Войдя в зал, Меркурио сразу же учуял запах страха.

На первый взгляд бальный зал служил образцом роскоши и великолепия. Помещение было забито под завязку сливками общества Годсгрейва, тысячью донов и донн. Перед глазами мелькал калейдоскоп красок и звуков, мерцающих шелков и сверкающих драгоценных камней. Интерьер был отделан могильной костью и золотом и оформлен статуями Аа и Четырех Дочерей. К крыше, подобно стволам древних вязов, тянулись колонны, на высоком двускатном потолке звездами мерцали большие люстры из звонкого двеймерского хрусталя. На полу была выложена повторяющаяся механическая мозаика с тремя солнцами, инкрустированными золотом. Длинные столы ломились от деликатесов со всех уголков республики – мясом, жарящимся на углях, десертами на серебряных блюдечках. На галерее играл оркестр из двадцати человек, прекрасная мелодия сонаты парила над толпой, как дым.

Гости разоделись в свои лучшие наряды, как певчие пташки в драгоценной клетке. Их лица скрывались за восхитительными масками: домино из лучшего фарфора, вольто из черного стекла, маски из павлиньих перьев и резного коралла, из блестящего хрусталя и струящегося шелка, веселые, угрюмые и смеющиеся. Слуги с рабским клеймом носили гладиатские шлемы и броню, украшенную золотой филигранью, – наверное, намек на невероятное спасение Скаевы на «Венатус Магни». Они разносили серебряные подносы с бокалами из двеймерского хрусталя, в которых плескался лучший винтаж, бесценное золотое вино. С цукатами и пряными фруктами. С сигариллами и иглами с чернилами.

Но Меркурио все равно чуял страх.

Двери за ними закрыли и заперли на тяжелый засов. Элитная гвардия повела своих пленников – Меркурио, Сидония, Мечницу и Адоная, замыкающего ряд, у всех были скованы руки за спиной. Гости расступались перед ними, у некоторых в глазах читалось любопытство. Но большинство по-прежнему смотрело на дальний конец зала, на возвышение, где некогда стояли консульские кресла.

По сути, Итрейская республика была основана на одном простом принципе – все властные полномочия разделялись и ограничивались сроком. Сенатор мог занять должность консула лишь единожды и делил бремя власти с другим консулом. Их избирали во время истинотьмы – в самый разгар Карнавала. Но чем это закончилось в итоге?

Со времен Восстания Царетворцев Юлий Скаева нарушал эту основополагающую истину и пробирался в конституцию республики, как червь в гнилой фрукт. Громко и публично отказываясь от постоянно добавляющихся обязанностей, которые сам же придумывал, а затем соглашаясь на них с неохотой, только ради «безопасности нашей славной республики».

До мятежа, который положил конец монархии, короли Итреи носили корону из могильной кости. После их свержения корону хранили в Сенатском Доме, все еще запятнанную кровью последнего короля. На постаменте, на котором она лежит, выгравированы слова: «Нонквиз итарем».

«Больше никогда».

Юлий Скаева упорно стремился избежать впечатления, что он становится королем, от которых итрейцы давно избавились. Он изображал осмотрительного лидера, колеблющегося главу, не склонного усиливать свою власть, а тем временем постепенно прибирал ее к рукам. Но сейчас, приближаясь к возвышению, где его ждал Скаева, Меркурио увидел, что император восседал на том, что можно было назвать только…

Троном.

Строгий дизайн – ничего слишком броского или показного. Но все же это был трон. Золотой с бархатом, украшенный мотивами Аа, Четырех Дочерей и тремя кругами Троицы. Меркурио не мог не заметить, что второе консульское кресло сдвинули и посадили на него малыша Йоннена. Мальчик наблюдал за ним своими темными глазами.

Первое консульское кресло Скаева использовал как подставку для ног.

Рядом с мужем стояла Ливиана Скаева в прекрасном платье с корсетом из фиолетового шелка – цвет итрейской знати. На ней была маска Цаны, Богини Огня, с веером мерцающих перьев жар-птицы вокруг глаз. Но ни одна маска в мире не могла скрыть страх в ее глазах, когда она смотрела на мужа.

Перед троном была большая лужа крови, растекавшаяся по мозаичному узору на полу. Меркурио понятия не имел, кому она принадлежала, – трупов нигде не было. Но множеству слуг, бродящих по залу, явно приказали не трогать пятно, такое блестящее и влажное на плитках.

