Уборка

Уборки бывают разные. На разную глубину.

Когда через час могут нагрянуть гости, уборка сводится к косметическим мерам. Все, что выдает бардак, распихивают по укромным местам. Туда, куда неприлично заглядывать чужим людям, – в шкафы, под кровати, кто как привык. Людка, продавщица овощного отдела, в случае экстренной уборки прятала хаос в стиральную машинку или выкидывала на лоджию.

Но бывает уборка по вдохновению, когда руки чешутся навести порядок, при котором жизнь вещей станет такой же упорядоченной, как секс батюшки и попадьи. Людка регулярно переживала такое состояние. Не в смысле секса, с ее Ваньком это не грозило, а исключительно в смысле периодических приступов, толкающих на героическую расчистку квартиры от ненужных вещей.

Людка понимала, что и с Ваньком, и с ненужными вещами нужно что-то делать – на обоих фронтах полная беда. Но она бездействовала, терпела, а может, просто жалела силы, щадила себя. Все-таки сорок лет недавно исполнилось, поберечь себя надо. Для генерального наступления не хватало пороха. Но периодически ее подмывало что-то изменить в своей жизни. Это желание подкатывало изнутри, как неожиданный рвотный спазм, как будто Ванек вызывал у нее токсикоз. Еще час тому назад все было если не хорошо, то сносно – и вдруг толчки энергии словно подбрасывали ее, и она испытывала неудержимые позывы как-то облагородить свою жизнь. Но даже в этом состоянии, переполненная решимостью резких действий, она догадывалась, что с Ваньком разобраться труднее, чем с ненужными вещами. Да и вообще на двух фронтах сразу воевать затруднительно.

Каждый раз, когда в ее душе начинали звучать трубы, зовущие в поход за светлой жизнью, Людка благоразумно бралась за уборку, оставляя Ванька на потом. Ей даже виделось, как она сядет напротив его в просторной и чистой квартире и скажет: «Ну что, в доме больше нет ненужных вещей, только ты остался». И он уйдет посрамленный, понимая, что захламляет ее идеально чистую квартиру и правильную жизнь, за кулисами которой томится принц, дожидающийся своего выхода на сцену.

Людка так часто видела эту картинку, что даже не сомневалась, что все так и случится. Правда, в мечтах кухня была просторнее раза в два и вся какая-то залитая солнцем. А окно реальной Людкиной кухни выходило на фасад соседнего дома, который добросовестно защищал ее от ветра, солнца и картинок дальнего вида. Но мечты всегда приукрашают действительность, это нормально.

Ненормально то, что Людке ни разу не удавалось довести уборку до победного конца. Начиналось все с полного обнажения шкафов, с выдвижения в центр комнаты стоящих по углам коробок, с выворачивания содержимого комода. Потом наступала фаза ностальгического перебора каждой вещицы, вроде бы ненужной, но имеющей статус неприкосновенности. Вот крепдешиновое платье с рукавами-фонариками. В нем она гарцевала, пока была молодой и стройной. Талия в платье такая, что теперь только одна нога туда пролазит. Это же не тряпье, а вещественное доказательство былой красоты. Рука не поднимается бросить такое в мусорное ведро. Однажды юбку выкинула, так потом со стыда чуть не сгорела, когда на глазах у прохожих ковырялась в мусорных баках – назад хотела юбку вернуть. Наверное, хорошо, что на нее кто-то банку олифы перевернул, вроде как взял ответственность за судьбу юбки на себя.

Жаль, что Людка не была выдающейся личностью. Для музея в ее честь накопилось много экспонатов. Все вехи ее незатейливого жизненного пути заботливо задокументированы тряпочками, салфеточками, беретами, водолазками, сумочками, рамочками, вазочками и прочим барахлом, если смотреть на них глазами стороннего наблюдателя. А если смотреть Людкиными глазами, то они быстро увлажнялись ностальгическим туманом. Вещи получали оправдательный приговор, отселение их на свалку откладывалось, уборка превращалась в вечер воспоминаний.

И в вечер мечтаний о будущей жизни. Вот бра – такие уже категорически не в моде, а не выбросишь, вполне пригодятся на даче. Или мясорубка, еще советская, добротная и могучая, тяжелая, как дуло советского танка. Людка покупала только готовый фарш, но вполне возможно, что на даче придется мясо самой крутить. Если она, дача, когда-нибудь появится у Людки. Как-то не скапливались деньги, утекали, как сквозь сито.

