32. Сара, досадно короткий разговор

– Ной-без-«р», а я ведь гадала, увижу ли тебя снова.

– Ага, я тоже. В смысле, увижу ли тебя. Себя-то я каждый день вижу.

– Слава богу. Ты и по трезвости такой же прикольный.

– Прости, неловко вышло. Обычно я не пью.

– Постой, так ты действительно заехал на нашу дорожку задом, когда парковался?

– Хм… да. Вот такой уж я.

– Очень предусмотрительно. Тебе точно шестнадцать лет, а не пятьдесят?

– Ну хватит уже.

– Хочешь жареного сыра? Сегодня день жареного сыра.

– День жареного сыра?

– Ага. Мы наверняка единственные школьники на домашнем обучении, у которых меню составлено на месяц вперед.

– Вообще-то, спасибо, но мне бы нужно перекинуться парой слов с твоим братом.

– А… Ясно. Зайдешь?

– Спасибо, я лучше тут подожду.

33. Ротор, другой разговор

– Чем обязан?

– Можешь выйти на минутку?

– Выйти? Что, хочешь подраться?

– Я не собираюсь драться.

– Значит, звонить по пять раз на дню уже мало, надо завалиться ко мне домой?

– Ладно, слушай. Что бы ты ни сделал тогда, я уже не злюсь. Просто верни все назад. Вылечи меня или типа того.

– Но я ничего не делал.

– Ротор, я серьезно. У меня с головой полная хрень.

– В каком смысле?

– Все вокруг… изменились.

– Ха!

– Что?

– Ты уж извини, чувак, но ты ведь вроде именно к этому и стремился.

– Не смешно.

– А я и не говорю, что смешно.

– Мне снятся сны, Ротор, странные сны чуть не каждую ночь. А теперь еще и лучшие друзья уезжают. А у мамы появился странный шрам на лице, и я просто… Я не могу… не могу дышать.

– Ладно, Ной, успокойся. Короче, смотри. Раскрою все карты. Я пытался тебя загипнотизировать. Минута-другая, и у меня получилось бы, но едва ты сообразил, к чему идет дело, как сразу свалил.

– Врешь.

– Не вру. Если не хочешь зайти и закончить начатое, то…

– Ни в коем случае.

– Тогда и ладно. У меня жареный сыр стынет. И еще, Ной…

– Что?

– Знаю, у тебя есть друзья, и я не вхожу в их число. Может, вместо того чтобы каждый день звонить мне, попробуй позвонить кому-нибудь из них.

34. ваза

Я: Дин и Карло. У вас. Срочно.

Я отправляю текст, еще не вырулив от Ротора, и, к чести Алана, он отвечает немедленно: «Сейчас буду», хотя ему придется прогулять урок, а скорее всего, и практику тоже.

– Хорошая была пицца сегодня, – говорит Алан, – супер-прямоугольная.

Теперь мы в его комнате. Фоном идет «Матрица», и, хотя мы почти не смотрим, кино подходящим образом сопровождает нашу беседу. Я сижу у него на кровати в ногах, а он в головах, и мы глядим прямо в глаза друг другу. Принцип такой: мы разговариваем. Честно и откровенно. Идея возникла у нас в прошлом году, когда нашему классу полагалось читать «В дороге» Джека Керуака, но некоторые родители прознали о задании и наложили на него вето. Они заявили, что книга не подходит нам по возрасту, и добились ее исключения из школьной программы. Фокус в том, что изначально мы и не собирались читать книгу, но в итоге оказалось, что запрет – лучший способ заставить детей заинтересоваться. Не прошло и нескольких дней, как коридоры наполнились школьниками, уткнувшими носы в Керуака.

Мы с Аланом читали вместе. У него родилась идея «сделать все по правилам», как в литературном кружке, и мы так и поступили. Выписывали цитаты, пекли кексики, обсуждали хаотичные мысли и общий динамичный тон книги. И только ближе к концу мы оба признали, что книга нам не очень-то и понравилась.

За исключением одной сцены.

Той, где два главных героя, Дин и Карло, сидят на кровати и разговаривают ночь напролет – просто разговаривают, откровенно и прямо, обо всем и о чем попало, лишь бы честно.

– Пицца была что надо, – отвечаю я. – Но почему непременно прямоугольная?

– Так вкуснее.

– По-моему, ты единственный, кто так считает.

– В нынешние времена меня не понимают.

– Тебя не понимают в любые времена, Алан.

– Тут ты прав.