Юлий Скаева наблюдал за приближением Меркурио, закинув одну ногу на бывшее консульское кресло. Император Итреи был в белоснежной тоге с фиолетовой отделкой. На его поясе висел стилет Мии – Меркурио сразу же узнал ворону на рукояти. На Скаеве была маска Аа, Бога Света. Три лица, три личины: Провидец, Знаток, Наблюдатель. Глядя на тени в помещении – на тени, с помощью которых Скаева видел все, – Меркурио подумал, что только он понял эту шутку.

«Всевидящий».

Старик чувствовал силу, пульсирующую под кожей императора. Такую же силу он ощутил внутри Мии, когда нашел ее после Резни в истинотьму – истекающую кровью, плачущую и одинокую. Но в том, что излучал императорский трон, было что-то неправильное, неестественное. Оно пропитывало зал, ползло по коже гостей, заставляло каждую дрожащую ноту, сыгранную оркестром, отдавать едва заметной фальшью.

Возможно теперь, когда уже слишком поздно, знать Годсгрейва наконец увидела монстра, которого она сама же помогла создать.

Йоннен сидел по правую руку от отца. Мальчик наблюдал за приближением пленников, его лицо скрывалось за маской Троицы. Как и отец, он был одет во все белое, в его темных глазах застыл страх. Меркурио заметил Паукогубицу, притаившуюся в тенях позади зала, неподалеку от одного из выходов. Шахид истин была облачена в яркое изумрудно-зеленое платье, губы такие же черные, как ее пальцы, шею и запястья опоясывало золото. Она следила за Меркурио взглядом, пока того вводили в зал, но время от времени поглядывала на Скаеву. И в ее глазах епископ Годсгрейва увидел это так же четко, как на лице каждого гостя на балу.

«Они все трепещут от ужаса перед ним».

Музыка будто притихла, когда их маленькую группку подвели к императорскому трону. Прекрасная маска Скаевы не прикрывала губ, и он встретил новоприбывших теплой и изящной улыбкой.

– О! Разве может быть что-то приятней неожиданных гостей?

Сидоний вдохнул поглубже, готовясь съязвить, но Мечница одним взглядом объяснила ему, что вопрос был риторическим. Гладиат разумно промолчал, но его железные мышцы напряглись.

– Меркурио из Лииза, – сказал Скаева, обращая на него темный взор. – Боюсь, твоя репутация тебя опережает.

– Рад снова тебя видеть, Юлий, – кивнул Меркурио.

– Прошу прощения, – император покачал головой. – Но мы никогда не встречались.

– Нет, но я видел тебя. Наблюдал за тобой. Это моя работа. – Старик шмыгнул, окидывая императора взглядом с головы до пят. Кожа Скаевы покрылась потом. Костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники, побелели. Мышцы дрожали. – Выглядишь дерьмово.

– М-м-м, – Скаева улыбнулся. – Теперь я понимаю, у кого Мия научилась своему потрясающему остроумию.

– О, нет, боюсь, это у нее от природы.

Меркурио кивнул на лужу крови на полу.

– Побрился неудачно?

– Мы немного разошлись во мнениях с нашими уважаемыми старшими сенаторами. По вопросам конституции и законности моих притязаний на титул императора.

– Правду говорят, что хороший адвокат – мертвый адвокат.

Улыбка Скаевы стала шире.

– Они действительно хороши.

Епископ наклонил голову, пристально глядя на императора. Оценивая его в мгновение ока, как всегда учил Мию. Он страдал от боли, это очевидно. Его мускулы были напряжены, кожа блестела. Похоже, Трик говорил правду – божья кровь подтолкнула Скаеву очень близко к неведомому краю. Он рассыпался чуть ли не на глазах. Старик гадал, сколько ему еще осталось, прежде чем он сам превратится в такую же лужу на полу.

– Что, не по плечу тебе это? – спросил он.

– О чем ты?

– За силу нужно платить, – ответил Меркурио. – Иногда она измеряется совестью или монетой. Иногда мы платим частью собственной души. Но что бы мы ни получили, одно ясно наверняка – рано или поздно долги всегда приходится возвращать.

– Ты и вправду слишком высокого мнения о своем стиле, не так ли?

– Ты хоть знаешь, что вобрал в себя? – Меркурио покачал головой, кривя губы. – Кем ты стал?

