Глава 37
– Только ты-то, друг Антон, здесь при чем? – деликатно поинтересовался Шульгин, выслушав заверения форзейля в том, что он предпринял все возможное для розыска и спасения Александра, затерявшегося «в дали времен, в пыли веков». – Это мы с наркомом вертелись, как черти на сковородке, а что делал ты?
Кстати сказать, кое-кто утверждал, что канал перехода из Замка в Лондон продержится не больше двух суток, а вышло, похоже, пять. Я начал уже слегка беспокоиться.
И второе – отчего возник у меня провал в памяти? Андрей с Берестиным сохраняли полный контроль над своими клиентами.
– Это, Саша, как раз самое неприятное. К тебе там еще не стучат в дверь? Тогда слушай.
Сказав Шульгину, что он кинулся на его поиски на третий день после случившегося, форзейль привычно покривил душой. Формально он не лгал, но говорил лишь долю правды. Да и как иначе?
Узнай Сашка о том, что в основной своей ипостаси он прожил уже более четырех лет в трех разных реальностях, выиграл две войны, учинил несколько государственных переворотов и вдобавок женился наконец на очаровательной девушке, он мог, по мнению Антона, повести себя «неадекватно».
Каким бы сильным ни обладал Шульгин характером, предсказать его реакцию форзейль не брался. Скорее даже наоборот – как раз характер и скрытые до поры паранормальные способности могли толкнуть землянина на самые отчаянные действия.
Например – переход на сторону врага.
А что терять, раз ты – это уже давно не ты, а «симулякр», «действующая модель паровоза в натуральную величину».
– Слушай, Саша, ты меня понял? – спросил Антон, закончив изложение своей легенды.
– Чего же здесь не понять? Не дурак вроде бы. Я соображаю и о том, и об этом. Сколько раз ты нас подставлял, помнишь? Пришла пора и рассчитываться.
Шульгин не знал, что он сейчас дословно повторил фразу из уже имевшего место разговора с Антоном. Правда, несколько позже. Да и неудивительно, один и тот же человек в идентичной ситуации вряд ли мог мыслить по-другому.
И все же у него появилось неприятное ощущение «дежа вю», то есть уже бывшего в жизни.
Журчала и шелестела льющаяся из душевого рожка горячая вода, пенилась в ванне ароматическая соль.
В дверь деликатно постучали. Шульгин поднялся, стряхивая с себя пену, прошлепал мокрыми ногами по коврику, сдвинул рычажок защелки.
Заглянул старающийся выглядеть смущенным Валентин.
– Как у вас, Григорий Петрович, все в порядке?
– А что, возникли сомнения? – Шульгин усмехался нахально, поглаживая живот.
– Нет, но вроде как вы разговаривали сам с собой. Вот я и подумал.
– Зачем думать? Это входит в ваши функции? Я, как персонаж повести Юрия Олеши, обожаю петь в клозете и ванной. Сейчас, например, собираюсь исполнить арию Варяжского гостя.
– А, ну тогда извините.
– Ходит тут, вынюхивает, – неизвестно, для себя или для Антона сказал Сашка, вновь запирая дверь. – Так, о чем мы?
Антон еще с момента выхода парохода «Валгалла» из ближней к Замку бухты в сторону Стамбула понимал, что в принципе он больше не несет ответственности ни за своих земных «друзей», ни за судьбы данной Реальности в целом.
Все, что он мог и что считал нужным, форзейль сделал. Самое главное – полностью устранил даже малейшие следы существования аггров в этом мире. И формально его совершенно теперь не касалось, чем именно будут заниматься бывшие враги в оставшемся под их контролем отрезке истории между тридцать восьмым и восемьдесят четвертым годом.
Теоретически он мог даже допустить, что процесс постепенно будет распространяться вспять по оси времени.