Кстати о сите, вот и оно. Вроде бы не используется, но если муку для блинов не просто из пакета сыпать, а просеивать через сито, то блины получатся качественнее. Людка про это в журнале читала. Так что сито – вещь совершенно необходимая. Просто в ее кухне сито не помещается, поэтому временно живет на лоджии, дожидаясь новой кухни. Выбросить сито – это все равно что выбросить веру в новую кухню, в новую жизнь с большой кухней и дачей. А заодно и с мужчиной, способным оценить качество блинов. Ванек ел все без разбора, как кабанчик на откорме. Такому муку просеивать – как перед свиньями бисер метать.

Уборка заканчивалась усталостью и чувством глубокого неудовлетворения. Энтузиазм преобразования жизненного пространства угасал без видимых плодов. Чихая от пыли и наскоро помыв полы, Людка признавалась себе, что на этом фронте опять без перемен, так что на второй фронт можно даже не замахиваться. Людка сначала капитулировала перед вещами, потом перед Ваньком, то есть оставляла все как есть. Да и как скажешь человеку, что он лишний. Сито и мясорубка не лишние, а он вдруг лишний? Чем Ванек хуже бра? Его тоже вполне можно приспособить на даче при ее наличии. Гвозди бы там забивал, забор чинил, снег чистил. Мужику на даче всегда применение найти можно.

Но дачи не было, и Ванек продавливал диван в Людкиной квартире, пялясь в окно на соседний дом. Дом был один и тот же, но Ванек рассматривал его без устали вот уже два года. Последнее время он не работал. Говорил, что искал работу, но делал это как-то конспиративно, пока Людка отсутствовала. Людка уходила на работу, оставляя его сидящим на диване. Приходила и находила Ванька там же. Иногда в той же позе, иногда со сменой положения рук и ног. Зато выражение его лица не менялось: такое, как у карпов в магазине – равнодушное и тупое. Это бесило Людку, она жалела диван и себя. Но себя все-таки больше.

Когда раздражение достигало точки кипения, Людка покупала живого карпа и била по его тупой морде молотком. Ванек не возражал, он любил тушенного в сметане карпа. Впрочем, он любил все, что можно было съесть и выпить. А Людка – несъедобная, до каннибализма Ванек не опускался, поэтому она не была уверена в том, что он любит ее.

Иногда Людка пыталась вспомнить появление Ванька в своей жизни. Версии путались, подобострастно следуя за изгибами ее настроения. Если она была не в духе, то точно знала, что Ванька привела к ней в дом соседка-стерва. Сначала он стеклил лоджию соседке, а потом та передала его Людке вместе с остатками вагонки и какими-то сухими смесями в бумажных мешках. Выходило так, что соседка избавлялась от ненужного хлама, перебросив это добро на Людкину лоджию, включая Ванька.

Но Людкина лоджия была завалена так, что ногу поставить негде, поэтому Ванек сказал, что зайдет через пару дней. К его приходу Людка усилием воли рассталась со связкой разбухших от пыли и сырости журналов, которые давно просились сжалиться над ними и отнести на свалку. Появилось место поставить ногу, но только одну. Ванек похвалил, попил чай и обещал зайти еще через пару дней.

К этому времени на лоджии освободилось место для второй ноги мастера. На свалку ушла старая гирлянда, чинить которую дороже, чем купить новую. С другой стороны, новые-то сплошь китайские, а старая добротная, помнящая еще советскую новогоднюю елку, из маминой кладовки.

Ванек пришел, как обещал, точно в срок. Они опять попили чай и обсудили китайское качество, не стесняясь в выражениях. В этом вопросе они были солидарны, что воспринималось как духовное родство, совпадение жизненных позиций. Договорились, что Людка продолжит двигаться прежним курсом, расчищая лоджию, а Ванек навестит ее через неделю.

Через неделю Людка вынесла на свалку старую лыжу без пары. У Людки тоже не было пары, но на свалку ей не хотелось, поэтому она купила тортик к чаю и покрасила волосы хной, смешанной с басмой.

Ванек пришел и сам нашел себе тапочки. Он уже неплохо ориентировался в прихожей. Людка расценила это как хороший знак.

– Чаю попьете? Я тортик купила.

– За тортик спасибо. А лоджия как? Может, помочь? Я мигом все вынесу, вы только скажите.

– Да что вы! Я сама! Тут же не в физической силе дело…

При этих словах Ванек выпрямил спину и расправил плечи, демонстрируя, что физическая сила при нем.

– Понимаю, к хламу прикипаешь душой, это точно, – поддакнул он.

– Но я стараюсь, – извинительно сказала Людка, – вот лыжу выбросила.

И она многозначительно покраснела.