Тени в зале потемнели, задрожали, как вода, в которую кинули камешек. Среди гостей послышался ропот, и Меркурио впервые заметил бездонную черноту, собравшуюся у ног Скаевы. В бальном зале внезапно похолодало, будто из него выкачали всю жизнь и дыхание. Оркестр затих, ноты умирали, словно кто-то медленно их душил. Страх на плечах старика стал свинцовой тяжестью, пытающейся поставить его на колени.

Скаева моргнул, и Меркурио увидел, что его глаза залиты бездонной чернотой, от края до края. Он закрыл их, и вены на шее императора взбухли, челюсти крепко сжались. Йоннен посмотрел на отца, и его нижняя губа задрожала. Ливиана Скаева положила руку на плечо мужа, в ее взгляде отчетливо читались страх и беспокойство. Но наконец, император опустил голову, глубоко вдохнул, призывая скрытые резервы своей воли. И когда он вновь открыл глаза, они уже были обычными – темными, как у дочери, да, но белыми по краям.

– Я прекрасно знаю, кто я, – сказал он, поднимая взгляд к галерее. – И я приказывал играть!

Музыканты снова заиграли мелодию, их старательные ноты звонко раскатывались по морозному воздуху.

– Довольно! – прорычал Адонай, выходя вперед. – Идеже моя Мариэль?

Скаева повернулся к вещателю и с трудом сглотнул. Затем расправил плечи, его боль будто немного ослабла. Губы вновь расплылись в изящной улыбке.

– Твоя сестра – почетный гость Итрейской республики.

– Приведи ее ко мне, немедля!

Скаеву явно забавляло поведение Адоная.

– Ты вломился в мой дом. Убил моих людей. Попытался похитить моего сына и убить меня на глазах у всех гостей. И после этого тебе хватает дерзости молить меня об одолжении?

– Я ни о чем не молю, – сплюнул Адонай.

Император с грустью покачал головой и перевел взгляд на свою элитную стражу.

– Ты не в том положении, чтобы чего-то требовать, вещатель.

Адонай прищурил багряные глаза, с виду такой беспомощный в своих оковах и в окружении головорезов Скаевы. Но Меркурио, стоявший за его спиной, видел, что вещатель вскрыл порезы на руках, потирая кожу об оковы. Его кровь свободно текла из ран, и тонкие струйки развинчивали болты и вскрывали замок.

– Предостерегаю тебя, Юлий…

– Ты уже как-то «предостерегал» меня, если не изменяет память.

– Третьего раза не будет.

Издав едва слышный щелчок, оковы на запястьях Адоная открылись. Вещатель с плавной, поэтической грацией взмахнул руками, тихо напевая себе под нос, и кровь заструилась из самонанесенных ран. Затем хлынула длинными плетями, острыми и блестящими. И за пару секунд перерезала глотки полудюжине люминатов. Мужчины схватились за раненые шеи, в воздух брызнули багряные фонтанчики.

Толпа закричала и отступила, прижимаясь к запертым дверям. Даже Сидоний с Мечницей отошли на пару шагов, округлив глаза от ужаса. Адонай крутил руками в воздухе, тихо напевая песню древней магики. Повинуясь его приказу, кровь убитых легионеров поднялась с пола и рассекла воздух косами в кровавом вихре.

Адонай сердито посмотрел на Скаеву и опустил подбородок.

– Приведи ко мне Мариэль, – сплюнул он. – Немедля!

Улыбка Скаевы даже не дрогнула. Он посмотрел на своих элитных стражей и слегка кивнул. Где-то вдалеке прозвенел колокольчик, и вскоре в бальный зал промаршировала новая когорта люминатов, несущих обмякшее тело. Меркурио сжал челюсти, в дыхании вещателя, с шипением выходящем сквозь зубы, прекрасно слышалась ненависть.

Ее переодели в прекрасное бальное платье без бретелек и с открытой спиной – писк дерзкой моды. Но то, что потрясающе смотрелось бы на красивой юной донне, на теле ткачихи выглядело прискорбно. Ее сморщенная и кровоточащая плоть, обычно скрывавшаяся под мантией, ныне была открыта для обозрения. Все гноящиеся язвы и трещинки, бегущие по коже, как разломы в пересохшей земле. Ее сальные волосы упали на лицо, но были слишком жидкими, чтобы прикрыть его. Из раны от отрезанного Друзиллой уха вновь текла кровь, а на лице виднелись следы побоев – синяки на глазах, разбитые опухшие губы. Руки ткачихи заковали в железо, и она было в полуобмороке. Женщина застонала, когда люминаты бросили ее на окровавленный пол перед троном.

