Глава тридцать третья

Морган

После ухода Клары я поискала в Сети обозначение термина «Небрасковая головная боль», но ничего не обнаружила. Может, это что-то совсем новое из молодежного сленга.

Сегодня выдалось довольно продуктивное утро: на следующей неделе мне назначили собеседование на должность секретаря в риелторской конторе. Работа не идеальная, конечно, потому что зарплата низкая, но для начала подойдет. Мне нравится сама мысль о продаже недвижимости, поэтому если я получу это место, то смогу определиться, хочу ли освоить эту специальность. Я пытаюсь найти возможность совмещать работу и учебу. Сейчас подобных вариантов гораздо больше, чем когда мне было восемнадцать. Если бы тогда были вечерние занятия или онлайн-курсы, то я бы смогла получить диплом.

Я жалела себя, но на самом деле Крис не единственный виновник сложившейся ситуации. Я знала, что он не бессмертный, можно было посещать занятия в колледже хотя бы на заочной основе просто на случай, если с мужем что-нибудь произойдет. Честно говоря, мне повезло, что я получила время встать на ноги благодаря деньгам от страховки.

Пока я просматривала бумаги в спальне, наткнулась на доску с пожеланиями на день рождения, на которой мы с Кларой делали надписи накануне катастрофы. С тех пор я так и не убрала ее обратно в кладовку, так как вскоре наша жизнь перевернулась с ног на голову. Каким-то образом доска перекочевала ко мне в шкаф. Она напомнила мне, что мы так и не написали пожелания для Клары. Понимаю, что у дочери на подобные глупости сейчас нет настроения, но, стремясь поддержать традицию, все же достаю канцелярские принадлежности и выкладываю их на стол, заслышав, что Клара встала и начала умываться. Рядом с доской я ставлю легкую закуску, так как хоть ей и не захочется плотно есть, что-то пожевать все-таки нужно.

Когда она выходит из спальни, я уже сижу за столом с ноутбуком. Пристально уставившись на доску, Клара без лишних слов подходит и устраивается рядом. Пока я закрываю компьютер, она забрасывает в рот несколько виноградин, затем берет голубой фломастер, я же выбираю фиолетовый. Мы на секунду встречаемся взглядами, но не говорим ни слова.

Дочь рассматривает надписи, сделанные в предыдущие годы. Мне нравится, что с тех пор ее почерк значительно улучшился. Первая цель выведена зеленым мелком и содержит ошибки: «Кукал Барбе». Это была скорее мечта, чем цель, но в детстве простительно не понимать разницу.

Клара начинает что-то выводить, и не один пункт, а сразу несколько. Когда она заканчивает, я наклоняюсь и читаю список.

1. Хочу, чтобы мама поняла, какой у меня замечательный бойфренд.

2. Хочу, чтобы мама была честна со мной, а я с ней.

3. Хочу стать актрисой, и чтобы мама поддержала меня.

Довольная дочь закрывает колпачок фломастера, съедает еще несколько виноградин и идет на кухню за водой.

Ее цели заставляют меня вздохнуть. Я могу выполнить первый пункт и притвориться, что второй тоже не проблема. Но третий для меня слишком трудный. Наверное, я чересчур реально смотрю на вещи. Чересчур прагматично.

Я следую за Кларой и вижу, что она наливает в стакан ледяную воду, кидает туда две таблетки аспирина и залпом выпивает.

– Знаю, я должна выбрать основной специализацией что-то более практичное, но по крайней мере я не собираюсь ехать в Лос-Анджелес, не получив сначала диплом, – произносит она. – Скоро мне нужно будет выбирать университет. Какой нам по карману после смерти папы?

– А как насчет компромисса? Ты получишь более полезную профессию, например, психология или бухучет, а после окончания учебы сможешь отправиться в Лос-Анджелес и прослушиваться на роли, занимаясь параллельно настоящей работой.

– Быть актрисой – это тоже настоящая работа, – комментирует дочь, потом садится за стол, беря с тарелки кусок сыра. Не переставая жевать, она поднимается и начинает расхаживать по комнате. – Если подумать, моя жизнь может пойти в одном из трех направлений.

– И каких же?

– Я стану бакалавром изящных искусств в Техасском университете, – загибает палец она. – Потом займусь актерской карьерой и добьюсь в этом успеха. Или, – добавляет она второй вариант, – я стану бакалавром изящных искусств в Техасском университете, займусь актерской карьерой и потерплю неудачу. Но тогда я хотя бы буду знать, что пыталась осуществить свою мечту, и потом уже смогу двигаться дальше по другому пути. Либо, – она показывает третий палец, – я поступлю, как хочешь ты, освою совершенно неинтересную мне специальность и буду всю жизнь винить тебя в том, что ты загубила мою судьбу.

