Полночь.

Гитлер безмерно возбужден. Он думает, что нашел решение, как вырваться из советских когтей. Но выбрал он не предложение от Аксмана бежать под бомбами. Решительным шагом он направляется в комнату, где отдыхает его новый начальник люфтваффе фон Грейм и Ханна Рейч. На показания молодой женщины по этому эпизоду американские власти поставили гриф «секретно». Вот что в них говорится.

«Фон Грейм поморщился, когда услышал, как Гитлер отдал ему приказ покинуть бункер в тот же вечер», – сказала она. В то время как новоиспеченный маршал авиации (Гитлер только что возвел его в это звание) еще не оправился от ранения и заперт в Берлине, словно в ловушке, ему поручается бессмысленная миссия переломить ход истории и противодействовать (или по крайней мере замедлить) наступлению советских войск. Для этого он должен прежде всего попасть на авиабазу Рехлин, что в 150 километрах к северу от столицы, а затем оттуда руководить немецкими воздушными налетами на советские войска вокруг Берлина. Гитлер настолько уверен в успехе своего плана, что поручает фон Грейму еще одно задание. Более личное, даже очень личное. «Вторая причина вашего отъезда в Рехлин – это то, что надо остановить Гиммлера». В тот момент, когда он произносил имя рейхсфюрера СС, голос Гитлера дрогнул, его губы и руки почти судорожно сжались. Однако он настаивает. Фон Грейм должен сообщить гросс-адмиралу Дёницу в его ставке в Плоене, близ датской границы, что следует арестовать Гиммлера. «Изменник никогда не станет преемником фюрера, и Вы должны сделать все, чтобы этого не случилось!»

Весь Берлин заполонен бойцами Красной армии. На суше их теперь более двух миллионов, готовых растоптать в прах нацистскую столицу, а небо чертят почти тысяча истребителей с красной звездой. Фон Грейм и Ханна Рейч пытаются образумить Гитлера. Если он толкает их на бегство, он тем самым подписывает им смертный приговор. «Вы солдаты Рейха, – разозлился Гитлер, – и ваш священный долг попытаться воспользоваться малейшей возможностью. Это наш последний шанс. Ваш и мой долг – не упустить его». На этом разговор был окончен. Он командует, а его солдаты повинуются.

Но Ханна Рейч не солдат. Молодая женщина – лицо гражданское, но она наделена сильным характером. «Нет! нет!» – кричит она. В ее глазах все это выглядит как чистое безумие. «Все потеряно, пытаться изменить что-то сейчас – бред». Совершенно неожиданно ее прерывает фон Грейм. Только что назначенный маршал не хочет войти в историю как человек, который не решился прийти на помощь фюреру. Даже если на успех есть только один шанс из ста, надо ухватиться за него, говорит он, глядя прямо в глаза своей молодой подруги.

Подготовка к отъезду заняла всего несколько минут. Фон Белов, представитель люфтваффе в бункере, ободряет своего нового шефа. «У Вас должно получиться. Только Вы можете теперь открыть истину нашему народу, спасти честь люфтваффе и Германии перед лицом всего мира». Обитателям убежища становится известен план Гитлера. Все завидуют отъезжающим. Некоторые вручают им письма, написанные наспех, как последнее слово, обращенное близким.

Ханна Рейч позже заявит на допросе военным из союзных войск, что они уничтожили все послания, в том числе и письмо Евы Браун сестре Гретль, чтобы они не попали в руки врага. Все, кроме двух. Два письма супругов Геббельс к Харальду Квандту, старшему сыну Магды от первого брака. Харальду было тогда двадцать четыре года, и он был единственным из семьи, кто не находился в бункере. По понятной причине, так как он был взят в плен союзниками в 1944 году в Италии. Магда Геббельс дает Ханне Рейч не только письмо. Она дарит ей на память бриллиантовое кольцо.