Сердце Меркурио наполнилось жалостью. Глаза Адоная тлели от ярости.

– Сестра любимая, – выдохнул он.

– Б-брат мой, – прошепелявила Мариэль разбитыми губами.

Вещатель обратил свой пламенный взор на Скаеву.

– Гнусный трус! – сплюнул он. – Ублюдок и сукин сын!

Улыбка императора медленно сошла с губ, и толпа попятилась назад.

– А ты все свирепствуешь, Адонай. Это всего лишь заслуженное напоминание твоей сестре о ее месте в моем мире. Вы с Мариэль годами хорошо служили мне, и я не из тех, кто выбрасывает такие дары. Для вас еще найдется место рядом со мной. Так что преклонись. Поклянись мне в верности. И моли о прощении.

Тени у ног Скаевы покрылись рябью.

– И я подарю его тебе.

Глаза Адоная вспыхнули, кровавая буря вокруг него забурлила и закружила быстрее.

– Молвишь о дарах? – сплюнул он. – Яко я нашел их в красном коробке на Великое Подношение? – Адонай покачал головой, его длинные светлые волосы выбились из хвостика и обрамляли багряные глаза. – Ибо за силу свою я заплатил, ублюдок. Кровью и агонией. А вот ты – всего лишь вор, понеже сила твоя незаслуженная.

Он прищурился и ткнул в Скаеву пальцем.

– Узурпатором тебя я нарекаю. Подлецом и лиходеем. Уже я вижу, аки краденное взимает с тебя дань. Но у меня нет ни терпенья, ни изволенья ждать, дондеже опустится судьбы хладная длань. Я обещал тебе страданья, Юлий.

Адонай поднял свои бледные, как кости, руки и растопырил пальцы.

– И ныне подарю их.

Кровавая буря взорвалась, из рук Адоная заструилась сотня клинков из блестящей алой крови. Среди собравшихся гостей раздались крики ужаса, толпа ринулась к дверям, дерево застонало под давлением. Оставшихся стражей скосило, как траву, и они упали на мозаичный пол в алых брызгах. Ливиана Скаева взвизгнула и, схватив сына, прыгнула в сторону, когда клинки Адоная устремились к груди императора. Но уже через секунду Скаева исчез.

Трон пронзило и разорвало на части. Адонай размахивал руками, как мрачный дирижер, кровь недавно убитых люминатов поднималась с пола, багряный водоворот вокруг него становился все гуще. Сидоний, Мечница и Меркурио попятились. Их руки по-прежнему были скованы, но в каблуке Меркурио была отмычка, и он опустился на колени, чтобы освободить себя от оков.

Крововещатель стоял в центре зала над раненой сестрой. Он сорвал с себя мантию, оголяя гладкую, мускулистую грудь, длинные волосы развевались во все стороны, гибкие руки распростерты в стороны. Вокруг него, подобно торнадо, вихрилась, разбрызгивалась, бурлила кровь двух десятков убитых люминатов. По широкому залу с ревом проносился алый ветер.

– Сразись со мной, узурпатор!

Тени в помещении ожили, собираясь в длинные заостренные копья, и полетели в грудь Адоная и спину Мариэль. Взмахнув рукой, вещатель послал кровь вверх, словно волну в бушующем море. Кровавая стена врезалась в заостренные тени, перехватывая их на лету, и багряное одолело черное.

– Трус! – взревел Адонай. – Сразись со мной!

И вновь тени ударили по вещателю, и вновь волна крови блокировала выпад. Глаза Адоная горели, пока он поворачивался кругом с распростертыми руками, его прекрасное лицо исказилось от злобы. Почувствовав, как оковы с щелчком упали, Меркурио потер запястья и начал взламывать замок на оковах Мечницы. Мельком глянув вокруг, он увидел, что все костеродные гости, все благородные сенаторы и генералы лихорадочно таранят закрытые двери. Паукогубицы нигде не было – видимо, шахид истин уже сбежала.

Но вот Адонай, судя по всему, убегать не собирался.

– Где же ты, Юлий? – кричал он. – Ты токмо подтверждаешь свою трусость! – Адонай снова повернулся, широко разведя руки. – Что ж, прячься в своих тенях! Ты дерзнул ударить по моей фамилии? В таком разе твоя за это и поплатится!