Проще говоря – определяемая фактом наличия в ней аггров Реальность, лишенная этой компоненты, станет «выгорать», как бикфордов шнур. Или – попросту замкнется сама на себя, когда совместятся в сравнительно недалеком будущем обе Сильвии, одна из которых волей-неволей вынуждена будет теперь исполнять одновременно функции причины и следствия собственного существования.
И, значит, с одинаковым эффектом в этом новом химерическом мире он, Антон, может делать что ему заблагорассудится или – не делать ничего.
Однако некоторые сомнения все же оставались. Слишком многие события здесь, на Земле, и в Метрополии не укладывались в общую картинку. В итоге мучительных (и бесполезных, даже нелепых с точки зрения ортодоксального форзейля) размышлений Антон все же решил исполнить свой долг до конца. В полном соответствии с императивом Марка Аврелия: «Делай что должен, свершится – чему суждено!»
Дело в том, что сто двадцать прожитых на Земле лет, проведенных в постоянном общении с отнюдь не худшими представителями рода человеческого, обогатили его «менталитет» такими понятиями, как долг просто и долг карточный, честь, верность данному слову, здоровый авантюризм, склонность к изящной интриге – понятиями, совершенно чуждыми его исходной натуре.
Излишними, а то и вредными при работе в других мирах моральными принципами, но необходимыми в «приличном» обществе европейского типа.
То есть «спасать» Шульгина или, вернее, помочь воссоединиться двум разным теперь уже личностям в едином теле Антон решил безусловно, но заодно он надеялся извлечь из парадокса максимум возможной пользы, на случай, если «Главная реальность» все же уцелеет.
Но, как уже было сказано, раскрывать истинное положение дел Шульгину Антон пока не собирался.
– Ты, Саша, главное, не нервничай. Все уже позади. Еще буквально час-другой, и ты будешь «дома», раз уж я тебя нашел.
– Да я как-то и не нервничаю вроде бы. Не впервой, тем более что как раз лично я ничего особенного не пережил. Три часа там, ночь здесь, всего и делов, – сказав это спокойным, весело-небрежным тоном, Шульгин тут же и насторожился. Давно и хорошо зная форзейля, он почувствовал в его словах некий подтекст.
Примерно такими словами «готовят» людей чуткие друзья перед тем, как сообщить что-нибудь по-настоящему трагическое.
Была у него и своя тактика в общении с хитрым инопланетянином, который как-то назвал себя их «даймоном», что в переводе на русский означало некоего «светлого спутника», ангела-хранителя, проще говоря.
Так это или нет, Сашка пока не понял, хотя и не мог отрицать, что помощь от форзейля всегда приходила вовремя, в моменты, когда надеяться было больше не на кого. И в то же время было в этой помощи нечто дьявольское. Каждый раз она втягивала Шульгина и его друзей в очередной виток все более и более рискованных предприятий.
Шульгин не раз задумывался, что произошло бы, отвергни они категорически помощь форзейля в самый первый раз. И не находил убедительного ответа.
Вот и сейчас он ответил Антону в привычном стиле.
– Да что ты, Саша?! – искренне удивился, слегка даже возмутился Антон. – Я не хочу незаслуженной славы, однако и твои слова звучат обидно. Ладно, предположим, что вы отбились от аггров без меня и они про вас после того забыли бы. Маловероятно, но допустим. Теперь думай дальше.
Кем ты был и что ты делал до нашей встречи? Кандидат медицины, старший научный сотрудник без серьезных перспектив. Впереди двадцать лет рутинной работы, за неподобающие взгляды – безусловно невыездной, докторскую, если и напишешь, ВАК не утвердит, и как итог «бесцельно прожитых годов» – пенсия 160 рэ. При условии, если доживешь.
А теперь? Естественно, определенные сложности появились, так и неудивительно. У твоего тезки Меншикова разве не изменился круг задач и интересов, когда он от торговли пирожками перешел к созиданию империи? Что скажешь?