Всего полчаса прошло с того момента, как Гитлер отдал приказ. А Грейм и Рейч уже готовы. Они поднимаются на поверхность и запрыгивают в легкую бронемашину, предоставленную в их распоряжение. Меньше километра отделяет их от Бранденбургских ворот. Там их ждет укрытый камуфляжем небольшой самолет Арадо-96. На улицах города слышатся взрывы и беспрерывная стрельба советских минометов, небо пылает, отражая пламя пожаров в сотнях зданий объятой огнем столицы. В воздухе клубы черного дыма, хлопья пепла оседают на лице, в горле першит от гари. В машине, петляющей по улочкам, заваленным трупами, Ханну Рейч бросает из стороны в сторону. Но она почти не морщится от боли, настолько она сосредоточенна. Ханна знает, что это самая простая и легкая часть их побега.

Через несколько секунд она сядет за штурвал самолета, контуры которого различаются там, вдалеке. Самолет находится в самом центре бульвара, протянувшегося по восточно-западной оси, рядом с самым известным памятником Берлина, Бранденбургскими воротами.

Арадо-96 не военный, а учебный самолет. Люфтваффе использует его в основном для тренировочных полетов летчиков-курсантов. Самолет этот не быстрый, его скорость всего 330 километров в час, в то время как истребитель Мессершмитт-109 летает на скорости 650 километров в час. Зато он необычайно маневренный. Ханне Рейч хорошо знакома эта модель, в ней она чувствует себя уверенной и готовой на любые подвиги. Однако взлетать придется по асфальтированной, заваленной обломками дороге.

Положительный момент – это то, что эта импровизированная полоса от разрывов снарядов не превратилась в подобие швейцарского сыра. Отрицательный момент – что ее длина всего 440 метров. Ханна Рейч хватается за штурвал, а фон Грейм едва успевает занять место на заднем сидении. Ведь у них есть всего один-единственный шанс. Как только русские слышат рокот мотора Арадо силой в 465 лошадиных сил, они тут же понимают ситуацию. Возможно, это Гитлер бежит! Они, преодолев пылающие развалины, устремляются к самолету. Но слишком поздно. Самолет уже оторвался от Земли и совершил почти вертикальный взлет, чтобы избежать автоматных очередей. Когда он достигает высоты зданий, там его подстерегает другая опасность. Гигантские прожекторы войск советской ПВО яростно рыщут по всему небу. Заградительный огонь советских зенитных орудий чуть было не положил конец их невероятному побегу. Каким-то чудом самолет отделался только несколькими незначительными пробоинами в корпусе, что осталось без последствий. На высоте 20 000 футов его уже не достать. Подвиг выходит за рамки понимания. В общем-то, он совершенно бесполезен. Через пятьдесят минут, около 2 часов ночи, фон Грейм и Рейч совершают посадку на авиабазе Рехлин. Как приказал ему фюрер, новый главнокомандующий люфтваффе бросает все имеющиеся самолеты на помощь Берлину. Их, конечно, совсем недостаточно, чтобы изменить ход войны.

Но фон Грейма уже нет в Рехлине, чтобы это заметить. Он думает лишь о том, как выполнить вторую миссию: арестовать Гиммлера. Для этого они с Рейч по воздуху направляются в штаб гросс-адмирала Дёница в Плоен, что в 300 километрах к северо-западу от Рехлина. Дёниц, один из последних, кто остался верен Гитлеру, не был проинформирован о предательстве Гиммлера. А главное – у него были другие важные и неотложные дела помимо ареста главы СС. Именно это он и говорит фон Грейму. Для последнего все, что происходит, полный провал. В конце концов, 2 мая Гиммлер окажется перед эмиссарами Гитлера в Плоене. Шеф СС прибыл туда, чтобы принять участие в военном совете с Дёницем. Прямо перед совещанием у входа в командный пункт его перехватывает летчица.

«Минуточку, господин рейхсфюрер, вопрос исключительной важности. Вы не могли бы уделить мне немного времени?» – «Разумеется», – почти весело отвечает Гиммлер. «Это верно, господин рейхсфюрер, что Вы имели контакты с союзниками с предложениями о мире, не имея на то приказа Гитлера?» – «Да, а что?» – «Значит, Вы предали фюрера и свой народ в самый черный для страны час? Это называется государственной изменой, господин рейхсфюрер! И Вы поступили так в то время, как Ваше место должно было быть в бункере, рядом с Гитлером?» – «Измена? Нет! Вы увидите, что История рассудит это иначе. Гитлер хотел продолжать войну. Он просто одержим своей гордыней и “честью”. Он хотел и дальше продолжать лить немецкую кровь, когда ее уже больше не осталось. Гитлер просто безумен. Его следовало остановить давным-давно».