Произнеся эту речь, Клара опускает руки и устало падает на стул. Пару секунд я просто молча изучаю ее лицо, переваривая информацию. И, глядя на дочь, я понимаю, что в ней что-то сильно изменилось, не знаю уж, за одну ночь или постепенно.

Или поменялась я сама.

Но Клара права. Те планы, которые я строила на ее жизнь, гораздо менее значимы, чем ее собственные. Я хватаю фломастер, подтягиваю доску к себе и пишу.

Мои мечты для Клары < Мечты самой Клары.

Дочь читает это и расплывается в улыбке. Она берет еще один ломтик сыра и начинает вставать из-за стола, но я не хочу, чтобы наша беседа на этом закончилась. Другой возможности поговорить по душам еще долго может не представиться.

– Клара, подожди. Я хочу кое-что обсудить. – Однако она не садится, а лишь хватается за спинку стула, показывая, что не желает длинного разговора. – Прошлой ночью ты кое-что сказала, и я хотела бы прояснить, что ты имела в виду. Возможно, ты была под действием алкоголя, но все же… Ты винишь себя? Ты пробормотала, что катастрофа – это твоя вина. – Я недоуменно хмурю брови. – Что ты имела в виду?

– Я произнесла такое? – испуганно сглатывает дочь.

– И не только. Но мне показалось, что эта мысль тебя по-настоящему расстраивает.

Я вижу, что глаза дочки наполняются слезами, но она отворачивается.

– Не знаю, что за бред творился у меня в голове. – Голос Клары становится хриплым, и она идет через гостиную в сторону спальни.

В кои-то веки я понимаю, что она врет.

– Клара. – Я следую за ней, умудряясь перехватить дочь до того, как она сбежит к себе в комнату.

Я разворачиваю дочь лицом к себе и замечаю, что она плачет. Ее слезы разбивают мне сердце, поэтому я прижимаю ее к груди и глажу по голове, пытаясь успокоить.

– Я переписывалась с тетей Дженни во время аварии, – всхлипывает Клара, цепляясь за меня с такой силой, словно боится отпускать. – Я не знала, что она за рулем. Только что она отвечала, а в следующую секунду… перестала. – Клара вся дрожит.

Не могу поверить, что она считает себя причастной к автокатастрофе.

Я немного отстраняюсь и обхватываю ладонями лицо дочери.

– Дженни не вела машину, Клара. Ты ни в чем не виновата.

Она потрясенно смотрит на меня, явно не веря моим словам. Потом качает головой:

– Автомобиль был ее. И потом, ты говорила, что она подвозила папу до работы.

– Я так сказала, но клянусь – за рулем был твой отец. Я бы никогда тебя не обманула, если бы хоть на секунду подумала, что ты обвинишь себя в произошедшем.

– Но тогда почему ты соврала? – Клара отступает, сглатывая и недоуменно хмурясь. Она вытирает слезы. – Зачем сказала, что тетя Дженни управляла машиной, если это было не так?

Я понимаю, что мне абсолютно нечем подкрепить свои слова. Объяснений этому нет. Из меня вышла отвратительная лгунья. Вот черт. Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть так, словно все это не имеет никакого значения.

– Просто… думаю, я перепутала. Сама уже не помню. – Я делаю шаг вперед и сжимаю ладони Клары в своих. – Но клянусь, что сейчас говорю правду. Тетя Дженни была на пассажирском сиденье. Если не веришь, то могу показать отчет с места аварии, но даже не смей винить себя в их смерти.

– Почему отец был за рулем автомобиля тети Дженни? – спрашивает Клара, подозрительно прищуриваясь. Она больше не плачет.

– У него лопнула шина.

– Неправда. Ты снова меня обманываешь.

Я отрицательно качаю головой, но и сама чувствую, что покраснела. Пульс зашкаливает. Просто оставь эту тему в покое, Клара.

– Почему они были вместе, мам?

– Просто так произошло. Папу нужно было подвезти. – Я разворачиваюсь, намереваясь пойти к столу и начать убираться. Может, так мне удастся не разрыдаться? Но предательские слезы начинают течь по щекам еще до того, как я добираюсь до гостиной. Это последнее, что сейчас нужно. Хуже не придумаешь.

