«…Не испытывает жалости к убитым лицам, – еще и еще раз вчитывался следователь в официальный документ и при этом думал свои думы, – и пытается объяснить это тем, что все жертвы были «падшими женщинами», вели аморальный образ жизни, сожалея лишь о том, что его неизбежно ждет самое суровое наказание. Рассказывал, что все убийства он совершал одним и тем же путем, подчеркивал, что при убийствах страха не испытывал, думал лишь о том, чтобы кто-нибудь не помешал, не вошел в дом. Вместе с тем признался о том, что в момент первого убийства волновался, у него дрожали руки, испытывал сильное внутреннее напряжение. Перед убийством и в процессе расчленения трупа принимал большое количество алкоголя.

На вопрос о том, считает ли он свое поведение не совсем обычным, ухмыляясь, говорил: «Конечно, все необычно». Но тут же подчеркивает, что в совершении убийств принимал участие не только он, но и другие лица, которые помогали ему, вместе с ним пили водку, употребляли части тела в пищу, были пособниками в сокрытии следов преступления. Тем самым он обострял внимание на степени и вины своих соучастников.

С некоторым самодовольством говорил, что по собственной инициативе сообщил на следствии еще об одиннадцати убитых им лиц, в том числе двух мальчиков. Причину такого рода признания объяснил тем, что они не усугубят тяжести наказания. Поведение было упорядоченное, он много читал, охотно общался с другими испытуемыми, беседовал с ними на темы, не касающиеся его дела, легко раздражался при попытках окружающих рассказать о совершенных им деяниях. Нарушения мышления, памяти, внимания не наблюдалось. Критически оценивал свое состояние и сложившуюся ситуацию.

Комиссия пришла к выводу, что Суклетин психическими заболеваниями не страдает и не страдал, обнаружились, правда, психопатические черты характера и склонность к злоупотреблению спиртными напитками; на это указывают такие свойственные ему особенности характера, как эгоцентризм, повышенная раздражительность, возбудимость, жестокость, мстительность, эмоциональная холодность, что не сопровождается нарушением мыслительных процессов, интеллекта, критики и не лишает его способности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими… В состав комиссии входили: один академик, три доктора и два кандидата медицинских наук. Итак, «светила» психиатрии признали его вменяемым.

Для производства повторной судебно-психиатрической экспертизы в Институт была доставлена и Галиева. При поступлении в отделение она была настороженной, озлобленной, контакт с ней носил формальный характер. Постепенно, однако, адаптировалась, стала живее, общительнее, охотно вступала в беседу с врачом.

«Держалась естественно, в окружающем ориентировалась правильно. На поставленные вопросы отвечала по существу, ответы продумывала. Речь ее была грамматически правильная, последовательная. Сведения о себе сообщала достаточно полно, стремилась подчеркнуть свои положительные качества – трудолюбие, аккуратность, доверчивость, жизнерадостность. Отмечала также такие характерологические особенности, как неуравновешенность, обидчивость. Считала, что раньше была человеком решительным, умеющим за себя постоять. Тепло отзывается о своих близких, о дочери. Плакала при этом…»

Охотно рассказала Дина, судя по документам, поступившим из Института, и историю знакомства с Суклетиным, утверждала, что любит его. Вместе с тем охарактеризовала его крайне отрицательно, считала, что сама изменилась только под его влиянием. Суклетин, по ее словам, «постоянно», планомерно «подчинял ее своей воле», «растоптал как человека и женщину», сделал «послушным орудием в своих руках». Сообщила, что к убийствам, людоедству он «готовил» ее постепенно, приводил литературные данные, говорил о ее «избранности», «приобщении к таинствам». Все его доводы, убеждения как-то «завораживали», действовали «как наркоз». При первом убийстве наблюдала происходящее, будучи ошеломленной, потрясенной, но вино, курение, его уговоры снижали остроту переживаний. Выполняла его указания, помогала ему. Суклетин убеждал, что этих женщин никто искать не станет. Сначала попытки есть части тела потерпевших вызывали рвоту, но «постепенно привыкла». При следующих убийствах вела себя уже спокойно, однако испытывала страх перед наказанием, опасалась за свою жизнь и жизнь своих близких. Но продолжала верить Суклетину, надеялась на его «изворотливость», «точный расчет». Галиева не считает себя психически больной, не скрывает злоупотребления алкоголя, но тягу к нему отрицает. Утверждала, что все происходящее кажется страшным сном.

Следователь, оторвавшись от бумаг, задумался о судьбе Галиевой. «Да, тяжелый случай…»

…Временами она становилась необщительной, плакала, заявляла, что не сможет жить среди людей и будет просить суд дать ей высшую меру наказания.

«В период исследования какого-либо болезненного расстройства психической деятельности, исключавшего способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, она также не обнаруживала, была признана вменяемой».

На экспертизу в Институт им. В. П. Сербского поступил также Никитин. Сведения о себе он сообщил охотно и последовательно. Говорил, что неуравновешенный, вспыльчивый, но, мол, общителен и справедлив. Стремился преуменьшить свое пристрастие к алкоголю: дескать, «не больше других». Не отрицал, что последние месяцы употреблял спиртные напитки почти ежедневно, опохмелялся для того, чтобы «снять» дрожь в руках. Злоупотребление объясняет тоскливым настроением, связанным с распадом семьи. Высказал сожаление по поводу случившегося, пояснил, что присутствие при убийстве вызвало у него «оцепенение», страх и боязнь перед Суклетиным, который угрожал расправой ему и членам его семьи.

«Критическая оценка своего состояния и сложившейся ситуации у Никитина не была нарушена. Было установлено, что страдает хроническим алкоголизмом. Болезненного расстройства психической деятельности не обнаружено. Признан вменяемым».