Рейч уверяет американские спецслужбы, что в разговоре с главой СС она держалась стойко, отстаивая свою позицию, но их беседа была прервана атакой самолетов союзников на штаб Дёница.

Так ли именно говорил Гиммлер? Вполне возможно. Он неоднократно повторял эти слова другим высокопоставленным нацистским деятелям. Но такое внезапное прозрение о разрушительном безумии Гитлера ему уже не поможет. Преследуемый союзниками, 22 мая 1945 года он был взят в плен, когда пытался бежать в Баварию. Он покончит с собой на следующий день при помощи ампулы с цианидом. Такой же, какую он сам вручил Гитлеру.

Вернемся в Берлин 29 апреля. Гитлер еще не догадывается, что его приказ о ликвидации Гиммлера никогда не будет выполнен. Ему только что сообщили об успешном перелете его командующего люфтваффе вместе с Ханной Рейч. Вот, наконец-то, хоть один знак, указывающий на то, что ситуация меняется и еще не все потеряно.

Теперь он может умиротворенно посвятить себя церемонии, которая готовится на его глазах.

Вот уже нескольких минут солдаты лихорадочно суетятся в маленьком зале, где Гитлер имел обыкновение проводить военные совещания. Под присмотром Линге они торопливо выносят стулья, спешно переставляют мебель. Так что, уходим, наконец?

В коридоре появляется незнакомец в нацистской форме. Его зовут Вальтер Вагнер, и он явился прямо из внешнего мира, с поверхности. Его сопровождают двое мужчин с суровым видом. Обитатели убежища задаются вопросом: кто этот человек? Связан ли он как-то с предательством Гиммлера? Адъютант Рохус Миш расспрашивает одного из своих товарищей: «Тот ответил мне кратко, что это был офицер отдела регистрации актов гражданского состояния. Я посмотрел на него с округлившимися глазами. “Да, это офицер по гражданским делам, потому что Гитлер собирается жениться!”»

Ева Браун ликует. Вот уже несколько дней она умоляла своего возлюбленного жениться на ней. Она не может смириться с мыслью о том, что примет смерть, не нося официально имени того, кого так любит. Того человека, с кем познакомилась в Мюнхене в 1929 году. Тогда ей было всего семнадцать лет, и работала она в фотоателье личного фотографа Гитлера Генриха Гофмана. Очень скоро они сближаются. Она говорит с ним о свадьбе. Он отвечает, что не принадлежит себе, что он уже женат, а супруга его – Германия. Нынешняя Германия его уже не удовлетворяет. И так как прежняя возлюбленная теперь стала недостойной его любви, он решил порвать брачные узы, и отныне свободен, чтобы сочетаться браком с Евой Браун.

Выбор свидетелей бракосочетания ограничен обстоятельствами, так что таковыми станут Йозеф Геббельс и Мартин Борман. Свидетелей-женщин не будет. Ева Браун не имеет права перечить и вынуждена принять участие в церемонии Бормана, которого она так ненавидит. Оба они уже столько лет соперничают в борьбе за расположение Гитлера, завидуя друг другу из-за влияния, которым пользуются у хозяина. Борман, как и многие близкие к Гитлеру люди, не очень высокого мнения об этой молодой женщине. Он считает, что в ней не хватает глубины, да и вообще она пустышка, более озабоченная цветом лака для ногтей, чем политикой. Ханна Рейч, скорей всего, тайно влюбленная в фюрера, вообще считает Еву эгоистичной и инфантильной глупышкой.

Около часа ночи будущие супруги входят в приемную. У Гитлера восковой цвет лица, как у тех, кто давно уже не видел солнечного света. Он одет в свой повседневный френч, весь измятый из-за того, что его хозяин много часов проводит лежа на кровати. Единственное кокетство, которое он себе позволил, – это приколоть к лацкану золотой значок партии, свой Железный крест первого класса, и медаль за ранение в Первой мировой войне.