– Одну? – не понял намека Ванек.

– Одну.

– А вторую?

– А второй нет, – потупясь, призналась Людка.

– И правильно сделали, что выбросили. Одна лыжа – это бесполезная вещь, неправильный расклад. На что она нужна, одна-то лыжа?

– Вы так считаете? – розовея от счастья, сказала Людка.

– Уверен, – подтвердил ничего не подозревающий мастер.

– А у вас?

– Что у меня?

– Обе лыжи имеются?

– У меня вообще лыж нет. Мне больше зимняя рыбалка нравится.

– Я не в том смысле. Вы женаты? – Людка словно прыгнула в прорубь, в которой болтался крючок зимнего рыболова.

– Нет, – оторопел он.

Но тут же азарт рыбака взял свое, и он спешно поправился:

– Пока нет. Не нашел пока свою вторую… – он замешкался, – лыжу.

Получилось коряво, зато с явным намеком, который Людка поняла и оценила по достоинству. В благодарность она предложила ему еще один кусок торта, а также остаться у нее пожить, пока она расчищает лоджию. Чего через весь город мотаться?

Ванек согласился на все сразу. И на тортик, и на остаться пожить.

Это случилось два года назад. Лоджию Людка так и не расчистила, а Ванек прижился и больше не мотался, принимая заказы только в радиусе их района. Заказов почти не поступало, но зато он всегда находился дома, как кот – домашний кот в стоптанных тапочках и с постоянным любимым местом на диване. И сначала Людке это нравилось. К тому же в отличие от котов он не драл диван и не гадил в тапки.

Она приходила с работы и замирала от счастья – в чреве квартиры жили какие-то звуки и запахи, которые выдавали присутствие другого человека. Людка устала приходить в молчащую квартиру. Приятно подходить к мойке и видеть там грязную тарелку, которой точно не было, когда Людка уходила на работу. Грязная тарелка стала символом удавшейся личной жизни, неопровержимым доказательством присутствия в ее жизни мужчины. Ее собственного мужчины. Ночью она получала новую порцию доказательств и засыпала счастливая, с чувством глубокого удовлетворения. У нее все как у людей, полный комплект, как пара лыж.

Конечно, она понимала, что Ванек сидит у нее на шее, но в минуты светлой радости и гордости за свою рукотворную семейную идиллию ей казалось, что это не так важно. Ну сидит, ну на шее, зато она не одинока. И соседка, сосватавшая ей Ванька, казалась проводницей воли небес, а захламленная лоджия – фрагментом высшего замысла. Так распорядилась судьба, а против нее не попрешь. Выходило, что Ванек сел ей на шею, спустившись с небес.

Но со временем грязная тарелка перестала умилять, а диван стал скрипеть. Людка начала ворчать. При очередном обострении ненависти к соседке Людка даже перекинула бычки той на лоджию: дескать, ты мне Ваньку, а я тебе его бычки в порядке ответного дара.

Словом, щедрая судьба или сволочная соседка подогнала ей Ванька, Людка точно не знала. Выбирала вариант по настроению: то благодарила, то костерила соседку. И та не могла понять, почему Людка то здоровается с ней, то не делает этого.

Так и плыл их семейный плот, утлый и хилый, словно сколоченный из двух лыж. Людка то соскальзывала с него, разминая затекшие бока в холодной воде скандалов и обвинений, то снова забиралась на него, чтобы обсушиться и погреться на солнышке. Ванек же, казалось, не знал перепадов настроения, он был прочен, как скала. Скала в виде огромного домашнего кота с мордой карпа.

Но в нем медленно бродили мысли и желания. Он устал от скандалов, однако стеклить лоджии придирчивым клиентам ему не хотелось. Выходить из дома без крайней надобности ему претило. Он хотел совершить поступок, который расположит к нему Людку и установит перемирие между ними. Раз и навсегда! И тогда он решил застеклить Людкину лоджию.

После выброса одинокой лыжи Людка не продвинулась в уборке ни на шаг. По-прежнему можно поставить две ноги, не более, и стоять так, не переступая. Ваньку нужно было что-то с этим делать. Он решил исходить из двух аксиом. Первая – Людка никогда не очистит лоджию, если начнет копаться в барахле и разглядывать содержимое всех коробок, уж это он знал наверняка. Скорее, содержимое перекочует в комнату, чем на свалку. Вторая аксиома: это все ей не нужно. Она давно забыла, что лежит в коробках и пакетах. За два года, что он сидит на ее диване, она ни разу не открыла их. А судя по слою пыли, то и гораздо дольше. Решение этой задачки показалось Ваньку простым и отважным одновременно – нужно все выбросить, пока Людка на работе.