– Если бы я не был атеистом, сказал бы, что ты ужасно напоминаешь дьявола, охмуряющего грешную душу.
– Лестно. Но я оставляю тебе свободу выбора?
Шульгин подумал.
– Конечно. Если это можно назвать свободой.
– Свобода – она всегда такая. Одним нравится уютная тюремная камера с баней и чистыми простынями по субботам, гарантированной пайкой и самодеятельностью в клубе. Колючка на заборе и охрана на вышках их волнует мало. А то и признается как необходимая гарантия внутренней стабильности общества.
Другие предпочитают прерии или тайгу, сон под кустиком у костра и ужин из корней лопуха, если промахнешься по антилопе. Не повезет – подохнешь сам или убьют не менее свободные, но более меткие индивидуумы.
Зато при случае наградой – «Золото Маккены» или «Копи царя Соломона». Так, нет?..
– Я же сказал, братец, что твоя методика ничем не отличается от вышеназванной. Но я согласен. Что ты от меня хочешь в этот раз?
– Очень немного, Саша. Вылезай из ванны, пригласи хозяина в кабинет и поговори с ним под мою диктовку. И тогда, если ничего не помешает, еще сегодня ты станешь самим собой.
– Хотелось бы. А без заходов из-за угла можно? – довольно резко спросил он Антона. – Я тебе что, подзалетевшая школьница на приеме у венеролога? Что ты желаешь поиметь с меня на этот раз?
– Какой ты все же, Саша, невоспитанный. Не дашь человеку плавно подойти к снаряду. А я со всей душой.
Хоть разговор у них был как бы телефонный, голос форзейля едва слышно шелестел в капсуле, Шульгин внутренним взором ярко представлял себе и позу Антона, одновременно вальяжную и собранную, будто перед прыжком, и его выражение лица.
Так, наверное, мог бы выглядеть артист Тихонов, которому поручили сыграть Швейка без грима.
– Знаем мы твою душу. Так в чем проблема?
– Первая – куда тебя возвращать.
– В смысле?
– Видишь ли, твой оригинал сейчас… – Антон произнес это «сейчас» и запнулся. Даже он начинал уже путаться во временах. Впору вводить в русский язык новые грамматические формы. Придумать какие-нибудь «давнопрошедшее несовершенное», «будущее маловероятное» и тому подобное.
Как действительно можно говорить про находящегося во врангелевском Крыму Шульгина «сейчас», а про него же, пребывающего (пребывавшего?) в межвременном Замке, но где-то в районе 1984 года – «раньше»? Какой во всем этом физический смысл?
– В общем, твой оригинал фактически уже не находится там, где он находился в исходный момент. Совместить тебя с ним в Замке, сразу после возвращения из Лондона – задача сложная не так технически, как идеологически, скажем. Если он узнает о случившемся с тобой здесь до начала «исхода», это приведет… Я, признаться, и не знаю, к чему это приведет.
– Ты – не знаешь? – не поверил Сашка. Он мог сомневаться в нравственных качествах форзейля, но его всемогущество и всезнание он признавал почти безусловно.
– Увы – да! Мы вступили в такие области, что моментами я готов предположить, что ты и Андрей куда осведомленнее и сильнее меня.
Антон действительно не представлял, что может произойти с реальностями, этой и другой, «крымской», если Шульгин, вернувшись в Замок, расскажет Сильвии, которая, решив начать новую жизнь, стала его любовницей, обо всем, здесь происходящем. И о петле времени, которую она учинила, отправив пресловутое письмо. Возьмет аггрианка вдруг и передумает. Тогда как все повернется?
– Поэтому проще будет переместить тебя в двадцатый год. И ты, и остальные ребята там устроились очень неплохо. Совместишься с собой – и никаких проблем. Ну, появятся вдруг некоторые дополнительные воспоминания. Как бы два варианта одного и того же отрезка жизни. На судьбы мира это никак не повлияет.