Ева Браун улыбается, она одета в красивое шелковое темно-синее платье. Поверх него она набросила накидку из серого пушистого меха. Оба обрученных держатся за руки и занимают место перед Вальтером Вагнером. А тот дрожит от страха. Он никак не может прийти в себя от мысли, что находится лицом к лицу с хозяином Германии. Неуверенным голосом чиновник начинает зачитывать две страницы брачных обязательств по законам Третьего рейха. По мере их перечисления Вальтер Вагнер понимает, что они, эти обязательства, невыполнимы. Обученный и вышколенный безусловно и буквально соблюдать все правила, продиктованные нацистским режимом, он не понимает, что делать дальше.

У будущих супругов не хватает многих необходимых для церемонии официальных документов. Так, к примеру, справки об отсутствии судимости (чего не мог бы представить Гитлер, так как он был приговорен к пяти годам заключения после неудавшегося путча в 1923 году), свидетельства полиции о примерном поведении или подтверждения политической благонадежности по отношению к Рейху. Чиновник в полном замешательстве. Однако фюрер не может ждать. В конце концов, чиновник решается сделать исключение и помечает в свидетельстве о регистрации брака, что брачующиеся указали на исключительные обстоятельства, связанные с военным временем, по причине которых они не представили нужные документы и не соблюли полагающиеся сроки. Так что только со слов вступающих в брак чиновник подтверждает их чисто арийское происхождение и тот факт, что они не являются носителями наследственных болезней.

Затем наступает черед важнейшего вопроса. Вагнер прочистил горло и начал: «В присутствии свидетелей я спрашиваю Вас, мой фюрер Адольф Гитлер, желаете ли вы взять в жены фрейлейн Еву Браун. Если это так, то прошу ответить да».

Церемония займет всего десять минут. Времени отпущено лишь на то, чтобы жених и невеста ответили утвердительно, поставили свои подписи на официальных документах и поздравили друг друга. Ева уже не Браун, а Гитлер. Невеста так взволнована, что она ошибается, подписывая свидетельство о браке. Сначала она хотела написать свою девичью фамилию и начала с заглавной буквы «Б», как Браун, но тут же спохватилась. Она неловко исправляет букву «Б» и ставит вместо нее «Г», как Гитлер.

Следующее действо продлится всего несколько минут. Для приема нескольких знатных гостей, еще оставшихся в бункере, была выбрана комната фюрера. Усталые генералы, подавленные нацистские чиновники и три женщины на грани нервного срыва, Магда Геббельс и две личные секретарши Гитлера. Все имеют право на несколько чашек чая и даже на шампанское. Только Траудль Юнге, самая молодая из секретарш (ей всего двадцать пять лет), не воспользовалась таким редким моментом передышки. Едва выразив свои поздравления новоявленной супружеской чете, она тут же исчезает с озабоченным видом.

«Фюреру не терпелось увидеть то, что я напечатала, – свидетельствует она в своих мемуарах. – Он не раз приходил в комнату, где я работала, заглядывал, пытаясь разглядеть, на каком месте я печатаю, ничего не говорил, но бросал встревоженные взгляды на то, что мне оставалось еще перепечатать с моих стенографических записей». Траудль Юнге печатает набело то, что Гитлер надиктовал ей незадолго до брачной церемонии. Его завещание. А точнее – его завещания. Первое – личного характера, второе, более длинное, – политическое.

Свое личное завещание Гитлер начинает с того, что подтверждает свой скоропалительный брак с Евой Браун. Как если бы была необходимость объяснить обычный поступок человека, столько лет живущего супружеской жизнью с женщиной. «В связи с тем, что я не мог нести бремя супружества в годы борьбы, я решил теперь, перед концом моей земной карьеры, жениться на той, кто после долгих лет верной дружбы приехала в осажденный город, чтобы разделить мою судьбу». Щедрый жест, но у него есть своя цена: смерть! В следующем абзаце он указывает, что его жена пойдет за ним в могилу. По этому поводу, если он и подразумевает самоубийство, то никогда не употребляет для этого именно этого слова. «Моя жена и я предпочитаем умереть, чтобы избежать позора капитуляции. Наше желание, чтобы наши тела были сожжены немедленно здесь, где я выполнял основную часть своей ежедневной работы в течение тех двенадцати лет, когда я служил своему народу».