Ванек представлял себя Геркулесом, который расчищает авгиевы конюшни. Нет, лучше Геркулеса! Тот действовал по принуждению, а Ванек исключительно по доброй воле, в порядке собственной инициативы. Людка ахнет и приготовит карпа в сметане.

И Ванек взялся за дело, как только за Людкой захлопнулась дверь. Долго накапливаемая энергия била в нем фонтаном. Он метался между лоджией и мусорными баками как заведенный. Негабаритные вещи он составлял рядом с баками – старый карниз для штор, скатанные рулоны линолеума, тюки с неизвестным содержимым. Туда же пошли колченогий стул и пластиковый стол с пробитой столешницей, аквариум с неполным комплектом стекол, вязальная машинка позапрошлого поколения. Лоджия оказалась подобна рогу изобилия, она бесконечно изрыгала из себя пыльное, старое и убогое. Ванек притомился, но не сдавался. Выдохнул только тогда, когда лоджия стала похожа на бетонный блиндаж, в который еще не ступала нога солдата. Серая коробочка, готовая к превращению во что угодно. Например, в застекленную лоджию, обитую изнутри вагонкой, как у соседки.

Людка в тот день припозднилась. Пришла домой в состоянии, которое она сама определяла не иначе как «без рук, без ног». Нет, конечно, руки и ноги на месте, но крайняя степень усталости делала ее легко воспламеняемой, как спичка. Ванек опасливо притих, не зная, расстреляют его или представят к награде.

Людка молча прошла на кухню и без особого энтузиазма начала греметь сковородкой. Ванек выжидал. Дверь на лоджию выходила как раз из кухни. Потом раздался звук шипящего масла, хруст разбиваемых яиц. «Яичница на ужин», – смекнул Ванек. Звук приутих. «Крышкой накрыла», – считывал ситуацию Ванек. Звякнули вилки. «На стол накрывает, готово, стало быть».

– Есть будешь? Иди, что ли, – его позвали к столу.

Он пошел.

Громкий вопль застал его на середине пути. Он не смог определить его тональность и не знал, куда ему бежать. Скорее к Людке, чтобы вкусить свою минуту славы? Или прочь, на диван, вжаться и переждать бурю? Людка снова закричала, на этот раз однозначно. Ванек сделал выводы и побежал в сторону дивана.

– Ты… видел? Кто? Это? Сделал? – Людка нагнала его в комнате.

Она выглядела так, как будто увидела на лоджии покойника.

– Люд, ты не волнуйся. Все равно это хлам, у нас там красиво будет, ты только не волнуйся, это же старье, чего волноваться, из-за старых коробок волноваться не надо, – шел по кругу Ванек.

Людка молчала и только вдыхала воздух крупными порциями.

– Старью место на свалке, – сказал он примирительно и совсем некстати добавил: – Все там будем.

Людка, осев на диван, переваривала новость. Казалось, что ничего более странного, чем пустая лоджия, она в своей жизни не видела. На лице застыло изумление, страдание, радость и ужас. Ванек притих, молча ожидая развязки. Людка вдруг заплакала и стала совсем некрасивой. Потом подмигнула ему полным слез глазом и вынесла приговор:

– Ладно, может, так и лучше. Пойдем, яичница стынет.

Ванек не ожидал, что гроза будет такой короткой. Все сложилось не так, как в его героических мечтах, но тоже ничего. Его не расстреляли и не наградили, просто перешагнули.

Ели молча, как всегда. Необычным было только то, что Людка временами косилась в сторону лоджии и несколько раз вставала то за солью, то за ножом, чтобы пройти мимо окна и скользнуть взглядом по пустой лоджии. Она походила на человека, которого только что обрили, и он постоянно гладит себя рукой по голой голове.

После ужина смотрели телевизор. Людка чаще обычного щелкала пультом и извергала потоки язвительных замечаний. Ванек поддакивал. Он понимал, что Людка борется с желанием побежать к мусорным бакам и перетащить их содержимое обратно на лоджию. Суетливость и болтливость Людки напоминали ему алкоголиков, которые глушат в себе желание выпить. Но Людка держалась.

О выброшенном барахле они не говорили, как будто его и вовсе не было. Так в доме повешенного не говорят о веревке, хотя даже сравнивать смешно. Там человек повесился, а тут старый хлам на помойку вынесли. Ванек бдительно следил за настроением Людки, но она держалась молодцом. Только глазом косила в сторону пустой лоджии, но это пройдет. Не может же она все время косить – так и окосеть можно.