Мы не шепчемся, но близко к тому, очень умиротворенное состояние, почти медитативное, – такова наша общая интерпретация аналогичной сцены у Керуака.

– Ты не обязан говорить так тихо, – замечает Алан.

Клянусь, иногда он читает мои мысли.

– Тихий разговор – это наша общая интерпретация.

– А…

– Кроме того, ты тоже говоришь тихо.

– Ладно.

– Ладно.

– Хватит говорить «ладно».

– А мне нравится говорить «ладно».

– Ладно.

На заднем плане Нео в первый раз встречается с Оракулом. Она просит его не беспокоиться из-за вазы, он спрашивает: «Какой вазы?» – и тут же сшибает вазу, которая вдребезги разбивается об пол.

– Ладно, блиц, – предлагаю я. – Не думай, отвечай сразу.

– Поехали.

– Одно событие нынешнего дня, которое тебя порадовало.

– Прямоугольная пицца, – отвечает Алан. – Которую я прикончил в классных «велосипедках».

– Это два события.

– Ты же велел не думать.

– Справедливо, – признаю я. – Ладно, теперь одно событие, которое тебя огорчило. Или разозлило.

– Мне в рюкзак подкинули записку: «Вали назад в свою Мексику».

Пауза.

– Блин. Опять?

Он молча пожимает плечами.

– Теперь хотя бы с подписью? – спрашиваю я.

– А ты как думаешь?

– Алан, это уже второй раз. Нужно сказать директору.

– Во-первых, не нужно. А вообще-то, никакого «во-вторых» нет: просто не нужно, и все.

– Но почему?

– Потому что я не собираюсь тратить время на мудаков, которые понятия не имеют, о чем пишут. Разумеется, я не могу свалить «назад» туда, где ни разу не был. Но я утешаюсь, представляя, как от этой фразы у злоумышленников извилины завязываются узлом.

– Завтра я присмотрю за твоим рюкзаком.

– Вообще-то, нам и правда стоит съездить в Мексику, то есть по-настоящему.

– Там полноценное военное положение, – возражаю я. – Проломленные черепа, весь фарш.

– Особенно круто в Мехико. Еда и все такое. Выпить пару Cervezas. И реслинг у них в большом почете, верно?

– Ной Крушитель Черепов, к вашим услугам.

– Боже, обожаю реслинг. Главным образом смотреть. Никогда еще сам не боролся. То есть с собой-то, конечно, боролся, если ты уловил намек.

– Алан, я серьезно.

– Ну еще бы, йо. Но тут не тебе решать, ладно? Я с таким дерьмом справляюсь по-своему. Издеваясь над умственными способностями противника…

При всех своих детских замашках – а их у Алана миллион – иногда он меня просто поражает зрелостью суждений.

– Но спасибо за поддержку, – добавляет он.

– Я и правда на твоей стороне. Ну да, мы на время забросили Дина и Карло. И я, возможно, слегка отдалился. Но по-прежнему готов помочь в любой момент.

– Знаю. И ты такой милашка, когда распаляешься.

– Печально, до какой степени ты ко мне неравнодушен.

– Я тебя умоляю, – говорит Алан, – моя страсть более чем небезответна.

– Точняк.

– Мне ли не знать. Я заметил, как ты на меня пялишься через всю комнату.

– Какую комнату? – не понимаю я.

– Да любую комнату. Ту, где я в тот момент нахожусь.

– У меня нет привычки пялиться на людей через всю комнату. А если бы я и пялился, то совсем не по той причине, которую ты подразумеваешь.

– Неужели?

– Да, Алан. Потому что я могу считать человека привлекательным и при этом совершенно не желать с ним секса.

– Да ты просто мастер дзена, бро. Пример для всех нас.

– Тут ты угадал.

Мы продолжаем смотреть друг на друга, игнорируя «Матрицу», и все это время я пытаюсь завести разговор о том, что действительно необходимо обсудить.

Алан спрашивает:

– А помнишь, в детстве мы вечно обсуждали, как поженимся?

– Будем плести корзины в горах.

– Есть из чугунных котелков.

– Чугунные котелки и плетеные корзины, – киваю я, – вот о чем мы мечтали.

– Какие высокие устремления.

Снова молчим. Размышляем, совсем как Дин и Карло. Алан спрашивает, чего я жду от жизни, и я отвечаю:

– Кроме плетения корзин в горах?

– Ясень пень.

Я пожимаю плечами:

– Ты будешь смеяться.

Алан возлагает правую руку на шорты:

– Клянусь на «велосипедках», что не оскверню твоей мечты насмешкой.