Ева Браун, хотя и имеет непосредственное отношение к этим словам, не принимает участия в составлении завещания. В курсе ли она того, какой «свадебный подарок» приготовил ей супруг?

Траудль Юнге еще раз перечитывает напечатанное. Она осознает исторический масштаб своей задачи и понимает, что не имеет права на ошибку. Когда полчаса назад Гитлер попросил ее следовать за ним в так называемую совещательную комнату, она ожидала, что будет стенографировать новые военные приказы. Как обычно, она устроилась за своей пишущей машинкой, той, что была специально оснащена крупным шрифтом, чтобы Гитлер мог без усилий их прочесть. «Стенографируйте прямо в свой блокнот», – попросил он ее тогда, нарушая обычную процедуру диктовки. После краткого размышления он выпалил: «Вот мое политическое завещание…»

После войны Траудль Юнге будет часто рассказывать журналистам, союзникам и в своих мемуарах о разочаровании, которое внушил ей этот текст. Она ждала его как эпилог, способный придать смысл всем тем страданиям, на которые обрек людей нацизм. Объяснить, сделать хоть в какой-то мере интеллектуально приемлемым кровавое безумие катастрофы, запрограммированной еще со времени выхода «Майн кампф» в 1924 году. Вместо этого секретарша слышит те же нацистские разглагольствования, которые ей так хорошо известны. И по-прежнему в тех же особых формулировках, свойственных языку Третьего рейха.

Немецкий еврей, филолог и интеллектуал, Виктор Клемперер изучил и теоретизировал этот нацистский новояз, дав ему название LTI (от лат. Lingua Tertii Imperii — язык Третьего рейха). Он наблюдал распространение такого нового способа самовыражения и обобщал свои заметки на протяжении двенадцати долгих лет существования Третьего рейха. Оставшись в Германии, он вынужден был скрываться и едва не попал в лагерь смерти. И только после падения гитлеровского режима он смог издать в 1947 году свой труд, посвященный теме LTI.

Филолог считает, что этот новояз имел свои собственные установленные правила. Его целью было создать языковые механизмы, приспособленные к новому человеку, которого стремился взрастить и воспитать на века нацистский режим. LTI был предназначен как для устрашения врага, так и для воодушевления собственных народных масс. Его лексика выражает действие, волю, силу. Как барабанный бой, слова беспрерывно повторяются, агрессивно акцентируются, словно рубятся с размаху. Слова, которые позволяют сделать обыденными самые чудовищные акты жестокости. Так, идут не убийства, а «зачистки». В концлагерях уничтожаются не живые существа, а «отдельные единицы». Что же касается еврейского геноцида, то это просто «окончательное решение».

Политическое завещание Гитлера само по себе является одним из ярчайших примеров такого языка. Фюрер начинает с того, что пытается представить себя жертвой, а затем очень быстро нападает на своего извечного врага: еврея.

«Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые были либо сами еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев […] Пройдут столетия, из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность, кого мы должны благодарить за все, – международное еврейство и его приспешники».

Траудль Юнге стремится как можно точнее передать стиль фюрера в своих записях. Под лихорадочным взглядом своего хозяина она продолжает как можно быстрее стучать на своей пишущей машинке. Следующий отрывок не вызывает никаких сомнений в том, какую судьбу уготовил режим для миллионов евреев.

«Для меня было также совершенно очевидным, что если народы Европы станут разменной монетой, то именно евреи, как истинные преступники в этой кровавой борьбе, будут нести за это ответственность. У меня не оставалось ни капли сомнения в том, что за это время не только миллионы детей европейских арийских народов умрут от голода, не только миллионы взрослых людей найдут смерть, не только сотни тысяч женщин и детей сгорят и погибнут под бомбежками в городах, и истинный преступник не искупит своей вины, даже с помощью самых гуманных средств».

Несмотря на фатальный исход конфликта, спровоцированного и развязанного его агрессивной политикой, Гитлер не жалеет ни о чем.