– Слушай, мне совершенно безразлично, куда и как. Давай побыстрее – и все.
– Хорошо. По первому пункту соглашение достигнуто. Теперь второе. Ты бы не мог оказать мне последнюю услугу?
– Опять последнюю? – не скрыл сарказма Сашка.
– Очень на это надеюсь. Ты весьма бы мне помог, если бы согласился задержаться совсем ненадолго.
– Конкретно?
– На сутки, максимум на двое.
– Зачем?
– Для меня, для всего нашего дела.
– «Нашего» – в смысле «вашего» или ты говоришь о нас с тобой? – перебил Антона Шульгин по своей обычной привычке.
– Второе. Все это сильно касается судьбы всех вас. Если не удастся мой план.
– Что за план?
Антон, похоже, при всем своем нечеловеческом терпении такой одесской манеры диалога не выдержал.
– Ну помолчи хоть минуту! Нам всем нужно, чтобы ты задержался здесь, в виде наркома сходил на аудиенцию к Сталину, после этого встретился со здешней Сильвией. Когда ты уйдешь, Шестакову придется трудно. Следует создать ему предпосылки нормальной жизни и удачной карьеры. А Сильвия… Ей мы должны вкрутить хорошую, стратегическую дезинформацию. Иначе все наши предыдущие труды могут оказаться напрасными. Хуже того – ты этого не знаешь, а «тот» Шульгин и парни знают. Реальности угрожают схлопнуться, тогда вам всем до конца дней придется просидеть в Замке, как Гессу в тюрьме Шпандау. Или – эмигрировать с Земли вообще.
– А чем плохо? – принялся валять дурака Сашка. – Помнится, в самом начале ты как раз обещал нам турне по Ста мирам.
– Успеется. Я тебе все расскажу, в деталях, но теперь нужно спешить. Твой новый партнер нервничает. Так что? Отправляемся по домам или еще «распишем пулечку»?
Поймал форзейль Шульгина, поймал на беспредельной страсти к приключениям. Или – Сашка на подсознательном уровне, ревнуя к самому себе «основному», который наверняка успел «за отчетный период» вволю пощекотать себе нервы, возжелал и здесь учинить нечто этакое.
Чтоб было что вспомнить!
– Ну, хрен с тобой. Давай, тасуй колоду. Когда ни помирать, все равно день терять.
И не отдавал себе пока Шульгин отчета, что главным фактором, определившим его выбор, был затаившийся в самых глубоких слоях подсознания страх.
Вдруг его возвращение в себя окажется не чем иным, как самой банальной смертью? Сейчас он, как тут ни суди – самостоятельная личность, пусть и пребывающая в чужом теле, но ощущающая себя именно Александром Шульгиным, с собственной памятью о всей предыдущей жизни, плюс обладающая исключительно ему принадлежащим опытом последних дней.
Можно сказать, что вот этот человек, лишь загримированный под наркома, и есть он сам, единственный и неповторимый. А тот, другой? Оттого, что он там где-то существует, Сашке не холодно и не жарко. Как безразлично ему подлинное или гипотетическое существование собственных аналогов во всех прочих параллельных мирах.
Если он сейчас выстрелит себе в висок из пистолета, то умрет безусловно. А если матрица его личности сольется с оригиналом? У «Сашки номер раз» вдруг прибавится пара мегабайт памяти. Всего лишь.
– Тогда так, – удовлетворенный, что главная на данный момент задача успешно решена, спросил Антон, – ты же не хочешь, чтобы твой «реципиент» остался в не слишком уютном времени, «один и без оружия»?
– Не хочу, – согласился Шульгин.
– Значит, делай все, что тебе сейчас предложит Лихарев, а я ненадолго вас покину. И постарайся быть таким же капризным и вредным, как сейчас со мной. Только – немножко больше напуганным и желающим поскорее попасть домой. Понял «зерно роли», как говаривал Станиславский?