Адонай обратил взор своих рубиновых глаз на Ливиану Скаеву, прячущуюся вместе с сыном рядом с разрушенным троном. Йоннен встал перед матерью, сжав кулачки.

– Адонай! – крикнул Меркурио. – Не смей!

– Нет! – закричал Сидоний.

Вещатель взмахнул руками в сторону женщины и мальчика. Воздух скосили кровавые ленты. Сид ринулся вперед, крича, чтобы Адонай остановился. Но Меркурио знал, что он не успеет.

«Слишком поздно…»

Между мальчиком и потоком крови с ревом возник темный силуэт – мужчина в белой тоге, отороченной фиолетовым. Юлий Скаева поднял руки и закричал, когда кровь пронзила его насквозь. Ахнув, он попятился и округлил глаза. Схватился за грудь и медленно повернулся, протягивая одну руку к мальчику.

– Отец? – выдохнул Йоннен.

– С-сын мой…

И, хрипло вздохнув, император Итреи рухнул на пол.

Воцарилась тишина – гости замерли, кровавое торнадо вокруг вещателя лениво рассекало воздух широкими дугами. Не желая рисковать, Адонай снова согнул пальцы, и копья крови еще десяток раз пронзили тело Скаевы. В зале прозвучало влажное хлюпанья мяса. Прекрасное лицо вещателя было искажено яростью.

Адонай сжал кулаки, и кровь замерла в воздухе. Затем безжизненно расплескалась по полу безумными узорами, склизкими и блестящими.

Сердце Меркурио грохотало в груди.

– Бездна и кровь, у него, мать его, получилось…

Йоннен шагнул к трупу императора, в его круглых глазах блестели слезы.

– …Отец?

Адонай сплюнул на пол, не сводя взгляда с тела Скаевы.

– Сила моя – заслужена.

Вещатель склонился над сестрой, становясь коленями в кровь, и обхватил ее руками. Мариэль подняла закованные руки к его обнаженным плечам и крепко за них ухватилась, закрыв глаза от слез.

– Я боялась худшего, – прошептала она.

– Я всегда приду за тобой, – пробормотал он. – Всегда.

Адонай отстранился и легонько погладил кончиками пальцев синяки под ее глазами, разбитые губы. Мариэль отвернулась, прижимая закованные руки к груди, будто хотела спрятать иссохшую плоть и сочащиеся язвы. Но Адонай взял ее лицо в залитые кровью руки и повернул к себе.

– Сколько раз мне повторять, сестра моя, сестра любимая? – прошептал он.

Адонай поцеловал ее глаза. Поцеловал щеки. Поцеловал губы.

– Ты прекрасна.

Тень пронзила его грудь. Черная, блестящая и острая, как битое стекло. Адонай ахнул, красные глаза распахнулись. Мариэль закричала, кровь брата брызнула ей на лицо. Грудь вещателя пронзил еще один клинок из теней, и еще один, и еще, и под вой ткачихи тело брата вырвали из ее рук и подняли в воздух. Прекрасное лицо Адоная исказилось, с губ лилась кровь, ладони сжимали тени, пронзившие его плоть. Взгляд не отрывался от Мариэль, которая протягивала к нему руки.

Меркурио посмотрел на тело Скаевы и с ужасом наблюдал, как император упирается рукой в окровавленный пол и, оттолкнувшись, поднимается. Из его ран сочилась жидкая тьма, тени извивались. Из тьмы у ног хозяина выполз Уиспер и свернулся вокруг его плеч. Скаева взглянул на скованного вещателя глазами, черными, как небо над ним.

– Во мне течет кровь бога, Адонай, – император покачал головой. – Неужели ты думал, что сможешь навредить мне кровью смертных?

Скаева сжал кулак.

И Адоная разорвало на части.

Жуткий крик ярости Мариэль отразился от мраморных стен и звонкого двеймерского хрусталя. Толпу охватила новая волна паники, и она наконец выбила двери зала, хлынув потоком в палаццо. Меркурио слышал их крики, их панику, грохот удаляющихся шагов, и с недоверием смотрел на остатки Адоная.

А вот Сидоний быстро оправился от шока. Гладиат прокрался по залитому кровью полу за спину Скаевы и поднял солнцестальный меч. Мечница уже схватила Йоннена одной рукой и поднимала ошарашенную Ливиану Скаеву на ноги. Меркурио подозвал их жестом, надеясь незаметно скрыться во тьме и спастись бегством.