– Я бы хотел зарабатывать на жизнь тем, что живу.

– В смысле как охотники и собиратели? – уточняет Алан.

– Нет, в смысле, я хочу работу, которая мне не противна, хочу семью и любимых друзей. И чтобы думать не о своих поступках, а о том, кто я такой.

Алан кивает.

– Иногда меня беспокоит мысль, что это одно и то же.

– Ага.

– Ной?

– Что?

– Что с тобой творится?

Я вздыхаю:

– УКЛА.

– И что?

– Вы оба поступаете?

Алан медлит, а потом:

– Ной, мы с тобой тыщу раз обсуждали. Забыл?

– И когда вы приняли решение?

– Вэл-то давным-давно туда собралась. В УКЛА один из лучших факультетов фотоискусства. Она где-то вычитала, что сюжет там ценят выше технических аспектов, и сразу прониклась. Да и музыкальная сцена в Лос-Анджелесе впереди планеты всей, так что оба ее главных интереса совпали.

– А ты?

– Ты правда не помнишь?

После стольких лет дружбы я даже по паре слов могу различить его обиду.

– Прости, Алан. Я действительно не помню.

Он кивает, но разочарование не спрячешь.

– У Marvel штаб-квартира в Лос-Анжелесе, – говорит он. – Там есть места для практикантов, но берут только от восемнадцати и старше, причем нужно быть студентом аккредитованного университета. Я и решил, что УКЛА – идеальный вариант. В нужном месте, да еще вместе с Вэл. Одно к одному.

Я слезаю с кровати и сажусь на пол перед телевизором.

Алан следует моему примеру:

– Ной!

– Я собираюсь кое-что тебе рассказать. И даже если ты сочтешь мой рассказ дикостью, мне очень нужно, чтобы ты меня выслушал.

Алан говорит «ладно», и я начинаю. Про вечеринку у Лонгмайров, про разговор с Ротором, последующий визит к нему домой, где меня, возможно, загипнотизировали, и про то, как дальше все пошло наперекосяк: странный рассказ соседа Лавлоков про Бога в пещере, превращение собаки, повторяющийся сон, мамин шрам, трансформация «Друзей» в «Сайнфелд», Вэл и перемена ее отношения к соцсетям, и, наконец, я добираюсь до самого Алана, переметнувшегося от DC к Marvel.

Поначалу он молчит, и я ему благодарен. Никаких банальностей, фальшивого сочувствия – мы просто сидим на полу его комнаты в окружении продукции Marvel и слушаем, как агент Смит разъясняет суть Матрицы связанному Морфеусу.

– Жалко, что они загубили вторую и третью, – нарушает молчание Алан.

– В смысле?

Он показывает на телевизор:

– «Перезагрузка» и «Революция». Полная ерунда.

– Ага.

– А все-таки Тринити дико крута.

– Ага.

– Ты говорил с Вэл?

– Нет.

Алан растирает лицо обеими руками, словно перезагружая голову. Я уже замечал у него этот жест, особенно когда мы вместе делали домашку и он пытался сообразить, как самолет, долетевший из пункта А в пункт Б за восемь часов, способен вернуться из пункта Б в пункт А за семь.

– Ладно, – говорит он. – Мое тринадцатилетие.

– При чем здесь это?

– Давай попытаемся разобраться. Где мы были на мой тринадцатый день рождения?

С тех пор как я приехал в Айвертон, мы с Аланом отмечали дни рождения вместе. Я прохожу через вращающуюся дверь тематических праздников, поездок в зоопарк, поездок в… «Дисконт».

– И какой фильм мы там смотрели? – спрашивает Алан.

Тот вечер врезался мне в память, потому что Алан на полном серьезе заявился в зрительный зал в костюме Бэтмена. Он хотел, чтобы я оделся Робином, но я струсил, опасаясь встретить знакомых. Помню, как жалел тогда, что придаю слишком большое значение мнению других людей.

– «Темный рыцарь: возрождение легенды».

Алан моргает, но мне трудно разобрать, удивлен он или нет.

– Ладно, дальше. После фильма мы вышли наружу и ты сказал… что?

Тот день положил начало нашим дебатам о Джокере и о том, кого мы считаем лучшим в этой роли.

– Я сказал, что фильм мне понравился, но любимым он не станет, потому что я фанат Джокера. Ты отметил игру Хита Леджера, а я возразил, что, вообще-то, имел в виду Джека Николсона. И тут мы начали, ну… спорить.

– Ной!

