…Ага, еще раз обрадовалась Дина, Леша, ее Лешенька спасет ее! Он передал, что будет молчать, и то же велел делать и Дине. Главное для нее сейчас – это молчание. А менты пусть вынюхивают, пусть ищут – все равно ничего не найдут. У них нет против нее никаких улик. Если, конечно, Леша не выдаст ее. А через три дня ее отпустят – так положено по закону. Надо прикинуться глупой и наивной телкой, и следователь – мужик он или не мужик – пожалеет и отпустит ее на свободу.

Да, она виновата лишь в одном. Что случайно обнаружив голову Лиды в бочке, не сообщила об этом в милицию. Но она ведь испугалась своего сожителя! Когда Дина писала эти показания, то в конце, для пущей убедительности, она вывела жирно: «Простите меня!» и поставила три восклицательных знака.

Еще два дня Дина упорно повторяла свои первоначальные показания, а на третий день стала ждать, когда ее выпустят из камеры.

Но третий день принес ей глубокое разочарование.

Медленно, смахивая набегающие слезы, она читала постановление об избрании меры пресечения:

«…изобличается в том, что она 20 апреля 1985 года, узнав об умышленном убийстве с особой жестокостью, совершенном Суклетиным и Никитиным 12 марта 1985 года, обнаружив части расчлененного трупа потерпевшей Федоровой Л.А., не сообщила об этом в следственные органы… избрать меру пресечения… в виде содержания под стражей в следственном изоляторе №2 МВД ТАССР».

…Как же. Помнит она тот день.

Первое, что она почувствовала, как вошла в знакомый дом, – это запах супа, сваренного из человечьего мяса…

– Что же ты делаешь, начальник! За что сажаешь?! – заголосила Дина, кинувшись к своему следователю, – Я что, стукачка что ли, доносчица платная?! В чем я виновата? Почем я знала, что за это сажают?!

– Ну, ну, ну! Успокойтесь, Галиева. А законы знать надо. На то они и законы, – вежливо отшатнулся от нее следователь.

Тщетно пыталась уловить Дина в его глазах чисто мужской интерес к ней. Даже обидно ей стало. Что же, он ее за столб принимает что ли?

В камеру Дина вернулась разъяренная. Тетя Маша, воровка-профессионалка, успокаивала:

– Ты, цыпонька, того, не гоношись… Больше трех лет не дают по этой статье. Да и какой судья отправит в места лишения свободы мать-одиночку?! Поплачешь на суде, покаешься, тебя оставят. Ежели, конечно у тебя других грехов нет. Судимость у тебя первая. Ниче! Выкрутишься. Еще нам гостинцы носить будешь! А завтра на допросе не будь дурой. Никаких лишних признаний. Стой на своем. Запомни, чистосердечное признание не облегчает участь, а удлиняет срок наказания.

Долго не могла заснуть Дина, думая о завтрашнем допросе. А когда наконец под утро заснула, приснилась ей Лидка Федорова. То ли живая, то ли мертвая. Вся в крови, но ходит и говорит. И голова точно к шее приклееная. На этом месте, где она была отрезана, – свежий кровавый рубец. Будто пришла к ней Лидка в камеру и говорит: «А что, Динка, зарежем и мы следователя, как он меня!» «Так Леха ведь тебя, не он!» – отвечает Дина. «Лешеньку я люблю, с Лешенькой мы одной кровушкой повязаны, а вот следователь твой… уж больно гладенький и пухленький! Хорош, наверное, из него шашлычок!» И так Дине смешно стало, что расхохоталась она и согласилась с Лидкой зарезать и зажарить следователя. А вот как зарезать, они договориться не успели – Дина проснулась.

Входя утром в кабинет следователя, Дина постаралась сделать все, чтобы выглядеть как можно более уверенной и независимой. Грудь – вперед и голова высоко поднята. Ага, у следователя-то глазки красные, видно, тоже не спалось!

Следователь начал было говорить о чистосердечном признании, смягчающем наказание, о раскаянии и явке с повинной, но Дина, помня уроки тети Маши, решительно прервала его:

– Начальник, не пудрите мне мозги и не вешайте лапшу на уши. Приклепать мне вам ничего не удастся! Как стеклышко, я чиста!

– Не совсем с вами согласен, Галиева. Расскажите о себе, о ваших отношениях с Суклетиным.

Дина усмехнулась, вызывающе глядя в глаза следователя. Но она тщетно пыталась поймать его взгляд. Был он мужчина так себе, в общем-то никудышный: невысокий, кругленький, с серым неприметным лицом, с бегающими глазками за стеклами очков. Но даже такой, он почему-то не смотрел на нее. А она, Дина, ведь не дурна собой – она это знала. Знала, как обычно смотрят на нее мужчины. И это было обидно ей.

– А зачем вам это знать, гражданин начальник? Это дело сугубо личное. На работе я с ним познакомилась, с Лешей. Ну… как это у вас говорится… сожительствовали мы с ним. Но мне потом надоело глядеть на его лошадиную морду и я от него ушла. Он мужик бывалый, нашел себе молодую да красивую. Лидку, значит, Федорову. А потом в марте, он ко мне сам пришел, сказал, что Лидку выгнал за пьянки и гулянки и что жить без меня не может, и привел меня опять к себе.

– Ну и как же вы обнаружили останки Федоровой?

Дина глубоко задумалась, будто бы вспоминала:

– В сарай я зашла в апреле. Там бочка пустая стояла. Я в нее заглянула, смотрю пакет какой-то. А я с детства любопытная. Открыла его, а там голова Лидии, ее отрубленные руки и ноги. Я испугалась, конечно. Когда рассказала это Суклетину, он меня избил и пригрозил, что убьет, если проболтаюсь. Как же я могла? Ведь жить охота… И дочка у меня малолетняя.

– Уточните конкретно, с какого по какое время вы являетесь сожительницей Суклетина?

– Так сказала же я! Или вас что-то другое интересует, а? Могу рассказать, сколько раз мы с ним переспали и как… – Дина пыталась отыскать взгляд следователя, стараясь придать своим глазам как можно больше похоти и блеска. «Вот мудак!» – выругалась она про себя, видя, что следователь никак на нее не реагирует.

– А теперь расскажите, при каких обстоятельствах вы встречались с Ситявиной Надеждой, Еликовой Валей, Школьниковой Натальей? И что было с ними дальше?

Все надежды Дины рухнули. Было ясно, следователь знает гораздо больше, чем она думала.