– Мам, что ты недоговариваешь? – Дочь догоняет меня и застывает рядом, требуя ответов.

– Хватит задавать вопросы, Клара! – прошу я в отчаянии. – Пожалуйста. Просто прими объяснения и больше никогда не поднимай эту тему.

– Неужели они были… – Она невольно отступает на шаг, будто я дала ей пощечину. Она с ужасом закрывает рот рукой. Все краски сбегают у нее с лица и даже с губ. Упав на стул и уставившись пустыми глазами в пространство, Клара в конце концов интересуется: – А где сейчас папина машина? Если у нее было проколото колесо, почему мы так и не получили ее из ремонта?

Даже не представляю, что ответить.

– Ты поэтому отказалась устраивать совместные похороны? Все друзья и родные были практически одни и те же, поэтому не было никакого смысла в раздельных церемониях, но ты казалась такой злой и настаивала на своем. Боже мой. – Дочь прячет лицо в ладонях. Потом снова поднимает взор и умоляюще смотрит на меня, лихорадочно качая головой. – Мам?

В ее глазах виден страх.

Я тянусь к дочери через стол, желая оградить от сокрушительного удара, но она подскакивает и убегает в спальню, громко хлопнув дверью. Мне так хочется последовать за ней, но мне нужно прийти в себя. Я судорожно вцепляюсь в спинку стула и наклоняюсь вперед, стараясь дышать медленно, чтобы успокоиться.

Я знала, что новость раздавит Клару.

И тут дверь ее комнаты распахивается. Я смотрю на приближающуюся дочь. Наверняка у нее полно вопросов. Я хорошо понимаю, что она сейчас чувствует, ведь у меня самой накопилось много мыслей.

– А что ты скажешь про вас с Джонасом? Давно вы встречаетесь? – В голосе Клары я слышу обвиняющие нотки.

– Мы не встречались… До того вечера, когда ты нас застала. Тогда мы впервые поцеловались. Клянусь.

Вот теперь она начинает плакать. Дочь мечется из угла в угол, словно не зная, как дать выход своему гневу. На кого его обратить.

Вдруг она перестает расхаживать, сгибается пополам, обхватив руками живот, словно от приступа боли, и указывает в сторону прихожей.

– Нет, пожалуйста, только не это. Скажи, что Джонас не поэтому оставил нам Элайджу. Почему он сказал, что не может так больше? – Клара задыхается, пытаясь смахнуть слезы. Я обнимаю ее, но она почти сразу вырывается. – Папа что?.. Джонас – не отец Элайджи?

– Клара, дорогая… – шепчу я, чувствуя, что горло сжимается от рыданий, я не в состоянии выдавить больше ни звука.

Она оседает на пол, рыдая. Я опускаюсь рядом и кладу руку ей на плечо. Клара поворачивается и обнимает меня в ответ, и несмотря на то, что мне приятно оказаться нужной в подобный момент, я бы отдала все, лишь бы дочь ничего не узнала. Не могу видеть, как она страдает.

– Ты знала об этом? До аварии?

– Нет, – качаю я головой.

– А Джонас?

– Тоже.

– А как вы… Когда вы все поняли?

– В тот день, когда они погибли.

– Мама, – шепчет Клара, обнимая меня еще сильнее.

Она произносит это слово с такой тоской и болью, будто понимает, что я никогда не смогу помочь ей оправиться. Утешить. И я действительно понятия не имею, что можно сделать.

Тогда дочь отстраняется и встает.

– Я так не могу. – Она направляется в комнату и выходит с сумочкой и ключами в руке.

Но ей нельзя садиться за руль в таком состоянии. Поэтому я тоже поднимаюсь и забираю ключи, пресекая попытки вернуть их.

– Мам, ну пожалуйста.

– Ты никуда не поедешь. По крайней мере, пока так расстроена.

Клара роняет сумку на пол в знак поражения и закрывает лицо ладонями. Она стоит и беззвучно плачет какое-то время, но потом опускает руки и умоляюще смотрит на меня.

– Пожалуйста, мне нужно к Миллеру.

Ее слова, подкрепленные горестным выражением лица, разбивают мне сердце. Я чувствую, словно мою душу растоптали. Но несмотря на боль, я понимаю дочь. Сейчас ей нужны не мои утешения. Однако, даже осознавая, что близость между нами потеряна, я рада, что у Клары есть человек, к которому можно обратиться за поддержкой.

– Хорошо, – киваю я. – Я сама тебя отвезу.