Вот только теперь тьма следила за каждым его движением.

Тени рывком выхватили Йоннена из рук Мечницы и отшвырнули ее в стену. Сидоний взревел, замахиваясь мечом, и лезвие загорелось пламенем. Его живот пронзил клинок из теней, и, ахнув, гладиат покачнулся. Из воздуха появился еще один черный клинок, и огромный итреец прокатился по скользкому от крови полу и врезался в высокую рифленую колонну.

– Сидоний! – вскрикнул Йоннен.

Император Итреии закачался на ногах, схватился за голову и провел руками по волосам. Затем широко раскрыл рот и закричал так, что стало видно его черный язык. Помещение задрожало, словно при землетрясении. Тень мужчины набухла вокруг его ног и лопнула, как пузырь, изливаясь на пол сотней бесформенных ручейков. Скаева обхватил свою тогу, вновь издавая рев, и из его рта хлынула черная рвота.

– Юлий! – в ужасе взвизгнула Ливиана. – Юлий!

Тени хлестали во все стороны, выливаясь из мозаики у ног Скаевы бездонным потоком. В зал подул неизвестно откуда взявшийся ветер, завывая с яростью бури. Ливиана, прищурившись, сделала шаг к мужу и протянула руку.

– Юлий! Умоляю, прекрати!

Скаева вновь закричал, хватаясь за виски. Тени слепо хлестали от ярости, проделывая огромные бреши в стенах и прорываясь сквозь потолок. Меркурио скорчился на полу, когда галерея с содроганием обвалилась, и все здание дрогнуло. С потолка сорвалась огромная люстра и раздавила жену императора, разбиваясь на миллион сверкающих осколков.

– Мама! – вскрикнул Йоннен.

Скаева снова прижал руки к вискам и завопил так, что у него сорвался голос.

– ОТЕЦ!

Глаза императора покрылись черной пленкой. Сорвав маску с тремя солнцами, он с исполненным ненависти рычанием швырнул ее на пол. По его щекам стекали черные слезы. Мужчина поднял ногу и, смеясь, раздавил маску пяткой. Затем обхватил себя руками и застонал. И, всмотревшись в его бездонные черные глаза, Меркурио увидел, что злоба падшего бога наконец вырвалась на свободу. Вся его ярость, вся боль, вся ненависть преданного сына, желающего лишь одного – уничтожить храм предателя.

Скаева вытянул руки, и стены вновь задрожали. За его спиной выросли крылья жидкой тьмы и подняли его в воздух. Мариэль отползла от этой мрачной злобы и спряталась за колонной, где лежал Сидоний, прижимая руки к ране на животе. По залу с ревом пронесся черный ветер, едва не сбив Меркурио с ног. Из жаровни высыпались тлеющие угольки и подожгли скатерть. Пройдя по луже крови, с громыхающим в груди сердцем, старик взял Мечницу за тунику и оттащил ее тело в убежище к ткачихе.

Затем дрожащими руками он принялся взламывать оковы Мариэль – отмычка издала щелчок, и железо упало на пол. Нечистый ветер принес с собой запах дыма от разгорающегося пожара. Меркурио показал на Йоннена, прижавшегося к стене рядом с разрушенным троном Скаевы.

– Нужно хватать мальчика и валить отсюда!

Их колонна рухнула, могильная кость треснула, как старое гнилое дерево. Меркурио закричал, его товарищи кинулись прочь по мокрому от крови полу. Шею и талию епископа сжали черные ленты – крепкие, как железо, и холодные, как могилы. Он поднялся в воздух, ахая, размахивая ногами и руками, хватаясь за обручи тьмы, которые сжимали его горло.

Тьма понесла Меркурио к существу, которое некогда было Юлием Скаевой. По его бледным щекам текли черные слезы. На губах была темнейшая кровь.

– Но… – выдавил старик.

Глядя смерти в лицо. И видя ее улыбку.

– Но… к-кто напишет… третью книгу?

Черные клинки взмыли вверх – опасно острые, блестяще-черные. Готовые рассечь его грудь и сердце надвое. Но, зашипев, существо, которое некогда было Скаевой, внезапно обратило свои кромешно-черные глаза к потолку. Бледные пальцы сжались в кулаки. Ветер притих на секунду, на крошечный прерывистый вдох в разразившемся хаосе.

И в эту тишину полубог выдохнул:

– Она идет.