Всё шло нормально, спать легли по расписанию. Ванек облегченно вздохнул и, перед тем как заснуть, провел обсчет материалов, которые он завтра закупит. Правда, деньги придется у Людки попросить. Но не для себя же старается. Спал он крепко, с чувством человека, над которым прошел ураган и не задел его. Везенье заменяло снотворное. Ванек даже не заметил, что часть ночи он спал один.

Людка дождалась храпа мужа и выскользнула из постели. Одевшись в неприметное, чтобы слиться с ночью, она вышла на улицу. Идти было недалеко – мусорные баки отравляли жизнь соседнего дома. Это похоже на возмездие: соседний дом не пускал солнце в Людкину кухню, зато дышал зловониями ее производства. Обмен гадостями – всё по законам крупного города.

Людка долго приглядывалась к очертаниям мусорных развалов. Вот проступила старая рамка для картины. Правда, картины нет, но это же дело наживное. Людке всего сорок с небольшим, у нее еще столько картин разных впереди, хоть натюрмортов, хоть пейзажей, а рамки к ним больше нет. Тогда и картину покупать глупо.

А вон, кажется, карниз для штор. Бедняга, промаялся без дачи, так и не дождался он своих штор, за которыми открывался бы сад в весеннем цвету или в осенних желтых заплатках. Шторки были бы ситцевые, в мелкий цветочек, как старушечьи платья, или в клетку. Но только не однотонные – однотонные для дачи не пойдут, не то настроение. Но дачи нет. Ни дачи, ни картины. А что есть? Есть пустая лоджия и Ванек, который тоже какой-то пустой.

Людке стало так жаль себя, что она присела на бордюрный камень и тихонько заплакала. Она оплакивала свои мечты, для которых столько всего было припасено. У нее возникло такое чувство, будто всю ее жизнь, как кучу старых вещей, вынесли на свалку. А будущее вырастает из прошлого. Нет прошлого, не на чем и будущее строить.

Надо кинуться и спасти хоть тот же карниз для штор. Люди из горящих домов добро выносят. Мусорка по сравнению с пожаром вообще ничего. Протяни руку и спасай, сколько душе угодно. Но Людка не стала ничего спасать и возвращать. Ванек прав: лучше застеклить лоджию и жить в ней, любуясь соседним домом. Наверное, это правильнее, чем жить в бесплодных мечтах о даче и любоваться воображаемой картиной. Надо быть реалисткой.

И прошлое пора отпустить. Кто знает, что в этих коробках. Старые пластинки или вышедшие из моды брюки клеш? Тетрадки со стихами? Смешно сказать, но она когда-то писала стихи, плохие, наверное. Хорошо, что Ванек в коробки не заглядывал. Ему лень не позволила, в этом можно не сомневаться.

Прошло время пластинок, клешей и стихов – эти вещи ей уже не нужны. Или она им больше не нужна. Эти вещи дороги только как память. А что такое ее память по сравнению с застекленной лоджией?

Людка, кажется, задремала. По крайней мере, урчание машины оказалось таким неожиданным, что она вздрогнула. Она и не знала, что мусор собирают так рано, пока весь город спит. Прямо перед ней приспосабливался к погрузке внушительный мусоровоз. Шофер азиатской наружности выпрыгнул из кабины и по-хозяйски оглядел мир выброшенных вещей. Он деловито прицелился на Людкин карниз, оглаживая его смуглой рукой.

– Вам он нравится? – раздался женский голос.

Шофер заметил женщину, сидящую рядом с мусорными баками. «Хорошо бомжи в этой России живут, нам бы так, – подумал азиат, – и одета прилично, и морда неиспитая».

– Нормально, – ответил он неопределенно.

– А он вам нужен?

– Нормально, – повторил он. Русский язык он знал весьма приблизительно.

– Вы заберете его себе?

Шофер кивнул.

– Очень надо, – сурово сказал он.

Он твердо решил без боя карниз не уступать. С какой это стати, он первый его нашел.

Женщина кивнула и неловко поднялась с бордюра. Видно, от долгого сидения на бетонной жердочке ноги совсем затекли.

– Вы еще рамку для картины возьмите, пригодится, – она подошла к мусорным бакам и помогла ему достать рамку. – Она в комплекте с карнизом идет, – почему-то усмехнулась она.

* * *

Утром Ванек потянулся на запах кофе. Людка была свежей и доброжелательной. Она налила ему кофе, повернулась лицом к пустой лоджии и спокойно сказала:

– Ну что, в доме больше нет ненужных вещей. Только ты остался.