный диван. «Кротовая нора», пожалуй, самое замечательное кафе из виденных мною: как будто восьмидесятые взорвались и все усыпано их останками – кругом постеры «Охотников за привидениями» и «Битлджуса», «Тысячелетний сокол» и прибамбасы для путешествий во времени, телевизор в деревянном корпусе с меню древней приставочной игры на экране, старинный угловатый компьютер рядом с сахарницей, каталог флоппи-дисков рядом со сливками и… да, настоящий «делориан». Не представить автомобиль – любой автомобиль – в кафе, но вот он, установлен на высокой платформе рядом с нашим диваном, как будто так и надо.

– Я родилась в неправильную эпоху, – говорит Пенни.

– Может, ты родилась в неправильном измерении, Пенн.

– Спасибо, что заметил.

– В каком смысле?

Она отпивает макиато из маленькой кружки:

– Мы ведь в «Кротовой норе».

– А ты небось много знаешь о кротовых норах.

– Ной! Дорогуша! Я не полная дикарка. Я же читала «Трещину во времени».

– Тогда я полный дикарь.

– Стоп, ты хочешь сказать…

– Ни разу не читал книгу. Ни разу не смотрел кино.

– Да ты офигел.

– Не говори «офигел», Пенн.

Она ставит кружку на столик рядом с нашим диваном:

– Ладно, тогда я объясню тебе суть кротовых нор, как их объясняют в книге.

Ну как тут не умилиться, когда такая пигалица не засчитывает тебе понимание предмета, если в списке твоих источников нет ее любимой книги.

– В книге их называют тессерактами, но на самом деле это кротовая нора. – Пенни показывает на маленькую квадратную салфетку на столе. – Если бы жук находился на одном конце салфетки и хотел попасть на другой конец, в трехмерном пространстве ему пришлось бы пройти всю длину салфетки. Но если сделать так, – Пенни поднимает салфетку и соединяет противоположные уголки, – он сразу оказывается в нужном месте. На самом деле, понятное дело, все гораздо сложнее. Идею предложили Эйнштейн и еще один дядька. Разумеется, все это теория, совершенно непригодная на практике.

Я попиваю свой холодный кофе, чтобы скрыть улыбку.

– Можно я тебя спрошу кое-что?

– Валяй.

– Чем тебе так нравится Одри Хепбёрн?

Сестра на секунду задумывается.

– А чем тебе нравится Дэвид Боуи?

– Он не парился понапрасну и оставался самим собой невзирая ни на что. – Настоящая редкость, что первый же спонтанный ответ получился таким точным. – Музыканты меняются, но никто так не менялся, как Боуи. Не подумай только, что все его изменения были к лучшему. У него попадались довольно ужасные фазы, но это простительно, потому что именно таким он и был в то время. Я думаю, это притягивает людей. Настоящие фанаты Боуи – не фанаты, они верующие.

– То есть ты верующий?

– Ну да. Чел был ходячей революцией, на десятилетия опередил свое время в таких вещах, как гендерная идентичность, сексуальная идентичность и вообще идентичность, поэтому, наверное, я сразу об этом подумал, когда ты спросила.

– Он оставался самим собой.

– Патологическая аутентичность. Вот в чем цель. А музыка, она просто… Но в хорошую фазу Боуи был лучше всех.

Пенни кивает, непослушная прядь всклокоченных волос падает ей на лицо.

– А я, как ты думаешь… тоже патологически аутентична?

Улыбка наконец прорывается наружу, но, как ни странно, одновременно на глаза наворачиваются слезы.

– Пенн, будь ты еще чуть-чуть аутентичнее, с тобой было бы не справиться.

Теперь уже она не может сдержать улыбку. Она допивает остаток макиато и проверяет состояние Марка Уолберга, который, судя по всему, мирно дремлет.

– Думаю, мне нравится Одри Хепбёрн из-за того, что я говорила раньше насчет родиться не в той эпохе. Я не знаю, на самом ли деле жизнь была такая, как в ее фильмах. Я не знаю, действительно ли люди так разговаривали. Или так одевались. Но мне хочется думать, что так все и было. Потому что, если все действительно так и было, значит, однажды может стать таким снова.

Иногда разговор с родной сестрой похож на путешествие по далекой стране, где вдруг поворачиваешь за угол и находишь свой дом. Мы с Пенни такие разные во многих отношениях, но вот это у нас общее.

– Как ты справляешься? – спрашивает она.

– Справляюсь с чем?

Сестра прокашливается:

– Неважно.

– Давай-давай говори.

– Я вообще не знаю, о чем говорила. О школе, наверное. Не знаю. Все так сложно.

Если Пенни считает, что я справляюсь, она обманывается. И я уже почти решаю признаться, что давно не могу взять себя в руки и решить, как быть дальше – каким быть, с кем быть, – но вместо этого открываю рот и говорю:

– Главное, найти подходящих друзей. – Не знаю, откуда это вырвалось, но слова продолжают приходить. – Школа, она как пороги на речке, понимаешь?

– Ты же никогда не сплавлялся по речкам, – говорит Пенни.

– Но ты понимаешь, о чем я. Как в кино: плывут несколько человек на каноэ, и вдруг речка убыстряется, они паникуют, кричат, а впереди водопад…

– …и все они умирают ужасной смертью.

– Ладно, не самая удачная метафора. Но ты поняла, да? Я тоже все еще на полпути, так что у меня нет ответов на все вопросы. Но одну вещь я знаю точно. В каноэ с тобой должны быть друзья. Те, на кого можно положиться. Правильные друзья тебя спасут, а неправильные утопят.

– А Вэл с Аланом тебя спасут?

– Да, – отвечаю я и потом, вспомнив про Лос-Анджелес, добавляю: – Наверное.

Пенни двигается поближе ко мне, кладет мне голову на плечо, и вместе мы разглядываем «делориан».

– Как ты думаешь, его пришлось разобрать, чтобы пронести через двери? – спрашиваю я.

– Похоже на то.

– А может, только двери сняли.

– Ага.

– И кто сидит в твоем каноэ, Пенн?

В ответ она гудит на одной ноте, и потом:

– Коль назвался сумасшедшим, так держи марку.

– Я не знаю, что это значит.

– Это значит, бери весло, дорогуша.