– Что?

– Единственный фильм про Бэтмена, который я видел, был с Джорджем Клуни. И он мне отбил охоту смотреть все остальные.

В повисшей между нами тишине Нео и Тринити вовсю спасают Морфеуса из когтей агента Смита.

Я смотрю прямо на Алана и почти боюсь задать вопрос.

– Твой тринадцатый день рождения. Где мы были?

– Мы пошли в кино, но только…

– Только что?

– Только на «Нового Человека-паука». Я смотрел второй раз, а ты – первый.

– А когда мы вышли, что я сказал?

– Какую-то чушь насчет того, что у Гарфилда Спайди получился лучше, чем у Тоби Магуайера.

– Алан!

– Что?

– Про Человека-паука я смотрел только мультфильмы.

Секундная пауза, и тут мне приходит в голову мысль.

– Мамин шрам на лице. Ты знаешь, откуда он взялся?

– Нет, – отвечает Алан. – Он у нее уже много лет. Я думал… ну не знаю, несчастный случай в молодости или вроде того.

Нео, агент Смит и Тринити и куча сцен с участием вертолета, которые мне обычно нравятся, но сейчас совершенно по барабану.

– Какая дичь, – говорит Алан.

– Пожалуй, дичь – самое подходящее слово.

– Так, ладно. Ладно, слушай. Все будет хорошо.

– Да неужели? Ты обладаешь магическими силами, о которых я не подозревал? Умеешь перестраивать реальность, чтобы она обрела смысл?

– Давай попробуем подойти с другой стороны.

– И с какой же?

– Забудем про перемены, – предлагает Алан, – и поглядим на то, что осталось прежним. И попробуем понять почему.

– Ладно.

– И что осталось прежним?

– Ничего.

– Ной!

– На самом деле… ладно, да. Моя сестра.

И пока что так и есть. После той вечеринки она буквально единственный человек в моей жизни, кто остался точно таким же.

– Ладно, хорошо.

– Упряма, как и прежде, – перечисляю я, – помешана на Одри Хепбёрн, говорит, как светская львица средних лет, одевается, как кукла Барби на крэке.

– Ладно, а еще?

Я пытаюсь сосредоточиться, но перед глазами маячит только комната из сна: человек в углу, цвета, вылезающие из стен буквы…

– Мои странные влечения, – отвечаю я.

– Твои… что?

– Ты упоминал видео, где женщина стареет в замедленной съемке.

– И что?

– У меня есть некоторые… навязчивые идеи, можно сказать. Как бы перечень вещей, которые я не могу объяснить, но не в состоянии выбросить из головы. Их всего четыре, включая это видео.

– А остальные три?

– Фотография парня. Я нашел ее на полу в школе.

– О, прикольно, ты тоже их собираешь?

– Я серьезно. Помнишь, в прошлом году Понтий Пилот выступал после сбора средств для школьного журнала?

– «Мет Гала».

– Точно. А после концерта Пэриш пришел и разговаривал с…

– Кто-кто?

– Филип Пэриш. Настоящее имя Понтия Пилота.

Алан усмехается:

– Я и забыл, что его так зовут.

– Но ты ведь помнишь, как он приходил к нам в класс?

– Ага, – говорит Алан, но продолжает сдавленно хихикать. – Даже не знаю, почему это так забавно. Неужели его в натуре зовут Филип?

– Может, хватит уже ржать?

Он трясет головой, делает глубокий вдох:

– Продолжай.

– Короче, приходит он к нам в классе, рассказывает о своем творческом процессе, и вдруг его слегка клинит.

– Да, я помню. Выскочил за дверь буквально на середине фразы.

– Именно. Но перед этим у него из блокнота выпал снимок, который я на выходе из класса подобрал.

– И что за снимок?

– Просто какой-то парень… как бы улыбается, что ли. Но на обратной стороне есть надпись: «Свет слишком ярок. С любовью, Э.».

– Кто этот Э.?

– Понятия не имею. Но это мое второе странное влечение. Потом еще есть старик Зоб, такой пожилой дядька с…

– Я догадываюсь с чем.

– Ну да. Но он каждый день ходит одной и той же дорогой, и меня в нем что-то цепляет, будто в прошлой жизни мы дружили или типа того. Или нет, знаешь, на что больше похоже? Как в кино про путешествия во времени: видишь человека, который кажется смутно знакомым, а в конце фильма понимаешь, что ты и есть этот человек.

– Ты тоже любишь ходить.

– Вот и я о том же.

– А четвертое влечение? – спрашивает Алан.