«После шести лет войны, которая, несмотря на все неудачи, однажды канет в историю, как большинство славных и доблестных проявлений жизненных устремлений нации, я не могу покинуть город, который является столицей Рейха. Поскольку сил осталось слишком мало, чтобы оказать дальнейшее сопротивление вражескому наступлению в этом месте, и наше сопротивление постепенно ослабевает, поскольку солдаты, введенные в заблуждение, испытывают недостаток инициативы, я бы хотел, оставаясь в этом городе, разделить свою судьбу с теми миллионами других людей, кто добровольно решил поступить таким же образом. Кроме того, я не желаю попадать в руки врага, который ожидает нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс.

Поэтому я решил остаться в Берлине и добровольно избрать смерть в тот момент, когда я пойму, что пост фюрера и канцлера нельзя будет далее сохранить».

Во второй части своего завещания он официально подтверждает свои решения о снятии со всех постов Гиммлера и Геринга, которых он клеймит позором. «Геринг и Гиммлер, совершенно независимо от их предательства по отношению ко мне лично, нанесли неизмеримый ущерб стране и всей нации, ведя тайные переговоры с врагом, которые они проводили без моего ведома и против моих желаний, и незаконно пытались присвоить себе власть в государстве».

Затем он назначает своего преемника на пост главы Третьего рейха – это гросс-адмирал Дёниц. Но он получает не звание фюрера, а звание президента Рейха. Что же касается Геббельса, то он становится канцлером. Всего дюжина министерств распределена между последними, кто сохранил ему верность, не говоря уже о штабах сухопутных, воздушных войск и военно-морского флота. Столько воображаемых постов и должностей в государстве и нацистской военной машине, которые находятся на грани гибели.

Траудль Юнге только было собиралась закончить, как ее прерывает сильно взволнованный Геббельс. Он только что узнал о своем назначении канцлером. Он бурно и категорически отказывается, потому что это означает, что он должен пережить своего хозяина. Такого быть не должно.

Рискуя еще больше осложнить задачу секретарши, глава немецкой пропаганды решает тут же продиктовать ей свое собственное завещание. «Моя жизнь не имеет смысла, если фюрер умрет, – со слезами на глазах диктует он. – Печатайте, фрау Юнге, печатайте то, что я Вам сейчас продиктую». И снова в том же, нацистском, стиле.

Речь идет о его преданности Гитлеру и решении не пережить падение национал-социализма в Германии. Он говорит о том, что вся его семья охвачена желанием умереть. «Борман, Геббельс, а также сам фюрер постоянно заглядывают, чтобы узнать, закончила ли я печатать, – рассказывает Траудль Юнге. – В конце концов, они почти выхватывают из ролика печатной машинки последний лист бумаги, возвращаются в конференц-зал и подписывают все три экземпляра…»

Было 4 часа утра, когда Геббельс, Борман и генералы Бургдорф и Кребс подписали политическое завещание Гитлера в качестве свидетелей. Три копии вручаются трем фельдъегерям. У каждого из них трудная и опасная миссия: вывести драгоценный документ за пределы Берлина. Один – гросс-адмиралу Дёницу на севере страны, другой маршалу Шернеру, командующему Центральной группой войск германской армии, отступившей в Чехию, и последний – в генеральный штаб нацистской партии в Мюнхене.

Изнуренный фюрер отправляется прилечь. Его отдых будет кратким.

Новая атака советских войск на бункер будит его в 6 часов утра. Вокруг него раздаются громкие крики, кое-кто из обитателей подземелья уверен, что канцелярия уже в осаде. Запасной выход убежища находится под огнем пулеметов. Долго ли он продержится? Гитлер смотрит на ампулы с цианидом, которые всегда носит с собой в кармане. Его гложет сомнение. Не Гиммлер ли подсунул их ему? А если это ловушка? Ведь достаточно подменить смертельный яд сильнодействующим снотворным, как он, фюрер, будет схвачен живым его врагами. Чтобы убедиться, что яд будет действовать, как надо, он хочет проверить его на ком-нибудь. Но на ком?

