Часть I
1
«Сделай же, боже, так, чтобы все потомство его не имело на земле счастья! чтобы последний в роде был такой злодей, какого еще и не бывало на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую на свете, подымались бы из могил…»
(Н.В. Гоголь «Страшная месть»)
…Гузель, попрощавшись с подругой, вышла из подъезда. На улице бушевала февральская метель. Девочка почти уже дошла до своего дома, когда перед ней неожиданно появился человек. Он, приставив нож к горлу, потащил ее в сторону. Как бывает во время страшного сна, голос пропал, поэтому позвать на помощь она не могла. Ноги тоже не слушались.
Когда Леха, пошатываясь, выбрался из пропахшего мочой и кошками подвала, свежий мартовский ветер приятно ударил в лицо, освежая потную шею. Водка, которую Леха только что залихватски опрокинул в себя, приятно согревала нутро, веселила душу: парень казался себе значительным, сильным и умным. Нет, просто классно он сегодня кирнул! Даже Генка-слесарь будто бы зауважал его за это. Вот только мать, зараза… Небось учует, орать будет… Как надоела она со своим дурацким нытьем!
Леха пошарил в кармане, вытащил последнюю мятую сигарету. Хотел было свернуть к пивнушке, которая была за углом, но тут заметил, что впереди, высокомерно переставляя ноги в весенних сапожках, идет крупнозадая высокая девица с копной светлых волос, торчащих из-под надвинутой на глаза шапочки.
«У сука! Какой зад шикарный! Трахнуть бы ее! Было бы что рассказать Генке и ребятам. В конце концов мне уже семнадцать лет, мужик я или не мужик?! Не буду же я вечно трахаться с самим собой!» – подумав так, Леха прибавил шаг, воровато оглянулся. Тихий безлюдный переулочек, арка, ведущая в заброшенный и заваленный мусором дворик.
Эти бабы словно нутром чуют, если позади них кто-то идет. Вот и эта засеменила, затрясла своим задом.
Девушка! – хрипло позвал он. – А постой-ка!
Но девица заспешила. В два прыжка Леха догнал ее, схватил за рукав.
Гузель, увидев перед собой худое, прыщавое лицо подростка, попыталась с омерзением вырвать руку, но не тут-то было. Этот длинный, сутулый недоносок оказался на редкость сильным.
Он толкнул ее в снег, она упала, подскользнувшись, а парень, дыша ей в лицо перегаром, полез к ней под куртку, разорвал блузку, и Гузель с ужасом ощутила его потные руки, похожие на лапы ящера.
– Ну что ты, что ты, тихо, тихо. А-а, мразь, кусаться?! Блядь подворотная, я тебя…
Он ударил ее по голове чем-то тяжелым. Свет померк, и Гузель потеряла сознание.
Вид неподвижной и мягкой, как тряпка, девушки почему-то привел Леху в восторг. Трясущимися руками, забыв обо всем, он начал стягивать с нее джинсы. Белые полные ноги, белый живот – сквозь рваную блузку. В голове у Лехи мелькнуло даже: а может, он убил ее, – и эта мысль вовсе не показалась ему страшной, а наоборот – вот именно сейчас, теперь, он более всего на свете желал вонзить свое неистовое естество в это полумертвое тело не воображаемой, а настоящей женщины. Сейчас! Сейчас…
Но чья-то сильная рука рванула его за воротник, и Леха чуть не задохнулся. Он мгновенно протрезвел, сердце зашлось в липком испуге, он судорожно схватился за сползшие штаны.
Двое здоровых мужиков стояли над ним…
– Ах ты подонок, ты чего делаешь, падла?! Айда в милицию его, Наиль!
– Подожди, что с девчонкой? – встревожено сказал тот, которого звали Наилем, и наклонился над тихо застонавшей Гузелью. Леха попытался было рвануть от них, он упал от ловко подставленной подножки. Попридержать хлипкое, неловкое тело Лехи парням не стоило труда. Подняв полуистерзанную девушку, они хотели было хорошенько избить насильника-малолетку, но потом решили все же сдать его в милицию.
– Ну дяденьки, пустите, я не буду! По пьяни я, я не буду больше, пустите! – ныл Леха, размазывая слюни и сопли, пока они тащили его в отделение. Позади, пошатываясь, брела Гузель и тихо всхлипывала. Ей казалось, что она уже ничего не помнит – ни своего имени, ни адреса, ни даже лица поддонка, который изнасиловал ее…
Потом был суд. Семнадцатилетний подсудимый Леха Суклетин каялся и плакал. Плакала и худенькая женщина в поношенном пальто, с таким же поношенным, измученным лицом – его мать. То ли подействовали слезы, то ли судей сразила зеленая молодость преступника, но Суклетин получил гораздо более мягкое наказание из предусмотренных законом. Ему дали всего два года лишения свободы.
Леха чувствовал громадное облегчение. Во время следствия, охваченный страхом, он представлял картину собственного расстрела, ему было страшно жалко себя, он плакал и злился, скрежетал зубами от ненависти ко всем – к тем мужикам, к милиционерам и следователю, к свидетелям и матери, но более всего он ненавидел Гузель, из-за которой произошла вся эта чертовщина. Ненавидел и столь же неистово вожделел; заезженная пленка одних и тех же воспоминаний выворачивала его наизнанку: ее белые ноги, ее живот, ее покорная податливость, ее… Проклятье, с унынием думал он, вот загремит он сейчас, вместо того, чтобы трахать этих баб, одну за другой. И даже засыпая, он видел во сне Гузель, то ее ноги, то много других голых женщин, и в самых заманчивых позах. Он видел и мужиков, тех проклятых спортсменов, которых, пусть и во сне, он унизил на славу, трахнув и их с превеликим удовольствием.
Крокодиловы слезы помогли. Народный суд назначил ему за совершенное им преступление наказание ниже низшего предела, предусмотренного законом, в виде двух лет лишения свободы. После провозглашения приговора судья спросил у Суклетина, все ли ему понятно. Довольный вынесенным приговором Алексей, улыбаясь, кивнул головой. При этом судья заметил одну странность в его манерах: когда парень улыбался, глаза его не улыбались – явный признак злого нрава. Да, перед судьей стоял жесткий, коварный, крайне двуличный и испорченный юноша, который с малых лет не гнушался воровством, баловался спиртными напитками и табаком.