– В общем, ты же читал Милу Генри…

– Только не так, как ты, а как обычный человек.

– Но ты видел ее фирменные рисуночки, да? Перед началом каждой главы?

– Обожаю их.

Я киваю:

– Так вот, один из рисунков в книге «Мой год», к семнадцатой главе, отличается от других.

– В каком плане?

– Не знаю, в другом стиле сделан, что ли. Но само отличие как раз не имеет значения. Имеет значение причина, понимаешь? Почему именно этот, единственный из всех? Похоже, тут должен быть смысл. Короче, вот так. Такие у меня странные влечения.

– Это выражение я уже точно слышал раньше.

– Боуи, – поясняю я. – Строчка в Changes. И название его биографии.

– Знаешь, на твоем месте я бы от этого и плясал.

– Что ты имеешь в виду?

Отвечая, Алан одновременно смотрит «Матрицу»:

– Это как переменные и константы, правильно? Миллион вещей меняется, и ты не можешь за ними уследить. Но ты только что назвал пять вещей, которые не изменились.

– Четыре.

– Плюс твоя сестра. На твоем месте я бы углубился в них, хотя бы потому, что это выполнимо.

Время от времени Алан выдает крупицы настоящей мудрости, которые неизбежно приводят меня к мысли, что я его недооцениваю. Может, на самом деле Алан тонкий мыслитель, чья проницательность лишь маскируется под легкомыслие.

– Как думаешь, Нео и агент Смит хоть разок перепихнулись?

Ну вот опять: а может, и нет.

Я говорю:

– Вряд ли у агента Смита имеется хоть какой-то сексуальный аппетит. Да ему и некогда, он все время тратит на постановку артикуляции.

– Зато он неплохо утоляет свои потребности как Элронд, правитель Ривенделла.

– Кажется, у тебя весь мозг в яйца ушел.

– Кажется, кое-кто не в состоянии считать человека привлекательным без того, чтобы хотеть секса с ним, – парирует Алан.

– Элронд – эльф, если ты не в курсе.

– Поправка. Он правитель эльфов. Плюс уши.

Мы ненадолго умолкаем, глядя на экран. Там Тринити целует Нео, и он, естественно, оживает. Давненько я не смотрел этот фильм. Как-то позабыл, что Нео сначала умер.

Алан тянется к тумбочке, открывает ящик и достает альбом и карандаш.

– Что ты рисуешь?

– Увидишь, – отвечает он.

Рисунки Алана превосходят мои во всех отношениях, хотя я не столько художник, сколько любитель диаграмм. Он работает быстро и через пару минут вручает мне альбом. В первый момент мне кажется, что на картинке изображен супергерой из неизвестного мне комикса – у него мускулистая фигура, типичная для спасителей мира, – но одет он как я, в полный комплект «синего Боуи», и у него мои глаза и прическа. Большими квадратными буквами наверху страницы написано: «Гипнотек».

– У всех персонажей крутые имена, – говорит Алан, указывая на телевизор. – Нео, Тринити, Морфеус, Танк. Они не супергерои в чистом виде, но с повышенной реакцией, всякими особыми навыками и все такое.

Я разглядываю его рисунок и пытаюсь придумать достойный ответ, но в итоге выдаю лишь глупое замечание:

– Отлично, но «гипнотик» пишется через «и».

Алан улыбается:

– Как говорил Филип, намеренное искажение укрепляет бренд.

Я возвращаю альбом, уверяя, что картинка просто отличная, но при этом стараюсь избежать прямого взгляда и делаю вид, будто смотрю на экран.

– Ной!

– Что ты хочешь от меня услышать, Алан? Я очень благодарен, что ты пытаешься помочь. – Тут я умолкаю и, поскольку на самом деле благодарен, не договариваю свою мысль: «Мне не нужен бренд, у меня нет повышенной реакции или особых навыков».

– Да ладно, – откликается он, и, как часто бывает, я уверен, что он прочитал мои мысли. – Большинство людей намертво застряли в реальности, Ной, ты единственный из моих знакомых, кто сумел оттуда вырваться.

У Керуака в конце главы, где Дин и Карло сидят на кровати и всю ночь разговаривают, рассказчик, парень по имени Сол, говорит им: «Стоп машина». Не скажу наверняка, что имел в виду автор – видимо, Сол предлагал друзьям заткнуться и лечь спать. Но мне сразу пришло на ум отключение режима автопилота. В любом случае, я не сомневался, что Дину и Карло повезло иметь такого друга.