Это будет его собака, преданная Блонди. Его немецкая овчарка, которую он так любит. Чтобы заставить ее проглотить ампулу с ядом, потребовался ветеринар канцелярии. Собака яростно сопротивляется. Потребовалось несколько человек, чтобы держать пасть открытой и клещами раздавить в ней ампулу. Скоро у Блонди начинаются судороги, и после нескольких минут чудовищных страданий она подыхает на глазах своего хозяина. Гитлер молча смотрит на свою питомицу. Теперь он уверен: в ампуле точно цианид.

Обитателям бункера не удается настроиться на ожидание верной смерти, не сделав попытки спастись бегством. Но на это прежде всего нужно получить разрешение Гитлера. Иначе можно быть уверенным, что получишь от гестапо пулю в голову. Несколько молодых офицеров получают зеленый свет от фюрера. «Если вы встретите Венка наверху, – просит он их, – скажите ему, чтоб он поторопился, иначе мы погибнем». Полковник люфтваффе Николаус фон Белов тоже решил испытать свой шанс. Он покидает бункер в ночь с 29 на 30 апреля и направляется на запад. Ему вручены два письма. Одно от Гитлера к фельдмаршалу Кейтелю, другое от генерала Кребса генералу Йодлю. Так же, как накануне Ханна Рейч, едва выбравшись из рейхсканцелярии, фон Белов сжег оба послания. Из опасения, что они могут попасть в руки врага, объяснил он. Но скорей всего, чтобы скрыть, кто он, если его арестуют русские.

В конце концов его схватят англичане, но это будет много позже, 7 января 1946 года. Во всяком случае, война была проиграна – объяснит он во время допроса британским военным. А тогда какое значение имеют эти письма?! Однако прежде, чем уничтожить их, фон Белов все же потрудился ознакомиться с их содержанием. И по памяти он передаст их содержание Британскому бюро разведки (секретная военная служба) в Берлине в марте 1946 года.

Вот что, по словам фон Белова, Гитлер писал фельдмаршалу Кейтелю: «Битва за Берлин подходит к концу. На других фронтах также скоро наступит конец. Я скорее покончу с собой, нежели сдамся. Я назначил гросс-адмирала Дёница своим преемником в качестве президента Рейха и главнокомандующего вермахтом. Я жду, что вы останетесь на своих постах и окажете моему преемнику такую же ревностную поддержку, какую оказывали мне […] Усилия и жертвы немецкого народа в этой войне были столь велики, что я не могу себе представить, что они были напрасны. Конечная цель остается прежней: завоевать территории на востоке для немецкого народа». Гитлер ясно дает понять свое решение покончить с собой. Как метко замечает британский офицер, подписавший протокол допроса фон Белова, ничто не доказывает, что Гитлер действительно писал такие слова. Но «они совпадают с другими доказательствами, полученными из других источников».

Если для фон Белова ночь на 29 апреля знаменует собой конец недели душевных пыток в фюрербункере, то для Гитлера кошмар продолжается. Посреди ночи он получает ошеломляющую новость, подобную знаку судьбы, что посылает ему История. Он узнает, что его верного союзника, того, кто так вдохновлял его в самом начале его карьеры, Бенито Муссолини больше нет. Дуче был казнен накануне итальянскими партизанами, когда он пытался сбежать с севера Италии, переодетый в форму немецкого солдата.

Не столько смерть союзника бросает в холодный пот Гитлера, сколько сходство их двух судеб. Итальянский диктатор был прикончен как собака со своей любовницей Кларой Петаччи после некой инсценировки судебного процесса. Потом их трупы были подвешены за ноги и выставлены на всеобщее обозрение в Милане, на Пьяцца Лоретто. Толпа разбушевалась и страшно изуродовала их тела. Только после вмешательства солдат союзных войск, только что освободивших страну, удалось прекратить сцены коллективной истерии. Муссолини будет тайно похоронен в тот же вечер на одном из миланских кладбищ.

Гитлер в ужасе. О таком унижении даже речи не может быть. Он проникновенно говорит своему личному пилоту Гансу Бауру: «Русские сделают все, чтобы схватить меня живым. Они способны использовать усыпляющие газы, чтобы удержать меня от самоубийства. Их цель – показать меня как животное из ярмарочного балагана, как военный трофей, а потом со мной будет то же, что с Муссолини».